Ниал (Нил) Фергюсон
Дом Ротшильдов. Мировые банкиры. 1849—1999
Окончательные условия, которые пришлось составлять лично Джеймсу, оказались исключительно щедрыми, учитывая нестабильное положение и частую неплатежеспособность папы. До возвращения папы (в апреле 1850 г.) были приобретены пятипроцентные облигации номинальной стоимостью в 50 млн франков. За ними последовало еще две эмиссии в 28 млн франков. За ними последовали займы в 1853 г. (восьмипроцентные облигации на 26 млн франков по 95) и в августе 1857 г., когда была предпринята смелая попытка консолидировать папский долг и стабилизировать римскую валюту. На парижский рынок выпустили новые пятипроцентные облигации общей стоимостью в 142,4 млн франков – примерно 40 % всего папского долга (около 350 млн франков). Парадокс отношений Ротшильдов с папой римским заключался в том, что они могли получать значительные прибыли до тех пор, пока Ватикан не реформировал свои финансы; но если Святейший престол не мог провести реформу своих финансов, маловероятно, чтобы изменения претерпело его отношение к евреям. Таким образом, Ротшильды встали перед выбором: бойкотировать Ватикан – и тем самым лишиться монополии над внешними долгами папы – или признать свое поражение в еврейском вопросе. Они выбрали последнее.
Кроме России, с которой Ротшильды избегали иметь дело по очевидным причинам, имелось еще два исключения из этого правила финансового доминирования. Первым исключением стала Испания, которая в 1856 г. разместила заем с помощью Миреса. Правда, едва ли сами Ротшильды горели желанием вернуться на рынок испанских облигаций, с которого они давно ушли, предпочитая предоставлять ссуды в обмен на ртуть. Вторым, и куда более важным – хотя и неполным, – исключением из правила стало королевство Пьемонт-Сардиния.
В 1849 г. Джеймсу удалось добиться главенствующего положения при размещении значительного пьемонтского займа. При этом он использовал методы, которые вызвали отвращение честолюбивого молодого финансиста и политика Кавура. После двух неудачных попыток вытеснить из Италии австрийцев государственный долг Пьемонта утроился, и королевство стало естественной мишенью для финансового проникновения туда Ротшильдов. Кавур с бессильным возмущением наблюдал, как Джеймс вернулся в 1850 г., чтобы обсудить еще один заем с министром финансов Пьемонта Константино Нигрой. Правда, к критике «прискорбной» зависимости Нигры от Джеймса следует относиться с осторожностью: нельзя забывать, что в тот период кредитный рейтинг Пьемонта был крайне низким, и Джеймс не нарочно понижал цену на пьемонтские облигации. С другой стороны, не приходится сомневаться в том, что Джеймс смотрел на Пьемонт во многом как фермер смотрит на недокормленную корову, которую следует сначала накормить, а потом уже доить. Заем 1850 г., как он радостно сообщал племянникам, стал «самой прекрасной проведенной мною операцией». Если не считать его комиссии в 2,5 %, заем стал по сути инвестицией в будущее: из новой эмиссии пятипроцентных рентных бумаг на общую сумму в 120 млн лир Джеймс взял 20 млн по 85 «а форфэ» (то есть выкупил тотчас же), согласившись продать еще 60 млн в Париже от имени правительства, а остальное оставить в руках Нигры. На самом деле он быстро передал больше половины первых 20 млн облигаций местным банкам в Турине, а остальные решил придержать и подождать оздоровления пьемонтской экономики, в чем он не сомневался.
