Ольга Александровна Коренева
Пуля для тантриста
Эти романы премированы Почётным Дипломом 1-ой степени «Золотое перо Московии»
Автор о себе
Ольга Коренева
Светящиеся точки звезд прожгли черноту неба, и новорожденные души прорвались в эту жизнь. Вместе с ними в ту зимнюю полночь вошла в этот мир и я. Старенькая уборщица закрыла форточку замоскворецкого роддома и сказала:
– Морозища-то какой, с праздничком вас со святым-то, сегодня ж божий день «Нечаянная радость»…
Наступило 22 декабря, наша планета переместилась под созвездие Кассиопеи.
Говорят, что младенцы не понимают человеческую речь, и видят все вверх тормашками. Неправда. Я все видела нормально, а не кувырком. И даже что-то понимала. Одного лишь не могла понять – того, что в жизни мне придется круто и солоно, но орала во всю глотку, видимо предчувствуя что-то.
Верно, что писателями становятся люди со сложными судьбами. В моей третьей книге «Не грусти, гад ползучий» есть автобиографическое эссе, в котором я упомянула о некоторых своих злосчастиях, хотя писала, в основном, о светлых моментах своей жизни. Уже в зрелом возрасте поняла – чтобы быть счастливой, не надо желать себе легкой судьбы…
Я росла в годы застоя. После окончания школы работала секретарем-машинисткой в Мингазпроме, и как-то раз, «подшивая» газеты, увидела в одной из них объявление о конкурсе на лучший короткий рассказ. Я с детства пописывала коротенькие новеллы о забавных житейских случаях. И вот я их все перепечатала и послала прямо с работы через «отдел экспедиции», чтобы вернее дошли. И очень удивилась, получив вызов в Литературный институт – ведь новеллы-то я посылала вовсе не туда, а в газету. Как все это в Литинститут попало, до сих пор для меня загадка. Но с той поры я поверила в существование прекрасных бескорыстных людей, которые потом не раз встречались на моем пути, храни их Бог. С того дня судьба моя резко развернулась в сторону творчества. Моим окружением стали писатели, художники, артисты, музыканты. Я стала ходить в театр, который рядом с институтом. Мой первый рассказ был напечатан в журнале «Знамя» – он находился тоже рядом с институтом. Я училась на семинаре прозы, много писала. Моя первая книга вышла в самом крупном тогда в стране издательстве «Советский писатель», это было чудо, ведь молодых в те годы почти не печатали. Книга называлась «Белая ласточка», это был довольно большой сборник рассказов и повестей, и я взяла себе псевдоним Ольга Астахова, твердо веруя в магию слова. Решила, что такой псевдоним принесет удачу, за нее я получила премию Лучшая книга года. Но удача оказалась недолгой. В те времена у меня появились новые знакомые, и я узнала много интересного об их жизни. О себе я ничего никогда не рассказывала, так как была чрезмерно застенчива.
Со второй книги я решила стать самой собой, Ольгой Кореневой. У меня вышли сборники «Предчувствие чудес», «Нашептанное счастье», «Не грусти, гад ползучий», «Интимный портрет дождя», роман «Капкан на тень луны» (за него меня наградили премией Золотое перо Московии 1-ой степени это было в 2004 году), и т.д. Но это уже позже, в нашу «демократическую» эпоху.
Окончив институт, я рецензировала, работала корреспондентом в журналах и газетах, но всегда предпочитала внештатную работу, так как люблю свободный стиль жизни. Новые времена позволили мне стать безработной, свободной и неприкаянной, чтобы написать новый большой роман обо всем теперешнем. За этот роман (детектив «В барханах песочных часов») я получила вторую премию на конкурсе "Русский детектив" (номинировал Георгий Вайнер), и подписала договор на издание книги с издательством «АКпресс». Правда, роман сильно сократили, вырезали всю эротику и юмор, и редактировала малограмотная редакторша, которая вырывала целые куски текста. Я не согласилась с редактурой, и расторгла издательский договор. Второй роман тоже решила не издавать у них. В дальнейшем я написала ещё несколько экстремальных романов, и закончила работу над Экстремальными мемуарами «Интимный портрет дождя, или Личная жизнь писательницы» (ранее они были изданы в сокращённом варианте).
