Наталья Тюнина
Эуштинская осень
– Что? – подскочил Гончаров, чуть не уронив стул.
Пушкин, Раевский и девушки, расположившиеся за ломберным столом, воззрились на Митю удивлённо.
– Как вы можете… С чего вы взяли?.. – шёпотом прокричал возмущённый Дмитрий.
– Простите великодушно, никак не хотел вас задеть, – Асташев успокаивающе коснулся его руки. – Садитесь, садитесь.
Но Гончаров, покраснев, отошёл к окну. Предложение Ивана Дмитриевича было заманчивым, но пугающим. Он не готов был прямо сейчас дать ответ. К тому же следовало посоветоваться с Александром Сергеевичем.
Тем временем, Асташев присоединился к компании за ломберным столиком.
– О чём вы так жарко беседовали? – громко и без церемоний спросил Раевский.
– О будущем, светлом и прекрасном! – воздел руки к небу Иван Дмитриевич.
– А поточнее? – Ольга строго постучала карандашом по сукну, будто учитель в лицее.
– Владимир Федосеевич, – проигнорировав вопрос девушки, обратился к Раевскому Асташев, – знаете ли вы, чем зарабатывают себе на хлеб эти прекраснодушные люди, дворяне, между прочим, и наши друзья? – и, не дожидаясь ответа, театрально воскликнул: – Они служат извозчиками у татарских коневодов!
– Да, Александр мне уже сообщил, – отмахнулся Раевский. – Кажется, это неплохо. Мне, в моём теперешнем положении, стоит у них поучиться. Я как-то никогда не ожидал, что придётся искать средства к существованию, поэтому каждая идея для меня дорога.
– Тогда я подам вам ещё одну. Возможно, там, где вы обоснуетесь, тоже найдётся месторождение чудесного металла, который так нужен нам для жизни. Сибирь – богатый край. И, возможно, там для вас тоже найдётся дело. Я его уже нашёл для наших друзей.
– Придержите коней, Иван Дмитриевич! – возмутился Пушкин. – Вы, кажется, позволяете себе решать нашу судьбу за нас!
– Не слушайте его, Александр! – вмешалась Ольга. – Иван – известный авантюрист.
– Нет, слушайте меня, Александр Сергеевич! Со мной вы станете богаты и свободны!
– Если вас раньше не посадят в тюрьму, – фыркнула Лиза.
– А я не делаю ничего противозаконного, – парировал Асташев. – Я просто прошу Александра Сергеевича – по дружбе – принять участие в нашем с Федотом Поповым предприятии.
Глава Первого отделения общегубернского управления был убедителен, так что даже Раевский встал на его сторону. Пушкин и подошедший к компании Гончаров обещали всё обдумать.
Прощались долго – назавтра Раевский уезжал. Уже в дверях Владимир, обнимая Сашу, сказал:
– Слушай, хуже уже не будет. Вот оно – дно. Отталкивайся и всплывай. Я думаю, Асташев этот дело говорит. У тебя есть все шансы выкарабкаться. Дерзай!
Пушкин лишь кивал, сглатывая стоящий в горле ком. Раевский уезжал навсегда.
Через три недели Асташев прислал в дом Зульфии Халиловны бумагу: разрешение на выезд с места отбывания ссылки не более чем на триста вёрст под личную ответственность И. Д. Асташева и с обязательной явкой в полицейское управление вышеозначенных Пушкина и Гончарова не реже раза в месяц, как обычно. Посыльный, привёзший бумагу, также передал письмо от Ивана Дмитриевича с просьбой уладить все дела и быть готовыми ехать в начале марта в первую поездку.
Глава 10. Туда и обратно
«В поход, беспечный пешеход,
Уйду, избыв печаль, -
Бежит дорога от ворот
В заманчивую даль.
Свивая тысячи путей
В один, бурливый, как река
Хотя, куда мне плыть по ней,
Не знаю я пока!»
(Дж. Р. Р. Толкиен «Властелин колец»)
Ильнури заметно огорчился, когда Пушкин сообщил ему о своих планах. Он долго вздыхал, цокал языком, качал головой, бил себя по бёдрам, даже ломал шапку.
– Эх, куда ж вас несёт, глупые? – сокрушался татарин. – Работа тяжёлая, опасная, дурные люди в тайге, ох, попадётесь. Ямщицкая доля незавидная, не то, что со мной на Конном базаре стоять.
