Олег Анатольевич Рудковский
Каба́
Одно Игорь точно знал. Родители Анзура попросили. Они не могли не попросить. Сидя в палате рядом с постелью, на которой лежал их избитый, покалеченный, бессознательный сын, они попросили, попросили всем сердцем. И любой бы попросил, не важно, какая будет за это плата. Они попросили, и их желание исполнилось.
Каба услышала их.
Неожиданно в Двадцатке всплыли скриншоты переписки Димона Шиляева и Матери. Скрины выложил якобы бывший выпускник школы, который, как и все, видел жестокое видео, который, как и все, переполнен возмущением от бездействия властей, но который, не как все, решил что-то сделать и самостоятельно восстановить справедливость. Бывший выпускник под именем Марк Захаров (что символизировало и выдавало юмор) пояснил, что ему удалось вскрыть переписку Димона с Надеждой Павловной. Когда «Марк Захаров» увидел, о чем была эта переписка, он счел своим долгом ее обнародовать: пусть сообщество решает, что делать дальше. Впоследствии, конечно же, выяснилось, что никакого выпускника Марка Захарова отродясь не было, его страница Вконтакте была заблокирована, и даже запрос в администрацию Дурова вряд ли принес бы результат. Сие изначально выдавало масштаб операции. По сути, любой ламер, мало-мальски поднаторев, вполне способен взломать страницу ВК и спереть домашнюю порнуху. Однако сделать это вот так, не оставив абсолютно никаких следов, под силу не каждому.
Загодя можно отметить, что рука «Марка Захарова» прослеживалась на протяжении всей операции. А потом он исчез. Бесследно.
<Дима Шиляев> Мам, привет! Свежие новости с фронта))
<Надежда Шиляева> Рассказывай.
<Дима Шиляев> Кароч, Светка Зотова домашку за бабки делает. Сам слышал, она Максу Сапожникову делала. Всяко еще кому-то.
<Надежда Шиляева> Понятно. Возьму на заметку. Надо же, а с виду девочка-припевочка.
<Дима Шиляев> Ну, кароч, я тебе сказал. И Воробьев тебя опять назвал Рыжей)) Это так, на завтрак.
<Надежда Шиляева> На десерт. Ты хотел сказать – на десерт.
<Дима Шиляев> Ага, ладно, давай!
Двадцатка, мать ее, взорвалась!! Вся эта цепочка «сын-мать-учитель-ученик» никогда не была ярко выраженной. Кореянин даже несколько раз предупреждал о предстоящей контрольной. Классуха спецом его не выделяла на уроках. Ставила четверки и зарубалась перед другими учителями – ну да, а что в этом удивительного? Это-то как раз народ понимал. Как по-другому? Но все-таки нет-нет да проскальзывали разговорчики. По-тихому. Они ведь живут под одной крышей, Классуха и Сынъ. О чем там Димон базарит со своей матушкой дома? Димон вполне мог работать на два фронта, с понтом предупреждать о контроше, а самому под шумок сливать Классухе инфу. Народ умный пошел, даже в шестом классе ребята разумели, как делается политика в этой стране. И вот теперь – скрины! Настал час реванша для Лены Козленко. Димон «Кореянин» Шиляев – стукач!
«Марк Захаров» знал, что делал. Он не просто выставил Кореянина стукачком. В этих нескольких фразах он умудрился задеть самых отчаянных парней в классе – Воробьева и Сапожникова. Как минимум ко мнению одного из них в классе прислушивались. Кощей Сапожников тут же выставил в Двадцатке опровержение. Да, Светка помогла ему с домашкой – что такого? Кто тут предъявляет? Но она не за деньги ему это сделала, а за то, что не могла себе Фотошоп крякнутый установить, а Макс помог. Одноразовая сделка, все путем. Нет никакого бизнеса, о чем там Кореянин физдел, никому больше Зотова домашку не делает и не собирается. И вообще – за Светку порву, сучара Салат-По-Корейски, хоть ты и сын Классухи, пофиг теперь.
