Наталья Шнейдер
Сердце некроманта

Глава 3

Матушка пожала плечами.

– Я не знаю. Об этом тебе стоило бы спросить инквизиторов. Думаю, делом некроманта занимался сам Первый брат. Хочешь, я договорюсь об аудиенции?

Я замотала головой.

– Правильно опасаешься, – сказала матушка.

На самом деле, не страх перед братьями останавливал меня. Я хотела бы забыть. Забыть этого человека с любопытным и насмешливым взглядом. Какая мне разница, кто его учил? Искать и карать зло – забота братьев, моя – нести в мир не кару, но свет. Каждому свое, в том числе и некроманту. И хорошо, что боги даровали людям способность забывать.

– Я не столь сурова, как братья, и дам тебе возможность меня переубедить. Боюсь, правда, что на самом деле это ты убедишься в моей правоте.

– Что вы хотите, чтобы я… Что я должна сделать?

– Грешника к очистительному костру провожает светлая жрица.

– Нет! – охнула я.

– А как же милосердие, о котором ты говорила? – строго спросила она. – Лишь слова?

– Не только слова, но…

– Одно короткое «но» способно перечеркнуть все сказанное до того. – Матушка помолчала, давая мне осмыслить свои слова, и повторила: – Перед тем, как загорится огонь, грешнику дают чашу последнего отпущения.

Я кивнула. А потом нужно остаться, пока не догорит костер, молясь за грешную душу.

– В чашу последнего отпущения добавляют яд. Быстрый, он подействует до того, как загорится костер. Казнь, милосердная и без кровопролития.

Я ошарашенно посмотрела на нее, и матушка Епифания добавила, мягко улыбнувшись:

– Так делается всегда.

– Я этого не знала… – пролепетала я.

– Зачем бы тебе было об этом знать? – пожала плечами она. – Многие знания – многие печали. Мы все же служители света, и муки врагов не доставляют нам удовольствия. Но чернь жаждет отмщения, и она получает свое, видя то, что хочет увидеть.

Ее лицо снова посуровело.

– Так вот. Дитрих отказался от исповеди и покаяния, а значит, чаша последнего отпущения ему не достанется.

По спине пробежал озноб. Кажется, я начинала понимать, к чему она клонит.

– Хочешь быть милосердной – убеди его исповедаться и покаяться до того, как взойдет на костер.

– Но он прогнал меня!

– Завтра будет другой день. Были случаи, когда грешники передумывали уже на эшафоте. Отсюда до площади Правосудия четверть часа, ты пойдешь рядом с телегой. За этот долгий срок многое может случиться.

Долгий? Она шутит?

– Сумеешь убедить Дитриха раскаяться – убедишь и меня, что он заслуживает сострадания.

Не сумею – буду стоять рядом с костром до конца, зная, что можно было облегчить его муки, но я этого не сделала.

– Но я не… Я не умудренная жизнью проповедница! – Почему мне так страшно? Словно решается судьба не чужой, но моей души. – У меня нет ни красноречия, ни харизмы…

– Твои юность и чистота куда убедительней любого красноречия. – Матушка поднялась. – И довольно об этом. Ступай.

Я склонилась к сухой руке. Пальцы матушки были холодными, и я невольно вспомнила другие – горячие и сильные.

Господь мой, вразуми и дай сил!

Следовало бы вернуться в свою келью, размышлять и молиться, но я еще не привыкла к ней и, едва шагнув на порог, попятилась. Стены словно сомкнулись вокруг меня, напомнив темный и сырой каменный мешок, даром что света здесь хватало. В обители оконца куда меньше – чтобы зимой легче было протопить помещения, но там моя келья казалась уютней. Здесь не экономили ни на дровах, ни на магии, ни на пространстве – целая комната для меня одной, настоящая роскошь! Однако сейчас я бы предпочла разделить ее с другими сестрами.

Так и не переступив через порог, я направилась к лестнице, что вела в сторожевую башню на крыше. Я уже была там один раз, и красота открывшегося вида захватила меня. Может быть, сейчас она поможет успокоиться, собрать разбегающиеся мысли?

– Не помешаю? – неуверенно спросила я, остановившись у выхода на смотровую площадку.

