Наталья Тюнина
Эуштинская осень
Милахи поставили лапы ему на плечи и колени, чуть не уронив. Гончаров с сожалением встал.
– Это самоеды, – ответил Иван Дмитриевич. – Хотите с собой взять? И в дороге веселее, и прииск охранять будут. Вообще, они послушные, – неубедительно добавил Асташев.
– А откуда они у вас? – спросил Пушкин. – Почему отдаёте?
– Вы не поверите, такая забавная история! – будто бы смутился чиновник. – Подписывал я неделю тому разрешение на торговлю, но неохотно, честно скажу. Человек с севера, возит по тракту шкуры не первый год, а тут вздумалось ему в городе поторговать. Зачем? Не знаю. В общем, усомнился я вслух, а он мне щенков суёт вот этих. А они мягонькие такие, руки лижут, носами тыкаются. Не удержался я. Взял взятку вот этими мордами, – он хихикнул. – Только куда они мне? Я ж даже дома здесь пока не имею, в доходном живу. В общем, буду рад, если вы их к делу приспособите. Им по полгода, обе суки с одного помёта.
Митя просительно посмотрел на Пушкина. Тот насупился, не желая принимать навязанного решения, ковырял подошедший водой лёд носком пима. Один щенок, смешно переваливаясь с боку на бок, подошёл к нему, обнюхал и завалился прямо в лужу, примостив голову на пим и прикрыв глазки.
– Ну ты звезда, конечно. Сонного царства, – фыркнул Саша, сдаваясь. – Как назовём поросят?
– Эта пусть будет Ласка, – сказал Митя, снова опустившийся на корточки, чтобы почесать второго щенка.
– Ну а звезду тогда наречём Авророй. Я согласен, возьмём. Надеюсь, Федот Иванович не будет против. Только в дороге привязать придётся, чтоб не убежали.
– У деда в Полотняном Заводе огромная псарня, он собирает большие охоты, – рассказывал позже Дмитрий, устраивая щенков в санях среди поклажи. – А вот мать в городском доме нам собак держать не разрешала, ну только цепную в будке. Но мы и ту любили, особенно Ташка. Залезет к собаке в будку, маленькая же, и чешет ей пузо, а она только что не мурлычет по-кошачьи. Maman ругалась ужасно, мол, разбалуете сторожа, не будет лаять, но мы всё равно Динку нашу ласкали тайком.
Пушкин улыбнулся и взялся за вожжи. Он надеялся, что Гончаров справится с собаками, раз с детства к ним приучен, и они не будут отвлекать его от дороги. Александр уже вошёл во вкус долгой, монотонной езды. Когда можно было иногда передать управление или даже остановиться и записать свои мысли на бумагу – дорога становилась благом для сочинителя, давая вдохновение и освобождение ума.
На прииске собакам обрадовались. Ласка быстро стала всеобщей любимицей, она не делала различий между людьми и принимала внимание от всех с одинаковым энтузиазмом. Аврора была хулиганкой, она могла пробежать вперевалочку по лагерю, заглянуть во все постройки и за одно утро натворить больше, чем её сестра за месяц. Попов, похмыкав на разрушения, предложил Пушкину брать Аврору с собой в дорогу.
В обратный путь выехали через день. Была уже середина марта, весна стремительно вступала в свои права, и Федот Иванович боялся, что обоз не успеет вернуться до закрытия ледовых переправ.
– А нам очень нужны ещё инструменты. Возможно, в городе вам придётся задержаться на пару дней, хотя я надеюсь, что Ванька всё быстро изыщет. Исаков тут список набросал. Вроде бы должно хватить до лета.
На самом деле, прииск преобразился уже за те десять дней, что Пушкин с Гончаровым отсутствовали. Под склоном горы появилась бревенчатая хибара, крытая еловыми лапами, куда стащили все ковры и одеяла с возков, чтобы можно было ночевать с удобством. Неподалеку от неё чернела расчищенная земля кухни: обустроенное костровище и пара столов с лавками. В снегу протоптали дорожки к реке и к лесу, вдоль последней валялись сучья, оставшиеся после стройки.
