Олег Патров
Из серии «Зеркала». Книга 3. И посадил он дерево, или Век Астреи
– Да, это в ее духе. Напускать таинственность. Все равно мог бы рассказать.
– Я обещал.
– Когда это тебя останавливало, – Сомс приподнялся в кресле. – Ты что-то не договариваешь? Есть что-то еще?
– У тебя паранойя.
Пружины заскрипели, принимая на себя удар спины.
– Я просто не понимаю. Ее мать и я. Мы никогда не были слишком консервативны, но это… По-моему, такое изменение в жизни – уже чересчур. И почему она сказала тебе первому?
Саймон замялся.
– Так почему? – упрямо переспросил Сомс.
– Наверное, потому что я ей не отец.
– Она советовалась?
– Не думаю, что это можно было бы так назвать. Скорее сообщила о своем решении. Ты же знаешь, она упертая.
– Да. И все же ты знал.
Саймон чувствовал себя виноватым, и злился на Джейн. Вот всегда так с женщинами: они принимают решение, а ты должен отвечать за последствия…
– Я не хотел тебя расстраивать.
– Если бы это был твой сын…
– Все образуется, – попробовал утешить друга Саймон. – Посмотри на это с другой стороны. Джейн жива и счастлива. И у тебя… Может быть, это хороший повод, чтобы начать новую жизнь?
Сомс промолчал.
«Жизнь», – где-то он уже слышал все это. Он вышел от друга, сел в первый попавшийся аэрокар, протер рукой запотевшее стекло. На улице почти не было людей. Лишь несколько аэрокаров плыли в ту же сторону, что и он.
«Надо ценить жизнь», – на прощание сказала ему дочь. А разве он не ценил? С того самого времени, когда впервые увидел мертвого человека, вытянутого, непомерно длинного, на коричневых досках спортивной студии. Потом говорили, что это был несчастный случай, что упала штанга, но он и еще двое мальчишек знали, что произошло на самом деле. Они видели…
Отец привел Сомса на занятия и остался ждать в коридоре. Переодевшись, ребята вошли в зал, вернее не успели, замерли в проходе.
– Уйдите, уйдите, занятий не будет, – услышал Сомс и невольно, от любопытства, поддался немного вперед, желая знать причину такого напряжения в голосе незнакомца.
Его товарищи как-то стушевались и попятились назад, и на миг между их плечами возникла пустота, и он увидел: двое взрослых парней держали его тренера, тот вырывался у них из рук, а третий наклонился к умершему, лежащему на полу. Сомс почему-то сразу понял, что человек мертв. Рядом с телом лежала какая-то длинная железная труба, наверное, часть от тренажера.
Они все попятились к двери, бледные, рухнули в раздевалку. Отец, не сказав ни слова, прошел в зал сам. Беда словно носилась в воздухе. Когда он вышел, ребята уже успокоились и вместе пытались восстановить то, что увидели.
– С человеком плохо, сердце, – глухо произнес отец. – Одевайтесь, сегодня занятий не будет. Сейчас приедет скорая, а я провожу вас домой.
Еще одна версия. Сомс усмехнулся. Только она рухнула в тот же день, в коридоре перед их входной дверью, когда отец наклонился к нему и произнес:
– Мы ничего не будем говорить маме, правда, сынок? Ей незачем переживать.
В его глазах Сомс прочел свою правоту.
Потом они открыли дверь ключом.
– Где вы были так долго? – спросила их мать.
– Да так, гуляли, – неуверенно ответил отец.
Тогда мама впервые не укорила их за остывший обед. Ее ответом было молчание.
Часть 6. Способные
Человек, превосходно знающий, что противник относится к его словам с молчаливым недоверием, приступает публично с ножом к горлу, требуя открытого выражения либо доверия, либо недоверия и, получив последнее, бьет себя в грудь и жалуется urbi et orbi (городу и миру), какое благородное существо и как гнусно было обижено.
В. И. Ленин «Сорвалось!..»
«Вот бы мне такие способности! – воскликнул про себя Палий, захлопнув книгу. – И чего они все плачутся, эти герои. Конечно, непросто, зато интересно. Попробовали бы пожить, как он, глядишь, не так бы еще взвыли».
