Михаил Стрельцов
Узют-каны

5

 
Траур воронов, выкаймленный под окна,
Небо, в бурю крашенное —
Всё было так подобрано и подогнано,
Что волей-неволей ждалось страшное…
 

В. Маяковский

Ночью дождя не было. Небо по-прежнему нависало тёмно-серой бесформенной массой, и даже первые проблески рассвета не смогли пробить брешь в гнетущем атмосферном навесе. Марусе казалось, что некий гигантский пресс медленно, но неотвратимо давит сверху, утрамбовывая пространство, уплотняя и сгущая воздух так, что даже жёлтая листва с берёз падала как-то вяло. Трасса была сухой, и высушенные комки грязи летели из-под колёс в разные стороны: скатывались в покрытые густым кустарником и крапивой обрывы над рекой или застревали во мху у подножия горы, что резко устремилась вверх вместе с обильной порослью берёз, пихт, кедрача, сосен, пахучей ивы, всевозможными кустиками и кустищами, через которые пробраться могут лишь белка да бурундук. С трассой повезло, хотя Маруся точно знала: стоит пойти редкому, захудалому дождю, дорога превратится в липкое месиво непролазной грязи. И тогда здесь не пробуксуют никакие колёса. Стрелка спидометра слегка подпрыгивала от тряски и не убегала с отметки 60. Розовый краешек просыпающегося солнца с завистью заглядывался на ладные ярко-красные упругие бёдра «Хонды», на вызывающе выпятившуюся грудь бензобака и яростно вращающиеся колёса, из-под которых летели ошмётки раздробленных сгустков глины. Должно быть, один из комочков прилетел солнцу прямо в глаз, потому что оно ещё больше поблёкло. Подумав об этом, Марус расхохоталась.

Было достаточно прохладно, и она надела практически все свои тёплые вещи, включая оба свитера и купленную у Вальки-раздатчицы куртку из кожзаменителя. Но самое главное – помимо болтающихся за спиной двустволки и рюкзака, лежало во внутреннем кармане куртки – толстые пачки купюр. И это только аванс! Маруся никогда не видела столько денег сразу и поэтому чувствовала себя несколько неуютно. Временами в грудь врывалось обжигающее чувство свободы. Заполняющий лёгкие ветер с удивлением ловил торжествующие порывы смеха. Но иногда накатывала безысходность – она лишь пешка в чьей-то игре. Если мир ещё не сошёл с ума, то невозможно чтобы за мизерную работу платили такие деньги! Понятно: пожар, риск, но всё же… Беспокойство щемило сознание, она отмахнулась от неприятного чувства, думая о рюкзаке, где слегка побрякивала дюжина бутылок с «огненной водой». Но рассудок стоял на своём – зачем? Зачем торговать водкой, если в кармане денег в двадцать раз больше, чем можно вытянуть с шорцев? Программа? Она просто давно собирались в посёлок, надо повидать Анчола, дядю Колю… И, в конце концов, от неё ждут, что она станет продавать водку – следовательно, так и будет! Зачем? Для маскировки! Бог с тобой, девочка, от кого ты прячешься? Для чего? Внезапно мозг буквально взорвался болью:

– ПРОВАЛИВАЙ! ГОНИ СВОЙ ДРАНДУЛЕТ КАК МОЖНО ДАЛЬШЕ! У ТЕБЯ ЕСТЬ ДЕНЬГИ! У ТЕБЯ ЕСТЬ «ХОНДА»! У ТЕБЯ ЕСТЬ ТЫ! БРОСАЙ ВСЁ, ПРОВАЛИВАЙ!

Она резко сбавила скорость, «Хонда» недовольно зафыркала. Что это? Откуда?

– ПРОВАЛИВАЙ! ГОНИ СВОЮ РАЗВАЛЮХУ! УБИРАЙСЯ!

Это тайга, тайга шумит. А в ней бродят злые духи узют-каны^[2]. Прогони их, Ульген!^[3] Это только волнение, беспокойство… А почему нет? Eй хватит денег надолго, плюс счёт в «Сбербанке». Но если… слушать узют-канов, то «Сбербанка» не видать, как собственные ушей. Её найдут, всё перевернув. Маруся знала, кто давал деньги – полковник, менты. А с мусорами… Даже родственные отношения не помогут. Да и приедут завтра люди, спасатели, и что?