Пушкин спустился к воде. Сухой Берикуль бодро журчал среди раздвинувшегося льда, подмывая снег с берегов. Сама речушка была неширокой – лошадь перейдёт и не заметит, а вода – грязновато-рыжего цвета, которого не ожидаешь от горного ручья. Александр невольно задумался, из чего варили его утренний чай – из этой золотоносной жижи или всё же из чистого топлёного снега? Саша зачерпнул воды в ладонь. Конечно, никакого золота там он не увидел – обычная прозрачная капля. Он вытер руки о доху и, вздохнув, пошёл к лагерю.
Следующий путь в город был уже по накатанной. Аврора весело скакала возле саней, белая на белом, так что только её любопытный нос чернел среди подтаявших сугробов. Гончаров смастерил ей ошейник и длинный поводок, чтобы собака не потерялась, но вскоре в них не стало нужды – Аврора быстро привязалась к новым хозяевам и особенно к Мите, и сама бы вернулась к нему откуда угодно.
В Томске Асташев, пробежав глазами список Исакова, отправил Пушкина с Гончаровым отдыхать на целую неделю, наказав сменить сани на телеги и обещав прислать более уместные в весеннюю распутицу сапоги и перчатки. Несмотря на то, что в лесу ещё всюду лежал снег, в городе на дорогах была уже грязевая каша. Сани скользили по ней со скрипом, бедные уставшие лошади еле дошли до Эуштинских Юрт. Там, к счастью, их всех ждал отдых.
Отоспавшись сутки, отмывшись в бане, в понедельник Пушкин и Гончаров поехали снова в Томск – нужно было отметиться в Управлении и получить пособие. Аврору оставили на попечение Зульфии Халиловны.
В Магистрате Митя посмотрел на календарь, лежащий на столе, и, повернувшись к Александру, спросил озадачено:
– Это что же получается, нам надо выезжать в Вербное Воскресение, тридцатого марта?
Пушкин заглянул ему через плечо.
– Да, так и есть. Или накануне.
– А Пасху праздновать будем в горах? – воскликнул скорбно Гончаров.
– Или в дороге, – подтвердил Саша. – Хотя постойте, я не уверен, что мы сможем вернуться обратно.
– Что вы имеете в виду? – побледнел Митя.
– Да не пугайтесь вы, – поморщился Пушкин. – Всё просто. Вы забыли про ледоход.
– Ах, да, – вздохнул Гончаров, – я всё не могу привыкнуть, что здесь, в Сибири, почти нет мостов. Но что же нам делать?
– Ничего, – пожал плечами Александр. Отодвинув Митю, он склонился над календарём. – Если лёд пройдёт так же быстро, как в прошлом году, то в конце апреля мы сможем быть в Томске – чтобы отметиться здесь, разумеется. Иначе наши поездки могут запретить.
– Давайте тогда зайдём к Соколовским? – попросил Дмитрий. – Раз это всё так надолго.
– Давайте, – согласился Пушкин, но в последний момент передумал и свернул на Конную площадь к Ильнури, отправив Митю на свидание одного. Саше очень не хотелось оправдываться перед Ольгой. Его уже не влекло к ней, девушка казалась слишком благовоспитанной и потому – скучноватой. Александр даже немного позавидовал Мите, у которого так неплохо всё складывалось с Лизой Соколовской.
Ильнури обрадовался приятелю. Обещал на днях забежать к Зульфие Халиловне, забрать сани и снарядить телеги для весенне-летнего сезона. Пушкин сразу отдал ему все полученные в Магистрате деньги, чтоб не быть должным. Ильнури сперва отнекивался, потом таки взял.
– Мы же всё равно на всём казённом, – пояснил Александр. – Деньги для меня сейчас лишний соблазн. Я лучше домой поеду, отдохну ещё.
Но, вернувшись, Саша не лёг спать, как намеревался, а сел за поэму, потом, когда вдохновение перебил вернувшийся Гончаров, за ответные письма в Петербург и Тригорское.