Светловолосый мужчина в облачении инквизитора обернулся.

– Нет, что ты, совсем наоборот.

Брат Михаэль был еще совсем молод, всего лет на пять старше меня, но успел снискать себе славу одаренного проповедника.

– Подойди, не смущайся.

Он приветливо улыбнулся мне. Я вспомнила случайно услышанный в трапезной разговор – дескать, брат Михаэль хорош не своим красноречием, а слащавым лицом, впечатляющим богатых вдовушек, которые потом щедро жертвуют храму.

Я прогнала из головы гадкую сплетню. Не было в облике брата ничего слащавого – просто милый и хорошо воспитанный парень.

– Я и не смущаюсь. – Я подошла к парапету, ограждавшему башню. – Как же красиво!

Главный храм Фейнрита возвышался над всей столицей. Возможно, королевский дворец превосходил его высотой и богатством, но храм выстроили на холме. Отсюда, со смотровой башни, дворец, довлевший над городом, казался ниже дома божьего.

И все равно дворец был прекрасен. Сейчас, с высоты и издалека, он выглядел не как твердыня, способная устоять против орды демонов, а как изящное, словно сотканное из света видение. Такими же светлыми и изящными казались окружающие его кварталы.

– Красиво, – согласился брат Михаэль, подходя ко мне сзади и кладя руки на парапет по обе стороны от моей талии. – Отсюда не видно ни куч мусора, ни потоков нечистот в бедных кварталах, ни площади Правосудия.

Напоминание о завтрашней казни заставило меня содрогнуться.

Или мне просто стало не по себе от позы брата, слишком напоминающей объятья? Наверняка он не имел в виду ничего дурного, но ни один мужчина никогда не оказывался так близко ко мне. Если не считать отца когда-то в детстве.

И Дитриха сегодня. Да что же это такое, все мысли о нем!

– Зачем думать о нечистотах и казнях, когда можно подумать о красоте мира и величии Господа, создавшего его?

Я попыталась отодвинуться, но руки по обе стороны от меня не шелохнулись. И попросить было неловко – ведь меня никто не касался и вроде бы ничего плохого не делал.

– Я предпочел бы подумать о чем-нибудь менее возвышенном, – рассмеялся брат Михаэль, и от его теплого смеха – а может, это был просто ветер, пронесшийся над крышей храма, – по коже пробежались мурашки.

Его пальцы заправили мне за ухо растрепанную ветром прядь волос, скользнули вдоль шеи, заставив замереть.

– Например, о красоте юных дев.

– Что ты такое говоришь! – оцепенение, охватившее меня, рассеялось, я развернулась, толкнув его в грудь.

Брат Михаэль отступил, примирительно выставив перед собой ладони.

– Я только хотел сказать, что девичья краса, безусловно, тоже создание божие; как и город под нами, или солнце, или вон те горы. – Он с мягкой улыбкой указал на горизонт.

Устыдившись собственных дурных мыслей, я посмотрела туда и опять застыла от восторга. Солнце вызолотило снега на вершинах, а расстояние размыло очертания хребтов, превратив их в чарующее видение.

– Но если эти горы пребудут вечно, то девичья краса угасает слишком быстро, так что я предпочту любоваться ей, когда выдается возможность. – Он снова улыбнулся. – Спасибо, что развеяла мою скуку, сестра Эвелина.

– Скуку? – не поверила я. – Как можно скучать, когда кругом… вот это?

– Любой прекрасный вид приедается. – Он снова оперся о перила, в этот раз рядом со мной, а не вокруг меня. И опять вроде бы не касался, но стоял слишком близко. – Предполагается, что братья должны поочередно нести стражу на башне, но от кого тут сторожить, скажи на милость? Разве что увидеть пожар раньше остальных и послать служку к бодрствующим.

Бодрствующие были людьми короля. Они тушили пожары, а по ночам еще следили за порядком.

– Наверное, в этом есть какая-то польза, – продолжал брат Михаэль. – Все же мы должны служить людям и тому подобное…

Показалось мне, или в его голосе промелькнула насмешка? Наверное, показалось. Сегодня я вообще на удивление тугодумна. Неужели одна-единственная встреча со злом настолько выбила меня из колеи?