Надо сказать, что жизнь Палия была самая что ни на есть обыкновенная. Утром скорый завтрак, дорога на работу, работа, ужин, немного свободного времени, которое он обычно тратил на компьютер или книгу, засыпание под вечерние новости, сон. Иногда в этот распорядок, обычно по пятницам, вторгался магазин. Они с женой после работы договаривались встретиться где-нибудь на распродаже и шли за покупками. Неля, мать его детей, давно сетовала, что им надо купить собственный кар, но лишних денег не было. Ее зарплата почти вся уходила на оплату аренды, а его – им на жизнь. Двое детей – старший Тямий и сестренка Ляван – мало что меняли в его жизни. Его знакомые давно уже перестали удивляться спокойствию, с которым Палий обращался с детьми. И вправду, ему не приходилось на них особенно кричать или воспитывать, дети понимали все с первого его слова, но Палий был слишком умен, чтобы приписывать эту заслугу себе. Воспитанием сына и дочери занималась жена и делала это безукоризненно. А ему оставалось только зарабатывать на жизнь, да еще служить примером подрастающему поколению. Хотя примером он был не ахти каким.
Способностей у него никогда особенных не было, в школе учился он средне, больше брал усердием, исправно вколачиваемым ему сильной и грубой от работы рукой матери, чем умом, потом была академия, куда поступил, потому что было направление от муниципалитета, потом работа. Спортом Палий особенно никогда не интересовался, а потому не удивился, когда его признали негодным к службе, на которую он, по примеру многих своих товарищей, попытался было поступить: военным платили немалые деньги, а еще были социальные льготы и бонусы детям. Мечты о гражданском космосе померкли тогда же. Впрочем, Палий особо и не хотел покидать привычный уют. Его не привлекали опасности и риски, скорее по молодости тянуло из дому, хотелось испытать себя. Это быстро прошло.
С тайным стыдом, прикрываясь тем, что надо же знать, чем болеют дети, Палий вместе с ними смотрел старые и новые фильмы о вампирах, оборотнях, королях и провидицах, героях-первооткрывателях и военных геолога и прочей нечисти – в общем, о людях в высшей степени исключительных, и понимал, что сам очень далек от этого идеала.
Иногда в уме он принимался рисовать картины, в которых фантастические образы причудливо накладывались на реальность. Подумывал, поглаживая округлившийся к сорока годам животик, не пойти ли записаться в бассейн: «А ты заматерел, брат. Надо держать себя в форме». Впрочем, это скорее была не его мысль, а так, навеянное вечными разговорами его коллег-женщин в офисе. В последнее время они только и говорили, что о фитнесе, что было неудивительно: приближался День Прибытия.
– Отец, ты не видел, куда я положила шнур от телефона? – спросила его жена с какой-то неясной тревогой в голосе.
– Нет, а что? Посмотри на тумбочке под телевизором, – привычно посоветовал он.
– Да вот не могу дозвониться до сестры. Целый день звоню и все никак, а теперь зарядка закончилась. Позвони со своего, а?
– Ладно, только разговаривать будешь ты.
Киру, сестру Нели, он не любил. Уж очень нечистоплотная была особа. Нет, так по виду не скажешь, даже вроде интеллигентка, но любила совать нос в чужие дела, давать глубокомысленные советы, которыми невозможно было воспользоваться по причине их излишней правильности, и вообще производила впечатление двуличного человека. Подозрение, кстати сказать, оказалось оправданным, поскольку гостить в их доме Кира любила, а когда Тямий заболел и им срочно понадобилось попасть к врачу, редкому специалисту, ее знакомому, между прочим, отделалась намеками и обещаниями. К врачу тогда они, правда, все равно попали, но не благодаря Кире. Просто дали немного денежек на изящную лапку медсестры, та и провела.
Палий вздохнул. Не любил он связываться с людьми по бытовым вопросам. Вот так, идешь по улице, смотришь: человек человеком, а как встретишься в очереди в поликлинике или в банке в день получения субсидий – глядь, и нет человека, один голос. А крика Палий не любил.