Накануне Вербного воскресенья две гружёные телеги, сцепленные вместе так, что напоминали разбитую пополам фуру, с дышловой парой соловых лошадей, выехали из Томска. Погода благоприятствовала: лёгкий мороз, неожиданно нагрянувший в конце марта, сдерживал реки, и ледовые переправы ещё не были закрыты. Во всяком случае, Яю миновали благополучно, а вот на Кие уже появились кое-где значительные промоины, пришлось петлять по реке с риском угодить колесом в воду. Под тяжёлыми подводами лёд тревожно поскрипывал, так что замирало сердце, но ангелы-хранители не дали потонуть путникам в Великий Вторник. Гончаров истово молился всю переправу, крепко прижимая к себе Аврору, а по достижении берега поклялся не брать в рот скоромного до самой Пасхи, даже если ничего другого не найдётся на постоялых дворах. Впрочем, пути оставалось всего на пару дней.
Из Тисуля выехали в четверг после обеда, за которым Дмитрий, как и обещал, ел пустую кашу. И тут с досадой обнаружили, что Тисулька почти полностью очистилась ото льда и весело бежит им навстречу.
– Вот это здорово, конечно, – Пушкин хотел выругаться, но сдержался. – Как нам дальше, вплавь?
Гончаров привстал на козлах, оценивая обстановку.
– Пожалуй, нам её не пересечь, – высказал он очевидное. – Давайте двигаться по левому берегу к истоку, там только через небольшие ручьи придётся переправляться.
Но пришлось делать немалый крюк, чтобы выполнить этот план. Тисулька безостановочно петляла, и не везде её берега были гладкими, кое-где – и чем дальше, тем больше – вдоль реки лежали огромные валуны, которые приходилось объезжать лесом, по расквашенному снегу. Лошади совсем выбились из сил. Не дойдя немного до истока, решили сделать привал – все нуждались в отдыхе и ужине. Впервые раскочегарили самовар Ильнури, сварили в нём чай и подтаявшие пельмени. Митя со вздохами съел свою порцию и, свернувшись калачиком в телеге, уснул, обняв Аврору. Вид у него был такой младенчески-трогательный, несмотря на куцую отрастающую щетину, что Пушкин пожалел его будить. Дал лошадкам ещё сена, посидел в сумраке, глядя на звёзды и полную луну, отражавшуюся бликами на снегу и воде Тисульки. В какой-то момент его разбудила собака. Она, подскочив, залаяла куда-то во тьму леса. Лошади беспокойно прядали ушами. Снова послышался вой, поднявший Аврору. Гончаров проснулся и сел, часто моргая. Александр не теряя времени полез за пазуху.
– Дьявольскими спичками пользоваться умеете? – спросил он Митю, кидая ему плоский металлический коробок. – Подожгите что-нибудь, да поскорее!
– Д-д-да, приходилось, – Дмитрий непослушными после сна пальцами открыл крышку и, вынув щипцы для раздавливания спичечной головки, покрутил их в руке. – Откуда они у вас?
– Спасибо братцу Лёвушке за столь ценный дар! – Пушкин сплюнул сквозь зубы, доставая пистолеты из шкатулки. – Поживее, будьте добры.
– Да-да, сию минуту, – пробормотал Митя, неуверенно сползая с телеги, чтобы подобрать валежник.
Александр сыпанул пороха и быстро вогнал пули в оба ствола. Положив оружие около себя, он снова поторопил Гончарова.
– Не хотелось бы стрелять. Давайте попробуем уйти.
Дмитрий, с несколькими хорошими заготовками для факелов в одной руке и спичками в другой, неловко перевалился обратно в телегу. Пушкин хлестнул лошадей. Они с готовностью потянули повозки. Вой приближался.
– Жгите ветки, только груз не подпалите, – обернувшись, скомандовал Александр.
Аврора лаяла, как сумасшедшая, и рвалась в лес. Митя пытался удержать её, зажав между коленями, и одновременно разбить пузырёк-головку спички. Наконец ему это удалось. Пламя на влажной коре разгоралось с трудом, к счастью, ночь стояла безветренная. К тому времени, как из чащи показался первый волк, у Гончарова в руках уже полыхал факел. Передав искру второй ветке, Дмитрий зашвырнул огненный снаряд в сторону стаи.
– Не спешите, дайте им подойти поближе, – посоветовал Пушкин. Он сидел вполоборота, намотав вожжи на запястье левой руки и не выпуская кнута из правой. Лошади бежали по подёрнувшемуся за ночь настом снежному покрову так быстро, как могли, подстёгиваемые страхом более, чем кнутом возницы.
– Если я буду медлить, то, боюсь, мы сами загоримся.