– Потому что храму от этих бдений никакой пользы. Пожар ему не угрожает, нападение тоже, а демонов, – он усмехнулся, точно сам не верил, что те способны обрушиться на храм верховного бога, – трудно не заметить.

При упоминании демонов красота города словно померкла.

– Ты уже слышал?

– О разрыве над Эзенфелсом? Да, конечно. Один из братьев не поленился забраться сюда, чтобы поделиться новостями. – Михаэль снова развернулся ко мне, взял за плечо. – Но не бойся. Ни этому храму, ни этому городу, ни вам, сестрам, ничего не угрожает. Нас много, и мы сумеем защитить вас от демонов.

Я высвободилась.

– Я не боюсь. Мне жаль погибших.

– Сегодня будет всенощное бдение в молитвах за их души. Я там буду. Приходи и ты.

– Приду, – пообещала я прежде, чем вспомнила, что мне следовало бы обдумать предстоящий завтра разговор. Впрочем, если уж в любом случае придется провести ночь в молитве, так лучше со всеми.

– Я буду рад снова тебя увидеть. А теперь беги, пока нас не застали здесь вдвоем.

– Но мы ничего плохого не делаем, – не поняла я.

Он улыбнулся так, что я почувствовала себя дурочкой.

– Те, кто то и дело сталкиваются со злом, начинают видеть его даже в самой невинной ситуации. Обжегшись на молоке, дуют на воду, сама понимаешь. До встречи вечером.

Вниз я слетела вприпрыжку – матушка Епифания часто ругала меня за неподобающую резвость: светлой сестре должно вести себя со спокойным достоинством. Не зря ругала – у подножия лестницы я едва не столкнулась с Первым братом.

Он вовсе не выглядел человеком, от одного имени которого трепетало полмира. Когда он приветствовал меня после приезда в храм, то вел себя мягко, будто дедушка, которого я не помнила. Да и остальные братья-инквизиторы не походили на суровых стражей, живое воплощение карающей длани Фейнрита. Парни, немногим старше меня, веселые и разговорчивые; взрослые мужчины; мужчины в возрасте, которых язык бы не повернулся назвать стариками точно так же, как я никогда не назвала бы старухой матушку Епифанию. Люди как люди.

– Сестра Эвелина, рад видеть. – Первый брат протянул мне руку. Склонившись, я коснулась губами камня в перстне. Вторая длань легла мне на макушку, благословляя. – Обживаешься у нас?

– Да, спасибо. Здесь все так добры ко мне.

Это было правдой: за несколько дней пребывания в храме я ни от кого дурного слова не услышала.

– Хорошо, я рад.

Он полуобернулся, прислушиваясь.

– Брат-констебль опять гоняет молодежь.

В самом деле, брат-констебль, казалось, готов был муштровать прочих братьев денно и нощно, заставляя тренировать боевые заклинания и приемы обращения с посохом – инквизиторам, как и нам, запрещено было проливать кровь.

– Пять дней назад его величество побывал у нас и застал эти занятия.

Пять дней! Мы разминулись всего на день! Ничего, раз король приходил посмотреть, как тренируются братья, значит, он здесь частый гость, который появляется не только с официальными визитами. Может, мне удастся увидеть его в другой раз.

– Он сказал, что приятно, когда свет истинной веры делает лики братьев прекрасными. Что радостно знать, сколько здоровых и сильных мужчин посвятили свою жизнь защите мира от демонов и прочего зла.

Я кивнула, не зная, что на это ответить. Впрочем, Первому брату и не нужен был мой ответ. Он потрепал меня по щеке и направился по своим делам.

Я посмотрела ему вслед.

«Здоровых и сильных мужчин…»

Мои мысли снова против воли вернулись к черному магу. Вряд ли он станет меня слушать сейчас, но я могу попробовать убедить его по-другому.

Глава 4

Заглянув в больницу при храме, я снова направилась в казематы.

Стражник уже сменился, к моей радости. Новый оказался раза в два старше меня, с открытым и веселым лицом.

– Не боишься, деточка, что некромант тебя сожрет и не подавится? – ухмыльнулся он, зажигая факел от жаровни.

Я вздернула подбородок, всем видом показывая, что бояться мне нечего.

