Николай Захаров
Жулики. Книга 4

Глава 1

Через час парни вернулись с ксероксом и на глазах изумленного Академика подключив, скопировали тысячную купюру.

– Ты смотри, что японцы вытворяют?– Федор Леонидович взял в руки лист и принялся внимательно разглядывать отпечаток. Посмотрел на свет и, убедившись, что знаки водяные отсутствуют, огорченно вздохнул,– ну вот, а я уж размечтался, да и бумага, конечно, не та, не казначейская.

– Наш человек,– сделал заключение Серега.– Федор Леонидович, я такие способы знаю, как замостырить под подлинник, что вы, когда увидите, то сразу про свою филологию забудете и поймете, сколько лет зря потеряли. Это вам не словеса плести, тут мастерство тонкое, искусство можно сказать. Настоящих специалистов на всю страну раз, два и обчелся. Это академиков у нас, как собак нерезаных, а настоящих чистоделов даже милиция с собаками найти годами не может.

– Что вы говорите, Сергей? И где же всему этому обучают? Вот вы где постигали азы, так сказать?

– О-о-о!!! Федор Леонидович, мне можно сказать повезло сказочно. С каким человеком меня судьба свела в свое время!!! Два года рядом кровати стояли. Игорек Левша! Фамилия у него такая была. Может быть даже и потомок того самого, который гвоздочки для блохи выковал.

Какой мастер был!

– Почему был? Он что умер?

– Да, Федор Леонидович, тубик в последней стадии. Засох на глазах. Ну и видно мастерство свое не хотел с собой уносить, поэтому много чего мне показал за два-то года. Представляете он на спор, из подручных материалов, не запрещенных, за три часа изготовил печать канцелярскую нашего учреждения, и на лбу ее проигравшему отпечатал. Один в один.

– Из чего же изготовил?

– Ну, резал ее на подошве, а штихеля сделал из ломаных полосок бритвы и спичек. Иголку с нитками еще использовал, а для краски штемпельной пасту из стержня, с одеколоном бодяжил. Ничего запретного, то, что вот прямо здесь можно найти. Спички, иголка, нитки, четвертинка лезвия "Спутник". Все. Ну, карандаш еще простой, и мел брал с потолка пальцем.

– Однако! И на что спорили?– заинтересовался Академик.

– А на что там спорить можно? На еду, конечно, и курево. На сто пачек проигравший влетел. Примы – это состояние можно сказать целое. Полгода потом рассчитывался. А куда денешься?

– Вот как? Действительно, наверное, таких-то умельцев нынче раз, два и обчелся. Эх, маху я дал с выбором профессии. А все папенька и дед покойные, царствие им небесное.– "Учись, да учись в Университете",– махнул рукой, улыбаясь, Академик.– А может не поздно еще начать обучение, а Сергей? Я вообще парень сообразительный и руки у меня ухватистые. А в детстве даже рисовал недурственно. Видел там, на стенке мазня развешена, так это я дурью маялся лет до сорока. Даже масло освоил. Видишь во-о-он тот портрет, на кого похож?

– На вас и похож!– присмотрелся Серега к портрету.– Вылитый вы, только молодой.

– Ну да, я и есть. В зеркало смотрел и мазал. Автопортрет называется. Так что не совсем уж и бесталанный. В ученики берете, аль нет?

– Ну, раз настаиваете, то куда я денусь, только чтоб не волынить и на хвори не ссылаться, а то знаю я вас академиков, чуть что, сразу за поясницу хватаетесь,– засмеялся Серега.

– Обещаю не волынить, а хвори мои что-то куда-то подевались в последнее время, просто сам себя не узнаю, даже на женщин стал посматривать. И это в моем-то возрасте.

– Ну что вы, Федор Леонидович, какой возраст? Вы же видели, что там, в "допотопные" времена один господин вытворял омолодившись? У человека вообще запас в организме не ограниченный. Часы там какие-то биологические только вот идут с будильником, я читал где-то, ну и у каждого они по-разному идут. Вот "допотопники" сообразили, как их приостанавливать, без негативных последствий. Испугались, правда, перенаселенности и запретили использовать, но на нас-то их запреты не распространяются. Так что мы еще вас женим, Бог даст!