Очень надеюсь когда-нибудь найти своего издателя, если на то будет воля Божья. А может, издатель найдет меня. Я – член Союза Писателей России, имею также награды за поэзию – Золотую Есенинскую Медаль, Лермонтовскую медаль, Медаль Звездная Строфа, медаль за Верность отечественной литературе, и другие.
Контакты
mailto: ok63@bk.ru
Тел.: 8 926 239 94 95
Пуля для тантриста
Нельзя спорить с голой женщиной, она может одеться и уйти. Дверь скрипнула, но ему показалось, что это скрипнуло его сердце.
На зеркале она написала губной помадой: «Вампиры и оборотни боятся серебра и обсидиана». Прощальная записка.
Он не понял, что она имела в виду. Ну, да теперь это уже не важно. Остался только запах ее духов, цветочно-пряный, солнечно-соленый… Может, она путает понятия «вампир» и «тантрист»? Но он же ей сразу, еще при знакомстве, пояснил, что он – не просто так что-то, он тантрист, а это, короче, совсем другое. Так и сказал, прямым текстом.
Она улыбнулась, как ему показалось, понимающе. Или просто из вежливости? Так или иначе, она не спросила, что это значит. Все началось очень красиво. Он пригласил ее ни куда-нибудь в ресторан или бар, а к себе. Сервировал как в элитном доме – крахмальная скатерть, столовое серебро, японский сервиз. Ароматические палочки дополняли атмосферу благородства и возвышенности. Настоящий романтический вечер. И красивый интим.
У них все случилось сразу, и им было хорошо, не то слово, было просто потрясающе! Нежность, чувственность, счастье. Они стали встречаться каждый вечер, и не расставались до утра. Потом каждый мчался на свою работу. Зато выходные проводили вместе. И вдруг, когда был самый прекрасный, просто особенный, день, на пике чувств, она заговорила о свадьбе.
Свадьба?! Тантристу?! И вот тут-то стало ясно – она не понимает.
Он пояснил, что тантрические отношения – это чистый секс без завязок на какие-либо проблемы партнера, без узаконивания отношений, без всего этого. Она принялась спорить, доказывать что-то, он стал отвечать, распалился, и вдруг она умчалась. Но ключи свои не забрала, и его связку не отдала тоже. Так что оставалась надежда.
И тут он понял, что любит ее. Этого еще не хватало. Московский тантрист, член семинара, не должен «зависать» на этом. Только телесные игры, чувственность, и ничего другого. В этом – суть.
На следующий день его вызвали к следователю. Странно. Он пошел с непривычной тяжестью в душе, словно почуял неладное.
Его провели в кабинет. Кроме следователя, были еще двое в форме. Они смотрели на него с любопытством.
– В каких отношениях вы состояли с Белянчиковой Жанной Алексеевной? – спросил следователь, хмуро глядя ему в глаза.
– В близких, – выдал он.
– Когда вы в последний раз видели ее?
– Вчера.
– Вы ссорились?
– Ну, в общем, да, у нас была размолвка.
Он достал сигарету и смял ее.
– В котором часу вы с ней расстались? Как? Вы ее проводили до дома? Вы вошли в квартиру вместе с ней? У вас были ключи от квартиры убитой?
– Что? К-какой убитой? Жанну убили?
Он сжал в ладони сигаретные ошметки.
– Не прикидывайтесь. Вы обвиняетесь в убийстве Белянчиковой Жанны Алексеевны.
– Я ее не убивал! Да, у меня есть ее ключи, а у нее – мои. Но это еще ничего не значит. Она, может, не только мне свои ключи давала.
– А кому еще?
– Не знаю. Мало ли у нее друзей могло быть, она же знакомилась через инет, и возможно, не только со мной.
– Она найдена в своей квартире с ножом в сердце, а дверь была заперта снаружи. Вы ее убили, и спокойно ушли, заперев за собой дверь, – тяжело, словно камни, бросал слова следователь.
– При чем здесь я?! Может, она сама заперлась и покончила с собой, – вырвалось само. До него еще не совсем дошел страшный смысл фразы, произнесенной следователем. Он понял только, что его обвиняют. И стал защищаться. Инстинктивно.
– Повторяю, дверь была заперта снаружи.
– Я не убивал! Это мог кто угодно сделать, мало ли в инете всяких, она знакомилась ведь! Через инет знакомилась, понимаете!
– Ну, в этом мы еще разберемся. А пока, Шаповалов Андрей Викторович, подписка о невыезде, вот что. И не вздумайте!..
