Олег Анатольевич Рудковский
Куст
1.
Куст рос на этом месте и год назад, и в 1917 году. Наверное, нет в истории человечества эпохи, которая могла бы посоперничать вечностью с кустом. Меняется мир, меняются люди. Даже время меняется: то оно как карусель, а то словно медлительная гусеница. Вот и деревенька, что в начале века теснилась в километре от куста: всего за несколько лет после гражданской войны она успела разрастись, окрепнуть, даже возмужать. Обозначились линии новых построек, смыкающиеся в улицы, организовались колхозы, открылась школа. А невысокое растение продолжало занимать облюбованное им местечко к югу от деревни, и никакие перемены не касались его тщедушных листиков и слабосильных стебельков.
Зимой, когда пожелтевшие нивы заполнялись снежными хлопьями, куст продолжал топорщиться из сугробов невзрачными, голыми ветками, моля о потерянном тепле зачахшее, мутное солнце. Но при ближайшем рассмотрении вдруг возникали ненормальные ассоциации: без труда верилось, что это просто поза, куст принимает облик, неотличимый от пейзажа. Казалось, что смена времен года не в силах повлиять на куст или оставить на нем следов. Будто живой организм, но бездушный.
В середине двадцатых деревня уже вплотную подбиралась к месту, обозначенному самобытностью куста. Считалось, что коренных башкир проживало в деревне около 20%, однако их могло быть и меньше, и больше, ведь по скорой нужде и вполуха велась перепись населения в 17-м. В 1927 году человек по имени Бурангулов Минигали Хабибулович затеял постройку дома метрах в ста от куста. Ориентируясь, впрочем, не на само растение, до которого Минигали Хабибуловичу и дела не было, а на нэпманские щедроты, дающие право любому сельчанину на личное недвижимое имущество. Срыть путающийся под ногами холмик для человека сельской выучки не представляло трудностей. Пока везде гремели пролетарские лозунги, а люди никак не могли нарадоваться вырванной клещами революции свободе, Минигали лил пот в три ручья, трудясь над возведением дома. Уже через год большое семейство Бурангулова въехало в добротное жилище.
Новоселье справляли всей деревней. Люди искренне поздравляли соседа с новым домом, хотя при этом не упустили возможности посудачить о хмуром виде и странной немногословности хозяина. Казалось бы, счастливый и жизнерадостный, Минигали отчего-то не проявлял должного радушия, и это выглядело не совсем обычно, ведь ничего подобного раньше за ним не замечалось. Впрочем, умонастроение Минигали Хабибуловича все-таки могло объясниться, ведь короткий месяц отделял семью Бурангулова от того момента, когда деревня наводнится шпиками-обличителями, выискивающими заевшихся кулаков. В других деревнях уже выискивали вовсю, слухи распространялись быстро, нет ничего удивительного, что Минигали предвосхищал будущие беды.
Отгуляли; а спустя две недели хозяин дома вышел во двор, взял в руки лопату, неспешно зашел жене со спины и со всего размаха обрушил лезвие на затылок женщине. Товарищ Бурангулова рухнула бездыханной, не издав ни звука. После этого, по совсем непонятным причинам, Минигали бросил лопату на траву, схватил топор и вернулся в дом. Он вырезал всех: собственных детей, родителей, тещу с тестем. Затем Минигали Хабибулович неспешно прошел в сарай, где без долгих предисловий и повесился.
Все. Конец истории.
2.
Куст занимал свое прежнее место. Дом Бурангулова нарекли проклятым и старались не приближаться к нему без надобности. Не удалось обнаружить никаких явных причин, которые смогли бы прояснить, почему же Минигали Бурангулов вдруг в один прекрасный день стал убийцей и порубил всю свою семью,– и стоило ли прежде этого строить дом? Время шло, захолустье того уголка деревни стало людям привычным, и, само собой разумеется, что дальше к югу деревня уже не росла. Куст продолжал меняться, а точнее – он не менялся вовсе! Мир обновлялся вокруг него. Он лишь сбрасывал осенью листья, запасался терпением, дабы пережить нашествие демонов-вьюг, суровых, трескучих ухарей-морозов, а по весне вновь облачался в цветущий веселый наряд. Он делал так уже миллионы лет, цикл за циклом…
3.