– Вот уж это увольте. Хватит мне и одного разу. И вообще я однолюб по натуре. Так что, увы, Сергей, но на моей свадьбе вам вряд ли плясать доведется, даже и не рассчитывайте, – Федор Леонидович погрозил шутливо Сереге пальцем и, сделавшись серьезным, спросил:

– Ну что, приступим к архивным изысканиям? У меня много чего есть интересного. Та же машинка Зингера от и до,-

Академик шагнул к книжной полке и извлек первый фолиант.– Во всех подробностях от самой первой модели, до педальной. Электрических, правда, нет. Зато эти какие красавицы, вы только взгляните. Вот, Петрович, эти четыре страницы с обеих сторон и разворот с кинематикой подробной. Гони, экземпляра по три. Шьем три папки. Теперь вот еще прибамбасы всякие к ней. Иглы, катушки, нитки, шпульки всякие. Давай, давай, шевелитесь – это вам не саблями махать.-

К вечеру вымотались так, что руки и ноги гудели. Зато материал собрали такой, что за каждую из папок, любое европейское государство /века 18-го/ отдало бы весь свой годовой бюджет не задумываясь.

– Убойный материалище,– удовлетворенно погладил толстенную папку Академик.– Теперь не стыдно перед соотечественниками. Велосипед, цемент, резина. Если это освоим вместе с машинкой швейной, то двинем Россию по пути технического прогресса со скоростью просто невероятной. А еще радио, телеграф и телефон в перспективе. Облизнутся "эдисоны". Прорывные технологии за сто лет, до того как они появятся,-

Мишка взвесил папку с материалами в руке.– Килограммов пять не меньше. И это только в вашем личном архиве. А если порыться в Публичке?

– В Публичке нароете не больше. Там макулатуры больше чем у меня, вот и вся разница. Собирают все, даже периодические издания ежедневные – газеты т. е. хранят все. Представляете вал бумажный? Три четверти площадей под это отводят. Интересно конечно, что та или иная газета писала об одном и том же, особенно при Советской власти, но информации конструктивной там ноль. А у меня, что ни книга – шедевр. Вот, кстати, недавно приобрел познавательную книжицу, хоть полностью копируй, но у меня их две, поэтому нет нужды. А название какое – "Клады". Автор собрал всю возможную информацию о найденных за последние пятьсот лет сокровищах.

На мелочи не разменивался. Если меньше десяти миллионов американских долларов, то и не писал о таких. И на территории России десятка три случаев описано. С точными картами и даже фотографиями местности. Вам это особенно должно быть интересно.

Серега вцепился обеими руками в переплет и присев на стул, принялся листать страницы.

– Надо же! Вот это да! Ни фига себе!– бормотал он.– Мишка, тут наше "Рюриковское месторождение" выглядит как-то не солидно на фоне всех этих находок. Ну, Федор Леонидович, да тут лет на пять работы, чтобы все извлечь и доставить. Караваны целые с золотом пропадали, представляешь, Миш? Тот же Тимур хромой – целую Индию ограбил и нагреб у махараджей вагон только одних брюликов, загрузил на верблюдов, отправил в Самарканд под охраной многочисленной и пропал караванишко вместе с людишками. Ни кто, ни чего не смог объяснить Тимурке. Голов нарубил с расстройства несчетно, до истины добираясь. А нашли в конце прошлого века два пастуха "пещеру Али-бабы". Оценено сокровище в нынешних деньгах в 12-ть миллиардов "гринами". Это, наверное, самая здесь значительная сумма, найденная на суше. Все есть и карта подробная и место указано точное. У меня прямо руки чешутся туда отправиться.

– Ты, Сергей, поверхностно пока листнул. Там есть и более значительные находки. И сумма эта не самая значительная, смею вас уверить. Есть и вовсе находки непонятные и количество поражает. Уж не от предков ли "допотопных" оставшиеся? Например, в Америке найден клад названный "Сокровищами Инков"– золото в слитках. Слитки, правда, не прямоугольные, привычной формы для нас, а блинообразные. Эдакие диски. И сколько бы вы думали кГ? Семьсот тонн и оценен клад в кругленькую сумму – 30-ть миллиардов "гринов" все тех же пресловутых. Клад пирата Флинта, кстати, мало чем уступает по стоимости оценочной, но превосходит по ассортименту. Там гребли в сундуки все подряд и золото, и серебро, и каменья. Вот взгляните. Карта острова сокровищ. Реальная карта. Атлантика. Глаза, смотрю, загорелись. Ну, с этим успеется. Книгу дарю, на досуге ознакомьтесь. Нам еще в Ленфильм сегодня поспеть необходимо. Григорий ждет. Голос мой услышал по телефону и, похоже, слезу пустил от радости. Вот уж не ожидал от него сентиментальностей.-