Он ошарашено вытаращился на человека в форме. В голове начиналась какая-то муть.
– А теперь идите. Идите, – повторил следователь, и посмотрел на него со скукой. – Идите же.
Он поднялся со стула в каком-то невменяемом, почти коматозном состоянии, и медленно двинулся к двери. На пороге обернулся, и произнес, с трудом ворочая языком:
– Женщина – изощренное создание, непредсказуемое во всем. Она способна и на бессмысленный суицид.
В сущности, это не он сказал, а что-то внутри него. Вырвавшаяся наружу фраза поразила его. Но следователя не удивила. Он снова поднял глаза на Андрея, взглядом выталкивая его за дверь.
Сумятица мыслей и эмоций не покидала его до ночи. Вне себя слонялся он по улицам, бродил по парку, домой пришел в полной темноте. Зажег свет. Спать не хотелось. Только сейчас до него стал доходить смысл случившегося. Он больше никогда не увидит ее, потому что ее больше нет. Она мертва. Ее убили. Кто мог ее убить? За что? Убить ее? Жестокий цинизм!!! Она этого не заслужила! Почему?!!
Вот здесь, в этом кресле она сидела в тот вечер, когда они поссорились, когда он заявил, что не может на ней жениться, потому что тантрист. Она распахнула глаза, спросила:
– Ну и что? При чем здесь это? Я ничего не имею против твоего хобби.
– Хобби?! – вскричал он тогда, – какое хобби, это позиция, это жизненное кредо! Ты хоть понимаешь? Хобби, это когда собирают марки или значки.
– Ну и что тут понимать? – удивилась она.
И тогда он сказал:
– Тантра – это наиболее древняя, дошедшая до нас система самосовершенствования, где энергия желания не подавляется, а сознательно используется для оздоровления, долголетия и духовного развития. Понятно? Это инструмент расширения сознания. Это глубокие сексуальные отношения, ничего общего не имеющие с семейной бытовухой и приземленными проблемами.
– Это что, магия какая, что ли? – усмехнулась она. – И ты веришь во всю эту чушь?
Он вспомнил выражение ее лица. И все, что они наговорили друг другу потом… И ее слова:
– Любовь – это как озоновый слой, о котором совсем не думаешь, пока он не улетучится…
И то, что он, с дуру, ляпнул в ответ…
Какой идиотизм! Как он мог говорить с ней так?! Только теперь он понял, что она ничего, совсем ничего не знала ни о нем, ни о тантре, похоже, что она и слова-то такого не слышала раньше.
Он должен был постепенно обучить ее всему. Сначала прочитать ей лекцию об этом. Видимо, она была девственно наивна в этом вопросе. Она была стихийно чувственна и искренне наивна. Это ему в ней нравилось.
Кажется, он влюблен в нее. В нее, Жанну, уже мертвую, но такую живую, и она живет внутри него, улыбается, прижимается к нему губами, целует… Бред! Ее уже нет на свете, окоченевший труп в морге, это не она…
Он стиснул зубы, застонал, и бросился ничком на тахту. В голове вдруг зазвучал ее голос:
– Оптимистом быть работа, пессимистом – смирение.
Когда она это сказала? Сказала когда-то. Неважно. Забыл. А сейчас вдруг вспомнил все, и фразу, и выражение лица, и тембр голоса, и повод, по которому это было сказано. Но именно сейчас эти слова спасли его от полного отчаянья…
Она была мудрая. А он вел себя как последний идиот. Талдычил ей про тантру. Какой бред! Зачем? Если бы не все это, не было бы ссоры, и она была бы сейчас жива! Вот бы вернуть все назад, в прошлое. В день их первой встречи тогда, у метро… В тот день, когда они гуляли по парку, болтали, и он пригласил ее в гости, и она согласились. А потом, после нахлынувшей страсти и нежности, она гладила его волосы и сочиняла сказку про любовь: « Куда уходит любовь? – спросило маленькое счастье у своего отца.
– Она умирает, – ответил отец. – Люди, сынок, не берегут то, что имеют. Просто не умеют любить!
Маленькое счастье задумалось… «Вот вырасту большим и стану помогать людям!» Шли годы. Счастье подросло и стало большим. Оно помнило о своём обещании и изо всех сил старалось помогать людям, но люди его не слышали. И постепенно Счастье из большого стало превращаться в маленькое и чахлое. Очень оно испугалось, как бы совсем не исчезнуть, и отправилось в дальний путь, чтобы найти лекарство от своего недуга.