Не рад был и Воробьев заметками о нем самом. Он, правда, в Двадцатке отмалчивался. Также не последовало никаких комментариев от Лены Козленко, хотя Игорь был уверен, что Саранча вцепится в возможность отыграться. Как оказалось, и Лена, и Леха были дальновиднее прочих и понимали, что это только начало. Не по годам развитые и матерые альфа-самка и альфа-самец, они просто примеривались и выжидали удобный момент, чтобы атаковать наверняка. Пока же все произошедшее с виду смахивало на очередную сенсацию-однодневку.
На следующий день первым уроком стояла математика. Игорь уселся за парту рядом с Романом Гунько и принялся изучать класс. Кореянина пока не видно. Классуха – придет после звонка. С виду все как обычно. Только вот Светка Зотова не сидела на своем обычном месте, а ее обычное место маркировалось как раз по соседству с Шиляевым, они сидели бок о бок уже около года. Ее посадила туда сама Классуха, Светка не возражала, Кореянин до нее не докапывался никогда, потому что по Светке сох Макс Сапожников, а Димон боялся Макса как кот пылесоса. Получается, Кореянин заложил свою соседку по парте. Браво, «Марк Захаров». Зотова не сидела сейчас рядом с Максом, как можно было предположить, она сидела за задней партой рядом с Лехой Воробьевым.
Как ни в чем не бывало ввалился Кореянин и плюхнулся за парту. Видок у него был такой, словно он вчера шлялся по барам. По нему верилось, что в Двадцатку тот вчера не заходил, и новости обошли его стороной. На миг воцарилась тишина, все как один воззрились на Кореянина, выдавая тщательно скрытую нервозность. Но класс понимал, что сейчас не их война, и постарался не афишировать, возобновив дела. Кореянин ни черта не заметил, улегся на парту и закрыл глаза, пытаясь доспать чуток перед звонком. Лишь Макс Сапожников продолжал злобно буравить взглядом новоиспеченного стукача.
Звонок прозвенел, вошла Классуха, задорно полыхнув ржаурой. Ее чуть менее рыжий сынуля продрал глаза и с усилием принял сидячее положение. Народ расселся по местам.
– Кого нет?– привычно воззвала Классуха, подходя к столу. Судя по всегдашнему бравому виду, ей тоже неизвестны последние новости из Двадцатки. Очень странно. Новости разлетаются молниеносно; даже если бы Классуха вчера проморгала Двадцатку, кто-то бы обязательно уведомил по Ватсапу. Стало быть, никто не уведомил. Даже из соратников-учителей. Или не так много у Классухи было сторонников в школе, как она полагала…
– Все вроде,– зашелестели лениво.
– Как все?– удивилась Классуха.– Зотовой нет. Что с Зотовой?
– Я здесь!– откликнулась Светка с задней парты.
– Почему пересела?– осведомилась Классуха равнодушно, не особо интересуясь ответом.– Вернись на место.
Она схватил тряпку и стала водить ею по доске, хоть доска и была чистейшей с утра. Но Классуха всегда так делала, словно воевала с невидимыми микробами, или же проводила обряд освящения.
– Тема сегодняшнего урока…– завела она, оборачиваясь, и осеклась.– Зотова! Челобитную ждешь? Вернись на место.
Все невольно посмотрели на заднюю парту. За ней сидел невозмутимый, как символ авиации, Леха Воробьев и такая же невозмутимая с виду Света Зотова. И Кореянин посмотрел туда. На его лице обозначились признаки работы скудного рассудка. Он усиленно пытался скумекать, чего происходит. Скумекать с ходу не получалось, Кореянин выглядел до тошноты тупым. Так всегда происходит у таких, как Димон: они уверены, что бяки случаются исключительно с другими.
Зотова молчала, как Зоя Космодемьянская, не глядя на Классуху, а глядя прямо перед собой в условную точку. И все молчали.
– У нас так-то нет своих мест, Надежда Павловна,– негромко обронил вместо Светки Леха Воробьев.– Сами же говорили, что мы не привязаны.
– Свобода – не значит анархия, – отрезала Классуха своей коронной выделкой. Это была ее демократическая тактика: пообещать как можно больше послаблений, а потом медленно закручивать гайки, так что по итогам зажимы становились теснее, чем были. – И чем старое провинилось, стул неудобный? Зотова, там тебе далеко сидеть, ты же в двух шагах от пятерки за четверть. Здесь тебе самое место, поближе к доске.