Бытовыми делами в их семье в основном занималась жена. Она у него вообще была умница, пусть и без особых способностей. Среднячок, такой же, как он. В общем, если по классикам, так из них выходила примерная мещанская семья. Даже обидно было.
«Вот чем спрашивается эти короли лучше? – как-то незаметно для себя разозлился Палий. – Только денег больше, да возможностей. Конечно, если по всему миру в бизнес-классе можешь летать, почему бы и не пожить интересно. А ты попробуй так, как мы». Впрочем, это было его глубокое убеждение, что жизнь людей вне зависимости от социального статуса мало чем отличается одна от другой; убери мишуру – и все тоже: сон, еда, любовь, дети, какие-то дела, развлечения, смерть, похороны.
– Не могу дозвониться, – уже в легкой панике повторила жена. – Давай проедем, а?
– С ума сошла? А дети? Да и что с ней случится? Может, как ты, зарядник потеряла, вот и все.
– Нет, тогда бы говорили, что абонент недоступен, а здесь гудки идут, а никто не отвечают.
Палий с тоской почесал спину, покрутил головой. Зная свою Нелю, как пять пальцев, он понимал, что ехать придется. Если поторопиться – можно успеть на последний общественный кар.
– Попадем под санитарный дождь, – ворчливо проворчал он, беря зонтик.
– Ничего, а мы через парк. Там проливают позже, – осмелев от его присутствия решила жена.
Прохладный воздух приятно щекотал нос, щеки. Влажная, после небольшого дождика, земля немного пружинила под ногами.
– А помнишь, как мы с тобой вот так гуляли ночью? – спросила Неля.
– А, это когда мы опоздали к твоим родителям на именины?
– Я еще ногу натерла.
Он улыбнулся, а она, словно невзначай, прижалась к его плечу, взяла за руку.
– Темно.
На душе как-то полегчало, но ненадолго. Как он и думал, с Кирой ничего не случилось. Просто оставила телефон дома. Они подошли к ее подъезду почти одновременно: они – со стороны станции, она – вышла из местного магазина.
– Кира, ну нельзя же так! Знаешь ведь, что у тебя слабое сердце, – набросилась на нее Неля.
Палий стоял в стороне и молчал. Возвращались они домой быстро, даже поспешно. Еще надо было проверить уроки у сына, а то в последнее время он сильно сдал, особенно по физике. Это расстраивало Палия, он уже видел светлое будущее сына в геоинженерии. Новые технологии и никакой ипотеки.
– Все сделал? – сурово спросил он, входя в комнату.
– Почти.
– Что значит почти? Ты о чем думаешь? Через год экзамены, а ты!..
– Да я уж не маленький, – возразил Тямий.
Палий присел на край кресло. «И то вправду, – подумал он про себя. – Как вымахал. Больше меня. И вот уже две субботы подряд не ездил с нами на спортбазу. Влюбился что ли?».
– Пап, а о чем-то мечтал, ну, когда был в моем возрасте? – неожиданно спросил сын.
– Как о чем? – растерялся Палий. – О работе, маме, студенческой жизни, конечно.
– НЕТ, А ПО ПРАВДЕ?
«По правде? – переспросил он себя сам. – А какова она была, эта правда?».
– Мечтал что-то сделать такое, необыкновенное, чтобы запомнилось. Самому запомнилось, понимаешь, – внезапно откровенно ответил он – и притих, испугавшись сказанного.
– И как, получилось?
Палий сердито покачал головой. В голосе сына послышалась ирония или ему показалось?
– Конечно, вот тебя, такого редкостного обалдуя вырастил, сестру твою, тоже не подарок. Попробуй, повтори, – решил отделаться он шуткой. – Дай-ка посмотрю, что там у тебя. На чем застрял?
Вместе они еще полчаса разбирали запутанную схему. Признаться по правде, Палий сам не очень-то понимал условие задачи, но опыт брал свое. Если отсечь половину слов, все становилось яснее. В современных учебниках, он это приметил, еще когда дети учились в начальной школе, вообще было слишком много слов и картинок, а вот он в детстве любил пустые места и поля – рисуй, сколько угодно и что угодно. И сразу заметно. Есть, о чем поговорить с соседом по парте.