– Ну ладно, вам виднее. Не бойтесь, Митя, до лагеря вёрст десять, не больше.
Вскоре огневая защита у них закончилась. Волки не нападали, но держались в поле зрения.
– Вот черти, – разозлился Пушкин, – на нервы действуют. Может, нам Аврору на них спустить?
– Что вы, Александр Сергеевич, она же маленькая ещё, – дрожащим голосом сказал Гончаров, крепко обнимая незамолкающую собаку.
– Да, пожалуй, – согласился Пушкин. – Идите-ка, Митя, на козлы.
Он передал поводья Гончарову и подобрал пистолеты. Первая пуля улетела в тёмный лес, но грохот выстрела заставил волков приостановиться. Пушкин выругался и отбросил под ноги бесполезное оружие.
– Надо. Чаще. Тренироваться, – раздельно и громко сказал он, сдерживая бешенство. Закрыл глаза, постоял, приноравливаясь телом к дрожанию и раскачиванию повозки. Открыв глаза, снова увидел стаю. Зверей стало меньше, видимо, остались самые смелые. Саша вдохнул и на выдохе повёл второй пистолет сверху вниз. Увидев над дулом – совсем близко – жёлтые глаза волка, Пушкин спустил курок.
В этот же миг Гончаров закричал:
– Ущелье!
Саша обернулся. Вершины гор уже были окрашены в розовый. Дмитрий обогнул крутой склон, и повозки, громыхая колёсами по камням, въехали в долину.
Глава 11. Опасная работа
«Я дам вам парабеллум.
Мы будем отходить в горы.
Сможете нас прикрыть?»
(Из к/ф по роману И. Ильфа
и Е. Петрова «12 стульев»)
На прииске никто не спал.
– Долгонько же вы, – укорил Попов, – мы уж заждались.
– Волки воют вокруг, вы не слыхали? – спросил Исаков, тоже вышедший встречать подводу. – И стрелял будто кто-то… – с прищуром добавил он.
– Да, волков вокруг тьма! – воскликнул Митя, разводя руками.
– Да, потому мы и ехали всю ночь без остановок! – перебил его Пушкин. Пистолеты он спрятал под одежду ещё в ущелье и не хотел, чтобы кто-либо посторонний узнал о них. – Страху натерпелись!
Рабочие посмеялись над трусливыми горожанами и принялись не теряя времени разбирать груз.
– Как переправы? – спросил Попов, наблюдая за разгрузкой.
– Обратно без парома уже никак, – ответил Саша, стараясь держаться поодаль, чтобы не выдал запах пороха.
– Значит, до тепла поживёте здесь. Мы тут баню отстроили и второй барак. Можете попытать удачу в отмывании золота. Старателям я разрешаю всё, что найдут в своё нерабочее время, забирать себе. Правда, они моют по десять часов в сутки, мало кому хочется ещё лезть в холодную воду. Но Григорий, например, у нас везунчик: по дороге на родник нашёл самородок с горошину прямо под ногами, – Федот Иванович кивнул на щуплого рыжеватого парня, который тащил на себе огромный тюк к кухне. – Кстати, ближайшие три дня у всех выходные. Там Асташев нам передал гостинцев к празднику?
Пушкин развёл руками. От телег раздались радостные возгласы: спиртное, яйца и куличи нашлись в достаточном количестве.
– Тихо, тихо, – подошёл ближе Исаков. – Это всё на послезавтра, сегодня ничего не трогаем.
– Ну ладно, отдыхайте пока, – отослал ямщиков Попов, и сам стал отдавать распоряжения по разгрузке.
– Вы слышали, Митя, золото валяется прямо под ногами! – Пушкин пересказал разговор по дороге к баракам. – Мы не зря сюда приехали!
Но Гончаров, ещё не отошедший от переживаний ночи, не разделял его энтузиазма.
– Не нравится мне Исаков, – поделился он. – Хуже волка на нас смотрит. Жди от него гадости.
– Да нет, – усомнился Саша, – мне показалось, он человек прямой, за спиной козни строить не будет, а лицом к лицу как-нибудь разберёмся, не переживайте.