Долго ли, коротко ли шло Счастье, не встречая никого на своём пути, только стало ему совсем плохо. И остановилось оно отдохнуть. Выбрало раскидистое дерево и прилегло. Только задремало, как услышало приближающиеся шаги.
Открыло глаза и видит: идёт по лесу дряхлая старуха вся в лохмотьях, босая и с посохом. Кинулось счастье к ней:
– Присаживайтесь, бабушка. Вы, наверное, устали. Вам нужно отдохнуть и подкрепиться.
У старухи подкосились ноги, и она буквально рухнула в траву. Немного отдохнув, странница поведала Счастью свою историю:
– Обидно, когда тебя считают такой дряхлой, а ведь я так ещё молода, и зовут меня Любовь!
– Так это вы Любовь?! – поразилось Счастье. – Но мне говорили, что любовь это самое прекрасное из всего, что есть на свете!
Любовь внимательно взглянула на него и спросила:
– А тебя как зовут?
– Счастье.
– Вот как? Мне тоже говорили, что Счастье должно быть прекрасным.
И с этими словами она достала из своих лохмотьев зеркало. Счастье, взглянув на своё отражение, громко заплакало. Любовь подсела к нему и нежно обняла его.
– Что же с нами сделали эти злые люди и судьба? – всхлипывало Счастье.
– Ничего, – говорила Любовь, – если мы будем вместе и станем заботиться друг о друге, то быстро станем молодыми и прекрасными.
И вот под тем раскидистым деревом Любовь и Счастье заключили свой союз никогда не разлучаться. С тех пор, если из чьей-то жизни уходит Любовь, вместе с ней уходит и Счастье, порознь их не бывает. А люди до сих пор понять этого не могут…»
Такая пронзительно грустная сказка. Он тогда не понял, к чему это она. Может, Жанна предчувствовала что-то?
Он лежал и вспоминал все, что она ему говорила. Она любила говорить притчами. Как-то рассказала про маленького паучка, который горит в страшном огне несбывшихся надежд. Он горит, зная, что ничего не может поделать. И огонь сжигает его. Пылающий его силуэт никто не видит. Он один. От отчаянья ему хочется кричать, градом катятся слёзы. В его глазах боль. Он загнан в угол. Он смотрит вверх, но видит только себя. Он пытается сделать последний судорожный вздох, но…
Значит, она и есть тот самый паучок…
И тут ему захотелось увидеть ее, срочно, прямо сейчас. Он никак не мог представить ее мертвой. Это какой-то бред, кто мог ее убить, кому это нужно? Может, кто-то другой был найден в ее квартире?
Он вскочил, накинул куртку, сунул ноги в ботинки, и помчался туда.
Ее дверь была опечатана. Он взломал сургуч, выбил дверь, и ворвался в коридор. Щелкнул выключателем. Пустота и тишина. Вошел в комнату. Странный запах. На полу мелом очерчен контур тела, которого уже нет. Нет… Надо мчаться в криминальный морг для опознания, мелькнула мысль. Он в каком-то ступоре стоял и смотрел на меловой контур. И не мог шевельнуться. Он словно оцепенел. И даже не оглянулся, когда послышался шум за спиной, и голос:
– Шаповалов Андрей Викторович, вы арестованы по подозрению в убийстве.
Его скрутили, на запястьях защелкнули наручники. Он не сопротивлялся. Только сказал:
– Может, не ее убили? Надо опознать.
– Уже опознали, ты зубы-то не заговаривай. Мы так и думали, что ты здесь, убийцу всегда на место преступления тянет.
Его вывели из квартиры, и пихнули в лифт. Все поплыло у него в глазах, так что не смог рассмотреть конвоиров. У подъезда парковалась милицейская машина. Его посадили сзади, конвой – по бокам.
– Что теперь со мной будет? – спросил он погасшим голосом.
– Сизо, камера предварительного заключения на 72 часа, потом суд, если оправдают – свободен, если нет – арест, – последовал лаконичный ответ.
Мент слева добавил:
– Сначала допросят дознаватели в Отделе Внутренних.дел.
– Можно вызвать адвоката, это по Конституции положено, статья 48.
– Да и без суда отпустят, ежели убийца найдется.
– Ага, сам придет, с повинной, – хохотнул конвоир справа.
– А что, бывает, – отозвался тот, что за рулем.