– Ты чего с нами не поехал в субботу? – уже выходя из комнаты, поинтересовался он.
– Да так, дела, – отделался незначимым ответом сын.
– Ладно. Мать только сильно расстраивается. Ты уж подгадай, чтобы через раз. Сестренка твоя тоже на лошади любит покататься, а из меня какой ездок.
– Хорошо, пап.
Палий прошел в спальню, сел на диван.
– У дочки коньки сломались, – сказала, надевая ночную рубашку, жена. – Ты бы посмотрел.
– Починим.
– Да там пластмаска оторвалась какая-то, я попробовала было приладить, да никак.
– Ничего, – снова повторил он. – Уж на это у твоего мужа способностей хватит.
– Что с тобой? – встревожено спросила Неля.
Он промолчал. Когда они уже улеглись, повернувшись к ней боком, чтобы не видно было лица, он предложил:
– А давай оставим детей одних на две недельки с Кирой, а сами съездим куда-нибудь.
– Да ты что?
– А что? Тямий уже взрослый, не пропадут, да и Кира присмотрит.
– Они же нам дом разнесут, – снова возразила Неля.
– И ты отдохнешь, а? А деньги я заработаю. Мы как раз сейчас одну халтурку начинаем, должны неплохо заплатить, и на подарки детям хватит. Что они там заказали на День Прибытия?
– Может, лучше отложим на машину? – осторожно спросила жена. – А то лежат права, пропадают. Я бы тоже могла научиться. На базу бы ездили.
Палий насупился.
– А черт с ней, с машиной, еще Тямий возьмет да разобьется, – вдруг произнесла Неля и чмокнула мужа в ухо. – Давай поедем на Землю. Там все были, а я не была. Леса, горы, пирамиды, море, и обязательно водопады.
Он снова улыбнулся, как тогда, на станции.
«А все же жаль, что у него нет никаких особых способностей, – подумал Палий, засыпая. – Вот и авторитет свой у сына начинает терять». Он поежился и, нащупав рукой одеяло, потянул на себя. Куда там. Пришлось подкатываться под бочок к Неле, поближе.
«А ведь ты раньше не мерз. Стареешь, брат. Самое время на фараонов глядеть – вот и все твои способности. А сына надо бы к брату на станцию отправить, что ему с сестрой да теткой под куполом делать, да и просил он давно. Посмотрит, какова она – жизнь геолога. Дочка за Кирою приглядит, подруги ее опять же в городе всегда остаются. Жене что подарить? Скоро ее день рождение. С детьми посоветоваться? Они больше времени с ней проводят, подслушивают, черти, разговоры старших, все знают. А наоборот не получается. Что наоборот?..».
Палий не успел додумать предложение до конца. Тяжелый, как головная боль, сон сморил его, не принося облегчения. Потом он как-то высвободился, почувствовал свежий воздух, полетел. Ему давно не снилось, как он летает. С самого детства, когда не было у него никаких способностей, а была мечта: чтобы деревья возле дома были большими, и пахло сосной, и он шел по тропинке вместе с детьми, а те тоже смотрели вверх, а Неля звала их к обеду. «Что за черт, их же тогда еще не было», – спросонья подумал он, и затих. СЕРДЦЕ ОСТАНОВИЛОСЬ. Не то, за которое все боялись, другое. Но разве это имеет значение, когда в дом приходит беда?..
Часть 7. Удачник, который не умел мечтать
– Люди изобрели параллели, чтобы путешествовать по меридианам.
– Смертью нельзя искупить жизнь, ее нельзя даже поправить, только завершить.
– И сколько их у тебя было? – Баб что ли? – Мыслей, мыслей умных?
1
Их игра слишком затянулась: любовь – дружба, вместе – врозь, тепло – холодно, брак – не брак. Он бесконечно устал от этих напряженных встреч и недомолвок.
В молодости ему нравилась недосказанность, отличавшая Лилу, его первую жену, от других женщин. Она искушала его, бросала вызов мужской гордости, задавала мажорный тон незамысловатым любовным отношениям. Мужчина и женщина наедине вдвоем ночью – что может быть проще и слаще. Особенно когда планы рушатся, оставляя после себя горестную песнь, и ты, уже потеряв всякую надежду, втыкаешь крест в отношения, и вдруг развалины замка оборачиваются победой, приглашением в райский мир.