– Ничего, друг, может, мы ещё разбогатеем! – трепал его по плечу Александр.
– Пфф, разбогатеете! – фыркнул по-лошадиному Ильнури. – Дело тёмное, удача неверная.
Но Пушкин уже настроился менять свою жизнь.
В конце февраля поехали в Магистрат – и к Соколовским заодно, попрощаться. У Касаротова их ждала почта – первая в этом году.
– Вот это новости! – воскликнул Пушкин, едва распечатав письмо от родных.
– Что случилось? – поднял голову от своей корреспонденции Дмитрий.
– Сестра замуж вышла, тайком от родителей, как в дамском романе! Причём, как я понял, за первого встречного. За неделю до того они прошлись в котильоне два тура, вот и всё знакомство. Если бы мать не устроила скандал по этому поводу, то Оля нипочём бы не решилась.
– А сколько лет вашей сестре? – уточнил Митя.
– Тридцать!
Гончаров поднял брови.
– Ничего себе. Действительно, событие.
– А у ваших какие новости? – спохватился Саша.
– Брат, Ваня, поступает на военную службу. Боже мой, как они все, должно быть, выросли без меня! – он вздохнул. – Сёстры уж выезжают вовсю. Наверное, ссыльный брат им портит все дела с замужеством. Хотя вот ваша Ольга же нашла жениха.
– М-да, нашла. Надеюсь, она будет с ним счастлива. А вы, Митя, никогда не думали о том, чтоб украсть невесту? Представляете, ночь, метель, вы подъезжаете к воротам, хватаете девушку в одном салопе, раскрасневшуюся и горячую от волнения, везёте в какую-нибудь деревенскую церковь, где вас венчает покладистый священник. А с родителями потом всё уладится, главное, чтоб дорогу обратно не замело.
– Нет, – хмыкнул Гончаров. – Я как-то иначе представлял свою женитьбу.
– Но уже представляли?
Митя возвёл очи горе и замолчал.
У Соколовских Дмитрий тоже был малоразговорчив. Он всё вздыхал, вил верёвочки из кистей скатерти и вообще явно не знал, куда себя деть. Зато Пушкин болтал не в меру, он просто боялся остановиться, чтобы хозяева не стали его отговаривать, воспользовавшись паузой. Ольга смотрела на него с недоумением.
Когда пришло время уходить, девушки расплакались.
– Нет причин для слёз, – искренне удивился Александр. – Мы же не навсегда уезжаем, будем видеться.
– Да-а-а, а вдруг разбойники? – сделала страшные глаза Соня.
– А мы их – пиф-паф! – Пушкин изобразил стрельбу из пистолета и в завершение подул на палец.
Девочка улыбнулась.
– Ну вот, видишь, всё будет хорошо, – Саша погладил Соню по плечу.
Ольга оттеснила сестру и взяла Александра за руку. Он с готовностью пожал тонкие прохладные пальцы.
Лиза, несмотря на присутствие родителей и брата, порывисто обняла Митю и что-то сунула ему в руки.
Наконец двери за гостями закрылись.
– Что там у вас? – небрежно спросил Пушкин, кивая на свёрток.
– Письмо и… И платок с монограммой, – заглянул в подарок Митя.
– А, заверения в вечной любви, – махнул рукой Александр.
– Ну что ж вы так? – укоризненно сказал Гончаров.
– Простите, я уже душою в пути. Мы теперь с вами искатели приключений, охотники за удачей. Дамы остаются дома скучать по нас.
Зульфия Халиловна тоже не одобрила затею, но тем не менее приняла деятельное участие в сборах. Одежду Асташев прислал за счёт предприятия: в первую очередь хорошие, собачьи дохи, да ещё шерстяные армяки, плотные стёженые бешметы, по шапке-малахаю, тоже собачьей, и по паре пимов со смешными красными и белыми горошинами.
– Ну теперь не замёрзнем летом! – посмеялся Пушкин, красуясь в новом наряде. Полы дохи путались у него в ногах, а шапка сползала на нос.
– Зря хохочешь! – погрозила пальцем ему старуха, укладывая в сани толстый ворсистый ковёр. – В марте морозы по ночам знаешь, какие бывают! Не хуже декабрьских. А вам ехать дней пять и там, в лесу, невесть сколько куковать пока суд да дело.