В субботу выехали в Федоровку опять в том же составе, но Мишке все же пришлось накануне сделать ходку еще и с грузом. Четыре швейные машинки со столиками рабочими, приобретенные у знакомых и в антикварном магазине, вынудили смотаться. Ну, и сопутствующее барахло. Нина Андреевна ниток только коробку огромную, неподъемную, заставила загрузить.

– Там-то нет таких-то? Чем шить, Мишань? И что это за подарок невесте будет? Со стыда сгореть. Как вон твой джип без керосина! Кому он с баками пустыми нужен?

– Убедила, закупаем,– хозяйка магазинчика, в котором они закупили нитки, откровенно радовалась. Такие покупатели раз в год бывают. А вот Силиверстович разгружая, ворчал, потирая поясницу. – Куда этакую прорву тащите? Взяли десяток катушек и хватит. Тут на пять лет ниток всей мастерской, поди?

– Там большая мастерская, Евлампий Силиверстович. Двадцать девушек.

– А машин-то всего четыре. Или еще подвезете?

– Нет, больше не подвезем. Это все, что удалось достать пока. Сами наладим производство, тогда и ниток понадобится гораздо больше. А пока для начала хватит.

– Ну, вы прямо фанатики, ей Богу,– продолжал ворчать Силиверстович, перетаскивая коробки с машинками и столы.

Ну а когда Мишка разложил на диване и стульях одежку 18-го века для него и Тихоновны, то он и вовсе скис.

– Вот эдакие панталоны носили в те времена? Срамота какая. Чулки, башмаки нелепые, с бантами. Что я баба что ли, в такое наряжаться?

– Вы примерьте сначала, Евлампий Силиверстович. Со стороны конечно странная и непривычная одежка, а оденете, глядишь и понравится,– пошутил Мишка.

– Одевай, старый хрыч, не привередничай. Люди на киностудии взяли попользоваться, а он еще и выпендривается,– Тихоновна разглядывала платье, вертя его перед глазами, и даже ткань понюхала.

– Нафталином несет. Ох, и не люблю я этот запах,– зато когда вырядилась в платье, то даже Силиверстович глаза вытаращил и рот приоткрыл.

– Ну, мать, тебя и не узнать. Как есть графиня из телесериала, веера только в руке не хватает.

– Ну, так, не все ж вам в графьях-то щеголять. Одевай чулочки, "граф", вона мои резинки возьми, чтобы не свалились,– подбоченилась Тихоновна, действительно преобразившаяся до неузнаваемости.

– Тьфу ты, мать честная. Миш, может форму, какую военную бы подобрал? Я даже на солдатскую согласен. Но чтобы не панталоны эти с чулками и пряжками. Мне бы сапоги хоть кирзовые?– взмолился Силиверстович.

– Не было тогда кирзы, Евлампий Силиверстович. В 20-м веке ее придумали. Мы вам там, на месте закажем хоть генеральскую. А пока потерпите денек другой,– принялся уговаривать Мишка.

– Эх, какие муки душевные претерпевать приходится,– стонал Силиверстович, влезая в одежду 18-го века,– как вообще такое носить можно?– однако в сюртуке и чулках с башмаками он сразу стал похож на чиновника средней руки, ну а когда еще и цилиндр, плюнув от отвращения, напялил, то и вовсе на барина стал похож мелкопоместного и ворчливого.

– Хватит уже тебе ворчать, солидно выглядишь. Особенно шляпа хороша,– Тихоновна всплеснула руками.– Вот уж не думала, что одежда так может человека преобразить. Ну, совсем на себя не похож стал.

– Это кем же я там должон прикидываться?– Силиверстович потопал башмаками.– Жмут окаянные, как в кандалах.

– Вы там помещик мелкий, ну а Тихоновна помещица. Родственники мои. На деда с бабой уже не тянете, так что дядюшка и тетушка. Не возражаете?– спросил Мишка, улыбаясь.