– Я не сяду,– холодно обронила Светка, продолжая смотреть в пустоту. Она изо всех сил старалась казаться хладнокровной, но ее голос подрагивал.
– В смысле?– изумилась Классуха, и ее ржаура возмущенно колыхнулась. Кореянин мигал, как сова, переводя взгляд с Зотовой на мамашу и наоборот.– Ты урок надумала сорвать, Зотова? Что происходит? Критические дни?
Это был удар ниже пояса, и некоторые из девчонок ахнули. Обычной-то училке такие комментарии были непозволительны, не то что Классухе. Светка пошла красными пятнами, однако даже не сменила позу. Сидела там, прямая и изящная. Зотова уже несколько лет занималась художественной гимнастикой. Она никогда и не рвалась за высокими отметками, просто мозговитая была, но основной упор все же делала на спорт.
– Надежда Павловна, у нас же не тюрьма,– внезапно подала голос – кто бы вы думали? – Лена Козленко.– Какая разница, кто с кем сидит. Может, ей неудобно там сидеть.
– Было удобно, а теперь неудобно?– огрызнулась Классуха.– Козленко, я бы на твоем месте лучше думала, как четверку будешь исправлять.
Он стучит, вдруг понял Игорь. Димон Шиляев – стучит. Теперь не важно, что там писал «Марк Захаров». Кореянин – стучит, это только что подтвердила сама Классуха. А подтвердила она тем, что ведет себя неадекватно. Она ведет себя как человек, чувствующий вину. И Игорь уверен, что это вовсе не вина за Анзура Атоева. Димон – стучит, и Классуха отчаянно боится, что это выплывет.
Стучит. Это должны были понять и другие. Не все, но некоторые. Лена Козленко – точно.
– Зотова! Я жду!– рыжела Рыжая у доски.
Светка резко смахнула свои вещи с парты в сумку и поднялась.
– Я на вас родителям пожалуюсь! – выкрикнула она в лицо Классухи, и та отшатнулась, как от пощечины. – И директору все расскажу. Посмотрим, у кого критические дни.
Она быстро прошла к двери и покинула класс.
А потом поднялся Макс Сапожников и тоже вышел. Молча и без спроса. Классуха не решилась его останавливать.
– Подумаешь, какие ранимые,– прокомментировала она, но без былой уверенности.– Пожалуется она. А то прям испугались. Пусть жалуется. Есть дом, а есть школа. И если дома все позволительно, то в школе – свои правила. Так же как и в спорте. Если делать все по своему усмотрению, толку не будет…
Этот бред уже никто не слушал.
Вечером Двадцатка со смаком обсасывала подробности. А чуть позже у людей стала возвращаться память: в том смысле, что до этого момента преобладали эмоции, а тут вернулся здравый смысл. Люди начинали вспоминать вещи, прямых объяснений которым не существовало. Две семиклассницы курили за углом – учителей поблизости не наблюдалось, но учителя вдруг узнали и сообщили предкам. Как узнали? Ну, мелюзга какая-то крутилась поблизости из младших классов, но на них обычно ноль внимания, они и сами те еще бандюки. А не было ли среди них рыжего придурка, сынка Надежды Шиляевой? Народ начал припоминать вещи, о которых должен был знать лишь круг избранных, но которые каким-то образом все-таки просачивались в массы. И проще простого было представить маленького рыжего охальника, шныряющего туда-сюда, вынюхивающего сведения.
Внезапно в обсуждение вступила одна из родительниц. Раз уж пошла такая пляска и бурление говн относительно Шиляева-младшего, давайте признаемся честно, что ему есть с кого брать пример. Надежда Павловна вполне хладнокровно вымогает деньги за хорошие отметки, и пришлось в свое время раскошелиться, чтобы у сына родительницы вышла четверка за год. В ответ на это другая родительница взахлеб сообщила, что боялась признаться, но раз уж правда всплыла, то она тоже готова подтвердить факт взятки. Нашлось еще несколько свидетелей со стороны взрослого населения Двадцатки, которые один в один вторили этой новой правде.