Зульфия Халиловна наготовила в дорогу припасов на целый месяц. Налепила пельменей, наморозила щей, нажарила сливок. Дала с собой целый мешок татарской выпечки и кирпич чаю. Ильнури притащил походный самовар с двумя отделениями.
– Берите, пригодится в пути, уж я-то знаю. Не держу на вас зла, хоть вы и нарушили уговор. Мы же друзья?
Гончаров обнял Сулейманова, прослезившись. Пушкин тоже тепло попрощался с приятелем. Ильнури давал и лошадей, и сани – напрокат. Обещал и телеги, как потеплеет. Александр ручался выкупить всё с первых же прибылей, а в залог оставлял своего Батыра. Татарин лишь махал рукой:
– Возвращайтесь только!
– Теперь уж к осени, если дело пойдёт.
– Ну так заезжайте, как в городе будете, или хоть весточку шлите, – вытирала глаза Зульфия аби.
Пушкин приторочил под облучок дорожный сундук, Гончаров взял вещи, увязанные в узел, и двое саней, позванивая в такт колокольцами, друг за другом выехали в сторону Томска.
Встреча была назначена у доходного дома на улице Ефремовской, около острога. Их уже ждали. С высокого крыльца спустился Асташев, а с ним высокий мужчина лет сорока пяти, в волчьей шубе, из широких рукавов которой выглядывали узкие, почти девичьи кисти рук. И всё у него было тонкое – лицо, обрамлённое бакенбардами, длинный нос, губы. Внимательно осмотрев новых ямщиков и сани, он обернулся к Асташеву.
– Вот это твои молодцы? – спросил он неожиданным баритоном.
– Они. Давай я вас познакомлю: это Пушкин Александр, а это Гончаров Дмитрий.
Названные, встав, поклонились.
– А я Федот Попов. Можно без церемоний. Я – человек простой, люблю кратко и по существу. Едем немедля. Мои люди уже готовы, – он указал рукой на два расписных возка, стоящих около дома. – На вас – груз, сейчас всё уложим. Эй, Исаков! – крикнул Попов куда-то во двор. Из сарая вышел молодой человек в тёмно-синей шинели с красной выпушкой. – Это мой унтерштейгер, Исаков, выпускник Горного кадетского корпуса. Он руководит всеми работами.
Исаков коротко кивнул и кинулся отдавать распоряжения по погрузке. Живо, в несколько минут, всё было увязано и закреплено на санях.
– Поедем поездом, так безопаснее. Я в первых санях, возки последними. По дороге ещё наговоримся.
Попов легко вспрыгнул на облучок к Пушкину.
– Трогай! Правь на Иркутский тракт, потом расскажу, куда дальше. Ванька, бывай здоров! – крикнул он Асташеву уже на ходу. – Верну тебе молодцев через неделю, готовь новый груз, чтоб по зимнику ещё успели вернуться.
Путешествие началось.
Первые несколько часов ехали спокойно. Дорога была проторённая, мимо деревень и полей. Погода выдалась отличная – солнце грело совсем по-весеннему, ветер дул только тот, что в лицо от движения вперёд. Попов щурился, молчал, временами пояснял маршрут.
– На обратном пути близко к городу остановок не делайте. Любой ценой, в любое время, хоть ночью, езжайте сразу до Асташева, в тот дом, откуда отправлялись. Не он, так его люди вас примут.
Федот Иванович встал в рост и помахал сидящим в возке. Тотчас оттуда выскочил дюжий парень, обогнал сани и на ходу подсел к Гончарову.
– Так вернее, – пояснил, опускаясь на облучок, Попов. – Места тут лихие, сейчас проедем Семилужное – поспокойнее будет.
Слева от тракта виднелся казачий острог с белокаменной церковью, вокруг него – обычные деревенские домики, как и везде вдоль тракта.
– А что здесь опасного? – спросил Пушкин.
– Да место, знаешь, такое, нехорошее. Видишь, какой уклон вниз от дороги? – он повертел головой. – И лес справа нечистый, весь кустарником порос по краю. Прятаться удобно. Сейчас день, солнце, можно не бояться, – вопреки своим предосторожностям, успокоил купец. – А по темноте всякая беда может случиться. Хотя здесь и острог, и постоялый двор есть, и почтовая станция, но слава ходит дурная. Не рискуйте без нужды.