– Не возражаем, племяш, стало быть. Ну а коль фамилии разные у нас, то значит по матери. Либо я ей брат, либо Агафья сестра. Жребий будем бросать, аль как?

– Обязательно, что ни то швырнем, я тебе родство с Нинулей так просто не отдам. Доставай монету. Орел ежели, то я тетка Мишанина, решка если, то я сестра Нинулина.

– Эй, погодь-ка, мать, ты чего это? А мне-то, что оставила?– Силиверстович замер с пятирублевой монетой на замахе.

– А тебе, ежели на ребро встанет и не упадет! И то я сомневаюсь, что выиграю. Сроду мне в играх-то не везло. Сколь раз лотерейки покупала и хоть бы рубль какой когда,– пресекла возражения Силиверстовича Тихоновна.

– Может быть вообще тогда, если в воздухе зависнет, то я выигрываю? Ну, мать, столько лет с тобой прожил и не подозревал, какая ты коварная оказывается. Жучара!!! Вон Михаила эдак-то друзья прозвали, не иначе как есть у вас родство скрытое. Поэтому уступлю без жребиев. Неровен час, в щель попадет, да на ребре удержится. Поедом заешь, поди. потом. Будь сестрой Нинулиной. Да вы и похожи с ней. Щи одинаково варить мастерицы. Я даже не скажу сразу, у которой вкуснее получаются.

– Я вот недельку не стану вообще ничего варить, так ты сразу поймешь у кого вкуснее,– Тихоновна величественно развернулась и уплыла в сторону плиты.– Как насчет поклевать чего-нибудь, господа помещики?– поинтересовалась она оттуда.

– С превеликим удовольствием, Агафья Тихоновна, завсегда готовы,– Силиверстович подмигнул Мишке.– Ты как племяш?

– Спасибо, тетушка, всенепременно,– Мишка шаркнул ногой и попытался галантно поклониться, но зацепился ногой за половик и чуть не упал, вовремя подхваченный "дядюшкой".

– Ну, ты что это? На ногах не стоишь? От предчувствия свадьбы не иначе,– высказал предположение Силиверстович.– Я, когда Агафью засватал, так тоже неделю на ногах от радости стоять не мог.

– От радости!?– фыркнула возмущенно Тихоновна.– Ты его, Мишань, слушай больше. Бражничал он целую неделю с дружками, холостяцкую свою долю провожал. А на венчание привели… Я как глянула и без чувств упала. Глаза заплыли… Вспоминать срамно!

– Вот и не вспоминай! Ишь манеру взяла! Может, сядешь, мемуары напишешь, как со мной почитай пятьдесят годков маялась?– обиделся Силиверстович.

– Дурень, ты дурень. Меня что насильно выдавали? Чай своей волей шла,– Тихоновна укоризненно взглянула на супруга.

– Представляешь, племяш, я за этой недотрогой два года хвостом ходил. Один раз даже братья ейные бока намяли. Суровые ребята были, но работящие и справедливые. Потом уж, как породнились, так.– "Кому хошь, Евлампий",– говорят. – " Голову за тебя открутим". Жаль, с войны не вернулись.

– Сколь мужиков погибло,– Тихоновна горестно вздохнула и промокнула набежавшие на глаза слезы.– У нас из деревни двести человек ушло, а вернулось пятеро. В каждой избе похоронка, а где и по две, да три. Вот и захирела деревушка-то без мужика. И страна тоже. Будь она неладна така победа. Потому и Иосиф Виссарионович праздновать ее не хотел. Понимал, что не победа это, а насмешка. Никитка решил народу подсластить и 9-тое Мая сделал выходным, а до него-то и не праздновали. Так как-то сядем, посидим, поплачем. А с утра пахать заместо лошадей. Их-то тоже война сожрала, а которых не успела, тех потом Хрущев под нож велел пустить. Дескать "трахторами" заменим. Дурень, что с него взять,– опять вздохнула Тихоновна.– Нестуляка.

– Кто, кто?– не понял Мишка, присаживаясь к столу.

– Нестуляка? Ну, не на своем месте человек сидит, значит. Пустой,– объяснила значение простонародного слова Тихоновна.

– Да вы, тетушка, прямо психоаналитик. Ну а Брежнев как? Стуляка?

– Этот? Этот гусь лапчатый. Ровно дите какое с бирюльками и погремушками, так он с этими медальками тешился. Спесив, да меры не знающий. Гусь – одним словом,– выдала психоанализ Тихоновна.

