Олег Аркадьевич Александров
Ван Гог: творчество – это проповедь
Услышав ее слова, Винсент поспорил бы с ней: настоящий художник не зависит от толпы…Его цель – правдивое изображение жизни, эмоций, чувств, страданий, радостей…Жизни и Смерти. А частные заказы…Писать картины ради денег – ни за что! Получать деньги за то, что я пишу – вот что хочет Мастер.
В Нюэнене голландец создает лучшую, по его убеждению, работу – Едоки картофеля. Глядя на это полотно, хочется воскликнуть: Рембрандт, Веласкес, Гойя! Но первое впечатление обманчиво…Стиль Ван Гога, который только вырабатывается, уникален.
Простой сюжет картины – бедняки, поедающие картофель – поражает экспрессией, глубиной, даже бездной Страдания, Милосердия, Доброты. Девочка, сидящая спиной к зрителю, с «нимбом» света, окружавшем голову – религиозное отображение детства. Торжественность и покой семьи за трапезой порождает ассоциацию с Тайной вечерей. Фигуры людей статичны, при этом чувствуешь их моральные страдания. Смиренное принятие нищеты и душевной боли кроется в тени лиц участников ужина.
В двадцать два года, столь наивный, юный, порой глупый, для большинства людей, возраст Винсент создает Натюрморт с Библией. Величие этой картины…скорее, окна в Религию и Искусство, в их противостоянии. Рядом с Библией лежит книга Эмиля Золя Радость жизни. Как-то Ван Гог упоминал в письмах к Тео, что ему нравится творчество Золя, его внимание к народу, попытки проникнуть в глубины отношения бедняков к жизни, работе, обществу. Читал ли художник Терезу Ракен и Жерминаль ? Так или иначе, ему созвучна тема безнадежной грусти, мучительных поисков своего места, подобно героям Золя.
Религия или Искусство спасает от мучений нищеты, злобы и несправедливости мира? Если и спасает, то далеко не всех.
Подавленное состояние Ван Гога усугубляется из-за любви к Маргарите Бегеман. «Старая дева» из обеспеченной семьи влюбляется в странного чудака, «малюещего ерунду». Вызов консервативному буржуазному обществу, его ханжеской морали. Мораль с примесью расчета. Мучения и суицид Маргариты терзают художника: «надо ли порвать с ней, или разделить судьбу?» Он пишет Тео: мой мальчик, на этот вопрос никто не даст мне ответ…я не приму совета ни от кого, кроме врача. Что заставило Винсента расстаться с Марго? Осознание мысли, что он не сделает любимую женщину счастливой, а лишь усугубит боль пребывания вне привычного мещанского социума.
– Жаль…когда-то прекрасная женщина, в руках семьи и общества, была испорчена их дурацкими принципами и ограничениями…Все равно что дилетант стал ремонтировать уникальный орган. И все же не удалось ему сильно испортить шедевр безвестного мастера… – вздохнул Винсент.
– До нашей встречи я никого не любила…Вся жизнь в работе, общении с родными, смотрящими на меня как на безродную дворняжку…А тебя я любила! Ты дал мне веру в себя, тепло, заботу…И все это ушло! Что впереди? Беспросветная тьма и холод… – всхлипывала Маргарита, держа руку любимого. Он гладил ее по растрепанным волосам, пытаясь найти слова утешения…и не находя их. Черная птица отчаяния билась в груди, задевая чувство Винсента к такой же одинокой и страдающей душе, как и он.
– Маргарита, наше расставание необходимо…ты уедешь в Утрехт, я – в Гаагу. Жажда познания жизни и Искусства гонит меня с места на место, как Вечного жида. Мне нужно учиться живописи и доброте, наконец, выбрать свой путь – страстно шептал Винсент.
С болью от расставания с любимой и надеждой он уехал в Антверпен. Мрачный, шумный, портовый город ненадолго увлек голландца. Упорные занятия в Академии художеств и чтение новых книг французской и английской литературы немного ослабляют подавленность художника. В мастерской антверпенского художника, где Ван Гог берет уроки, раздается его громкий голос, с восторгом описывающий силу японского искусства.
– Вглядитесь в эти гравюры…цвет, светотени, композиция…разве это не гениально? – Винсент дергает за рукав молоденького лейденского парнишку.
– Этот странный голландец слишком экзальтирован и неуравновешен – неодобрительно морщит лоб хозяин мастерской, наблюдая за столпившимися у Ван Гога своими учениками.