Вскоре настал час Кавура. В октябре 1850 г. он стал министром сельского хозяйства, торговли и морских перевозок. Через два месяца Кавур предпринял первую робкую попытку бросить вызов крепнущей монополии Ротшильда, когда Джеймс узнал об очередной готовящейся эмиссии рентных бумаг (они должны были пойти Туринскому центральному банку в возмещение репарационных выплат Австрии). Кавур принялся подыскивать покупателей для новой серии во Франкфурте и Вене, призывая своего друга Деларю обратиться к Гольдшмидту и Сине. «Меня очень порадует, – заявлял Кавур, – если удастся провести еврея, который держит нас за горло». В апреле 1851 г., когда Кавура назначили министром финансов, появилась возможность окончательного разрыва. Финансовое положение обескураживало: в дополнение к общему долгу Джеймсу в 25 млн лир за разные краткосрочные кредиты, которыми он «подкармливал» Нигру, Кавур столкнулся с дефицитом бюджета примерно в 20 млн лир и другими долгами, которые в сумме достигали почти 68 миллионов. Поэтому Кавуру пришлось действовать быстро, чтобы разорвать хватку Ротшильда. Собрав 18 млн лир на туринском денежном рынке, чтобы пережить трудные времена, Кавур приказал своему послу в Лондоне поискать другой банк, готовый финансировать новый, значительный пьемонтский долг. «Мы должны во что бы то ни стало выпутаться из мучительного положения, в которое мы попали в связи с Домом Ротшильдов, – настаивал он. – Заем, сделанный в Англии, – единственное средство, с помощью которого мы можем вернуть свою независимость… Если нам в самом ближайшем будущем не удастся договориться о займе с Лондоном, мы вынуждены будем вернуться в ловушку Ротшильдов». В помощь послу Кавур отправил старого соперника графа Ревеля. Ревель столкнулся с нерешительностью Бэринга, зато более новый банк Хамбро выразил желание провести операцию, выпустив на 3,6 млн ф. ст. пьемонтских облигаций по 85.
Естественно, как только Джеймс узнал, что происходит, он сделал все, что в его силах, чтобы воспрепятствовать новому займу. Кавур считал, что именно Джеймс стоял за негативным отчетом о пьемонтских финансах в «Таймс»; несомненно, он принялся активно продавать пьемонтские облигации. Более того, именно тогда получил хождение довольно грубый каламбур, оказавший, впрочем, сильное воздействие на современников и ставший «фирменным знаком» Джеймса времен Второй империи: «L’emprunt est ouvert, mais non couvert» (букв. «Кредит открыт, но не покрыт»). Джеймс почти победил: облигации в Париже шли со скидкой, и Кавуру пришлось пережить немало тревожных часов. И все же Джеймс не мог до бесконечности «идти против течения», тем более что он сам отвечал за обеспечение рынка для пьемонтских облигаций. «Мы вольны поступать, как нам хочется, – писал он племянникам, – но мы не можем помешать пьемонтским облигациям расти, ведь именно мы выпустили их по 85». Кроме того, он понимал, как неразумно и дальше продавать, когда «весь мир» настроился на повышение. К концу 1851 г. у него по-прежнему оставалось пьемонтских облигаций на сумму около миллиона франков; Кавур ошибался, заявляя, что Джеймс «продал свою долю».
Однако «полный и немедленный разрыв с Ротшильдом» не входил в намерения Кавура. Он просто хотел «показать ему, что мы можем обойтись без него». Джеймс со своей стороны не мог не восхищаться Кавуром; как он выразился в одном из редких для себя комплиментов в адрес политика, у Кавура есть «характер». Кавур еще раз продемонстрировал свою силу в 1852 г., когда Альфонса послали в Турин, чтобы забрать у Нигры остаток рентных бумаг 1850 г. (примерно на 40 млн лир) по 92. Как только пьемонтский парламент понял намек, что деньги Кавуру не нужны и он отказывается от предложения, Альфонса удалось вежливо спровадить. И все же Кавур понимал, что в ближайшем будущем ему придется снова обратиться к Ротшильдам; на самом деле он просто добивался лучших условий на переговорах. Таким образом, в январе 1853 г., когда в Турин приехал Джеймс и повторил свое прошлогоднее предложение, Кавуру, ставшему к тому времени премьер-министром, удалось поднять цену с первоначальных 88 за 40 млн до 94,5. Позже, когда Кавур задумал сделать еще один заем, он одновременно обратился к Хамбро, Фульду в Париже и к Джеймсу, который снова послал Альфонса в Турин. Для Кавура такая конкуренция оказалась бесценной: из-за эскалации Крымского кризиса цены на все облигации, в том числе и пьемонтские, резко пошли вниз. Хамбро могли предложить за новые трехпроцентные облигации не больше 65, Фульд предлагал чуть больше, а Альфонс, стремившийся вернуть любимого клиента отца, предложил 70 и комиссию в 2 %. По признанию Кавура, «соперничество Фульда стоило нескольких миллионов», и Джеймс впоследствии ворчал о понесенных им «серьезных убытках». В то же время Джеймс нужен был Кавуру, чтобы выплатить проценты по займу Хамбро на раннем этапе Крымского кризиса, пока его не выручила субсидия правительства Великобритании, выплаченная после того, как Пьемонт вступил в войну против России.