Ямщиков поселили «с начальством», то есть, с Исаковым и Поповым, в новом бараке. Неподалёку на склоне, видно, собирались строить и третий, там лежали брёвна и инструменты – после ледохода ждали ещё одну партию старателей. Хотя разработка только началась, но золотой песок в реке уже попадался, и немало. В первый же день Дмитрий нашёл пару крупинок в шерсти Авроры, залезшей в самую глинистую жижу.
– Вода ледянющая! – стуча зубами, проговорил Гончаров. Он отмывал собаку на быстрине, стоя в воде почти по колено, благо, сапоги Асташев выдал высокие и из хорошей кожи. – Я лучше буду бедным, но в тепле. И вам лезть не советую.
Покрасневшей негнущейся рукой Митя выгнал Аврору из реки и поскорее вылез сам, уже грея ладони за пазухой.
– Пока не буду, – задумчиво проговорил Пушкин и едва увернулся от брызг, разметаемых собачьей шерстью. – Не полезу сейчас, – со смехом повторил он, отирая лицо, – но, может, летом вода немного прогреется?
– Речка горная, – буркнул Гончаров, но крупинки золота тщательно завернул в чистый носовой платок и спрятал.
Утром Светлого Воскресения пошёл дождь – первый этой весной. Все обитатели прииска собрались в рабочем бараке, накрыв трапезу прямо на сдвинутых нарах. Исаков на правах управляющего сказал торжественную речь и прочёл вслух отрывок из Четьи-Минеи. Попов слушал вполуха, раскручивая на столе то в одну, то в другую сторону крашеное луковой шелухой яйцо. Пушкин следил за вращением, потеряв нить проповеди где-то на середине. Голос Исакова, слишком высокий, чтобы быть приятным, мешал сосредоточиться. Заметив паузу в речи, Александр поднял голову. Унтерштейгер смотрел на него с осуждением. Пушкин встретил взгляд ярких голубых глаз равнодушно, демонстративно зевнул и протянул руку к тарелке с яйцами, чтобы христосоваться с Федотом Ивановичем.
Попову пришлось дать старателям ещё один выходной на следующий день, потому что спиртного Асташев передал слишком много, и рабочие, не зная меры, как котята, вылакали его целиком. Трезвыми остались только Гончаров, Пушкин и Исаков. Федот Иванович тоже лишь пригубил, поэтому вскоре они ушли в свой барак, позволив оставшимся праздновать во всю мочь. Но уже со вторника работа на прииске снова закипела.
Делать было решительно нечего, по каким-то своим соображениям Попов не давал никаких поручений ямщикам. Но просто так смотреть, как люди моют песок и находят золото, Пушкин не мог. Сначала он наблюдал за процессом издали, с большого камня. Даже зарисовал себе в тетрадь, как рабочие сперва кайлом и кирками раскалывали края глинистого берега и рыхлили речное дно, затем поднявшуюся муть пропускали через лотки, стоя по колено в воде. Найденные крупинки собирали в общий ковш, который в конце дня сдавали Исакову. Их было пока немного, но тем не менее. Попов часто мыл вместе со всеми, конечно, не всё время, но на пару часов присоединялся к работе. Сашиного терпения хватило на несколько дней. Потом, в один тёплый солнечный вечер, он попросил у Федота лоток, когда тот выходил из реки. Попов протянул его, усмехаясь:
– Попробуй.
Вода была ужасно холодной, это чувствовалось даже через сапоги и вязанные носки от Зульфии аби. Руки замёрзли ещё быстрее, спина скоро стала болеть от положения в наклон, но несколько крупинок Александр нашёл. Наполненный радостью добычи, он вылез на берег. В голове крупинки складывались в самородки пропорционально времени, проведённому на месторождении. Но на следующий день погода испортилась, а в метель даже золото не смогло выгнать Пушкина из барака, и он весь день провёл с пером в руках. Гончаров спал в обнимку с обеими собаками. Казалось, он готов так спать неделями. Но, как только небо прояснилось, снова для них нашлась работа: Попов отправил повозку в Тисуль за продуктами. Крупы и овощей завезли с лихвой, но яйца, молоко и хлеб уже закончились. Благо, до Тисуля всего полдня пути, и можно обернуться до темноты. Дмитрий очень боялся выезжать из долины, но всё прошло благополучно – с наступлением тепла волки даже выть по ночам перестали или просто ушли глубже в лес.