Конвоиры принялись перебрасываться шутками на этот счет, потом замолчали.
Путь до отделения показался Андрею бесконечно долгим и безжизненным…
Его провели по длинному узкому коридору в кабинет. Невысокий плотный следователь поднял на Андрея глаза, и окинул его ничего не выражающим взглядом. Через полчаса вошел прокурор, высокий, сутулый, с желтыми скулами. Он дал санкцию на содержание Андрея под стражей на время следствия.
Его допрашивали дознаватели в Отделе внутренних дел, трое суток он провел в КПЗ, потом его пихнули в Сизо. В КПЗ его поразило все – стена в виде решетки, лавка вдоль стены. Тамошняя братва его предупредила, чтобы был осторожен, так как под потолком в углу спрятана видеокамера, как раз напротив длинной скамьи вдоль стены, а монитор выведен в дежурку. Внизу, под видеокамерой, – сказали ему, – мертвое пространство, для нее не видимое, так что там можно покурить, если удалось заначить сигареты и зажигалку после обыска. Но у Андрея отобрали все – деньги, ремень. Хранители правопорядка его догола раздели и прощупали.
В КПЗ он впервые узнал, что значит это слово. Камера предварительного заключения, или – Обезьянник. Там он наслушался такого, что душа ушла в пятки. У кого-то оказалась газета, статью о случаях в Сизо читали вслух и смеялись. Андрей никак не мог взять в толк, что смешного вообще в этих ужасах. Энергичный мужичок с испитым лицом читал, мелко покашливая: «В столичном СИЗО-13 за последние 10 дней было совершено два убийства. Напомним, что в первом случае 4 июля в палате медсанчасти №258 психбольной 32-летний Дмитрий Кулешов ночью задушил майкой 60-летнего Олега Орлова, тоже страдающего болезнью психики и подозреваемого в контрабанде из Украины оружия (крылатых ракет и радиолокационной станции).
– Ха-ха-ха, а нейтронную бомбу он, часом, не потырил? – потешались зэки.
«Второй случай произошел в пятницу 13-го июля» – продолжал читать мужичок. – « В результате ссоры сокамерники 39-летний Олег Постников и 21-летний Виктор Кожемякин подрались вечером прямо в камере. Победил более молодой, забив старшего до полусмерти, а потом задушив. Убийство заметили не сразу. Сегодня стали известны эксклюзивные подробности первого убийства, наводящие на мысль, что удушение россиянина Олега Орлова могло быть не эксцессом по вине психа-соседа, а заказным преступлением (Кулешова при этом могли использовать "втемную"). Кулешова за его агрессивный нрав врач-психиатр СИЗО велел держать в наручниках. Но Кулешов, установлено проверкой, в 2.50 ночи, путем "вывертывания руки и расшатывания наручников" как-то ухитрился освободить правую руку!»
– Хо-хо-хо!!! Что за козлы пишут это! Расшатать наручник!!! Да наручник устроен так, что чем больше дергаешь рукой, тем сильнее он сжимается и пережимает вену, тогда наступает ****ец!
– Хе-хе-хе!!! Убийство заметили не сразу!!! Трупак в камере валяется, и его никто в упор не замечает!!!
– А как же он освободился от наручников? – подал голос Андрей.
– Просто, – ответили ему сразу несколько голосов. – Это же элементарно. Обычной скрепкой наручник открывается за несколько минут.
– А где же в камере взять скрепку? – не унимался он.
– Ой, ну ты даешь! В камере ж все есть, – просветили его. – Ну, чо там дальше пишут папарацци?
Чтение продолжалось:
– «Потом выломал кусок проволоки из кроватной сетки и ею открыл замок наручников, освободив левую руку. А уж затем тихонько (находившийся в палате третий больной, 38-летний Игорь Денисюк, ничего, по его показаниям, не заметил) задушил майкой Орлова. После чего опять влез в наручники и прикинулся спящим (а может, и впрямь заснул)…»
– Охо-хо-хо!!!
– Ха-ха-ха!!!
Продолжали потешаться в Обезъяннике.
Эти три дня в КПЗ были для тантриста пыткой. Потом был перевод в Следственный изолятор, допрос следока, каверзные вопросы и пугалки всякие. Небольшая передышка в камере с сидельцами, и снова допрос. И опять – камера. Кто-то из сидельцев советовал не колоться, кто-то – паровозом быть, то есть взять все на себя. Андрей плохо понимал происходящее, все было словно в мыльной пене. Видимо, включилась защитная система психики, и он превратился в какой-то полуовощ. До него доносились реплики, которые он перестал понимать. Слух различал слова, диалоги, но ощущение было, будто мозги плывут в густом тумане:
– Скажи спасибо, что тебя не сунули в секретную летающую тюрьму.