– Гусь! А Горбач кто?– улыбнулся Мишка.

– С заплаткой то? Этот хитрован. Навроде лиса. Ну и пустобрех отменный. Говорит, говорит слова, а ничего не скажет ведь толком. Крутится, как пес за хвостом.– Тихоновна поджала осуждающе губы.– Себе на уме и для себя только старался. Лис – одним словом.

– Остался последний – царь Борис, как его уже кое-кто называет в шутку пока,– хмыкнул Мишка.

– Кто? Царь! Со свиным-то рылом? Да он тоже хитрован навроде Горбача, только из волчьей породы. Такой глотку перекусит и глазом не моргнет. И своего не упустит. Помянете еще мое слово. Лапу коль в казну запустит, то пока оттуда не выгребет все до полушки, не угомонится. Близко таких к трону подпускать не следует.

– Вот как значит? Вор?

– Хуже,– кивнула утвердительно Тихоновна.

– Куда ж еще хуже-то?– не понял Мишка.

– Разбойник с большой дороги. Бандит. И власть такую же насадит.

– Ну, так чего же вы за него голосуете тогда?

– Кто голосовал? Я и в глаза не видела эти бюллетени. В районе, поди, за всех отголосовались и не спросясь. Пади докажи. Очки втерли всему народу. Референдами своимя. Кто за СССРу? Да, да, нет, нет.

Ну и где СССР? Была б я мужиком, да помоложе…

– И чтобы тогда сделали, тетушка?

– Подожгла бы чего нито. Вон хоть райком где теперь правители местные заседают. Как там их теперь называют запамятовала, задумцы, законцы, засранцы? Вот их бы и подожгла засранцев.

– Так ведь в тюрьму за это могут посадить? Терроризм!

– Ни че, пострадать за народ – святое дело,– Тихоновна вздохнула.– Только вот мужиков-то стоящих всех война прибрала, а новые народились ни рыба, ни мясо. Затюканные выросли. Сами себя "совками" называют. Дураки, мол, мы,– Тихоновна махнула разочарованно рукой.

– Ну не все "затюканные совки" есть и среди нынешних нормальные и стоящие.

– Мало, Мишунь. Я же вижу. Завистливы, да ленивы. Хотят все сразу и без трудов. Землю не любят и не понимают, а власти боятся… Хоть и злословят промеж себя. Что парни, девки вон уже спились, да еще эту новомодну пакость употребляют – наркоту. Нанюхаются, накурятся и детишек с кем попало, уродов, рожают. Что через двадцать лет с народом-то будет? Придурки, да пьяницы все станут? Наркоманы, да гулящие девки? Ох, Мишань, разбередил всю душу ты мне своими вопросами. Сердце болит.

– Ну, извини, Тихоновна. Райком сжечь не обещаю в ближайшее время, но что-нибудь с Серегой обязательно подпалим. Вот только с делами неотложными разберемся,– пообещал серьезным тоном Мишка.

– Да я пошутила, Мишань, шут с ними с засранцами. Нет войны и ладно,– всполошилась Тихоновна.

– Ну вот, то вы говорите, что мужиков стоящих не осталось, то "шут с ними". Непоследовательно как-то!

– Так, а чего ты с бабки безграмотной и темной хочешь? Понятно глупость только и могу сказать,– заоправдывалась Тихоновна, испугавшись, что Мишка примется претворять в жизнь ее программу по борьбе с чиновниками, да еще Серегу подключит.– Ведь посодют вас энти-то, как за людей нормальных отвечать-то придется.

– Ни че, пострадать – святое же дело,– напомнил Мишка.

– Ну, Мишаня, ты все прямо буквально принимаешь на веру. Пошутила я,– совсем расстроилась Тихоновна.– Это что ж из-за меня вы в тюрьму пойдете?

– Пойдем, Тихоновна, и в тюрьму, и в ссылку, и в каторгу за вас. Как скажете, хоть в преисподнюю. Вы не стесняйтесь!– Мишка скорбно вздохнул.– Чего там.

– Ну, все, хватит, Мишань, над старухой потешаться. Жечь никого не надо. Это я погорячилась. Ты вот лучше расскажи, какие планы у тебя с женитьбой. Венчаться будете, аль в Загс поведешь невесту-то?– Тихоновна неумело перевела разговор на другую тему и Мишка, улыбнувшись, решил, что потешаться действительно хватит.