Между тем, апрель заканчивался. Снега даже в лесу стало значительно меньше, на проталинах росли первоцветы. Пора было выдвигаться в Томск. Попов сперва хотел тоже ехать, но в последний момент побоялся оставить прииск без присмотра. Сказал: «Сами справитесь».
Паромы по Кие и Яе уже ходили, правда, пришлось отстоять большие очереди на переправу, да и на постоялых дворах всевозможные путники, почти месяц ожидавшие окончания ледохода, устроили настоящую свалку.
В городе, не заезжая в Юрты, сразу отметились в Магистрате – Пушкин и Гончаров и так просрочили три дня из-за задержек в пути, и только заступничество Асташева выручило их. Времени на отдых в этот раз у них почти не было – десяток новых рабочих для прииска уже ждали сопровождающих. Это сильно расстроило Митю, но не Александра.
К Соколовским Гончарову удалось попасть только в мае.
– Ольга сердится на вас, – сказал Дмитрий Пушкину, едва переступив порог по возвращении. – Зачем вы так с ней?
Саша досадливо дёрнул плечом. Он сидел на нарах, низко склонившись над столом, и писал подробное письмо в Тригорское, для няни.
– Владимир уехал, насовсем, и остальные тоже собираются, – продолжал говорить Дмитрий. В его голосе слышалась дрожь плохо сдерживаемой истерики, и Пушкин поднял голову.
– Куда?
– Володя в Красноярск, к дяде. Тот его пристроил экзекутором в суд, представляете?
– А остальные?
– Остальных Игнатий Иванович увезёт в Иркутск к тёще, – со вздохом сказал Гончаров.
– Но ещё не уехали? – уточнил Александр.
– Ещё здесь, – подтвердил Митя уныло.
– Так не вешайте нос, ловите момент! – Пушкин встал и, подойдя к приятелю, положил ему руку на плечо. – Нам обратно на прииск ещё через четыре дня только, после Троицы. Чтоб я тут, в Юртах, вас вообще не видел! И даже ночью! Впрочем, сегодня оставайтесь, – глядя на опешившего Дмитрия, улыбнулся во весь рот Александр. – Нужно же как-то предупредить девушку.
– Подождите, – Гончаров сбросил Сашину руку с плеча. – Вы сейчас что мне предложили?
Пушкин продолжал улыбаться.
– Вы… Вы бесчестный человек, Александр Сергеевич! – Митя задыхался от волнения. – Как вы могли?!
Саша закатил глаза.
– Ну и страдайте, благородный юноша. Помогать я вам не стану, – он снова сел за стол и углубился в письмо.
Соколовские уехали в июне. Гончаров, вернувшись в город в конце месяца, как положено, обнаружил послание, которое передала ему, улыбаясь, Зульфия Халиловна.
– Девушка тут была, красивая. В сопровождении какого-то статского чина. Передала вам вот это, – она протянула запечатанное письмо.
Митя повертел его в руках и, не сказав ни слова, оттолкнул с прохода Пушкина и вбежал в дом.
Саша зашёл немного позже. Поговорил с аби, напоил лошадей, покормил собаку. Войдя, он обнаружил Дмитрия в слезах. Юноша рыдал, уткнувшись в колени, в руке его был лист исписанной бумаги.
Александр присел около него на корточки и тронул за рукав.
– Все живы? – осторожно спросил он.
Гончаров судорожно кивнул.
– Уехали?
Тот же кивок, рыдания стали громче.
Пушкин встал и налил воды. Сунул кружку Мите в свободную руку и зажал пальцы. Тот непонимающе поднял красное, опухшее лицо.
– Выпейте, – указал Саша на сосуд. – И расскажите толком.
– Что тут рассказывать, – буркнул Гончаров, сделав пару глотков и наконец перестав трястись. – Приезжал какой-то хлыщ, по тому же делу, в Нарым, останавливался у них. Соколовский имел разговор с губернатором, после чего собрал всех своих, кроме Веры, и увёз в Иркутск, вернее, – Дмитрий взглянул на бумагу, – в село Тельма Иркутской губернии. Лиза адрес оставила. Возвращаться не намерены, – он снова всхлипнул.
Пушкин опустился рядом на нары и обнял приятеля.