«К чести Ротшильда, – заметил Кавур в январе 1855 г., по своему обыкновению о многом умалчивая, – нужно сказать, что он никогда не просит денег. Это его лучшая сторона». Кавур продемонстрировал, что государство, которое в 1850-е гг. обращалось на конкурирующие финансовые рынки, скорее способно было увидеть Ротшильда «с лучшей стороны». То, что Турин снова ценит Джеймса, открылось, когда, к неудовольствию Перейров, он оказался главным иностранным акционером в новом Пьемонтском инвестиционном банке. «Перейра просто в ярости, – писал Кавур в феврале 1856 г., – в то время как Ротшильд как будто доволен. Он говорит, что хочет сделать итальянский кредит, «потому что, видите ли, вы должны создать Италию. Поспешите, потому что вы должны действовать немедленно, как только заключат мир [между Россией и западными державами]». Новый банк, как согласились они с Кавуром, должен стать «итальянским, а не пьемонтским предприятием». С поразительной прозорливостью Джеймс заранее готовился финансировать следующую европейскую войну – войну, которую он предвидел между Австрией и Пьемонтом. Во второй раз он намекнул Кавуру, что поддержит его в таком конфликте.
Контратака
Ротшильды и прежде сталкивались с конкуренцией в периоды экономического подъема; однако они имели обыкновение вытеснять конкурентов в периоды спада. Исключением стали 1850-е гг. В определенный момент на международных рынках капитала стало невозможно удовлетворять спрос со стороны новых банков и железнодорожных компаний в сочетании с займами государств – участников Крымской войны; кроме того, такой высокий спрос отрицательно сказывался на устойчивости мировых валют. Замедление стало заметно еще до окончания войны; крах наступил в августе 1857 г., когда приостановил платежи крупный американский банк «Огайо лайф иншуранс энд траст компани». После него началась цепная реакция;
другие американские банки банкротились один за другим. Кризис быстро перекинулся на другую сторону Атлантики, в Глазго и Ливерпуль, где обанкротились по меньшей мере четыре банка, а также в Гамбург; возможно, такая же участь постигла бы и англо-американский банк «Пибоди и Ко» в Лондоне, если бы не заем на 800 тысяч ф. ст., предоставленный Английским Банком. Насколько можно судить, тот кризис не особенно сильно затронул дома Ротшильдов. И хотя прибыль Лондонского дома в 1857 г. значительно сократилась (до каких-то 8 тысяч ф. ст.), банк получил прибыль; Неаполитанский дом находился в лучшем положении, хотя и у него 1858 г. выдался плохим.