Весной 1935-го года возле Проклятого Дома объявились пришлые люди. Напуская на себя таинственность, неизвестные гости ни с кем не вступали в разговоры из жителей деревни, и уже это само по себе порождало тьму домыслов и разнотолков. К тому же, как выяснилось вскоре, чужаки затеяли внутри дома какие-то строительные работы, назначение которых никто не мог понять. Вспомнили позабытую тропку через полынь, окружавшую дом несметным полчищем. Тропка выводила в поле, и жители деревни отчаянно протаптывали путь мимо дома Бурангулова, при этом их глаза неотрывно зарились вправо, наводя на мысли об эпидемии косоглазия. На самом же деле это было обычное сельское любопытство, хотя по утрам интерес людей задыхался на корню. Дом производил впечатление мертвого, каким он и был последние почти 10 лет. Мрачная, злонасупившаяся крыша и наглухо закрытые ставни, казалось, только и ждут, затаившись, того момента, когда последний человек окажется в поле, подальше отсюда. Ни движения там, ни звука, точно мираж пронесся над селищем, но только люди твердо знали: те, кто пришел в их места нежданно-негаданно, сейчас там, внутри. И никакая тишина не введет в обман.
И ближе к полудню – впрямь! – образ переворачивался. Вот уже дотошный, беспрестанный стук доносится из недр дома, словно было то монотонное забивание гвоздей всюду, куда только глаз прикажет гвоздить. Стук казался тем более странным, что сопровождала его молчаливая неизвестность, загадочность, даже таинство. Ходило много слухов, по большей части – надуманных. Ведь думать всегда безопаснее. Так или иначе, интерес к происходящему не угасал, а только подогревался. Деревенские мальчишки ватагами шныряли окрест дома, временами пробуя бревенчатые стены земляным камнем. Ну, рядом-то с обычным домом так не разыграешься, взбешенный хозяин еще пальнет чего доброго, и уж точно проберет отборнейшей матершиной до самых пяток. Здесь же такого не происходило. Если кто-то внутри и нервничал, то не подавал виду и на провокации не поддавался, и такая обособленная выдержанность пуще прежнего накаляла страсти.
4.
Развязка наступила угрожающим образом. В один из поздних вечеров, когда остатки ужина стыли в казанах, а на улице ни души, даже влюбленные парочки разбрелись по домам, и лишь собаки ворчливо брехали, мусоля многодневной давности кости, по деревне пронесся оглушительный грохот. Как будто бы еще один мираж, если бы не такая реальная, громоподобная подробность. Охваченные смутным беспокойством, сельчане приникли к окнам домов, силясь распознать в темноте причину столь странных и даже страшных звуков, от которых звенели стекла, что могло оказаться и ревом машин, и началом новой гражданской войны. Кто-то оказался удачливее прочих – в основном те, чьи дома располагались в соседней близости с Проклятым Домом,– и им повезло рассмотреть детали. От них новость распространилась по всей деревне с такой быстротой, как если бы в каждом доме имелся свой гонец.
Итак, выпало меньшее зло, это действительно оказались автомобили, а не налет анархистов. Три машины с плотно задраенными окнами и даже как будто со шторками внутри пересекли всю деревню из одного конца в другой. Они были черными, как сама ночь, даже более того – глубоко чернильные механизмы, исторгающие неземную тьму. Их путь упирался в дом, что и во времена более тяжкие бередил некоторые непоседливые умы. Из машин вылезли люди. Одинаковые, как солдафоны, но только не в военной форме, а в таких же чернильно-черных одеждах и по большей части в фуражках. Они суетились, как суки в период течки, и можно было заметить, что все они топчутся и елозят вокруг центровой фигуры. Группа загадочных пришельцев исчезла в доме так быстро, что более ничего разобрать не удалось. Свет внутри не зажигали, шум быстро стих; оставалось сплошь непонятным, с какими намерениями «черные вороны» слетелись к Проклятому Дому накануне ночи.
Ничто с тех пор не изменилось, разве что две вещи. Первое: время от времени, как по отработанной схеме, деревню пересекали знакомые машины, непременно сокрытые сумерками, и останавливались рядом с бывшим жилищем Бурангулова. Только никто более не связывал дом с именем Минигали, перестал он слыть даже Проклятым. Он стал дачей. Просто Дачей, безо всяких приставок и жутких подробностей.
И второе: любые разговоры, вьющиеся вокруг загадки старого дома, смолкли. Так, словно явился некто со стороны и выплеснул из стакана всю эту бурю раз и навсегда.
5.