Тот объясняет слушателям:
– Японская живопись существенно отличается от европейской. Взгляните на эту гравюру «Крестьянин, бредущий на поле». Каждый осколок, часть отражает целое. Жизнь японца не сконцентрирована в чем-то едином…она включает множество субтрадиций. Главное – восхождение к цели и дороги к ней…На этой гравюре, как и на всех остальных, центральный элемент – гора. Да, много предметов…но, в отличие от многозначности вещей на полотнах Брейгеля или Ван Эйка, здесь обилие предметов отражает целостность мировосприятия…Пауза. Но я не согласен с японцами и китайцами (у них схожая концепция) с тем, что главный предмет должен быть неодушевленным…И, еще более важное – отсутствие прямых линий на картинах. Природа извилиста, в ней много деформаций и неправильностей…Суть – в кривизне природы!
Страстную речь Ван Гога прервал мэтр Кормон, подошедший к художникам.
– Господа, не соблаговолите ли вернуться к Вашим наброскам ? Замечу, что здесь не лекционный зал! –кричит Кормон.
– А Вам – обращаясь к Винсенту, отрывисто бросил мэтр – следует учиться канонам живописи, а не опровергать то, чего не понимаете. Или хотите стать отверженным, как эти безумцы импрессионисты?!
Эти слова как холодный душ окатывают Винсента. Кидая гневные слова учителю, он навсегда покидает мастерскую. А вскоре и сам город останется в прошлом. «Поеду в Париж. Там центр живописи, родина новых направлений в Искусстве. И Тео не раз звал меня. В конце концов, нужно сменить обстановку, избавиться от мрачных мыслей. Брат рассказывал о местах встреч художников, в кафе. Именно такое общение мне необходимо…Может, я найду ответы на столь мучительные вопросы о пути и средствах живописи у более талантливых мастеров, чем я».
Декабрьским утром из южных ворот Антверпена выехала карета, увозившая Винсента во Францию. Страну, где он надеялся стать Художником и проповедовать доброту и справедливость.
Постигая ремесло художника
Приехав в Париж, Ван Гог устраивается на учебу в мастерскую Кормона, успешного и модного художника. В его студии царит академизм и авторитаризм. Двенадцать человек старательно пишут натюрморты и портреты, направляемые опытной рукой мэтра. И только двое – странный голландец и карлик – осмеливаются не следовать советам учителя, да еще развивать идеи, собирая около себя слушателей. Сокурсников Лотрека и Ван Гога удивляют, порой смешат цветовые решения, а сюжеты маленького графа часто шокируют. Их учителя они просто возмущают: пренебрежение канонами живописи, диссонанс колорита, пошлость композиций! И все это вместо того, чтобы учиться правильность писать!
После нескольких стычек с мэтром Ван Гог и Анри Тулуз-Лотрек – так зовут забавного коротышку – навсегда уходят из студии. Для них учеба закончена. Судьба разведет их в искусстве, подарив короткое время общения. Доброта и одиночество, так хорошо знакомое обоим, станет основой их дружбы.
После ухода из студии Анри дал совет товарищу познакомиться с творчеством импрессионистов, посетить картинную галерею и кафе «Новые Афины», где собирались лидеры «Отверженных» – Моне, Ренуар, Писсарро.
«Кстати – вечером того же дня вспомнил Ван Гог – об этом же недавно вскользь сказал мне Тео… Сегодня же загляну в галерею».
Быстро одевшись, Винсент вышел из дома, кликнул фиакр, и через полчаса был в галерее Тео. Брат отвел его в комнатку, и вытащил рулон холстов.
– Здесь пятнадцать полотен Мане, Моне, Ренуара, Моризо, Базили…Понимаешь, хозяин галереи считает, что эти полотна – пачкотня, жалкая подделка под живопись, поэтому приходится их хранить в чулане. Редко кто интересуется импрессионистами…Их же травят критики и газеты уже много лет. Но я считаю, что их живопись – настоящая…это прорыв… – втолковывал Тео брату, раскладывая холсты.
– Ты смотри…я буду в своем кабинете – Тео вышел.
Винсента поразили яркость и буйство красок. Обилие красного, синего, оранжевого, белого. Фиолетовое небо, красные деревья, оранжевая трава. Пятна вместо людей, очень слабые контуры фигур. Всполохи, буйство цветов!
Пораженный, Винсент размышлял: можно спорить о реалистичности и пропорциях…но техника, мазок, палитра красок…это невероятно! Может быть, именно этого не хватает современной живописи и всему искусству ?.