В то тяжелое время главной причиной контратаки Ротшильдов против Перейров стала французская денежная политика, что редко принимают во внимание. Важным поворотным пунктом в их соперничестве стали выборы Альфонса де Ротшильда в регентский совет (совет директоров) Банка Франции. Если смотреть на дело с позиции влияния Ротшильдов как акционеров Банка, казалось вполне естественным, что член семьи в конце концов стал регентом. В 1852 г. Парижский дом держал свыше 1000 акций Банка Франции; по данным Плесси, это количество росло; оно достигало пиков 1499 в 1857 г. и 1616 в 1864 г. Более того, отдельные члены семьи держали до 200 акций Банка Франции в своих личных портфелях. Даже если сделать скидку на высокую концентрацию владения акциями, можно предположить, что Ротшильды были крупнейшими акционерами Банка Франции.
Тем не менее регентство Альфонса по ряду причин было противоречивым. Во-первых, несмотря на большой пай, до 1855 г. Ротшильдов не допускали на Генеральную ассамблею Банка (теоретически потому, что Джеймс официально оставался иностранцем). Во-вторых, хотя до него в совет директоров вошел выкрест д’Эйхталь, Альфонс стал первым регентом-иудеем. В-третьих, что самое главное, его назначение совпало с потенциально важными дебатами о будущем самого Банка. Видимо, этим объясняется, почему собрание 22 января 1855 г., на котором обсуждали возможность ввести Альфонса в регентский совет, стало самым посещаемым за тот период: в число 138 членов совета с правом голоса входили Мирес и братья Перейра. В виде исключения выборы прошли в два тура, прежде чем Альфонс набрал бесспорное большинство, опередив двух других кандидатов. И хотя члены регентского совета Банка Франции не принадлежали к высшей банковской касте, избрание Альфонса стало важным водоразделом. Наконец-то Ротшильды сравнялись с такими семьями, как Малле, Давийеры и Хоттингеры. Что еще важнее, после избрания Альфонса у Ротшильдов в важный период времени появился свой представитель в Банке Франции. И пусть в 1860-е гг. Альфонс принимал в работе Банка лишь формальное участие, невозможно отрицать влияния Ротшильдов на французскую денежную политику в 1850-е гг. Оно сыграло решающую роль в конфликте Ротшильдов с Перейрами.
Вопрос, по сути, заключался в том, способен ли Банк Франции стать больше похожим на Английский Банк в смысле его влияния на французский денежный рынок. Банк значительно укрепил свое положение во время кризиса 1848 г., избавившись от региональных эмиссионных банков; тем не менее он оставался сравнительно небольшим учреждением – в 1852 г. его капитал примерно в 70 млн франков был гораздо меньше, чем у банка «Братья де Ротшильд». И претензии «Креди мобилье» тоже представляли серьезную угрозу. Банковский и железнодорожный бум 1855 г. в сочетании с расходами на Крымскую войну и неурожаем легли на Банк Франции тяжелым бременем. В августе 1855 г., чтобы пополнить истощившиеся запасы, управляющий был вынужден тайно купить на 30 млн франков золота и на 25 млн франков серебра в банке «Братья де Ротшильд». Год спустя положение настолько ухудшилось, что управляющему пришлось просить разрешения приостановить конвертируемость валюты. И хотя многие члены регентского совета одобрили такой шаг, Альфонс не принадлежал к их числу. При поддержке министра финансов Маня Альфонс и его отец убедительно высказывались за то, чтобы увеличить учетную ставку и произвести более крупные закупки золота и серебра – в том числе еще на 83 млн франков у самих Ротшильдов, – чтобы сохранить денежные выплаты. В 1855–1857 гг. Парижский дом предоставил Банку Франции золота на 751 млн франков. Золото закупалось через Нью-Корт по цене выше номинала примерно на 11 %.
Таким образом, дебаты о пересмотре устава Банка происходили в то время, когда управляющий, если желал пополнить запасы, все больше зависел от Ротшильдов. Хотя Альфонс в первую половину года не появлялся в Банке, вероятно, в этих дебатах какую-то роль сыграл его отец. Джеймс выступал против предложенных Перейрами планов радикальной реструктуризации Банка, в результате которой он должен был стать удобнее для новых инвестиционных банков с их большими портфелями. В итоге консерваторы победили: в обмен на принятие рентных бумаг на 100 млн франков от правительства Банку Франции позволялось удвоить свой капитал; кроме того, он получал возможность поднять учетную ставку выше 6 %, когда необходима была более жесткая денежная политика. Иными словами, первое место отводилось не ликвидности внутренних финансовых рынков, а поддержанию стабильного валютного курса, что оказалось настоящим сдерживающим фактором для «Креди мобилье».