– Какая еще летающая тюрьма, он что, международный террорист?
– Эй, а что это такое? Это там, где ЦРУшники опыты над зэками ставят, что ли?
– Не-а, насчет опытов не знаю. Слыхал только про тюрьмы в самолетах. ЦРУ с террористами носится, как курица с яйцом, таскает их туда-сюда, дык ведь на территории восьми государств есть специальные секретные зоны, слыхали?
– Ну, об этом уже давно в инете шумят.
– Нас туда не запихнут, хе-хе, кому мы нужны-то…
– Не зарекайся, ничо не известно, в нашей стране все может случиться. Вот продадут нас ЦРУшникам заместо террористов, а чо?
Андрей на миг пришел в себя. Сизо напоминало тесный каменный мешок. Дощатые нары 2метра на 3 метра и на 50 см. Окошечко с тремя решетками 50 см на 50 см. И какой-то тощий тип, который терся рядом и все выспрашивал, за что посадили, как все случилось, и задушевно заглядывал в глаза. Но было в нем что-то неискреннее, нехорошее, в этом хмыре. Да его так и называли – Хмырь.
– Ты впервые здесь? – Спросил Хмырь с улыбкой. И, не дождавшись ответа, продолжал: – Ты хоть знаешь, что такое Сизо? Сизо – это следственный изолятор. Эти здания старые, построенные в основном в прошлом или позапрошлом веке, вот такие дома-динозавры. Могут и обрушиться, и тогда всех сплюснет как блины. Вижу, не вникаешь. Есть и тюрьмы старые, неизвестно, куда тебя сунут. Народу там битком, как сельдей в бочке, Спят стоя, грязища, вонища, эпидемии всякие. Вши и язвы, кожные болезни, туберкулез, сифилис, спид у каждого второго-третьего. Понял теперь, что это и как это?
Андрей молча кивнул.
– Иногда лучше сознаться, чтобы срок скостили. Явка с повинной всегда хорошо, менты не любят морочиться с нераскрытыми «делами», зачем им «висяк»? Сам пойми.
Андрей опять кивнул.
– Во, читай, я тут нашел обрывок газетенки, – Хмырь сунул ему под нос газетную страничку, и сам принялся читать вслух: – «Как сообщает РИА Новости, заключенных содержали в камере, окна которой были загорожены металлическими щитами, а температура летом достигала 50 градусов. На 70 человек приходился один туалет… Заключенные испытывали нечеловеческие страдания…", и так далее. Ну и как тебе это?
Андрей молча пожал плечами.
– Я тебе еще про изнасилование не прочел. Знаешь, что это, когда мужика вся камера «опускает», 70 человек тебя в задницу трахнет, что от тебя останется?
– Да, парень, верно он те грит, – послышалось с нар. – Во, я тут анекдот вспомнил: « В СИЗО два зэка в камере сидят. Одни грит:
– Завтра к нам третьего подсадят. Давай его опустим?
– А как?
– Очень просто. Я буду его муж и буду иметь его по ночам. А ты будешь любовником, и будешь иметь его днем, когда меня на допросы потянут.
– Ну, давай.
На следующий день кинули в камеру третьего – громилу два на полтора.
Старожилы притухли, а тот и грит им:
– Значит так, будем играть в дочки-матери. Я буду ваш строгий папочка, а вы мои непослушные дочурки. А воспитывать я вас своими методами… »
– Ха-ха-ха-ха!
– Ха-ха!
Заржали со всех сторон.
Андрею жутковато стало от всего этого, и уж совсем не смешно.
– А ты чо не ржешь? – спросили его. – Чо, совсем притух? Кстати, ща оформим тебе лежанку. Твоя будет, блин, сверху, в третьем ряду, вон та, – кивнул в угол чернявый узколицый зэк с ушами как у нетопыря. – Можешь лезть. Чо торчишь как мозоль на пятке.
Андрей молча вскарабкался на верхнюю полку. Его бил озноб. Он накрылся ветхим тонким одеялом. Подушка была плоская, жесткая, и воняла. Впрочем, воняло все вокруг, воздух в камере был плотный, влажный, густо насыщенный испарениями мочи и пота.