Время близилось к обеду. Путники перекусили на ходу остывшим хлебом. Дорога ушла в сосновый лес, прозрачный насквозь, и Попов расслабился, даже задремал, прислонившись к тюку сзади.
С наступлением темноты останавливаться не стали – в марте ночь наступает рано. Ехали ещё часа три через тайгу, ориентируясь только на собственные фонари, едва освещающие дорогу перед носом лошади. Благо, тракт был укатан, и снег ещё плотный. Пушкин упорно отгонял сон – ритмичный звон колокольцев убаюкивал, мрак тем более соблазнял прикрыть глаза. Помогал бороться только мороз, крепчавший с каждым часом, да Попов, развлекавший Александра разговорами. Наконец, лес сменился полями, вдали показались редкие огоньки.
– Дальше сегодня не поедем, – сказал Федот Иванович, с хрустом потягиваясь. – Там поворот должен быть за деревней, боюсь, проскочим в темноте.
– А это мы где?
– Коли не заблудились, то это Турунтаево. Здесь татары живут, из служилых. Постоялый двор где-то с краю, смотри внимательно.
И правда, у второго дома под фонарём висел, привязанный, клок сена. В узких окнах горел свет, но двор пустовал. Исаков спрыгнул с возка в снег и пошёл стучаться. После недолгих переговоров из дома вышел мальчишка-подросток и помог распрячь и увести в конюшню лошадей. Участники экспедиции ввалились в сени, на ходу снимая дохи и шубы. Хозяйка – опрятная молодая татарка в светлом платке, завязанном сзади, и белоснежном переднике – уже поставила греться щи. Девочка лет десяти накрывала на стол. Попов подошёл к хозяину, подозвав Пушкина.
– Уважаемый, нас десять человек и четыре лошади. Как рассветёт, мы поедем дальше. Сейчас нам нужен ужин, утром – чай, а коням – сено в дорогу. Сколько?
– Пять с полтиною, – не задумываясь, ответил дворник.
Федот расплатился, не торгуясь. Его люди уже расположились за столом. Перед каждым дымились тарелки со щами, тарелки с варёным мясом. Котёл с добавкой для желающих стоял тут же, а ещё – миски с пирожками, хлебом, кувшины с квасом. В печи кипела гречневая каша, распространяя свой аромат по горнице.
– Цена нормальная, – прокомментировал Попов Саше вполголоса. – Смотри, какой хороший стол. Ты за старшего, так что денежные вопросы буду с тебя спрашивать – когда сами поедете. Пойдём, присядем.
Они опустились на лавку, скинув рядом с собой кафтаны. Натоплено в избе было очень жарко, и Пушкина неудержимо клонило в сон.
– Не спи, не спи, лучше ешь, – толкнул его в бок Федот Иванович.
– Да я не голоден, – вяло ответил Саша.
– А я говорю, ешь! Завтра тоже весь день ехать, надо наесться на сутки вперёд. На вот, погрызи рыбки. – Попов сунул Александру в руку солёную щуку. – Эй, там, разбудите ямщика, как бишь его, Митю! А то ужин проспит! – перекрикивая говор, возвысил голос купец.
Гончаров дремал, прислонившись к стене, приоткрыв рот. Его растолкали, вручили ложку. Дмитрий смотрел на неё непонимающим взглядом. Потом проснулся окончательно и принялся было за еду, но, увидев тарелки с мясом, растерянно повернулся к соседям по столу.
– Так ведь пост…
– Да мы же странники! – заулыбались вокруг. – Нам можно!
Митя неуверенно зачерпнул щи.
Пушкин неохотно разломил щучку и, оторвав полуспинку, положил в рот. Язык обожгло солью так, что брови непроизвольно поползли вверх. Саша схватил ложку и торопливо залил пожар доброй порцией щей со сметаной. Стало полегче. Федот Попов смеялся.
– Вишь, как рыбка-то аппетиту прибавляет. А говорил, не голодный.
Обижаться не было сил, да и желания, впрочем, тоже. Пушкин взялся за пирожки с капустой и гречку, которую подала хозяйка.
После такого сытного ужина хотелось только упасть на пол и уснуть под столом, но ямщикам пришлось встать, одеться и выйти к лошадям, чтобы напоить их, уже немного отдохнувших от целого дня бега.
Спали в той же горнице – кто на печи, кто на лавках. Поздняя зимняя заря ещё и не думала заниматься, когда Исаков всех растолкал, будто и не спал вовсе.