– НИЧЕГО. ОНИ САМИ ДОГОВОРЯТСЯ!

И поиск отсрочится на сутки? Но там же три человека и огонь! Возможно, они ранены и нужна помощь! Да не будь этих денег, она всё равно бы, просто так…

– ОНИ СДОХЛИ! ТЫ НЕ НУЖНА ИМ! ПРОВАЛИВАЙ!

Дорога каждая минута. И отсрочка может обернуться для них гибелью. Взять на себя три человеческие жизни и кражу Маруся не могла, поэтому прибавила газ. И потом: дали только аванс, через несколько дней полковник заплатит в два раза больше, плюс реализованная водка. Она разбогатеет, купит гараж. А живы те трое или нет – неважно, договорились? Это надо просто выяснить. Надо пойти в тайгу. Это же так… привычно…

Рука сама открутила ручку газа, и мотоцикл остановился. На дороге сидела лиса. И с любопытством наблюдала за приближающимся мотоциклом. Лиса? На дороге? Беспокойство вновь сжало сердце. Маруся знала повадки местных обитателей тайги. Чтобы выследить лисицу, надо приложить определённые усилия. А тут прямо на дороге. Никакого бурелома и царапающегося кустарника… Сидит и ждёт. Чего?

– КОГДА ТЫ УБЕРЁШЬСЯ, ДУРА!

Девушка схватилась за двустволку, дрожащей рукой вставила патроны, краем глаза следя за хитроватой рыжей мордочкой с чёрными, прожигающими насквозь бусинками глаз, ожидая, что зверёк вот-вот юркнет в придорожный кустарник или растворится в воздухе, как мираж. Но лисица по-прежнему нагловато выжидала, когда её убьют или когда…

– ТЫ УБЕРЁШЬСЯ ИЗ ТАЙГИ ВМЕСТЕ СО СВОЕЙ ТАРАХТЕЛКОЙ?

Марусе как-то сразу расхотелось стрелять. И зачем ей сейчас дохлая лиса? Нет времени. Но она нарочито резко вскинула ружьё, надеясь, что осторожный зверь сбежит, освободив дорогу. Но лиса не ушла.

– Уходи! – крикнула Маруся. – Убирайся к шайтану, к чёрту – всё равно! – и предупредительно потрясла ружьём.

Лиса сидела.

– Уходи! – Маруся зажмурилась и нажала курок, сдерживая плечом отдачу.

Она не отличалась особой меткостью, тренировок было недостаточно, но пуля вошла точно в одну из бусинок и, возможно, основательно поразбойничала в черепе. Лиса оскалилась, приподняв щётку усов, кровь обильно перекрасила морду в ярко-красный цвет, и рухнула. Маруся сняла каску. С ружьём наперевес направилась к убитой. На этот раз она почему-то была абсолютно уверена: зверь внезапно вскочит и бросится на неё. Слишком памятен был злобный оскал. Он и сейчас оставался таким: белоснежные клыки купались в крови. Маруся подошла совсем близко, настолько, что можно было пошевелить убитую дулом ружья. Лиса лежала, поджав хвост и запрокинув голову – мертва! Надо было как-то убрать её с дороги. Но девушка не решалась прикоснуться к животному – слишком странным было его поведение перед смертью. Жутким. Почему зверюга не ушла, почему напрашивалась на пулю? Неужели такое возможно?

– И С ТОБОЙ БУДЕТ ТАК, ЕСЛИ НЕ УБЕРЁШЬСЯ ОТСЮДА!

Даже взбалмошные утренние птицы затихли, одаривая тишиной и тревогой. Это было странным, как во сне видеть себя со стороны: свинцовое небо, притихшая тайга, плавная лента реки, высушенная засухой трасса, мёртвая лисица; девушка, судорожно сжимающая в руках каску и ружьё; красный мотоцикл, недоуменно наблюдающий за ней единственным глазом – фарой. И в гулкости тишины, куда не врывалось даже слабое перемещение воздуха, послышались едва различимые шаркающие звуки, как будто десятки крупных тараканов, что водились в Марусином сарайчике, вздумали потанцевать ни папиросной бумаге.