– Ну, если что, стучись.

Стражник сунул факел в держатель на стене и закрыл дверь, оставив меня наедине с Дитрихом. Я облегченно выдохнула, обнаружив, что он все же натянул штаны. Видимо, немного пришел в себя, и разум прояснился.

– Снова ты, птичка? – Он поднял голову. – Вернулась еще раз полюбоваться моей задницей?

Я сглотнула. Когда я шла сюда, все казалось кристально ясным. Да, мне недостает ума, опыта и дара убеждения. Но дела говорят громче слов.

Те, кто часто сталкивается со злом, видят его везде. Как и те, кто творит. Но, возможно, поняв, что я и правда не собираюсь выведывать тайны или еще как-то вредить ему, черный поверит, будто я действительно лишь пекусь о его душе. Сейчас он смотрит на меня, как на одну из сонма врагов, но, может быть, переменит мнение – и тогда мои слова прозвучат убедительней.

Я была так спокойна и уверена, когда спускалась в казематы, но стоило черному открыть рот, и речь, тщательно подготовленная по дороге, мгновенно забылась.

– Жаль тебя разочаровывать, но даже ради твоих прекрасных глаз мне лень шевелиться и раздеваться снова.

Я вспыхнула, а он опять уронил голову на руки, повернувшись затылком ко мне.

– Не трать мое время, у меня его и без тебя осталось немного. Уходи.

Можно подумать, у него здесь в камере дел невпроворот, не знает, за какое хвататься. Я подавила неуместное раздражение, напомнив себе, что нельзя злиться на страждущих, которым нужна помощь.

– Меня зовут сестра Эвелина, и я здесь не для того, чтобы…

Тьфу ты, чуть не брякнула «полюбоваться твоей задницей». Почему этот человек так действует на мой рассудок, он же не может дотянуться до магии?!

– Дитрих, – сказал он, по-прежнему не поворачивая головы. – Если тебе не все равно.

– Рада познакомиться, Дитрих. – Я подошла ближе, поставив рядом с нарами корзинку, что до сих пор держала в руках. Тихонько звякнули склянки. Черный шевельнулся, будто хотел обернуться, но снова обмяк.

– Не могу сказать, что радость взаимна. Теперь, когда мы познакомились и поздоровались, пора прощаться.

Спина его выглядела куда хуже, чем совсем недавно, – ожоги и раны воспалились и отекли, а жар, кажется, чувствовался даже на расстоянии.

– Я все-таки принесла отвар ивовой коры. – Голос не слушался, готовый вот-вот сорваться в рыдания. Нет, матушка Епифания не права. Даже если черный настолько погряз во зле, что отвергнет спасение души, это не значит, будто он недостоин милосердия.

– Зачем? – глухо спросил он. – Не все ли равно?

– Мне – не все равно.

Он все-таки повернулся, смерил меня нечитаемым взглядом. Я смогла совладать с дыханием и продолжила:

– Позволь мне позаботиться о твоих ранах. Незачем терпеть боль, если можно ее избежать.

– А как же страдания, которые очищают душу?

Как он умудряется выворачивать все наизнанку? Зачем даже сейчас глумится над словом божьим?

– Чего ты больше хочешь – страданий, очищающих душу, или спокойно поспать?

– Разве я не должен провести эту ночь без сна, перебирая в памяти свои преступления и раскаиваясь в них? – ухмыльнулся он.

Мое терпение лопнуло.

– Я не играть словами сюда пришла! Подставляй спину. Или мне позвать стражника, чтобы он силой влил в тебя лекарство, а потом держал, пока я промываю и обрабатываю твои раны?

Не успела я договорить, как сама устыдилась своей вспышки. Не так подобает себя вести пресветлой сестре. Криком и угрозами не заставишь себе поверить.

Черный расхохотался.

– Да у птички есть коготки! Ты всегда настолько непреклонно причиняешь добро всем, кто не успеет увернуться, или я тебе особенно нравлюсь?

Я медленно выдохнула. Склонилась над корзинкой со снадобьями, чтобы скрыть лицо и сосчитать до десяти. Помогло не особо.