Спустя полчаса Винсент, находясь у брата, сказал:
– Эти яркие краски, техника, тематика импрессионистов…помогут увидеть мне то, что я не мог найти в классической живописи и жизни – радость бытия. Завтра пойду с Тулуз-Лотреком в кафе «Новые Афины», послушаю импрессионистов.
– Отличная идея. Кстати, какого ты мнения о работах Анри ?
– Знаешь…я восхищен Лотреком. Природа посмеялась над его чистым сердцем, умом, талантом, дав ему уродливую внешность и тело. Анри смог, наперекор всему, стать великим художником. Для импрессионизма его картины – как полотна Милле для реализма. Лотрек ниспровергает ханжескую мораль ироничным, гротескным изображением интимной стороны жизни общества. Да, в его работах видна злая насмешка над пороками…Он не щадит никого и прежде всего – себя. Но самое главное – он еще не достиг вершины в творчестве!
На следующий день в гости к Винсенту приковылял Лотрек. Войдя в комнату, он бросил быстрый и острый взгляд на стопку полотен, стоявших в углу.
– Винсент, можно посмотреть твои новые наброски и картины?
– Вряд ли они стоят твоего внимания, Анри. Все это далеко от настоящего искусства – махнул рукой друг.
Опираясь на палку, Лотрек перенес стул к картинам, и, с трудом залезая на него, принялся рассматривать полотна. «Сидящий нищий у церкви, бедно одетый рабочий, пустынная аллея с маячившей в ее конце фигуркой человека. Эти сценки, отображенные на полотнах – на одних карандашом, на других – маслом, навевают грусть и отчаяние, размышлял живописатель Монмартра, борделей и кафе-шантанов.
– Это удивительно точно и глубоко. Твое мастерство растет так быстро…Черт побери, я бы мечтал так писать, но не могу! И эти бездарности-критики, тупоголовые покупатели еще смеют осуждать твои полотна!
– Ты действительно считаешь их настоящими картинами? – с робостью и сомнением в голосе пробормотал Ван Гог.
– Да, будь я проклят! Сочетания черного, зеленого и коричневого цветов в фоне, облик человека, написанный резким бегущим мазком…это талантливо. Нет, это гениально! Тебе надо организовать персональную выставку! – возбужденно махал ручками коротышка.
Внезапно замолчав, Лотрек уставился в окно. Прищуренный взгляд выдавал напряженную работу мозга.
– Но…Тебе не хватает ярких красок. Без них сюжет, фон, фактура огрубляется…возникает мрачность там, где ее нет, и не должно быть. Более широкая палитра цветов ярче высветит твой талант.
– Ты прав, Анри. На днях смотрел картины Писарро, Моне, Ренуара у Тео в галерее. На них радость бытия…
Но что поделать, если я вижу страдания, боль…в изнанке жизни народа? Это мой путь, мой долг перед собой и обществом.
– И все же я свожу тебя в кафе «Новые Афины». Познакомишься с Дега, Моне, другими художниками…Там интересно. Кстати, туда же захаживает Поль Гоген…Как и ты, он находится в творческом поиске стиля и образов. Есть в нем нечто отталкивающее…гордость и снобизм, чрезмерная уверенность в своем таланте. Может, и гениальности – появилась ироническая улыбка на лице графа.
Появившийся в «Новых Афинах» Лотрек с незнакомцем, одетым в костюм рабочего-маляра и смешной шапочке, ненадолго приковал внимание вечно занятых спорами художников.
– Знакомьтесь, это художник Винсент Ван Гог. Эдгар Дега, Клод Моне, Альфред Сислей, Огюст Роден – представил собратьев по искусству Тулуз-Лотрек. Каждый из них кивнул Ван Гогу, получив ответное общее приветствие.
Дега хотел, как обычно, что-то съязвить, но, передумал и вернулся к начатому спору о цветовых сочетаниях. Винсент скромно примостился на колченогом стуле в конце стола компании.
Оказавшийся рядом молодой человек прошептал ему:
– Вечный спор, кто из них гениальнее. Убеждают друг друга в правильности выбранных ими красок и сюжетов, ругают других за спиной и в глаза, поливают грязью критиков и клеймят глупых покупателей…Осекшись под взглядом соседа, он представился:
– Эмиль Бернар, начинающий художник.
– Я тоже в большей степени начинающий. Да, наши коллеги недобры друг к другу, но высказываемые идеи могут быть мне полезны – тихо прозвучало в ответ.