Принесли похлебку в жестяных мисках и чай в кружках. Есть ему не хотелось, подташнивало. Он не спускался с нар, лежал трупом. Его порцию съели другие.
Ночь казалась бесконечной и мутной. Слышалась какая-то возня. Что-то происходило в камере, шла своя, непонятная ему, жизнь. Андрею было безразлично. На нижних нарах слева тихонько завыли:
– Я спросил у ясеня-а,
Где моя любимая-а…
Сверху проворчали:
– Не ответил ясень, ибо не было ещё в нашем роду придурков, болтающих с деревьями.
– Эй, заткнитесь, уроды, ща порву всех! – прикрикнули справа.
Сутки сливались в единое месиво. В одну из ночей Андрей почувствовал, что кто-то лезет к нему на нары. Горячий шепот в лицо, несвежее дыхание, и потные ладони скользнули за пояс его джинсов. Тантрист отшатнулся, ударившись спиной о стену, и отпихнул чужое тело.
– Тихо, не дергайся, – шепнул гость, наваливаясь на него. – Будь проще, не противься, тебе же лучше будет. А Хмыря не слухай, он «наседка», ментовская подстава. Держись меня, я те помогу. Да не рыпайся ты, не боись, не трахну я тебя, если не хошь, просто поглажу. Ничо я те не сделаю, не боись ты меня.
– Отвали, блин! – рыкнул Андрей и с силой толкнул чужака.
Тот чуть не слетел с койки, но удержался, и снова полез на тантриста, продолжая сипло шептать:
– Ну не шуми ты, дуралей. Грю же те, могу помочь, вытянуть тебя отседа. А то как по статье загремишь, так тя в камере семьдесят горилл на хор будут ставить, чо от тя останется тогда, а? Смекай, включи соображалку-то. А я тя не трону, пра-а. Да не дергайся ты, уймись уже.
Андрей, ослабший от стресса, голодовки, от всей этой жути и духоты, никак не мог вырваться от назойливого гостя. Вскоре он почувствовал, что теряет сознание.
– Вот так-то лучше, – горячо шептал тот, лаская его. – Все нормально, парень, я тя выручу. Познакомимся, что ли, меня кличут Шифер. Я всегда сверху ситуации, потому и шифер. А про тя тут все уже известно, и кликуху тебе дали Тантрист.
Но Андрей этих слов уже не воспринимал.
Очнулся он оттого, что его скинули с нар.
– Эй, ты, Тантрист, тебя правила что, не касаются, да? Ты у нас белая кость, что ли? Давай на прогулку, на выход, шевелись.
Он с трудом поднялся и поплелся вслед за зэками. Длинный коридор с затертым линолеумным полом, решетки, узкий двор, обнесенный высокими стенами. Он с трудом передвигал ноги. Дневной свет казался резким и холодным. Потом – снова коридор и камера. Ему казалось, что попал в Ад, и это будет длиться вечно.
Вечером, после ужина, в камеру втолкнули новенького. Это был высокий плотный мужчина с лицом, напоминающим блеклую массу пластилина, из которого дети неудачно пытались слепить морду динозаврика. Уши торчали, как большие пельмени, в левом была булавка вместо серьги. Он был в наручниках. В камере его сразу узнали и притихли. Шифер шепнул на ухо тантристу:
– Ну, теперь что-то будет. Кому-то, ой, хана придет. Не зря его к нам сунули.
– А кто это? – спросил Андрей.
– Это Змей. Он буйный. Потому в наручниках. Его менты подсаживают, когда кого убрать надо. Дают наводку, и – вперед. Он псих. Сегодня у нас будет трупак.
– Как это, сама милиция такое творит? – удивился Андрей.
– Ну да. Ты чего такой наивный? Кто-то на воле заказал кого-то, может, вину свалить надо, либо свидетеля убрать, либо счеты свести. Заплатили ментам, и концы в воду. Нет человека – нет проблемы, как говорится. Это ж обычное дело.
Змей подошел к нарам, присмотрелся, и выбрал нижнюю постель в центре. Он скинул на пол чужие тряпки, и расположился.
– Это моя шконка, – заявил он.
Никто не возражал. Хозяин тряпок осторожно подошел, собрал свои вещи, и молча переместился на верхние нары. Там он обустроился, и уже не слезал.