– Ехать пора. Пейте чай живо и выдвигаемся – путь дальний.
Саша так резко подскочил, что аж голова закружилась. Гончаров сидел напротив, вцепившись в свои густые тёмные волосы, будто хотел их выдрать вовсе. Потом медленно спустил ладони на лицо, с силой растёр его и шумно зевнул.
– Александр Сергеевич, – сказал Дмитрий громким шепотом. – Напомните, зачем мы в это ввязались?
– Деньги, Митя, деньги, – раздражённо ответил Пушкин.
С печки захохотал Попов. Саша предпочёл это проигнорировать. Гончаров тяжело вздохнул и поднялся. На столе, разлитый по кружкам, остывал чай, забелённый молоком. Рабочие, не садясь, выпивали его залпом, брали мягкие, горячие пшеничные попушники с блюда и шли на утренний мороз. Хозяйский мальчишка уже запрягал лошадей. Сытые, они весело перебирали ногами, предвкушая дорогу, и Пушкин позавидовал их настроению. Он бы предпочёл сейчас принять ледяную ванну и сесть за рукопись, за седьмую главу «Онегина», например, которую он начал ещё осенью, да всё недосуг было продолжить. Но нужно было ехать по тёмной дороге вперёд, в неизвестность.
Миновав деревню, свернули к юго-востоку. Прямо навстречу, слепя глаза, вставало позднее мартовское солнце. Оно прогоняло ночную стужу и приятно грело обветренные щёки. Затем солнце повернуло на юг, а путники – снова на восток, через довольно широкую реку Яю, чей скалистый противоположный берег виднелся справа. Пересекли реку по льду, обогнув крутой подъём с севера, и снова помчались без остановок. К вечеру небо затянуло серым маревом и пошёл снег. Сырой промозглый ветер бросал в лицо снежинки, они таяли на коже, оставляя мокрые капли. Лошади устали и не хотели идти навстречу метели. Заночевали поэтому рано, в какой-то совсем крохотной деревушке.
Наутро вьюга утихла, но снег продолжал сыпать, будто у зимы осталось ещё много неиспользованного с прошлого года, и она торопилась выдать его до потепления. Неутомимый, казалось бы, Попов, поскучнел от однообразного пейзажа и медленной езды и ушёл досыпать в возок, прислав указывать вместо себя дорогу Исакова. Молодой унтерштейгер сначала изъяснялся сухо, даже высокомерно, но со временем разговорился.
– Александр, я слышал, что вы – ссыльные, дело было политическое? – спросил он, выдав причину своего напряжения.
– Не то, чтоб уж очень. Гончаров, например, просто оказался не в том месте и не в то время. Если вы потому спрашиваете, что не разбойники ли мы, то тут точно скажу – не разбойники, не беспокойтесь.
– Да я знаю, что Асташев вас рекомендовал, – извиняющимся тоном сказал Исаков, – но дело такое, не терпит ненадёжных людей.
Пушкин скрипнул зубами, что, к счастью, осталось неуслышанным за ветром и звяканьем колокольцев. Отвечать он не стал, сосредоточившись на дороге, которую замело так, что легко было съехать куда-нибудь в овраг, промахнувшись мимо колеи.
– Вы хорошо знаете маршрут? – спросил Александр наконец после долгого молчания. Не то, чтоб ему сильно хотелось разговаривать с этим заносчивым юнцом, но в таком заснеженном лесу было слишком легко заблудиться.
– Да, мы ехали здесь в прошлый раз до Кии, правда, это было летом.
– А далеко ещё до Кии?
– Нет, до реки к ночи доедем, если тут в снегу не увязнем, – Исаков поморщился и отёр перчаткой лицо. – Там, в Кийском селе, и заночуем. А после я посуху дороги не знаю, мы плотами сплавлялись до месторождения. Попов меня сменит, я надеюсь.
Пушкин тоже на это понадеялся. Дружелюбный говорливый купец нравился ему куда больше инженера.