– Ну, не раскисайте, Митя, что вы, как маленький. Всё только начинается, вот намоем сейчас золотишка, разбогатеем – а там и личная жизнь наладится. Амур любит тех, у кого карманы набиты солнечным металлом.
– Дом куплю в городе, – успокаиваясь, сказал Гончаров хмуро. – И заберу её к себе. Отдадут, как думаете? – он жалобно посмотрел на Александра.
– Конечно! – как можно увереннее ответил Пушкин.
Лето на Сухом Берикуле выдалось очень жарким. Горы, окружающие долину, преграждали путь всем ветрам, поэтому духота в посёлке была нестерпимая. Так что постоять несколько часов в холодной воде иногда даже казалось удовольствием. Гончаров, вопреки своим первоначальным заверениям, торчал в реке целыми днями, просеивая песок в поисках блестящих крупинок. На его лице застыло выражение мрачного остервенения. Попов, проходя мимо, только посмеивался.
– Наш друг решил разбогатеть? – спросил он как-то Пушкина, растянувшегося под сосной с тетрадью на коленях.
– Да, – не стал скрывать Александр. – Дмитрий мечтает жениться. Для этого ему нужны деньги и положение в обществе.
Федот понимающе поджал губы и закивал.
– Похвальное рвение, желаю удачи. Он – мальчик упорный.
Из-за постоянной работы в горной реке Митя застудил горло, на неделю совсем потерял голос, а потом звук вернулся, но хриплым и с сильно понизившимся тембром. Но это не остановило Гончарова в его рвении.
В конце июля Федот Иванович попросил дождаться в Томске его дядю, приславшего в прошлый раз письмо с радостным известием, что высочайшее позволение на золотодобычу получено. Так что пришлось задержаться в городе на две недели, ожидая Андрея Яковлевича, который хотел лично посетить прииск. Дмитрий изнывал от скуки, не выходил из дома, тем более что каждый день громыхали грозы, которые к вечеру проливались ливнями. Зульфия аби ахала над Гончаровым, отпаивала его согревающими горло чаями и кормила, как на убой. Саша, напротив, приходил только ночевать, проводя все дни в компании Сулеймановых. Танзиля по-прежнему к нему благоволила, ничего не требуя и не раскрывая тайны их встреч ни брату, ни родителям. Александр старался не загадывать на будущее, хотя мечтал иногда приехать в Москву, как его Татьяна Ларина, попасть в светское общество на ярмарку невест и устроить своё будущее в соответствии с положением свободного дворянина.
В начале августа Асташев впервые пригласил Пушкина с Гончаровым на чай – знакомиться с Поповым-старшим. В доходном доме у Ивана Дмитриевича было три комнаты – просторная столовая, маленький уютный кабинет и, вероятно, спальня. Обслугой он пользовался казённой. Во всяком случае, девушку-горничную по имени Асташев не знал, называя каждый раз по-разному.
– Душечка, налейте кипяточку гостям.
– Любезная, принесите с кухни каких-нибудь сладких пирожков.
– Благодарю, прелестница, вы свободны.
Андрей Яковлевич, несмотря на преклонный возраст, оказался таким же поджарым и бойким, как и племянник. Абсолютно седые, его волосы были уложены в небрежный хвост, серый сюртук – хоть и явно недешёвый – не имел должного лоска.
– Простите великодушно, из дороги в дорогу, – прокомментировал он свой внешний вид. – Надеюсь скорее уладить дела и вернуться в Петербург. Представляете, три десятка приисков нужно оформить, а Федот на одном месте осел, всё ему хочется своими руками попробовать работу. В самом расцвете сил ещё, деятелен. А вы, молодые люди, тоже искатели приключений?
Пушкин недоумевал, почему Асташев устроил этот приём. Представив их купцу по всей форме, Иван даже не упомянул, что в деле они лишь на правах возниц. Видимо, поэтому свой вопрос Попов-старший адресовал всем троим. Дмитрий тоже выжидал, медля с ответом.
– Я вообще лицо постороннее, – развёл руками Асташев, улыбаясь одними губами. – Посредник. Мне, на государственной службе, не положено заниматься вопросами золотого промысла.
Андрей Яковлевич понимающе усмехнулся и перевёл взгляд на Пушкина.