Во время этого организационного сражения (1856) Джеймс решил бросить вызов Перейрам на их поле и учредил «Реюньон финансьер» («Финансовый союз», Réunion Financière), по сути, свободную конфедерацию частных банков и союзных железнодорожных финансовых компаний, например компаний Бартолони, Пилле-Виль, Блаунт и Талабо. На самом деле замысел постепенно превратить «Реюньон» в новый акционерный банк, похожий на «Креди мобилье»[45], пресек Мань, который в начале 1856 г. наложил временный запрет на образование новых компаний. Так он надеялся замедлить темпы экономического роста и высвободить капитал для насущных государственных нужд. Миресу, на чьи планы также был наложен запрет, такой результат показался победой братьев Перейра; невозможно отрицать, что «Реюньон» контролировал меньшее количество железнодорожного капитала, чем Перейры и их союзники (49 против 94 млн франков). Но сигнал был получен: отныне Ротшильды, по крайней мере французские Ротшильды, были готовы думать об инвестиционных банковских операциях в стиле Перейров.
Более того, скоро стало очевидно, что ограничения, наложенные на внутренний рынок капитала, в сочетании с ограничительной дисконтной политикой Банка Франции гораздо больше сдерживали Перейров, чем Ротшильдов. Ничто не демонстрирует это нагляднее, чем неспособность Перейров предотвратить слияние линии Гран-Сентрал с управляемой Ротшильдами линией Париж – Орлеан в июне 1857 г. После такой неудачи Перейры принялись повсюду кричать о заговоре против них и их начинаний. «Чтобы лишить нас сил, – жаловались они Наполеону III, – они говорят, что мы всесильны». На самом деле по мере того, как углублялся кризис 1857 г., больше страдали именно Перейры. Из всех железнодорожных линий Северная оказалась самой гибкой и быстрее приспособилась к новым условиям; ссуды, выделенные Банком Франции другим железнодорожным компаниям, а также Франквильские соглашения (по которым правительство гарантировало дивиденды и субсидировало строительство некоммерческих веток) стали ответами на недостатки «нового» банка, а не «старого».
Вот почему после 1856–1857 гг. Перейры так старались занять второе место в великой общеевропейской гонке за железнодорожные концессии. В наше время специалисты часто недооценивают то, что железнодорожный бизнес в тот период стал по-настоящему мощным фактором международных отношений. То, что железные дороги поощряли национализм благодаря созданию интегрированных национальных рынков, – миф; европейские железные дороги стремительно пересекали государственные границы, превратившись в транснациональную сеть, и большая доля капитала, вложенного в железные дороги в Испании, Северной Италии, империи Габсбургов и России, была либо английской, либо французской. Одновременно с интернационализацией железных дорог военные стратеги начали осознавать, что железные дороги могут играть жизненно важную роль в перевозке не только пассажиров и грузов, но и армий. Таким образом, управление железными дорогами приобрело не только финансовое, но и политическое значение и сыграло решающую роль в событиях, приведших к объединению в Италии и Германии.