В Кийское приехали поздно, Александр еле разглядел постоялый двор в плотном буране. Всю ночь ветер выл и стучался в окна. Несмотря на усталость, а может быть, из-за неё, Саша долго не мог уснуть, вглядываясь в ночной мрак. Задремал он к рассвету. Исаков проспал – видимо, день на облучке тоже дался ему нелегко. Пушкин проснулся раньше и сразу взглянул в окно. Бледное, ещё зимнее, небо очистилось и розовело. Ветер совсем стих, и со двора были слышны только звуки просыпающегося села. Вдохнув запах ароматного хлеба, Саша потянулся и сел. Вслед за ним стали пробуждаться и остальные. С полатей спрыгнул Попов:
– Пора в путь! – гаркнул он. – Засони, поглядите, какой чудесный начинается день!
И вправду: от метели не было и следа, солнце с самого утра жарило вовсю. Свежий снег под его лучами становился тяжёлым и плотным, наливаясь талой водой, и полозья легко скользили, прокладывая колеи.
Кийское оказалось довольно большим селом с церквями, добротными домами и, вопреки ожиданиям, совершенно плоскими полями вокруг.
– А где же, наконец, горы? – спросил Пушкин снова севшего рядом с ним Попова.
– Да вон же гора, – Федот махнул рукой налево за реку, которая как раз показалась за последним рядом домов.
Широкий, но невысокий, с плоской вершиной, поросшей лесом, кряж нависал над дорогой, на правом берегу Кии. Спустившись на лёд, Александр смог увидеть и другие возвышенности в южном и восточном направлении их пути.
Попов то и дело поглядывал в карту, разложив её у себя на коленях, хотя ни деревень, ни поворотов к ним в этой глухомани не было – одни только сосны на вёрсты вокруг. Благо, сама просека хорошо выделялась в тайге. Ехали по прежнему на восток. Когда солнце стало светить в спину, Федот Иванович сказал:
– Сегодня рано заночуем, все устали. Да и упряжь надо проверить, чтоб вам потом не маяться, случись что в дороге.
– А что не так с упряжью? – обиделся за имущество Сулейманова Пушкин.
– Да всё в порядке, – махнул рукой Попов. – Просто хочу, чтоб вы места знали. Мне эту карту знаток тракта и окрестностей рисовал, со своими пометками. Если ему верить, скоро доедем до села Тяжинского, славящегося своими шорниками. Для любого ямщика самый нужный мастер.
Шорник Апанас, к которому их направил неизвестный Пушкину автор карты, оказался приземистым мужчиной средних лет, круглолицым, с широким мясистым носом и светлыми, спрятавшимися в набрякших веках глазами. Он внимательно осмотрел всю упряжь, подтянул кое-где ремни, заменил подпругу у одной из лошадей, тянущих возки, и, взяв плату, разместил всю экспедицию в доме своего брата, напротив через улицу.
Рано утром Попов проснулся взбудораженный. Он торопил людей, сам запрягал коней, его глаза блестели. Запрыгнув наконец в сани, он похлопал Пушкина по плечу:
– Крепись, немного осталось! Если повезёт, сегодня на месте будем!
Александр подумал, что радости в этом мало: ночевать, значит, придётся в лесу, ведь едут они в самую глушь, где их никто не ждёт. Но Федот Иванович сразу углубился в карту, не замечая выражения лица своего ямщика.
– Значит, выезжай из села направо, но не на тракт, а от него, – наставлял Попов Пушкина. – Правь к юго-западу, нам нужно немного назад воротиться. Там будет дорога на Тисуль. Пообедаем в трактире и дальше поедем. Мне нужно в посёлке посудачить с одним человеком, чтобы уточнить направление.
– С девушкой? – уточнил Александр.
– А ты откуда знаешь? – вскинулся Федот. – А, Асташев проболтался, – понял он сам, не успев дождаться ответа. – Да, теперь уж что таить, с Верой. Я надеюсь, она не уехала из Тисуля. Дядька Андрей ей обещал, что заберёт с собой в Петербург, а она гордая, вишь, деньги взяла – да содержанкой быть не захотела. Собиралась вроде бы дом купить и жить одна.
– Не обидят? С деньгами-то, – усомнился Пушкин.
– Не должны, – пожал плечами Попов. – По словам дядьки, она девка бойкая, не робкого десятка, да и посёлок небольшой, все на виду.
Тисуль оказался действительно невелик: с маленькими, покосившимися домиками, некоторые из которых больше походили на землянки, хотя трактир там был – под стать селению. Их экспедиция, войдя, заняла его целиком, огорошив своим появлением немолодого бородатого трактирщика. Попов сразу подошёл к нему. После коротких переговоров вполголоса, Федот Иванович объявил громко:
– Обедайте! Только недолго. Я скоро вернусь – и сразу поедем, – и вышел.