Он проходил эту дорогу со многими девушками, говорил им «солнышко мое», «люблю», завоевывал сердца, покидал их как победитель, иногда как равнодушный спутник, обнаруживший, что колодец был миражом. «Одинаковый путь с предсказуемым результатом, – смеясь, говорил его друг Сашка. – Ты не можешь пройти его дважды с одной и той же. Для этого они слишком скучны». Но с Ней он летал по этим горкам не единожды, и каждый раз, набирая скорость, не знал, где затормозит поезд и будет ли следующая остановка.
В однотипности житейских ситуаций Лилу никогда не была односложна, даже если повторялась. Общение с ней было похоже на игру на гитаре – всего семь струн и ограниченный набор мелодий, но ты можешь сделать все, что захочешь. Иногда струны лопались, и музыка, резко сменив ход, обрывалась, чтобы наполниться новой жизнью.
Да, все это было с ним в молодости. Именно поэтому он когда-то подарил ей розу. Встал на колени прямо среди зала во время лекций в академии и наблюдал, как все покраснели, а Она позволила себе лишь слегка улыбнуться. Потом, в коридоре и по дороге домой, держа цветок, Лилу рассказывала ему о каких-то собаках и кормах для них, как будто ничего не случилось, но он не чувствовал себя ни простаком, ни собакой. Нет, в своих собственных глазах он был тигром, лисом, упорно выслеживающим добычу, пауком, плетущим хитроумную сеть. Она знала о его планах, он знал, что она догадывалась, и от этого игра становилась еще интересней.
Наступил момент, и он сделал ей предложение. Опять же по законам жанра Она отвергла его, а через год они поженились. «Сумасшедшая, холодная, расчетливая сука», – сказал про нее брат, но что ему было за дело до чужих мнений, когда полгода спустя Лилу, прихватив с собой вещи, ушла к другому.
Конечно, он недолго тосковал, оценив потери как неизбежный опыт. Потом женился во второй раз, на Зое. Она была чудесной женой, подарившей ему двух сыновей и дочь, поэтому, когда она сказала, что возвращается из командировки на день раньше, он напился и лег спать. Последний свободный вечер перед тем, как жена вернется, он решил провести от души, так, чтобы расслабиться и не думать ни о чем. Но он не мог не думать.
Ему нужна была женщина. Нормальная, здоровая, простая женщина без претензий, как та, что он встретил вскоре после рождения Лизы. Это был их третий ребенок, и жена честно кормила дочь грудью до двух лет, а потому издергалась и исхудала. Клава, соседка по подъезду и некоторая время его коллега, приняла его щедро, по-доброму, не простодушно, но и без излишних обязательств. Он был ее удовольствием на работе, а она – его отдушиной в твердой, как жесть, семейной жизни. Их отношения не продолжались долго. Вскоре она вышла замуж, родила и тоже стала, как они все, клуша клушой – нервной, озабоченной всем и вся, мелочной, суетливой мамашей, отвечающей за весь мир. А вот Лилу такой не была никогда.
Как-то Они встретились, когда у него уже был сын, у нее дочь, не от него, он знал точно, она отдала девочку на воспитание бабке – пусть скрасит старость; но в ее устах эти слова не звучали жестоко. Он знал, а Лилу не скрывала, что никогда не мечтала о роли матери. Родила, чтобы отстали окружающие, наверное, поэтому же и вышла когда-то за него замуж. Она не любила пересудов, хоть и была независима.
Они провели вечер и ночь вместе. Кто кого напоил осталось для него загадкой, но его утро было тяжелым и холодным. Лилу ушла раньше, оставив ключи на тумбочке и записку: «Брось в ящик». Она была доверчива или, скорее, безрассудна в своей страсти. «Люди встречаются, чтобы стать воротами друг для друга, я твой проводник, и через меня наружу вырывается твое чудовище, – шептала она ему ночью. – Но твои двери слишком узки для меня. Я не хочу становиться такой скучной». Сумасшедшая. Скучной ей действительно было бы быть не к лицу.