– Я отношусь к тебе ровно так, как светлым сестрам подобает относиться к тем, кому нужна помощь. Не разделяя чистых и нечистых, – как могла спокойно произнесла я.

Напряжение все же прорвалось в голос, и черный наверняка это услышал, но, к радости моей, язвить не стал.

Я открыла склянку с водным раствором коричневых кристаллов, которые получают, сжигая водоросли. Вообще-то они почти не растворяются в воде, но для того и существует магия, чтобы изменять естественный порядок вещей.

Подумав об этом, я на миг испугалась – что, если артефакты, подавляющие магию, испортят и снадобья? Но тут же сообразила, что блокируется не сама магия, а возможность человека дотянуться до нее. Своего рода кандалы, мешающие поднять руки, но сила-то никуда не девается.

Я слышала, одно время хотели изготовить множество артефактов, подобных тем, что вмурованы в тюремную стену, и собрать их в сеть, чтобы накрыть весь мир и навсегда устранить саму возможность прорыва демонов. Вот только если бы этот план воплотили, вместе с демонами из мира навсегда исчезла бы и магия.

Но если разрывы станут открываться все чаще, на кону окажется существование мира и человечества. Тогда жизнь без магии будет выглядеть не такой уж высокой ценой.

– О чем задумалась, птичка? – поинтересовался черный, возвращая меня в реальность. – Решила поразмыслить, действительно ли мне нужна помощь? Вообще-то следовало бы сперва все обдумать, прежде чем спускаться сюда.

Я обругала себя. Нашла время вспоминать о проблемах мироздания. Ладно бы от меня зависели судьбы этого мира, так нет же! Но все же ответила:

– О разрывах и демонах. Еще о том, сохранили ли снадобья магию.

Я оторвала кусок корпии и начала пропитывать его средством для обеззараживания ран. На очередной выпад в мой адрес не стоило обращать внимания. В конце концов, я сюда пришла не за славословиями.

Черный приподнял голову.

– А вот теперь ты сумела меня заинтересовать, – медленно проговорил он. – Если рассуждать абстрактно, любое зелье – смесь ингредиентов и магия. Точнее – материальный носитель и магия.

– Хочешь сказать, неважно в какой форме носитель? Что нет разницы между, скажем, серебряным амулетом и взвесью серебра в склянке? И то, и другое можно считать артефактом независимо от первоначального предназначения?

Дитрих потер лоб.

– В грубом приближении – примерно так. На практике наверняка разница будет, но я не уверен, что сейчас осилю полноценные расчеты, тем более в уме. Однако если рассматривать зелье как артефакт, что сам по себе источает магию… – Он покачал головой. – Всегда любил нестандартные задачки и проверять теорию практикой. Моя спина в твоем распоряжении.

Теперь и мне стало интересно, подействует ли? Но проверить можно было только одним способом.

Я протянула черному склянку с ивовым отваром.

– Это от жара.

Приподнявшись на локте, он выпил ее махом. Скривился.

– Ну и гадость! Почему все лечебные зелья – удивительная гадость?

Я пожала плечами.

– Наверное, потому что лечение не должно быть приятным?

– Интересно, почему у вас, светлых, любое исцеление должно быть неприятным? Даже тела, про душу уж и говорить нечего.

Я мысленно ругнулась – яда в этом человеке хватило бы, чтобы отравить все колодцы столицы. А еще он явно куда больше моего поднаторел в разнообразных спорах, так что лучше бы мне помолчать немного.

Жестом велев ему снова лечь, я осторожно коснулась влажной корпией ожога. Темный вздрогнул, ткнулся лицом в согнутые руки. Я стиснула зубы, точно больно было мне самой. Нет, это никуда не годится. В конце концов, я видела и ожоги сильнее, и раны глубже, вот разве что в сочетании они мне еще не попадались, но это же не причина лишиться спокойной отстраненности, подобающей целительнице.

– Как ты оказалась посвященной Фейнрита? – спросил вдруг черный. – Родители пожадничали на приданое для младшей дочери?

– Ничего они не жадничали, – обиделась я, опять напитывая корпию зельем. – У моих родителей хватило бы приданого на десяток дочерей. Стать светлой сестрой – великая честь!

Он засмеялся, резко оборвал смех, когда я снова коснулась его спины.