Митя подсел к Пушкину. За последние четыре дня они перемолвились буквально парой фраз, а Гончаров был полон впечатлений, это читалось по его лицу – обветренному, осунувшемуся, с запавшими глазами, но всё-таки возбуждённому.
– Жалеете, что поехали? – спросил его Александр, опережая поток слов, рвавшийся из уст молодого человека.
– Гхм, в какой-то мере, да, – признался Дмитрий, скривив губы. – А вы?
– Пока нет.
– И не боитесь?
– Митя, в том, что это опасное предприятие, я даже не стану вас разубеждать, но лично я надеюсь, что риск оправдает себя.
– А я боюсь, – тихо сказал Гончаров. – Я как-то оказался не готов к такой работе, я ведь раньше, самое большее, служил в кабинете, да и то всего полгода. У Ильнури всегда можно было передохнуть, выпить чаю, пройтись. А тут едем пятые сутки, не разгибая спины. Я так устал и боюсь, что дальше будет хуже.
– Будет, – не стал успокаивать его Пушкин. – Ведь ещё надо ехать обратно, а потом снова сюда – и так до осени. Вы же не бросите это дело на полпути?
Дмитрий вздохнул и, не ответив, принялся за еду.
Попов вернулся довольный. Наскоро перехватив капустного пирога, он приказал выдвигаться. Солнце было ещё высоко, насколько это возможно в марте.
– Смотри, – Федот Иванович, устроившись на облучке, снова развернул карту. – Едем вдоль речки, она зовётся Тисулькой. Можно прямо по льду, только, говорят река петляет больно, но сейчас, по зимнику, всё равно. Вот летом вам сложнее будет. А пока просто держись направления, ориентируйся на юго-запад, на солнце. Через дюжину вёрст примерно увидишь сперва правый приток, он ведёт к озеру, потом вскоре левый – он тоже без надобности. Нам нужно добраться до истока.
– А потом?
– Потом всего ничего: прошмыгнём меж двух гор и окажемся в долине Берикуля. Там и обоснуемся.
– А в той долине есть какое-нибудь жильё? – без особой надежды спросил Саша.
– Шутишь? – Попов вытаращил на него глаза. – Нет, конечно. Но мы всё везём с собой. Ночь переночуем и начнём строиться. Всё равно пока мыть рано – реки подо льдом.
Пушкин хлестнул кобылу. Реальность мало походила на мечты о будущности золотопромышленника.
Федот Попов был незаурядным купцом. Он отлично ориентировался в тайге, в два счёта нашёл проход меж горами, несмотря на вечерние сумерки, и Пушкин подумал, что вряд ли смог бы повторить такое – тут бы по готовому маршруту не заплутать. Снег перед лошадьми кое-где приходилось отбрасывать лопатами – ровный и плотный в лесу, здесь, среди скал, он стекал в низину живописными, но непролазными барханами. Пройдя перевал, золотоискатели оказались в долине, куда не задувал ветер, и было тихо, как в хрустальном гробу. Лунный свет отражался от сугробов невиданной белизны, Пушкин залюбовался даже. Попов тронул его за плечо.
– Идите с Митей в возок, выспитесь. А то оба уже на себя не похожи.
Склоны гор поросли деревьями, так что Исаков и его люди, быстро набрав хвороста, развели костёр, и он весело затрещал, разгоняя гнетущую тишину. Под эти уютные звуки, завернувшись в одеяла с головой, Александр и Дмитрий крепко заснули.
Разбудил их стук топоров. Пушкин выглянул из возка. Солнце уже встало, но его лучи светили пока поверх вершин, не проникая в долину. Горы здесь, хоть и невысокие, окружали со всех сторон, оставляя лишь узкие проходы с севера.
– О, проснулись? – бодро приветствовал Сашу Попов, копавшийся в багаже другого возка в поисках чего-то. Его худое лицо ничуть не изменилось с тех пор, как экспедиция выехала из города. Федот Иванович выглядел выспавшимся и полным сил, чего нельзя было сказать ни про Пушкина, ни про зашевелившегося в одеялах взъерошенного, опухшего Митю. – Завтракайте и поезжайте.
– Как, уже? – не сдержал удивления Александр.