По такому же образцу – с вариациями – события развивались в Бельгии, Испании, Пьемонте, Неаполе, Австрии, Дунайских княжествах, России и даже Турции. Сначала в этих странах наблюдалась конкуренция по созданию банков типа «Креди мобилье»; затем, или одновременно, начиналась схватка за концессии примерно с одними и теми же участниками. В Бельгии старинный друг Ротшильдов король Леопольд откровенно призывал Джеймса основать банк типа «Креди мобилье», но Джеймс отказался от замысла, как только убедился, что Перейры не собираются делать этого сами; он действовал, только когда было необходимо расстроить планы конкурентов. Откровенно говоря, в Бельгии уже существовали такие финансовые учреждения, как, например, «Сосьете женераль», делавшие детище Перейров более или менее избыточным. Поэтому Джеймс мог без помех распространять влияние Северной железной дороги на важные участки бельгийской железнодорожной сети. Он приобрел контроль над линией Намюр – Льеж и образовал консорциум с «Сосьете женераль» для линии Монс – Отмон. Кроме того, в качестве директора Восточной линии он косвенно участвовал в приобретении железных дорог Люксембурга, которые представляли собой жизненно важное связующее звено между бельгийскими портами Остенде и Антверпен и Рейнской областью. В Швейцарии развернулась ожесточенная конкуренция: Перейрам удалось приобрести большой пакет Западной железной дороги, которая шла вдоль Женевского озера, но более важные Центральная и Северо-Западная линии оставались в руках швейцарцев до тех пор, пока пакет последней не купил «Реюньон финансьер» и не слил ее с другими линиями на юге, создав «Объединенную швейцарскую железнодорожную компанию». В Неаполе ненадолго появился повод для волнения, когда показалось, что король вот-вот предоставит Перейрам банковский чартер (документ на ведение банковских операций), но вскоре тревога миновала; режим Бурбонов с большим подозрением относился к экономическим новшествам и всячески сопротивлялся даже прокладке железнодорожных путей на Сицилии.
В других местах угроза, представляемая Перейрами, была серьезнее и вызвала ряд решительных ответных мер со стороны Ротшильдов. В Испании, после легализации акционерных банков в декабре 1855 г., Перейрам удалось учредить «Кредито мобилиаро эспаньол». Они были не единственным французским банком, который так поступил: Адольф Прост основал «Генеральную кредитную компанию», а Ротшильды, в свою очередь, учредили «Сосьедад эспаньола меркантиль э индустриаль». Банки были очень похожи по размерам и целям. Перейры мечтали финансировать железнодорожное сообщение своей Южной линии (вокзал в Байонне) через Пиренеи и Мадрид до Кадиса на юго-западе. Ротшильды отреагировали молниеносно: в 1855 г. в компании с вездесущим Морни Джеймс добился от маркиза Саламанки концессии на прокладку линии Мадрид – Альманса, а через два года создал железнодорожную компанию «Мадрид, Сарагоса и Аликанте», первая очередь которой (Мадрид – Аликанте) была открыта в мае 1858 г. Одновременно Морни захватил концессии на строительство линий из Мадрида в Португалию через Сьюдад-Реаль и Бадахос, а также маршруты в Малагу и Гранаду через Кордову. Таким образом, у Перейров остались лишь «голова и хвост» от их первоначального замысла: линия Байонна – Мадрид, которая в декабре 1858 г. составила компанию «Север Испании», а также линия Кордова – Севилья, которую они построили в партнерстве с Шарлем Лаффитом. Хотя это означало, что группе Ротшильдов не удалось закрепить за собой дорогу, связывавшую Испанию и Францию, необходимо учитывать медлительность, с какой действовали Перейры; возникшие в 1857 г. трудности сильно тормозили их планы за пределами Франции. Поразительно также, что Джеймс теперь сотрудничал с Морни и даже с Миресом (который добился концессии на строительство ветки Памплона – Сарагоса). Но самое удивительное, что и они сотрудничали с ним[46].