Впоследствии выяснилось, что ни один из родителей ничего подобного не писал: их аккаунты были жестоким образом взломаны и все сообщения были написаны кем-то от их лица. Многие открыто опровергли в Двадцатке новую информацию относительно Шиляевой. Но всем уже было плевать, новость потонула в потоке ненависти. Ни у кого не возникло сомнений, что в деле Атоевых Классуха по-любому давала на лапу, чтобы замять историю. А кто дает – тот и берет, без вариантов.
«Марк Захаров» бил наверняка. Дискредитированная Классуха создавала угрозу для своих покровителей, что запачкаются и они. Кореянин Шиляев лишился «крыши».
Через день Димон явился в класс с громадным фингалом под глазом. Игорь смекнул, что Макс Сапожников наконец-то дорвался до возмездия. Тем не менее, сломленным Кореянин покуда не выглядел. Да, он уже не вышагивал самодовольно между партами, как король Людовик. Был слегка потерянным. Слегка обескураженным. И далеко не слегка – злым. В те дни Игорь обходил Кореянина за версту: тот мог совершенно неожиданно сорваться на любого, кто слабее его, чтобы выместить обиду. Светка же Зотова продолжала посещать уроки математики, как ни в чем не бывало. На прежнее место она не вернулась, сидела с Лехой Воробьевым, и Классуха демонстративно не смотрела в ее сторону.
Дальше в игру вступила Лена Козленко.
Когда вечером Игорь увидел во Вконтакте одно новое сообщение от Лены, он интуитивно догадался, о чем пойдет речь. Козленко не из тех, кто интересуется за жизнь, и у него с ней не существовало ни единой смежной области.
<Лена Козленко> Игорь, завтра после уроков – общий сбор класса.
<Игорь М> Зачем?
<Лена Козленко> Там узнаешь.
<Игорь М> У меня тренировка так-то.
Тренировка у него была вечером, но Лена об этом, конечно же, не знала.
<Лена Козленко> Игорь, все наши будут. Не выделяйся из коллектива. Можно один раз пропустить, вопрос серьезный.
<Игорь М> Ок.
Он не хотел участвовать в общем шабаше, но деваться некуда. По закону чисел, или по закону кармы, а на самом деле – по законам спланированного буллинга, место Анзура Атоева стало вакантным, и туда сейчас весьма органично вписывался Димончик Шиляев. Игорь не хотел бы обогнать Кореянина в этом первенстве и самому занять место Анзура, а если он сейчас откажется, то он заполучит шансы. Ежам понятно, что кипение достигло предела, и сосуд просто обязан взорваться. Вопрос в том, кто окажется на линии огня.
Скучковались после уроков прямо в коридоре школы, выбрав уголок, где посвободнее. Игорь строил из себя безучастного. Добрая половина следовала его примеру. Кто-то делал вид, что ведет важную переписку по телефону. Кто-то задумчиво листал учебник. Шиломыло обсуждали промеж себя какую-то компьютерную игру. Марта Точилина забралась на подоконник с ногами и смотрела в окно, словно происходящее ее ничуть не интересовало. Игорь вновь вспомнил, как видел ее с родителями Анзура. В целом же все они, дети современности, прекрасно понимали: когда вот так призывают на общий сходняк, то непременно будут что-то втюхивать. Продукцию Амвей, книжку «Исус жив и другие приключения раввина» или же идею, как стать богатым и спасти мир. Мало того, втюханное придется покупать в ущерб себе. А потом платить по кредиту, не отвертишься.
Едва вперед выступила Лена Козленко, все притихли и принялись опасливо коситься друг на друга. Саня Никитин торжественно стоял у Лены за спиной, всем своим несокрушимым и суперопрятным видом выражая полную суперопрятную поддержку.
– Ну что, народ?– поддела Лена Козленко.– Колитесь, кто еще платил Шиляевой?
Народ неуверенно переглянулся. Немедленных покаяний не предвиделось. Воробьев, Сапожников и Зотова сидели на подоконнике, Леха хмуро разглядывал пол под ногами.
– Ну давайте, поднимайте руки,– призывала Лена Козленко.