– А то. Нужно, чтоб вы успели обратно, а потом снова сюда обернуться до ледохода. А лучше дважды, если река не подведёт. Кия раньше вскрывается, чем Томь, можно там проехать, а на полпути застрять.
Пушкин медленно втянул носом холодный утренний воздух и шумно выдохнул. Надо было ещё как-то сказать это Мите.
Обратная дорога не была сложной. Особенно, если уметь её найти. К счастью, снег пока не засыпал следы, это сильно облегчало дело. В Тисуле остановились пообедать.
– Нам как, торопиться вообще? – спросил Дмитрий, размешивая сметану в грибном супе. – Асташев нас ждёт?
– Вряд ли всё прямо уж по дням рассчитано, – пожал плечами Пушкин. – Но постоялые дворы, как мне кажется, лучше не менять, чтобы стать там своими. Значит, надо укладываться в прогоны. До Тяжинского ещё почти полсотни вёрст, к ночи хотелось бы добраться.
– Кстати, я ночью слышал волчий вой, – округлив глаза, сказал Митя. – Надеюсь, на дорогу они не выходят?
– На тракт наверняка боятся, но здесь места глухие.
– Умеете вы успокоить, – поморщился Гончаров. – У вас хотя б оружие есть. А мне что делать?
– Давайте вам дубину-шмараковку срежем, как у всех ямщиков. Отмахаетесь, – усмехнулся Пушкин.
– Вам бы всё смеяться, – обиделся Дмитрий, но, выйдя из трактира, откромсал от ближайшей берёзы добрую ветвь длиной аршина в полтора и кинул в сани около себя.
Волки выли где-то совсем рядом, и Александр тоже вытащил из своих вещей поближе шкатулку с пистолетами. С наступлением темноты ориентироваться стало сложнее. Но у Пушкина была карта, которую утром ему отдал Попов, сделав своей рукой несколько пометок для точности, а Гончаров просто правил за Александром. До Тяжинского повезло добраться без приключений.
Наутро Пушкин попросил шорника Апанаса помочь сцепить сани в связку, и Дмитрий пересел к Саше – так стало проще. Можно было править по очереди и ехать быстрее, налегке.
В Томск прибыли к вечеру пятого дня. Асташев был дома и очень обрадовался.
– Живы? Здоровы? Как дорога?
– Всё хорошо, устали только, – бросил Пушкин, прислоняясь к косяку. Садиться в обитые вишнёвым бархатом кресла в рабочем облачении не хотелось. Вообще больше всего хотелось мыться и спать.
– Если желаете, можете у меня остаться, я распоряжусь.
– Нет-нет, мы бы у Зульфии Халиловны переночевали, если позволите, – жалобно сказал Митя.
– Понимаю, – кивнул Иван Дмитриевич. – В таком случае, поезжайте и завтра спите. А послезавтра с утра – ко мне. Я вам груз подготовлю.
На том и разошлись.
Старая татарка встретила их натопленной баней.
– Зульфия аби, откуда вы узнали, что мы сегодня приедем? – удивился Митя, распрягая во дворе лошадей.
– Так посчитала же, – всплеснула руками старушка, чуть не обронив фонарь. – Пять да пять умею сложить, из ума не выжила ещё. Идите скорее мойтесь, а то и в дом вас не пущу, – она шутливо погрозила пальцем и скрылась за дверью, откуда заманчиво пахло жареным тестом и мясом.
Суток сна с перерывами на еду показалось мало. Тело ломило, и ехать никуда не хотелось. Саша растёр лицо и шею снегом из сугроба в тени сарая, это помогло взбодриться. Лошади отдохнули лучше, во всяком случае, они с готовностью перебирали копытами по слякоти и весело фыркали. Утро было солнечным, ярким. Небо вернуло себе утраченную зимой синь и теперь ласкало взор насыщенным цветом.
Асташев уже ждал во дворе. Возле его ног возились два белоснежных лохматых щенка-подростка. Иван Дмитриевич глядел на них умилённо и с трудом оторвал взгляд.
– Смотрите, какая прелесть! – сказал он вместо приветствия.
Гончаров присел на корточки и потрепал одного из щенков за пушистую гриву. Тут же подскочил второй и боднул Митю своим заострённым, как у лисы, носом с чёрной, резко выделявшейся пуговкой на кончике.
– Что это за порода? Впервые вижу, – спросил Дмитрий снизу вверх с улыбкой. – Такие милахи.