Персона, обосновавшаяся в доме, хранила инкогнито. Непонятные, но не становящиеся от этого бессмысленными, причины периодически влекли человека загадку из города в дом, и пусть бы иные божились, что не важный партработник скрывается за этими стенами. Люди-то знали правду. Словом да делом, загадка осталась, лишь сменив интригующий камзол на тоталитарные латы. И то правда, что люди толком не знали, где в данный момент находится хозяин дома: опустошенное подворье и отсутствие машин никак не вселяли уверенность, что дом пустует. Сельчане с великой радостью вернулись к обходному пути в поле, ведь неприятно и боязно, проходя мимо мрачного дома, рисовать у себя на затылке огневой, всепожирающий взгляд. Уж не сам ли товарищ Быкин, секретарь обкома, родилось благоговейно предположение, словно всплеск неосторожной лягушки, нарушившей гладь озера молчания. Благодать снизошла на беднягу Пономаря, Сергея Иваныча, тракториста, умудрившегося выпустить на волю свой глупый язык. После чего тракторист улетел в тартарары, правда, без трактора, а на его место заступил более серьезный работник.
Подозрительные люди, прибывшие раньше хозяина для перестроечных работ внутри дома, весьма скоро дали о себе знать. Это оказались угрюмые, землистые личности, больше всего напоминающие крепостных рабов Царской России, и появлялись они в деревне в разное время и внезапно. Покупали мясо, молоко, яйца – все то, что естся и пьется. В беседы не вступали. Да никто и не горел желанием. Как только мрачные типы убирались назад в свое темное логово, жители деревушки облегченно переводили дух.
6.
Так, быть может, все бы и тянулось – темная, неразгаданная, зловещая тень тайны, – аж до самого 41-го, когда все тайны окажутся перечеркнутыми крест-накрест. Но вдруг, немногим больше года спустя, произошло куда как более странное приключение.
Жила-была в деревне старая бабка. Звали ее не совсем по-человечьи – Мяскяй. А в переводе с башкирского – Ведьма-Людоедка. Из рода казахов, старая ведьма вовсе не числилась коренным жителем уральских высот, но прозвищу не сопротивлялась и настоящее имя напоминать не спешила. Стало быть, по душе ей пришелся местный фольклор, ведь не сыскать политически безвреднее карги, чем баба-яга костяная нога. Людская молва ей приписывала заговоры – на урожай, на рост поголовья скота, на поправку хворых товарищей. Но не гнушалась Мяскяй и богомерзкой волшбой – наслать проклятие там или порчу, – а потому каждый в деревне считал за несчастье перейти ей дорогу.
В одну из ночей дверь хижины бабки Мяскяй сотряслась от ударов. То был уверенный стук, от такого не отмахнуться задаром. Старая женщина, уже почивавшая на печи, нехотя сползла с нагретой лежанки и поплелась открывать.
Силуэт «землистого» высветился на пороге, и ночью он напоминал призрак или пещерное существо, истомившееся по свету и крови. Гость без церемоний ввалился в дом, не дожидаясь надлежащего приглашения. А бабка Мяскяй подумала о том, что уж этого человека не заморочить никакими приворотами и мяскяйями. Гость произнес всего несколько слов, после чего исчез, столь же внезапно и чуждо, как нагрянул. Но перед уходом он заручился согласием бабки, а точнее сказать, проявил особую напористость. И так уж не хотелось пожилой женщине связывать себя услугами с тем, кому требовалась ее помощь, но перечить она не смогла, даже маленькое слово протеста приберегла на ум. Когда в дом приходят такие гости, становится не до экивоков.
Девчушка Настена была из числа тех тихонь и скромняг, что скрывают за невинным личиком бурный вулкан любознательности. Семилетнюю сиротку пригрела Мяскяй в своем доме больше трех лет назад. Смолоду девочка тесно соприкасалась с ритуальными заклинаниями хозяйки-колдуньи. Бытовало суждение, что отнюдь не бескорыстием проникнуто милосердие бабки Мяскяй, и уж точно не жалость пробудила в ее мутной душе желание удочерить сироту. Но – наследие. Ведь колдунья, не передавшая свои тайны по наследству, попадает после смерти в чан с кипящей смолой в качестве наказания за грехи.