Все тихо расползлись по своим углам. Андрей забрался на свою лежанку, натянул на голову тонкое грязное одеяло, и уткнулся лицом в стенку. Его опять трясло, холодный липкий пот выступил по всему телу, веки опухли и стали тяжелыми, в висках стучало.
– Харчи тут вкусные? – нарушил тишину Змей.
Ему ответили не сразу.
– Не-ет, бурду приносят, и мало, голодаем. Харчей, можно сказать, нет, – ответил кто-то мрачным тоном.
– Ну это для вас нет, – отозвался Змей. – А для конкретных пацанов сюда все приносят… Уважают.
Он поднял к лицу руки в железных браслетах, и выдернул из уха булавку. Поковырялся булавкой в наручниках, открыл их, и стряхнул на пол. Потом принялся энергично растирать запястья. Закончив это дело, стал разглядывать сокамерников. Повернулся к зэку на соседней лежанке, спросил:
– Что-то не могу купола на твоей наколке посчитать… какая ходка уже?
– Четвертая, кажись … – ответил тот, потирая шею.
– Сурово. Уважаю. Анекдоты какие знаешь, ну?
– Знаю, тюремные.
– Рассказывай, – коротко приказал Змей.
– Ладно, слушай сюда. Сидят в камере, значит, убийца, наркоман и медвежатник. Убийца говорит: «Мужики, я ща охранника грохну, и свалим отседа!» А медвежатник ему: «Погоди лучше, я ща ключи сделаю, и свалим отседа!» А наркоман грит: «Да вы чо, охренели совсем? Грохну, ключи сделаю… Ща курнем и улетим отседа!!! Все просто!»
– Хм, прикольно, – пробурчал Змей. – Но не смешно. Мне б чего поблагороднее, что ли, про волю и баб.
– Ну, могу и про благородных баб. Идет пожилая дама по проспекту и обеими руками шляпку придерживает. Проходит мимо пожилой джентльмен и говорит: «Вы бы, мадам, лучше юбку попридержали, а то все обозревают ваши интимные подробности». «Ну», – отвечает дама,– «во-первых, у меня руки заняты, я шляпку держу. А во-вторых, моим интимным подробностям уже 80 лет, а шляпку я только вчера купила».
– Ха, хороший анекдотец, приятно слушать, – одобрил Змей. – Такие я люблю, благородные. А теперь я о себе расскажу почти анекдотичную историйку, которая случилась. Вспомнилось вдруг, по ассоциации. Это в Черновицкой тюрьме, зимой, вахтенный офицер решил поучить меня уму-разуму. Утром меня должны были доставить на суд, я приготовился, помылся, побрился, а меня всё не забирают. Я уж и попкаря, ну, в смысле, сержанта, который ходит по коридору вдоль дверей камер и заглядывает через глазки внутрь, его, значит, подтянул, а он мне – "раз не идут, значит не надо". Ну, такое дело – спешить мне вроде как особо некуда, разделся, лег спать. Бывает такое, что суды переносят, это дело обычное. Часов в 11 кипиш – немедленно, уже, бегом, на суд. Ребят обули конкретно, за то, что они прощелкали. Суд собрался, прокурор – а подсудимый отсутствует. Я же пока проснулся, умылся, оделся – время идет, вахтенный стоит в дверях, слюной брызжет. Я тоже начинаю на них орать – к тому времени я уже был наглый зек, на себя наезжать не позволял. После суда вечером возвращаюсь в родную тюрьму, конвой, как обычно, определил в стакан и уехал. Тут появляется тот самый вахтенный, и снова начинает орать, что, мол, из-за меня он выговор получил. Я, конечно, тоже не молчу – был бы виноват, понятно. Разводит остальных зеков по хатам, а меня оставляет в стакане со словами, что ты тут у меня сейчас погреешься, у меня, мол, есть два законных часа, которые ты можешь находиться в боксе. Продержал, козел, действительно один час пятьдесят пять минут. За это время промерз я, конечно, основательно, до костей и их мозга – отопления там нет, температура почти как на улице, одежды зимней тоже – костюм, рубашка, туфли, подвигаться или поприседать возможности тоже нет, – стакан размерами точно, чтобы только стоять можно было. Но ничего, отогрелся потом, чифирьком кровь разогнал, даже насморком не заболел. Вот так. А теперь спать хочу, и чтобы тихо тут, не храпеть и не шуметь. Ша. Понятно?