Потом, ближе к зрелости, у него была еще одна такая любовь, не терпящая обыденности, Сима, еще до второй жены. Они снимали однокомнатную квартиру в старом доме, печь на кухне не работала, бачок тоже, ночью по полу бегали то ли мыши, то ли крысы, и среди этого хаоса они пытались строить семейный очаг. Неплохо строили. Правда, он большей частью работал, и она, не дождавшись его отпуска, сама сменила унитаз, поставила новые смесители. Ему было неловко, но не стыдно, весь заработок он приносил домой, говорил, что сделает все сам, надо только подождать, никогда не пытался ее обманывать. Тогда он не знал, что женщины могут долго терпеть, но никогда – ЖДАТЬ.
Ни одна из женщин, окружавших его, не прощала задержек. В их глазах лучше было быть преступником, пьяницей, упоенным собой лентяем, чем расчетливым скупцом, а он копил на машину, свой дом, хотел сделать серьезный сюрприз к годовщине их встречи. К тому времени он уже выучил, что такие даты нужно ставить в напоминания в календаре.
Сима в конце концов ушла к его другу, женоподобному молодому человеку с длинными волосами и дурной привычкой по делу и без дела говорить о философии. Он испортил ей немало крови. Когда она бросала его, грозился покончить жизнь самоубийством, резал вены. «Не заляпай свой любимый белый ковер, – через несколько лет описывала Сима эту драму, когда они присели на пару минут за стойкой в баре, встретившись на собрании в детском саду. – Он умолял, а мне было противно. Я до сих пор чешусь, когда вспоминаю, как он прикасался ко мне».
«Почему же ты ушла?»
Стопка коньяка на голодный желудок в конце рабочего дня подействовала на него сильнее, чем он ожидал или он выпил уже две?
«Потому что с тобой все было понятно, – ответила Сима. – Дети, квартира, семья, и я одна прибиваю очередную полочку на кухне».
«Я собрал шкаф», – запротестовал он, размахивая руками.
«Когда я представила, что мы проведем вместе всю жизнь, мне стало тоскливо. Ты не интересовал меня ничем, кроме внешности, красивый был. Ты и сейчас такой».
Он самодовольно провел рукой по волосам.
«А теперь что, весело? – само сорвалось с его языка. – Те же дети, муж».
«А теперь весело, – зло ответила она. – Он у меня тоже красивый, и говорить не о чем, и бабник, и эгоист страшный, но, когда приходит и просит прощения, сердце останавливается. Иной раз даже ждешь, когда… Ты понимаешь».
«Ты больная».
«А кто здоров? Ты что ли? Сам говоришь, что почти с год не спал со своей, а мужику каждый день нужно. Ты еще как, можешь вообще?»
Он разозлился на ее снисходительный тон, а потом понял игру. Она пыталась отомстить, поддеть на удочку.
«Да, а помнишь ту мышь, что ты кормил на кухне? – продолжала она. – Ту, что мне пришлось добивать самой, потому что ты боишься вида крови. Твоя Зойка любит мышей или вы завели кошку?».
Женщины ненавидят соперниц, даже если не собираются воспользоваться призом. И подруг, и своих бывших ухажеров, в тот день он понял это отчетливо.
«Это правда».
«Я произнес вслух? – опешил он. – Должно быть с меня хватит»
«Ты здорово набрался. Впрочем, как и я. Вспомним старые времена или поедим на такси?».
Конечно, как благоразумные, взрослые люди они вызвали машину. Он едва залез на пассажирское сиденье и почти сразу уснул, очнулся уже когда подъезжали к его подъезду.
«Привет жене», – на прощание поцеловала его Сима.
От нее исходил сильный запах алкоголя. Он даже удивился, что почувствовал его, ведь он и сам был порядком пьян. А вот Лилу никогда не напивалась, вернее, он не видел ее пьяной, ни разу за всю их совместную жизнь.
«Пару стопочек, не больше, чтобы поддержать игру», – шутливо отнекивалась она от предложений.
«Какую игру?» – не понимая, спрашивал он.
«Нашу жизнь. Слова, слова, слова…».