– Какой ЗАГС в 18-м веке, тетушка? Знамо дело под венец. Ну а потом, когда в курс дела введу Катюшу, тогда и здесь оформим. С паспортом что-нибудь придумаем и распишемся.

– Не боишься тащить девку-то через 200-ти лет сюда?

– Подготовлю потихоньку. Вначале в Федоровку привезу, она особой разницы и не заметит, если телевизор не включать и радио. Ну а потом по обстоятельствам.

Глава 2

Конец августа одна тысяча семьсот девяносто четвертого года выдался в Москве на редкость погожим и теплым. Шли грибные дожди и крестьяне радовались, наблюдая, как наливаются золотом колосья на полях. Готовились к страде взрослые, а ребятишки носились с лукошками по лесам.

К приему гостей Серега с Мишкой подготовились, смотавшись предварительно в Муром и доставив аппаратуру в Москву. В дом специально купленный для этого. Небольшой особнячок, двух этажный и всего лишь из десятка комнаток, он как нельзя кстати подвернулся им перед самым отправлением неделю назад и куплен был у прежних хозяев, вместе с обстановкой и тремя дворовыми крепостными. Им то и была поставлена задача, новыми собственниками по обустройству, содержанию и охране дома.

Дворня – семья из трех человек. Муж – Григорий, которого Мишка сразу по-свойски стал звать Гриней. Жена – Марфа, да сын – мальчонка лет пяти – Павлушка. Жила семья в отведенной им "людской"– конуре метров десяти и радовалась, что осталась при новых хозяевах.

Ну, а когда Серега велел им занять еще две комнаты и мебель оставил, то Марфа, /не веря в такое счастье/, даже всплакнула.

– Да пошто нам столь места?– не понимал Гриня, скребя пятерней в затылке.– Трем та?

– Сейчас трое, а через год глядишь и четверо. И вообще "дают – бери". Слышал такую поговорку?– взглянул на него вопросительно Серега.

– Слыхал,– Гриня озабоченно оглядел свое семейство.– Эдак по комнатам разбежимся и сразу-то не найдешь друг друга.

– Привыкнете,– отмахнулся от этой проблемы Мишка.– Мы, Гриня, уедем недельки на три, а твоя задача содержать помещения в порядке и охранять дом. Ну, чего там тебя учить. Вернемся не одни. С нами приедут пятеро человек. Две барыни и три барина, чтобы понятно было. Подготовьте комнаты. Список составьте, что нужно из рухляди. Оставим деньги на расходы. Ну, а когда вернемся, оформим на вас "вольные" и служить будете за жалованье, если захотите. Ну а нет, так и Вольному – воля.

– Дак, куда ж мы отсель?– развела руками Марфа.– Че молчишь, Гриш?

– Понятно, че там… Остаемся, Михайла Петрович. Кака воля? От добра добра не ищут.

– Вот и ладно. К зиме готовьтесь потихоньку. Дрова, то се. Печки проверьте. У меня к вам все. Свободны,-

Мишка с Серегой поднялись на второй этаж и прошли в самый его конец через анфиладу комнат. Здесь они отвели одно помещение под аппаратуру, переброшенную из Мурома и нанятый плотник, врезал в двери новый замок.

– Жаль, дом не сохранится. Снесут и построят здесь небоскребище. Смотрел я план Москвы конца двадцатого. Театр какой-то будет на этом месте,-

вздохнул Мишка с сожалением, подойдя к окну и раздвинув шторы.– Вид-то какой! Прямо на Кремль!

– Вот ведь «хорошая мысля, приходит опосля», нужно в следующий раз заранее смотреть, где что там снесут или оставят, как памятник архитектуры. Переезжать что-то не хочется,-

Серега закурил и открыл створки окна. Плотник, заканчивающий работу, принялся проверять, как запирается дверь, с любопытством поглядывая на "господ".

– Ну что, мастер, готово?– Мишка подошел к дверям и подергал их за ручку.– Дубовая дверь-то. Ну, давай, предъявляй, что ли работу.

– Так ить все как надоть,– засуетился плотник и вставил ключ в замочную скважину.– Не извольте беспокоиться, барин. Не впервой чай,-

Мишка взялся за ключ огромный, с хитрыми завитушками выполненный и повертел его. Щелчки были мягкими и ригель скользил без усилий.