– Мы с Дмитрием, собственно, просто хотели заработать денег, поэтому Федот Иванович предложил нам быть у него ямщиками, – честно ответил Саша.
– Друзья моего драгоценного племянника – мои друзья, – патетически воскликнул Попов-старший, без стеснения разглядывая Александра. – Он, между прочим, именно так вас мне рекомендовал. А друзья здесь нам нужны. Возраст мне уже не позволяет проводить всё время в путешествиях, я бы хотел, чтобы вместо меня разъезжал Федот. А на своём месте оставил верных людей. Но у него, – старик досадливо поморщился, – то государевы слуги, то, напротив, ссыльные.
Митя громко вздохнул.
– Знаете ли, мы как раз они, – запинаясь, как всегда при волнении, сказал он. – Хотя лично мне очень любопытно это всё, я аж пожалел, что учился в Московском Университете гуманитарным наукам, а не финансовым или даже горному делу.
– Финансовая премудрость – дело нехитрое, если знать, с какого конца подойти, – Попов перегнулся через стол и фамильярно потрепал Гончарова по плечу. – Ваш интерес очень похвален, юноша, а учиться никогда не поздно. Но, конечно, с законом надо быть осмотрительнее, а не как наш неосторожный друг, – он кивнул на Асташева.
– А что, собственно, случилось? – небрежно спросил Пушкин, навострив любопытные уши.
– Кое-кто накупил добра на ярмарке на казённые деньги – где-то прибавил цену, где-то убавил товара. Суд, к счастью, не стал разбираться дотошно, просто пожурил. Суд всегда на стороне власть имущих, так что вам, Ваня, повезло, что вы при должности. А вот молодым следует с оглядкой заниматься финансами. Если не иметь связей, можно уехать ещё дальше на восток. Держитесь около нас, юные друзья, вам это будет только на пользу.
Пушкин проглотил приуменьшение своего возраста – давно его не называли юным, но семидесятилетнему старику позволительно. Он уловил основное – приглашение к сотрудничеству. Гончаров тоже радостно порозовел. Поездка с Андреем Яковлевичем обещала быть приятной. Ехали не спеша, в Тисуле переночевали – Попов-старший решал какие-то свои вопросы – так что на прииск прибыли поздним утром.
Племянник встретил дядю со всей сердечностью, Саша даже позавидовал теплоте их семейных уз. Поповы сперва обошли всю долину – оживлённо беседуя и жестикулируя, так что это не выглядело инспекцией, скорее, совместным времяпровождением, хотя Саша был уверен, что Андрей Яковлевич всё подмечает. Затем они немного постояли на берегу реки, глядя на работу старателей. И наконец удалились в барак для приватной беседы, которая к вечеру переместилась на кухню и постепенно перетекла в общий ужин и веселье.
Наутро, одиннадцатого августа, оба Попова отбыли в Тисуль, в волостное управление, подавать официальную заявку на отвод площадей для добычи россыпного золота на притоках Кии. Править лошадьми взяли одного Гончарова. Пушкин в душе возмутился, а потом махнул рукой и сел читать новый роман, одолженный у Асташева. Солнце припекало макушку, поджаривая комаров, в изобилии водившихся в этих местах – впрочем, не больше, чем на пастбищах у Эуштинских Юрт. Краем сознания Александр слышал журчание Сухого Берикуля и редкие возгласы рабочих. Внезапно идиллию разрушил пронзительный окрик Исакова, затем последовал взвизг и лай обеих собак. Саша вскочил, бросив книжку. Аврора и Ласка, пятясь от реки, гавкали на унтерштейгера, который стоял на берегу с хворостиной в руках. Несколько старателей вылавливали упавшие в воду кирки и лопаты. Пушкин быстрым шагом подошёл к Исакову. Проходя мимо возбуждённых собак, он успокаивающе потрепал обеих по мокрой шерсти.
– Ваше благородие, что здесь происходит?!
Исаков раздражённо отбросил палку, и она сразу поплыла по течению.
– Это я должен у вас спросить, – возмущённо закричал инженер, – почему вы не следите за своими животными! Они уже перевернули мне весь прииск!
– Почему я должен следить за ними? – искренне удивился Пушкин.
– Потому что это вы их сюда привезли на мою голову!
