Николай Александрович Добролюбов
Стихотворения Юлии Жадовской
Не святотатствуй, не греши
Во храме собственной души.
Поверь, молиться невозможно
При кликах суетных и ложных
Пустых, ничтожных торгашей,
Средь пошлых сплетен и речей.
Очисти храм бичом познанья,
Всю эту ветошь изгони,
Тогда, пред алтарем призванья,
С мольбой колена преклони…
Поэтическая душа верна своему решению: она не повергает своей тоски на суд людей. Она, улыбаясь, слушает пустой разговор, когда на сердце тяжело и грустно;
Как часто слушаю ничтожный разговор
С участием притворным я и ложным!
Вниманье полное изображает взор,
Но мысли далеко, и на сердце тревожно…
Как часто я смеюсь, тогда как из очей
Готовы слезы жаркие катиться…[9]
Скрытность эта тоже тяжела:
О, как трудно, грустно и обидно
Мне скрывать всю боль сердечных ран! —
восклицает г-жа Жадовская в одном стихотворении. Она даже не надеется на свою твердость, она спрашивает себя:
Как-то справлюсь я с моею ролью?
Как-то слезы, горе утаю?
Как-то скрою от людей и света
Я печаль душевную мою?
И какою-то безотрадно-грустною покорностью судьбе звучит ответ ее на этот вопрос:
Ничего, немножко только воли,
И исчезнут слезы на глазах,
Ничего… еще одно усилье, —
И мелькнет улыбка на устах!..[10]
«Но что же за причина страданья? Что тревожит сердце поэта среди веселого общества?» – Мало ли бывает причин страданья, читатель! Наш мир – не блаженный эдем, и немало горя выпадает на долю людей, умевших отличить добро от зла. Скажите, разве не законная причина страданья, например, такая мысль:
Чем ярче шумный пир, беседа веселей,
Тем на душе твоей печальной тяжелей,
Язвительнее боль сердечного недуга,
И голос дальнего, оставленного друга
Мне внятней слышится.
Ах, бледный и худой,
Я вижу образ твой, измученный нуждой!
Среди довольных лиц, средь гула ликованья,
Он мне является с печатию страданья,
Оставленной на нем бесплодною борьбой
С врагами, бедностью и самою судьбой!
Быть может, в этот час, когда за ужин пышный
Иду я, средь других, моей стопой неслышной,
Ты, голоден и слаб, в отчаяньи немом,
Лежишь один, в слезах, на чердаке глухом;
А я тебе помочь не в силах и не властна!
И, полная тоски глубокой и безгласной,
Я никну головой, не слыша ничего,
Под гнетом тайного унынья моего,
Средь этой ветреной себялюбивой знати,
Готовая рыдать неловко и некстати…
Много подобных горьких мыслей может таиться под наружным спокойствием, среди безумного светского веселья, где нет родной души, которая могла бы откликнуться на тайное, внутреннее горе. Все в этом свете заставляет сердце сжиматься и скрывать свои раны, все веет таким неприветным равнодушием. Что за дело людям, стремящимся по дороге веселья, до израненного путника, лежащего при пути?