Она воздела руку первой. Следом руки подняли еще несколько человек, в том числе Саня Никитин и Светка Зотова. Игорь удивленно оглядывал своих одноклассников, особенно Зотову. Он не мог понять, сколько из этого было правдой, а сколько – тупо местью. Сам он лично никогда не сталкивался с вымогательством со стороны Классухи, и был склонен верить опровержению в Двадцатке. Черт, надо было вчера у мамы спросить, подумал Игорь. Кто его знает, как оно там, на верхнем уровне.
– Что, все?– докапывалась докапывальщица Козленко.– И все? Давайте уж не будем крысятничать сейчас. Если признаваться, то всем.
Это была говеная тактика навязывания, и в классе еще оставались личности, способные поставить Козленку на место. Но тут вовремя вклинился Леха Воробьев. По-видимому, он понимал в тактиках больше.
– Предки так-то не все нам рассказывают,– проворчал он.– Тут половина людей могут не знать, что за них платили. Вон на Мещерякова посмотри,– вдруг добавил он.
Игорь вздрогнул и захотел задать деру. Все как по команде вылупились на него, и Игорь вдруг осознал, что стоит Воробьеву ткнуть в него пальцем и изречь – тоже стукач, ату его!– они все на него набросятся. Весь класс. И это будет правильно. Это будет нравственно справедливо. Это будет правильно по отношению к любому тут трущемуся, за исключением Марты Точилиной. Потому что никто из них ни разу не встал на защиту Анзура Атоева. Они все думали: его проблемы. Они думали: нас не касается. Другие думали: он должен сам научиться стоять за себя. Крысы думали: это же Кореянин, ну нафиг с ним связываться. Скины думали: Атоев все равно чуркобес, че по нему плакать. Никто ни разу не дал понять Димону, что на него найдется ломик, да покрепче. Они тут все мазаны одним дерьмом.
– Чо я?– только и пробормотал Игорь, придерживаясь своего школьного амплуа недоумка и мешком напуганного.
Воробьев располагающе ухмыльнулся.
– У тебя тройка по математике. Ты вечно буксуешь возле доски, как старый запор. За что тройка? Не думал?
– Только что подумал,– буркнул Игорь, сначала почувствовав облегчение, и тут же следом – омерзение от самого себя. А потом он вдруг ужаснулся. Он осознал, что все они начинают верить. Верить выставленным в Двадцатке скриншотам, верить сообщениям, верить слухам и сплетням, верить написанным словам. То, что было написано «Марком Захаровым»,– это вдруг становилось правдой, воплощалось в жизнь.
Что-то изменилось в мире. Родители Анзура попросили однажды, а потом они отдали в залог любые мелочи, и это ушло. Что-то изменилось – неуловимо, как и совершаются сделки с Кабой, никто ничего не заметил, но весь их класс, вся эта группа равнодушных предателей, все они проснулись утром в этом слегка подправленном мире. В новом мире четкий пацанчик Димон оказался крысой, а добропорядочная Классуха – взяточницей. И как же они все быстро забыли о том, что всегда считали своего классного руководителя справедливым!
– То-то и оно,– кивнул Леха Воробьев.– Половина тут такие же. Родители втихаря сунули деньги, а нам смысл об этом знать?
– Ну ясно!– подытожила Козленко без тени смущения. – Я поговорила со своими родителями. Они помогут написать жалобу. Отправим директору и в комитет по образованию. Только нужно, чтобы все подписали.
И они подписали. Потому, что Каба забрала остатки совести у них у всех. Потому, что хотели как-то очиститься от истории с Анзуром. Все продолжали ходить на уроки математики с невинным видом, ведя себя за партами подчеркнуто вежливо, соблюдая пиетет. Уже проявлялась мерзкая, коллективная, стадная натура всех их. Вся гниль шестиклассников, будущих взрослых, быть может, руководителей, или же врачей, тех же учителей, а может, чиновников или даже депутатов, будущих родителей, будущих любовников и любовниц, будущих друзей, будущих ораторов и поводырей, будущих законотворцев, – вся их мерзость перенаправилась в сторону Шиляевых. Все они – Кривы. Они продолжают ходить к камню, они продолжают использовать свои низменные инстинкты, погружаясь в них с головой, предопределяя собственное будущее, будущее своих семей, будущее своих детей, будущее своей страны. Так формируется современное общество.