– Побольше замка не нашлось?– Мишка вынул ключ длиной сантиметров пятнадцать и весивший грамм сто.– На цепочку если привязать, то за кистень вполне сойдет.

– Нет, барин, этот самый большой и есть. А у нас в кузне всяки есть и для шкатулок куем, и для карет, и для конюшен, и для ларцов с сундуками…

– И для покойников с гробами… – закончил Мишка рекламный слоган.

– Пошто на гробы-то?– не понял шутки плотник.

– Чтоб не сперли,– подмигнул ему Мишка.

– Грех-то какой,– перекрестился мастер.– Это гдеж тако быват?

– Шучу я. Иди к Грине. Скажи, чтоб рассчитался с тобой, да обедом накормил. Голодный пади тут с утра-то?

– Известно дело, есть маненько.

– Ключи запасные где, умелец?

– Каки запасны?– не понял "умелец".– По што?

– А если потеряем?

– Так и на што тогда такой замок? Ежели ключ неведомо у кого? Новый замок тогда надоть, аль в энтом перебрать штыри.

– Ну а сломается если?– не унимался Мишка.– Или чтобы не бегать друг вот за другом, что б у каждого свой был.

– Так ключарь для того у всякого барина есть, чтоб вязанки эти с ключами-то соблюдать,– опять объяснил Мишке положение дел "умелец".

– Короче, мастер, второй ключ нужен и быстро. А зачем он понадобился не твоего ума дело. Понравился он мне шибко к примеру. Желаю его на шее заместо медальона или талисмана носить. Когда готов будет?

– К вечеру, барин, тогда энтот мне с собой взять надоть.

– Бери и вечером ждем. Сколько там за работу положено добавишь. Гуляй пока.– плотник ушел, недоуменно пожимая плечами, удивляясь барским причудам.

– Блин, Миха, смотрю я на тебя и диву даюсь, как быстро ты в шкуру помещичью влез. Спесь так и прет "гуляй пока".

– Какая спесь? Что ты несешь? Нормально разговариваю,– отмахнулся Мишка от ехидного Серегиного замечания.– За собой последи лучше. Орешь на людей почем зря.– "Морда коровья".

– Так я на кого ору-то? На козлов всяких, а с народом я уважительно разговариваю. А вот ты прямо забурел на глазах.

– Да ладно, забурел! Век такой на дворе. Мямлить начнешь, так живо на шею даже крепостные сядут и поедут. Роль есть роль. Играю, как могу. Отстань. Лучше скажи, как комнату надежнее запереть. Не верю я этим замкам. Заперто, значит, что-то ценное спрятано и дома никого нет, вот что означает замок. В деревнях-то избы вовсе не запирают, потому как воровать нечего.

– А что тут голову ломать, хлопни "Завесу" да и пусть висит. Вон над головой ляпни и хрен танком выдавишь. Проще будет стену сломать рядом с дверью.

– Хорошая идея, как я сам не сообразил, только голой рукой, наверное, нельзя. Прилепится к полотну, и будешь стоять, как памятник,-

Мишка натянул белую перчатку и, вынув "Завесу" пришлепнул ее к дверному полотну.– Ну ка,– дернул он за ручку.– Все – намертво. Даже не шевельнуть. И нафига замок тогда вставляли?

– А замок, чтобы думали, будто это он так надежно держит.

– Резонно. Ладно… поехали за родней.

В Федоровке переодевшиеся путешественники, сидели за столом у самовара. Парни взглянули на чаевничающих и не смогли сдержать улыбок. В нарядах 18-го века все выглядели несколько чудаковато и потешно. Особенно Федор Леонидович, нацепивший еще и паричок с буклями.

– Что за ухмылки?– приподнял гневно бровь, Петр Павлович. Ему достался мундир с ботфортами, которые даже были со шпорами и каждому было понятно, что сей отставник от кавалерии, а не от канцелярии.

– Да нет, ничего. Готовы, видим, отправляться? Мы тут с Серегой запор испробовали хороший из "Завесы". Дома-то никого не остается, ну и чтобы любопытные не совались, сейчас налепим на избенку.

– Так и чего сидеть? Поехали. Федор Леонидович вон уже взопрел под своими накладными косицами. И нас хотел обрядить, да мы не поддались. В этакую-то жару… Как в шапке ушанке, наверное, Федор Леонидович?