Еще более яркой стала победа, одержанная Ротшильдами в Пьемонте, хотя в некотором смысле она оказалась пирровой. В декабре 1855 г. был момент, когда казалось, что Кавур и Перейры (которых Джеймс считал «потрясающе способными») собираются заключить союз, что нанесло бы Джеймсу серьезный удар. Но, очевидно, Перейры слишком многого хотели – «монополии», как жаловался Кавур. Джеймс действовал тоньше, и именно он из всех иностранцев получил самую большую долю (33 %) в новой «Кассе дель коммерцио э делле индустрие» в Турине, основанной в феврале 1856 г. в качестве единственного привилегированного акционерного банка в Пьемонте. Выяснилось, что замысел Джеймса по созданию «итальянского банка» в Турине оказался преждевременным; трудности усугублялись тем, что финансовый кризис 1857 г. совпал со смертью директора банка Луиджи Больмиды, и к 1858 г. банк почти прекратил свое существование. Тем не менее можно понять, чего пытались достичь Больмида и Джеймс, судя по отчету одного итальянца о визите Джеймса в Турин в апреле 1857 г., вскоре после смерти Больмиды. «Он собирался продолжить замысел Больмиды, который по сути состоял в приобретении у… Кавура разрешения открыть в Пьемонте «Креди мобилье» [то есть «Касса дель коммерцио»] всех государственных железных дорог, чтобы, в свою очередь, создать Гран-Сентрал [линию] и закрепить за собой концессию на строительство железной дороги, которая связывала бы две Ривьеры». Иными словами, как и в Испании, новый банк должен был служить средством распространения железнодорожной империи Ротшильдов: очевидно, Джеймс надеялся не только приобрести контроль над железнодорожной компанией имени Виктора-Эммануила, образованной Шарлем Лаффитом и Александром Биксио в 1853 г. для связи Турина с Францией и Швейцарией, но и получить концессию на прокладку линии между Марселем, Ниццей и Генуей. Хотя ему удалось лишь последнее (в компании с французским финансистом Гюставом Делахантом), победу Джеймса в Пьемонте не следует преуменьшать. Более того, становится ясно: как и на севере Франции, и в Бельгии, Джеймс создавал сеть железных дорог, пересекавших границы в районах, которым суждено было играть стратегическую роль: Савойе и Ницце, которых домогался Наполеон III, и на границе Пьемонта и Ломбардии. Важно и то, что удобные железнодорожные маршруты с севера Италии через Альпы шли не из Турина, а из контролируемых Австрией Милана и Венеции.
Во многом этим объясняется стратегия Ротшильдов на территории Австрийской империи. В январе 1855 г. Перейрам удалось обойти Ротшильдов: они убедили австрийское правительство, находившееся в стесненном финансовом положении, продать им участок государственной сети железных дорог (линию Прага – Брюнн в Богемии и линию, которая вела на восток, от Мархфельда (Моравского поля) в Венгрию). Их действия служат примером ранней приватизации[47]. Хотя Ротшильды (в лице Соломона) по-прежнему контролировали Нордбан, начиная с 1848 г. они почти не проявляли интереса к австрийским железным дорогам, которые все больше строились и управлялись государством; но удачный ход Перейров подхлестнул Ансельма. Перейрам удалось создать очень мощный консорциум: в правлении их новой Императорско-королевской привилегированной австрийской государственной железнодорожной компании (которая короче называлась Штадтбан) входили Морни, Фульд, Людвиг Перейра и венские банки Сины и Эскелеса (которые уже контролировали линию Вена – Раб)[48]. Более того, судя по всему, Перейрам удалось заключить выгодную сделку: строительство линий, которые они приобрели всего за 77 млн гульденов, обошлось в 94 млн гульденов. Кроме того, они оказали услугу внешней политике Наполеона III. Операция как бы скрепляла франко-австрийский союз от декабря 1854 г.; Хюбнер в Париже активно поощрял ее. Ансельм называл действия конкурентов «позором» – и поспешил их повторить. Когда Перейры предложили правительству создать «Креди мобилье» в Вене, с очевидным намерением выкупить оставшиеся государственные железнодорожные линии, Ансельм и Джеймс договорились перебить цену. Учитывая, что линии, о которых шла речь, должны были связать Вену и Триест (Зюдбан) и Милан с Венецией (Ломбардская линия), их озабоченность понять легко.