Игорь Мещеряков подписал цидульку. Они все подписали – кто-то из мести, кто-то из вредности, кто-то, опасаясь за свою шкуру, кто-то бездумно. Даже Марта Точилина. Ни одна подпись не была честной и искренней, от всех подписей разило их собственным дерьмом. И от цидульки разило. Прямых обвинений против Классухи не выдвигалось. Были изложены жалобы на то, что Классуха искусственно занижает оценки, а еще от Классухи поступают какие-то мутные, двусмысленные намеки на альтернативные способы решения вопроса. С цидулькой по классу ходили Лена Козленко и Саня Никитин. Лена «Саранча» Козленко пожрала их всех разом, как посевы. Ее собственные родители объяснили ей, как делаются дела, объяснили ей, как важно использовать удобный шанс, объяснили, что во время войны скупается недвижимость и продаются души, а во время революций люди раз и навсегда делятся на квартет и соловьев. Заставь подписать нечто подобное, и подпись окажется высеченной на «камне желаний», а назавтра камень ее впитает, Каба ее впитает. Те, кто подпишут, распишутся кровью, и клеймо ляжет на всю оставшуюся жизнь. Будут пересаживаться с места на место – до смерти. Будут квартетом. До смерти.
Так формируется современное общество.
Дерек вызвал Классуху на ковер и долго на нее орал. Комитет по образованию учинил еще одну проверку. Завуч умыла руки в неожиданный отпуск, чтобы не подставляться. Кореянин все больше приходил на уроки с синяками. За Димоном прочно закрепилась репутация стукача. Теперь его лупили даже бывшие дружки, которыми он совсем недавно верховодил и которых подбил проучить чуркобеса. В школе на Кореянина смотрели, как на омерзительную единицу. Руки никто не подавал. Димон был в шаге от того, что теперь ему самому будут мазать рюкзак говном или плевать на спину. Он померк. Что-то в нем надломилось. Он уже не выглядел злобной рыжей собакой, а выглядел побитой рыжей собакой.
Классуха не сдалась бы без боя, это точно. Факт ее сопротивления не выпячивался, но невозможно представить, чтобы она ничего не предпринимала. Надежда Павловна слишком хорошо знала, как работает система. Знал это и «Марк Захаров». А потому к слову добавился образ.
В Двадцатке всплыло безадресное видео, которое поначалу перескакивало с одной страницы на другую, потом появилось в общем доступе. По итогам это оказалась самая поразительная часть акции в плане деталировки. Съемка велась на мобильный телефон в школе, в вечернее время, когда основная масса второсменников уже схлынула, коридоры стали почти безлюдными. Оператор засел в одном из классов и снимал через слегка приоткрытую дверь пространство коридора. По коридору шагал пацан. Обычный чел, ничего отличительного. Разве что рыжий был, каких свет невзвидел. Снимали со спины, лицо пацана не удалось разглядеть… не, ну а кто еще у нас рыжий в школе? Пацан топал себе, топал, а потом его как-то резко повело влево. Чел метнулся к окну, присел возле батареи отопления, совершил поспешные действия руками, после чего умотал, куда шел.
100% учеников, просмотревших видео, дало однозначную оценку: закладка. Закладка – в школе.
Конец Классухе наступил стихийно и скомканно. На фоне страстей никого не интересовала правда. Дерек уже по ночам просыпался от кошмаров, так что он, обозрев видео, моментально попросил Классуху написать по собственному. Что та и сделала, молча и сломленно. Ибо там, где начинает фигурировать наркота, испаряются даже самые преданные друзья и верные сторонники. Что случилось с подозрительным видео потом, случилось ли ему быть исследованным на предмет монтажа, передавалось ли оно вообще в правоохранительные органы или бесследно растворилось в сети,– никто не знал, всем было пофиг.