– Ну да, особенно когда в семье еще парочка девчонок, которых надо выдавать замуж. Но такую красотку взяли бы и без приданого.

– Я не хочу замуж, – ровным голосом произнесла я.

В самом деле, может, если бы я росла в семье, как другие девочки, сейчас бы мечтала о женихе… Да и хвала пресветлому, что мне выпал другой путь. Выдадут, на кого отец укажет, и моли богов, чтобы не совсем уж старый да противный!

Конечно, дети… Но ведь при храмах есть приюты, я смогу растить детей и заботиться о них, пусть не о собственных.

– Правда? Я слышал, все девочки хотят замуж.

– Не могу говорить за всех. Я – не хочу.

Помогать страждущим, нести исцеление и свет истинной веры – чем, в конце концов, этот путь хуже участи хранительницы домашнего очага?

– Неужели тебя никто не обнимал как следует? – не унимался Дитрих. – Не целовал так, что дыхание перехватывает?

– Твои вопросы неуместны. – Я хотела произнести это ледяным тоном, но румянец снова залил щеки, и ничего не получилось.

– Почему неуместны? Такая юная и такая красивая – парни должны бы к тебе липнуть почище комаров. Неужели на тебя никто не заглядывался, и никто не глянулся тебе?

Да что он несет!

– Грех лелеять дурные помыслы в отношении светлой жрицы!

– Думаешь, если мужчине сказать, что грех возжелать красивую девушку, он немедленно станет евнухом?

Какое-то время я могла только возмущенно хватать ртом воздух.

– Как ты смеешь! – выдохнула я наконец.

Дитрих расхохотался.

Горло сдавила обида. Захотелось скинуть все зелья в корзинку и уйти.

Нет. Когда речь идет о спасении души, не до моей гордыни. Хотя уже очевидно, что все зря. Я переоценила себя и помочь ему не смогу. И значит, завтра мне стоять рядом с костром, а потом всю оставшуюся жизнь думать, что следовало сделать или сказать по-другому, и тогда он поверил бы мне. Избавил себя пусть не от смерти, но от боли и, что куда хуже, – от вечных мук. Что надо было сделать или сказать, дабы эти муки навеки не остались и на моей совести.

– Я больше не буду с тобой разговаривать, – сказала я, продолжая обмывать раны Дитриха и внимательно вглядываясь в них.

Неужели я ошиблась? Неужели здесь, в каменном мешке без магии, бессильны и зелья?

Нет, кажется, краснота потихоньку начинает уменьшаться, и борозды от кнута выглядят не такими глубокими, потому что спадает отек вокруг них.

Обрадовавшись, я сунула использованную корпию в принесенный для этого глиняный горшок, убрала отвар и достала мазь, которая ускоряла заживление ран. Снова склонилась над черным. Да, в самом деле снадобья действуют – он уже не вздрагивал от каждого прикосновения, и тело его не источало жар.

Может быть, его разум прояснится? Может быть, если я скажу ему прямо про яд в чаше последнего покаяния, он переменит решение?

– Что ж ты такая обидчивая, птичка? Ведь пресветлой сестре подобает смирение. – Голос его тоже изменился, стал звучным и вроде бы даже более бодрым. – Или ты такая же лицемерка, как все вы?

Я попыталась сосчитать до десяти и сбилась. Начала снова. И все же не выдержала.

– Что, не можешь достать тех, кто тебя пленил и допрашивал, и отыгрываешься на мне? Воистину великое деяние, требующее недюжинной доблести и отваги!

Он напрягся, точно взведенная пружина. Радуясь, что мои слова попали в цель, я продолжала:

– Что ж, не останавливайся. Ты потренируешь умение сражаться с женщинами, а я – смирение, подобающее…

Я осеклась, увидев, что якобы безвольно повисшая со скамьи рука лежит точнехонько в корзине, и пальцы черного сжимают склянку с зельем для промывания ран.

А в следующий миг меня ослепило сияние портала. Порыв ветра пронесся по камере. Дитрих взлетел с лавки стремительным сильным движением, отшвыривая меня в сторону. Я закричала. Дверь, распахнувшись, шарахнула об стену. Вбежал стражник. Портал погас.