– Месье, Вам наверняка будет интересна теория, разрабатываемая мной и Гогеном. Суть в синтезе объектов живописи, соединении природы и символизма. Причем синтез не мешает разделять элементы картины…я называю это клуазонизмом. Если найдете минутку, можем зайти ко мне в мастерскую.
– С удовольствием – пожал Винсент руку собеседника. – Посидим еще полчасика, и пойдем.
Подстегиваемый нетерпением, он не усидел и двадцати минут, увлекая нового знакомого к выходу. Приобняв за плечи Лотрека и шепнув ему «скоро увидимся», художник вышел на улицу. В целях экономии Ван Гог и Бернар, как будто сговорившись, зашагали к студии молодого человека.
Войдя в студию, Винсент, не обращая внимания на беспорядок, направился к полотну на подставке. «Это семья испанцев в Париже» – поясняет Эмиль.
– Они как будто разделены невидимой линии, и кажутся статичными. Символично…
– Так и есть. Видишь ли, мы, то есть я и Гоген, называем это клуазонизмом. Элементы картины как бы отделены друг от друга. Каждая часть – это символ. Ты понимаешь, о чем я…В нидерландской школе живописи многоплановость и символичность – определяющие черты.
– Интересно и несколько необычно…Но где движение, экспрессия, игра красок? – недоуменно смотрит Ван Гог на Бернара.
Тот пожимает плечами:
– Таков наш метод. Мы же не претендуем на истинность…В свое время импрессионисты, например, Моне или Базиль, меняли технику рисования, вводили новые цветы – красный, оранжевый, фиолетовый – в палитру художника. Теперь новое поколение предлагает собственное решение художественных задач. Ты слышал о пуантилизме Жоржа Сера и Поля Синьяка?
– Нет. Я, несмотря на возраст, очень многого не знаю.
– Знаешь, эту теорию Сера и Синьяка непросто объяснить…Для многих их техника сводится к нанесению изображений точками, очень маленькими штрихами. Но это часть метода. Сера, и, в большей степени, Синьяк, экспериментируют с цветовыми решениями, добиваясь получения новых цветов.
Они опираются на теорию цветовых контрастов Мишеля Шевреля. Выберем время, сходим в мастерскую Сера. Если повезет, застанем там Синьяка. Они друзья. Он еще более предан пуантилизму, чем сам Сера.
Попрощавшись с Эмилем, Ван Гог вышел на улицу, становящуюся все более шумной. Наступал вечер, время посещений кафе, театров, знакомств. Не замечая взглядов женщин, устремленных на него, Винсент двинулся к кафе Агостины, всегда тепло относившейся к нему. Незаметно для себя влюбившись в улыбчивую и добрую хозяйку кафе, голландец стал частым посетителем. Агостина, догадавшаяся о чувствах Винсента, не отвергала, но и не поощряла робкие и неуклюжие знаки внимания. «Какой же он смешной, добрый и странный – думала каждый раз белокурая, чуть полноватая мадемуазель, видя входящего голландца.
А тот, встречая доброжелательный взгляд хозяйки кафе, смущался и отводил взор. «Она добрая, красивая…и жалеет, ведь как можно любить бедного чудака, коим многие считают меня? – горечь поднималась в груди влюбленного. Каждую неделю посетители кафе Агостины могли наблюдать одну и ту же картинку: в углу кафе, за стаканом абсента, сидит среднего роста мужчина, кидая быстрые, лихорадочные взгляды на хозяйку заведения. В лице мужчины затаенная грусть и боль, которые он тщетно пытается спрятать за маской меланхолика. Так проходит вереница осенних дней, как годы, уносимые быстрым потоком вешних вод. В один из погожих деньков, когда солнце почти по-летнему пригревало город, художник заговорил с Агостиной о своих чувствах. «Ты удивительной чистоты человек…и талантливый художник, хоть я не разбираюсь в живописи – взгляд женщины ласково коснулся его – но мне нужен другой мужчина. Я не могу объяснить…». Винсент на мгновение ощутил отчужденность, растопленную волнами тепла и доброты, исходившей от Агостины. «Не уходи сегодня рано, я должна тебе кое-что сказать» – прозвучал голос удаляющейся женщины.
Он просидел в прострации несколько часов, пока усиливающийся шум голосов не известил о наступлении пика посещаемости кафе.
Оставив официанту несколько франков, Винсент шел к выходу, когда услышал голос Агостины.