Девушка никак не могла уловить источник шуршания, а потом заметила как задняя лапа лисы неуверенно, но чаще и чаще, пытается скрести землю, словно животное с опозданием вспомнило о возможности побега. Маруся зачарованно смотрела на подрагивание коготков и кончика хвоста, ей вдруг ясно представилось, как лиса поднимает залитую кровью изуродованную морду, разжимает сведённые судорогой клыки и впивается в лодыжку. Палец сам нажал курок, выстрел из второго ствола положил конец шершавым звукам.

«Это ненормальная лиса, – подумала она, – какая-то бешеная лиса!» От таких мыслей всё внутри содрогнулось, спазмы подступили к горлу, девушка еле доплелась до мотоцикла и её вывернуло у придорожного куста.

Вновь защебетали птицы, где-то пропищал рябчик, им не было дела до мёртвой лисы и страданий Маруси. Выплюнув горькую слюну в лужицу того, что недавно было ранним завтраком, девушка надела каску и завела мотоцикл. Тот осторожно затарахтел, виляя объехал падаль и понёс свою хозяйку дальше по трассе. «Пожар, – догадалась Маруся, – из-за пожара зверь ломанулся к людям. Так было всегда: распри забыты, слабые тянутся к сильным в поисках защиты. Возможно, это и впрямь была больная лиса, она оглохла и ослепла…» Но тут же передёрнуло от воспоминаний о внимательном, изучающем взгляде на ехидной морде. Захотелось вернуться. Маруся оглянулась.

Лиса сидела на дороге и, оскалившись, смотрела ей вслед уцелевшим глазом.

Девушка нерешительно моргнула и потрясла головой – лисы не было. Она не сидела, не лежала – её просто не было. Или с достаточного расстояния, на которое Маруся уже отъехала, её не стало видно? Надо было следить за дорогой. Мчаться под шестьдесят кэмэ вперёд затылком – самый верный способ самоубийства, Маруся отвернулась и попыталась забыть происшествие. Но, так или иначе, настроение окончательно испортилось.

6

 
Такую глушь нашёл я для души,
что всё пройдёт. Я сам пошёл на это
и вышел весь…
 

Е. Каменский

Пасмурным прохладным утром, когда Маруся удалялась прочь от убитой лисы, Пётр Степанович Смирнов, обитатель барака № 3 зоны общего режима, рецидивист по кличке Пахан, всматривался в тайгу с грязного дворика, обнесённого колючей проволокой, с будоражащим волнением ощущая внезапное напряжение во всём теле. Седьмой на его биографии «звонок» оттрындел четыре года назад. Впереди маячили ещё четыре – угораздило же того старикашку-сторожа проснуться в три часа ночи и прогуляться по магазину, чтобы узнать – откуда доносятся непонятные шорохи и сдобный мат. Четыре года старый пердун гниёт в могиле, земля ему пухом, а Пахан на лесоповале, тоже… гниёт. Пару лет назад он обнаружил в паху огромную коросту, связал её появление с бесконечными гнойниками на лице, животе и пришёл к определенному выводу, который стал причиной смерти двух симпатичных «сестрёнок». Один был случайно придавлен бревном. А другого так же случайно обнаружили болтающимся в петле. А то, что он влез туда с заточкой у брюха, необязательно было же говорить, правда?

Четыре года в изоляторе среди умирающих – перспектива почему-то не радовала и, может быть, поэтому пасмурным утром Пахан пребывал в воодушевленном настроении и даже толчок в спину не убавил энтузиазма.

Обитатель третьего барака не мог знать, что в пятнадцати километрах от его настоящего местопребывания бушует таёжный пожар, но это не имело значения. Их перевозили! Ежедневно, небольшими партиями. Вчера – шестой барак, позавчера – второй, сегодня настала их очередь. Куда – неважно. Дорога отсюда куданибудь – практически свобода. Вряд ли она будет короткой. А это значит, что кому-нибудь из охраны захочется освободить кишечник или вздремнуть. И может быть, оставшиеся из отпущенный ему Богом дней представится случай провести… не в изоляторе.