– Эх! Молодо-зелено!– вздохнул Академик.– Там ведь все так ходят. Вот и будете как белые вороны.

– Леонидович, вы не поверите, но почти никто не носит. Чиновники только на службу надевают и снимают их сразу, как только до присутствия добредут. Зимой может и все ходят, а летом что-то рвения особенного ни кто не проявляет. Да и запутано там все. Я недавно видел одного чудака, так он в такой паричище обрядился – до пояса букли висели и треуголка вся в перьях. Индейского вождя вспомнил. Так у того победнее были. А у этого павлиньи торчали. Народ на улице шеи чуть не посворачивал, оглядываясь. Вот уж "белая ворона", так ворона. А это… – Мишка махнул рукой на прически Силиверстовича и Петра Павловича … – обычное дело. Провинциалы, что с них взять? Москвичи привыкли, что город, как двор проходной. Кого только нет. И удивить их уже давно не просто.

– Так может и мне тогда снять, Петрович? Взопрел действительно, круги уже перед глазами.

– Да снимайте вы этот камуфляж ленфильмовский,-

Мишка сочувственно взглянул на Академика.– А сюртучки-то тоже не по моде, молью побиты опять же,– пригляделся он к одежде реквизитной.– Даже заплаты смотрю есть. Реквизит он и есть реквизит. Перескочим и первым делом к Лили. Вот уж кто будет рада. Сразу три заказа. Ну а женщин Катюша обошьет. Тоже рада будет.

Переместились на второй этаж особняка, в самую большую комнату "залу". Женщины принялись осматривать помещения, а мужчины уселись за столик для курения.

– Кофе нам тут подадут?– поинтересовался Петр Павлович, оглядывая "залу".

– Подадут,– Мишка позвонил в колокольчик и на его звон примчался Павлушка.

– Здрасте, барин, че изволите?

– Ты вот, что Павлуш, Не зови меня барином, хорошо?

– А как звать?– растерялся мальчонка.

– Ну-у-у… – Мишка задумался.

– Зови его, сынок, дядькой Мишкой,– подсказал Петр Павлович.

– Не-е-е… Так-то нельзя, тятька заругат и ухи оборвет,– запереминался с ноги на ногу Павлушка.

– Михаилом Петровичем зови,– пришел всем на помощь Академик.– Раз не барин и не дядька. Можешь еще сударем величать, тоже приемлемо.

– Слушаюсь, ба…сударь, Михайла Петрович, чего изволите?– сориентировался моментально Павлушка.

– Позови папаню своего сюда, знакомиться с гостями, ну и маманю. Хотя…-

Мишка прислушался к доносящимся снизу голосам.– Маманю, похоже, уже и не нужно. Без нас уже познакомились.

Павлушка умчался, шлепая босыми ногами по паркету и через минуту явился Гриня, изумленно остановившийся на пороге. В одной руке он держал здоровенный колун, а другой утирал пот со лба. Из дровяного сарая очевидно сынуля его выдернул.

– Чего это ты, Гринь, с топором? Никак повышенного жалования хочешь потребовать? Так мы не жадные целый рубль платить согласны в месяц тебе и столько же Марфуше, а вольные оформим на этой же неделе,-

засмеялся Мишка, а Гриня взглянув на колун, засмущался и начал искать глазами место куда бы его поставить, чтобы не дай Бог чего не сломать или не поцарапать.

– Да сунь ты его уже куда-нибудь, тяжелый ведь,-

посочувствовал ему Мишка и, взяв колун из рук, совсем растерявшегося Грини, положил его прямо на полированную столешницу.

– Вот, знакомься. Вся моя родня здесь,-

Мишка принялся представлять присутствующих.– Называть исключительно по имени отчеству, потому как ты человек уже можно сказать вольный, и господ над тобой нынче нет.

– Слушаюсь, Михайло Петрович,– поклонился Гриня.

– И без поклонов вот этих, Гринь, и без слушаюсь. Просто кивни или скажи "да, понял". Понял?

– Понял, Михайло Петрович,– кивнул Гриня.

– Как там насчет чайку гостям с дорожки или кофейку? Сообразить можно?

– Уже несем,– Гриня схватил колун, опрокидывая столик вместе с пепельницами и табакерками.