Кореянин исчез из школы в тот же день, как его мать написала заявление. Теперь его могли не просто побить. Старший брат Лехи Воробьева умер от передоза, это знал каждый шкет, в свое время это была очень громкая история на всю школу. Леха был маленький тогда, и он плакал. Сильно, навзрыд. Он плакал перед всем классом, потому как новость до него дошла, когда он был в школе, кто-то написал ему смс. Игорь помнил, как Леха выронил телефон на пол и просто зарыдал, стоя посреди класса на перемене, не пытаясь даже прикрыть лицо руками или вытереть слезы, и это была самая душераздирающая сцена, которую довелось увидеть Игорю. Продолжая плакать, Леха поднял с пола телефон, собрал свои вещи и покинул класс. Чтобы вернуться через несколько дней уже в новом обличье. В обличье этакого гоповатого циника, в обличье залихватского сорвиголовы, глядящего на мир и общество сверху вниз, в обличье показного раздолбая и пофигиста, но с довольно острым умом, который использовал при случае. Его старая сущность умерла. Кто-то попросил в его семье… Кто-то попросил, и Лешка стал разменной монетой. Кто-то попросил, возможно, чтобы его старший брат перестал мучиться, и тот перестал мучиться и… перестал мучить семью. И Каба забрала сущность Лешки.
Леха Воробьев ненавидел нариков. Еще больше он ненавидел дилеров. Он мог без разбирательств вполне на эмоциях почикать Кореянина, прикрывшись впоследствии кореянинской же отмазкой: он не в том возрасте, чтобы ему пришили уголовку. Так что Кореянину с того дня вход в школу №20 был заказан, все бумаги оформляла Надежда Павловна. Классуха уволилась сама и перевела своего сына в другую школу.
Как сложилась бы дальше судьба Классухи и Сына – неизвестно. По последним сводкам в Двадцатке, нашлись доброжелатели, которые переслали вестовыми репутацию Димастого в новую школу. Так что вряд ли его там встретили с дружественными плакатами. Еще плачевнее вырисовывались перспективы Классухи. По крайней мере, в этом городе. В ближайшее время работа учителем ей по-любому не светила. В конце концов, вероятно, все бы рассосалось. Год, два, даже пять – ничто в сравнении со сроком трудовой деятельности россиянина. Все забывается, если запастись терпением и призвать в партнеры время. Однако случилось так, что эта глава была вдруг резко закончена. Каба призвала Бога из машины, и тот явился.
И убил обоих.
Дедок жил то ли на втором, то ли на третьем этаже. Жена дедка недавно умерла, и он остался один, а детей то ли не было, то ли разъехались давно. Год после смерти жены дедок жил себе скромно и скорбно, выходил из дома до магазина и изредка – в парк. В основном дома сидел. Ему было стремно выходить во двор, потому как тот же Кореянин, в бытность свою королем Людовиком, от нечего делать задирал при встрече дедка-соседа, а однажды даже дал тому пендель. Докапывался. Любил докапываться. Так что дедок старался не отсвечивать, а потом ему диагностировали рак мозга. Дедок погулял еще пару дней по памятным местам. Позже не придумал ничего лучшего, кроме как врубить газ в духовке и засунуть туда свою тупую раковую башку.
Никто никогда не узнал, да и не узнавал, откуда именно пошла искра. Кто-то из соседей включил свет, или на пол упала посуда и дала мизерную, незаметную взгляду искру; или же концентрация газа уже стала такой, что не требовалось даже искры, достаточно хлопнуть в ладоши или стукнуть подъездной дверью. Как бы то ни было, громыхнуло на всю Россию.
Сергей Мещеряков, по велению собственной кармы, оказался на месте происшествия: он ехал на деловую встречу, и мимо него промчался кортеж из многих пожарных, милиции и скорых. Сергей пристроился в хвост и двинул за ними. Въехав в квартал, он увидел то, что осталось от дома, где жили Шиляевы и где покончил с собой дедок, устроив прощальный салют. Подъезд рухнул. Вокруг мельтешила толпа людей. У многих была истерика. Остальные пытались что-то сделать, но они не знали, что нужно делать, да и поделать уже ничего было нельзя. Дальнейшие действия состояли из разбора завалов и ювелирной работы спасателей. Погребено девятнадцать. Пятерых удалось спасти. Двенадцать – погибли. В том числе Надежда Шиляева и Дима Шиляев. Ведь первая была уволена с работы и сидела дома, а второй, хоть и перевелся в другую школу, все равно старался там появляться как можно реже. Мать и Сынъ проживали на пятом этаже девятиэтажного дома. По сути, у них не было никаких шансов.
Поговаривали, что, когда их откопали, они лежали в одной постели.
По-любому врали.