Не скупясь на вопросы, Настена не могла не замечать, как в эти минуты довольно кряхтит ее приемная мать. В своих изысканиях ученица-колдунья коснулась и загадки исчезновения из деревни юных девушек: их сгинуло трое за минувший год. Мяскяй отвечала, но путано, сложно, на самом деле она точно знала, что эту правду Настеньке рановато пока знать. Она и сама-то, грешная и убогая, не стремилась приблизиться к ней и на версту.
Девчушка Настена стала единственным и тайным свидетелем разговора, произошедшего в доме Мяскяй назавтра после прихода «землистого» порученца. И не обратилась вскорости Настенька в колдунью, как того жаждала Мяскяй, – ни в колдунью, ни в ведунью, ни в лекаршу. Ведь была война, и все цели оказались утраченными, и выросшая Настя стала учителем истории, и именно через нее просочилась правда о Мяскяй и о Проклятом Доме.
В тот день ей крепко-накрепко было велено сидеть себе тихо в укромном местечке и не высовываться, даже если надвинется страх и замутит глаза паникой. Поначалу старуха Мяскяй подумывала отправить девчушку к соседям в злосчастную ночь, но потом решила, что пусть ей уготована погибель лютая, Настенька хотя бы будет знать, как это случилось.
И вот на дворе стемнело, и самые поздние жители деревушки заснули в кроватях, и легкий, испуганный скрип торопливой возни под одеялом затих,– вновь к порогу старухи подступили черные тени. Ловцы человеков со знанием дела перевернули всю хату; их волчьи, землистые ноздри чуяли каждый запах, но колдовской знак лежал на убежище перепуганной сиротки Настены; и просмотрели ее. Вдруг все как один выметнулись из дома, потому что подоспел черед войти главному, и тут уж не должно было оставаться посторонних.
Бабка Мяскяй стояла посреди едва освещенной хаты и спокойно разглядывала нового гостя, теперешнего хозяина Проклятого Дома. Он был невысоким и плотным человеком в пенсне и с непроницаемым взглядом, от которого не жди хорошего. Лицо гораздо живее, чем у бледных прислужников. Старуха предложила человеку сесть, и сама уселась поодаль.
Настена слышала не очень четко, но достаточно и для семилетней девчушки, собирающей картины по отдельным кусочкам. Для поддержания страха, наверное, гость, прежде всяких других вопросов, задал один, не подслушивают ли их, и сердечко девчушки стремительно заколотилось: сейчас ее схватят и сварят живьем! Но бабка Мяскяй проронила «а то!», не моргнув даже глазом, а человек, как впоследствии выяснилось, был слишком напуган, чтобы думать о каких-то подвохах.
Он что-то добавил о помощи. О том, что ему нужна помощь, и Настя вмиг представила его строгий взгляд, но ответом ему служило лишь кряхтение мудрой и осмотрительной бабки Мяскяй. Гость снова заговорил. Весь последний месяц он провел в мучениях, ночные кошмары вконец одолели его, а ведь раньше никогда такого не замечалось, и вот незадача! Он выразил предположение о порче, надеясь на трезвый ответ, но бабка сказала «кхм», и воцарилось молчание. Потом ночной визитер задал вопрос, очень тихо,– тот словно прошелестел по полу и не достиг ушей девочки. Но вот слова хозяйки прозвучали вполне отчетливо. НЕХОРОШИЙ, ЧЕРНЫЙ ДОМ. Голос мужчины напрягся, он спросил, что это значит. УБИЙСТВО, изрекла Мяскяй. ПРОИЗОШЛО СТРАШНОЕ УБИЙСТВО, И ОНО ДО СИХ ПОР В ВОЗДУХЕ ДОМА, ОКУТЫВАЕТ ЛЮБОГО, КТО ПОСМЕЕТ ТАМ ЖИТЬ. Малютка Настена уже сотрясалась всем телом.
Что же делать, тихо спросил гость. Можно ли как-то это исправить? Девчушка вновь услышала кряхтение и скрип натруженного стула, на котором сидела старуха Мяскяй. Она что-то прошамкала нечленораздельно, и Настена ничего не разобрала, но гость-то понял. Сон, проговорил он таким тоном, как говорят о чем-то неприятном и пугающем. Что за сон…
Больше Настя ничего не могла услышать, как ни старалась, потому что говорил посетитель тихо и часто останавливался, чтобы глотнуть воздуху. Девочке удалось разобрать лишь несколько слов. Стрекозы… Огромные, как корабли… Большая площадка… Туннель… Что-то тянет под землю… Каждую ночь…