Она играла фразами и цитатами, как дети буквами, когда только еще учатся читать. Но она-то грамоту знала.
«В этом нет смысла», – вздохнув, сказала она тогда.
«В чем?» – попытался уточнить он.
«В наших отношениях. Почему бы тебе не встретиться с Риткой. Она хорошая девушка и не доставит тебе проблем, тем более что она давно ждет порядочного мужика».
Эту женскую грубость он не принимал никогда.
«Таковы уж мы, бабы, – говорила Рита, его временная знакомая, так сказать, совместный союз из жалости. – Вот моя мать сменила трех мужей, брата, меня, сестру родила, ох и гуляла, от души. Брат потому и ушел из дома, как школу закончил, ни слова не сказал. А она одна не могла. Откроет, бывало, окно ночью, высунется по грудь: «Мне жарко». Душа у нее горела. Я ее не понимала тогда, а теперь понимаю».
Рита любила перебирать его волосы, с удовольствием растирала ему уставшие плечи, делала массаж головы. Золотые пальчики. Он был влюблен в них. А потом она нашла другого, моложе ее года на четыре, они встречались, воспитывали друг друга.
«Дура дурой становлюсь. Я ведь знала, что для него мамка, – жаловалась ему Рита в их редкие теперь совместные вечера. – А не могу бросить. Отец от них рано ушел, мать бизнесом занимается, а парень ласковый, красивый, толковый».
«А я?»
«Так тебя не переделаешь уже, а он – как лозинка гнущаяся, любую форму предать можно, содержание вроде есть».
«Заведи ребенка» – посоветовал он ее тогда.
А потом узнал, что травилась, в больницу попала; пришел навестить.
«Ты не бойся, это минутное, дурой была. Теперь все прошло», – успокоила его Рита.
«Из-за него?».
Она покачала головой.
«Нет… Так… Из-за себя. Тоскливо стало. У тебя такое бывало?».
Он принес ей апельсины и шоколад. Навестил пару раз в больнице, а потом она попросила его больше не приходить. Сейчас у Риты был муж и ребенок. Его жена, Зойка, общалась с Ритой, советовалась по поводу воспитания. Как-никак та была педагогом, и неплохим. Рита ему Зойку и нашла, случайно. Познакомились на вечере.
«Пойдем со мной, а то одной неудобно, а с моим мал еще, да и расстались мы», – неожиданно позвонила она ему через год после того случая и попросила об одолжении. Он не смог отказать.
«А там разбежимся, кто куда. Надоел ты мне».
Он и пошел.
На том вечере за Зойкой ухаживали два кавалера. Один – настоящий лев, весь из себя, слова, фразы, поза, другой – сдержанней, материальней. Но он тогда обошел всех. Речью Лилу про скуку и обошел. Даром что помнил ее наизусть. А потом как-то все закрутилось: повышение на работе, новая зарплата, квартира, Зойка, друзья, родственники опять же намекали, что возраст подходящий. И он вроде бы влюбился. Интеллигентная, образованная, светская – чем ему не пара? Карьеру хорошую сделала, несмотря на детей. Но потом и она от него ушла внутренне, хоть и осталась официально, фактически. Не отпускала его до конца.
«Дети, семья, нельзя оставлять их без отца».
Не могла простить ему Светки, что ли? Он так и не понял ее претензий. Светка была мимолетным увлечением, если ревновать, так к Рите или к Симке, или к Лилу – но об этом он не рассказывал никому и никогда, и брату пригрозил молчать намертво.
«Иди ты, со своими бабами, – послал его тот куда подальше и махнул рукой. – Я уже запутался, с кем ты и когда».
А сам тоже поговорить в приличном обществе был мастак. Хвастался: «Могу, дескать, еще тряхнуть перышками».
«Смотри, как бы их не повыщипывали», – шутливо подначивал он брата.
«Куда им. Мы с тобой еще те молодцы или молодцы. Ха-ха».
И вот теперь после стольких лет супружеской жизни, после всех этих историй и счастливых концов, после того, как он достиг такого успеха на работе, дорос до начальника отдела, он не мог придумать лучшего способа провести вечер перед приездом жены домой, кроме как напиться.