Ротшильды обладали четырьмя явными преимуществами. Во-первых, союз между Австрией и Францией оказался краткосрочным. Во-вторых, с ухудшением финансового положения во Франции правительство запретило размещать на бирже иностранные ценные бумаги, что стало для Перейров смертельным ударом, – Джеймс же, напротив, мог рассчитывать на Нью-Корт и лондонский рынок. В-третьих, Ротшильдам удалось привлечь в качестве партнеров многих обладателей громких фамилий и титулов – среди них стоит упомянуть графа Хотека и князей Шварценберга, Фюрстенберга и Ауэршперга. Кроме того, они привлекли к сотрудничеству банк Леопольда Лемеля, который играл влиятельную роль в Праге. Наконец, они, вполне вероятно, следили за предложением Перейров благодаря министру торговли барону Бруку, что позволило им сделать сходное, но более привлекательное предложение, которое почти вдвое превышало предложение Перейров (100 млн гульденов против 56,6 млн Перейров) и более «проавстрийскую» ориентацию. К концу октября 1856 г. вопрос был решен. 6 ноября получило официальную лицензию Императорско-королевское австрийское кредитное торгово-промышленное общество («Кредитанштальт»); через месяц выпустили первые акции, из которых Ротшильды и их партнеры оставили у себя не менее 40 %.
С филиалами в Праге, Будапеште, Брюнне, Кронштадте и позже Триесте и Лемберге (Львове) «Кредитанштальт» быстро утвердился в качестве преобладающего финансового учреждения империи Габсбургов. Свое положение бесспорного господства «Кредитанштальт» сохранял до начала Первой мировой войны. Ничто так не способствовало восстановлению экономического влияния Ротшильдов в Центральной Европе. Однако не следует преувеличивать степень моральной победы «Кредитанштальта» по сравнению со средствами Перейров. Чтобы победить их, Джеймс, несмотря на все свои прежние выпады против самого понятия инвестиционного банка, вынужден был следовать их примеру. Как он признавался графу Орлову, новому председателю Государственного совета Российской империи: «Всякий раз, как к нам обращалось правительство, мы всячески старались указать на опасности, которые представляют такие кредитные учреждения, но после того, как наши взгляды не возобладали… у нас оставался единственный выход: самим принять участие в таких предприятиях… В конце концов, для тех, кто ими занимается, они превосходны… Мы не могли оставаться в стороне…»
Почти во всех отношениях «Кредитанштальт» был сделан по образцу «Креди мобилье»; более того, по уставу «Кредитанштальт» приобретал даже больше самостоятельности в возможности вкладывать или ссужать деньги против всех мыслимых видов активов – акций промышленных предприятий, государственных облигаций, земли и даже товаров. Кроме того, по уставу разрешалось собирать деньги всеми мыслимыми способами: эмитировать акции и облигации, принимать депозиты. Ключом к возрождению Ротшильдов в Вене стало, таким образом, неприкрытое подражание методам их главных конкурентов.
В краткосрочной перспективе «Кредитанштальт» позволил Ротшильдам занять главенствующее положение, которого они добивались, в развивающейся центральноевропейской сети железных дорог. В 1856 г. Перейры снова потерпели поражение в состязании за жизненно важные линии в Ломбардии и Центральной Италии. Роковую для них роль сыграл переход на сторону Ротшильдов их бывшего союзника Гальеры. Начал сказываться доступ Ротшильдов на лондонский рынок капитала: когда учредили новую «Императорскую Ломбардо-Венецианскую и центральноитальянскую железнодорожную компанию», акции на 1,2 млн ф. ст. из общего капитала на 6 млн ф. ст. взяла английская группа, возглавляемая Лондонским домом, которая также выпустила облигации для этой компании на сумму в 3,1 млн ф. ст. Парижский дом предоставил меньше половины требуемых средств, а остальное предоставил «Кредитанштальт». Таким образом, Ротшильды и их партнеры получили контроль над сетью итальянских железных дорог протяженностью в 600 с лишним миль, причем 260 миль уже были введены в эксплуатацию.