«Напиться и по бабам», – вспоминался его брат. Где он теперь? Куда уехал? Где пропадает? Почему не подает вестей? Мать волновалась. Брат прислал ей на день рождения телеграмму: «Поздравляю, жив, здоров». Показал бы он ему кузькину мать.
«А кто тебе покажет, что делаешь?»
Голос совести?
«Ведь глупо, а пьешь. А с чего?».
И в самом деле не с чего было ему пить. Семья, дети, работа – все в пределах нормы. Но в то же время все на нервах, хотя и разрешимо. Материально обеспечен опять же, детям на образование есть, жене на машину, себе на удовольствие, ни в чем себе не отказывал. И с чего?..
«Вся наша жизнь – игра», – Лилу любила эту фразу. Ему казалось: сейчас бы встретил, придушил ее собственными руками, а с другой стороны, сколько раз вспоминал, как они вместе попали под ливень, как ходили пешком через весь город, как говорили!
По разговору да по бабе он и соскучился сейчас. Но баба была делом наживным, а вот разговор после отъезда брата расклеился. Не с кем было посидеть, поболтать по душам, помолчать. Дошло до того, что в церковь потянуло, на исповедь. Это его-то, убежденного атеиста! Как дурак пришел, исповедовался, причастился. Правда, мать его в детстве крестила, так что формально он ничего не нарушал, даже облегчение какое-то почувствовал, но ненадолго. Перед Богом человек одинок, как никто. За себя целиком отвечает. А он всю жизнь этого и боялся. Вот и пил. От бессилия, усталости, злобы, иногда – чтобы не слышать, что говорят голоса внутри него, иногда – чтобы не слушать, как пусты разговоры вокруг.
«Поди, принеси, подай, проверь» и т.д. и т.п.
Паузы между словами жены убывали, и он включал новости, но и они не спасали. А когда реклама накладывалась на пустое, отупевшее от повседневной жизни молчание, он готов был лезть на стенку.
«Знаешь, как это, когда душа болит?» – спрашивала его Лилу много лет назад.
Он был тогда совсем юнцом. Ничего не понимал.
«Знаю», – уверенно отвечал он.
Ни черта он тогда не знал. А теперь понял. Прочувствовал на собственной шкуре, и что такое ад кромешный представлял себе вполне отчетливо.
«Ты дышишь, а грудь разрывает, и душе больно, и плакать не можешь, только подвывать», – терпеливо объясняла ему Лилу.
«Знаю. Это когда у людей горе большое. Я видел, как мать сына хоронила» – поддакивал он.
«Кто его считал, это горе? Кто мерил?» – не по делу, так казалось ему тогда, возражала она.
Он спорил с Лилу, говорил о ее излишней демонстративности, о роли жертвы, которые некоторые люди занимают нарочно, потому что так выгодно.
«Такое бывает, – соглашалась она. – А как понять, что есть истинное в человеке?»
«Есть же общечеловеческие ценности, и потом, человек может перенести многое, я бы сказал все, кроме смерти, но и ее он переносит».
«Не твои слова».
«Но ведь точны».
Сейчас он многое бы отдал, чтобы узнать, каково оно было, Ее горе. Ему казалось, что здесь и кроется причина его одиночества, его неприкаености. Он бросил, предал ее тогда. А она просила о помощи. Как могла. Как позволяла гордость. Она вель была гордой, его Лилу.
«Мы только выпускаем чудовищ наружу. А дальше они живут сами по себе. Я не готова отвечать за тебя. Я больше не выдержу».
Он возражал, что и не придется, что это обыденный процесс, что они равны.
«Я ведь у тебя первая такая, да? – усмехалась Лилу. – Нас, таких, много. Нагадим – и в кусты».
«Нельзя так говорить о себе. Это унижает», – пытался ободрить он ее, как мог.
«А наши отношения облагораживают? Тебе во мне и нравится только дух непокорства. СМИРЮСЬ – И ВСЕ КОНЧЕНО».
Он так и не смог подобрать нужные ей слова. Пытался возражать, спорить, убеждать, но она лишь на время снисходила до его доводов, чтобы потом уйти навсегда.