Заключённых партиями по трое провожали через распахнутые створки ворот из дворика, обнесённого высокой стеной сетки с колючкой наверху, к автофургону, у дверей которого стояли двое славных молодцов с автоматами на взводе. Конвой передавал им партию и удалялся за следующей. Те, кто стоял во дворе и ожидал своей очереди, безумными, счастливыми глазами наблюдали за церемонией. Особенно волновал их эпизод выхода за забор, автофургон же совсем не нравился. Но внешне ребята казались спокойными, делали равнодушные и отсутствующие лица, показывая, что им глубоко начхать, куда и почему их везут. В принципе, некоторым самым тёртым на самом деле было всё равно, опыт учил: если ты зэка, то не перестанешь им быть после небольшой тряски в автофургоне с решёткой внутри, отделяющей как от молодцов с автоматами, так и от выхода. Некоторые с удивлением разглядывали пустые «вышки» и тайком ощупывали потайные карманы – на месте ли табачок, но выскользнуло ли «железо»?

Единственными, кто не испытывал восторга от эвакуации, были легаши. В такое зябкое утро не доставляло радости болтаться на свежем воздухе. Те же, кому был обещан выходной, совершенно сходили с ума от ярости, беспричинно дёргались, раздавая зуботычины направо и налево и поминутно вспоминая маму. Иногда казалось, что именно эта мать-героиня произвела на свет практически всех зэка совместно с начальством зоны.

Чувствуя на себе пристальные и завистливые взгляды, Пахан нарочито артистично прошагал мимо «колючки» вслед за Кривым и Сычом и оказался в «предбаннике», почти на свободе, которая длилась двадцать четыре шага до фургона. Конвой торопливо развернулся и, чертыхаясь, распинывая грязь, пошлёпал за следующей троицей. Одна дверца фургона была распахнута, оттуда гремел одобряющий призыв:

– Сыч! Вали сюда, поехали за девочками!

– Улюлю, Кривой, смотри дверь не перепутай!

– Притырьтесь! – сплюнув сквозь зубы, оскалился Сыч, внутрь ему определённо не хотелось.

Легаш в фургоне был другого мнения:

– Молчать! А ты давай сюда, живо!

Второй – у распахнутой дверцы – толкнул Сыча прикладом меж лопаток:

– Шевелись, сучара! А вам – стоять!

Сыч нехотя и неуклюже вскарабкался в фургон в руки первого, тот толкнул его к решётке:

– Лицом к стене! – и загремел ключами.

– Товарищ-ч начальник, отлить надоть, – ухмыльнулся заискивающе Кривой.

– Приспичило, твою мать! – взвизгнул второй, вспомнив, что сегодня должен был ехать к тёще на картошку, распить с тестем баночку бражки, жена-стерва запилит…

– Пусть его, – крякнул третий, что находился у закрытой створки и полез за сигаретами, – С утра копил, верняк. Покрасоваться перед братвой – клоун!

Кривой послушно полез в штаны.

– А ты – п-шёл! – третий вытащил сигарету, поместил её в маленьких пухлых губах и чиркнул спичкой, которую тут же задул ветер. – Блин! – зажёг вторую, сжал огонёк ладошками, уберегая от сквозняка, и поднёс замок из пальцев к лицу.

Автомат бестолково повис на плече. Рядом с задней покрышкой зажурчала струйка Кривого.

– Куда льёшь?! – второй окончательно вышел из себя и пихнул Петра прикладом по пояснице. – Лезь давай, хватит – отдохнул!

Пол фургона приходился на уровне подбородка, и зэка Смирнов ясно видел, как Сыч очутился за решёткой, а легаш поворачивал ключ в замке – затем, чтобы через минуту открыть замок перед ним. Пахан спиной чувствовал издевающиеся смешки ребят во дворе. Конвой отделял следующую троицу. И ещё дюжина парней стояла вокруг со стволами наперевес. А над всем этим прогибалось от туч свинцовое небо, шумела тайга, и витал сочный дурманящий запах лесоповала.

– Ну? Чё встрял?

Приклад был готов обрушиться на позвоночник ещё раз, когда Пахан наугад откинул руку назад, якобы уже хватающуюся за поручни, поворачиваясь за ней всем телом.

– Ёшь твоёшь! – раздалось в ответ на смачный хруст свёрнутого носа. Удар левой в кадык заставил ментюху захрипеть, уронить автомат и схватиться освобождёнными руками за горло.

Удивлённые глаза появились из-за сжатых замков ладоней, спичка потухла. Пахан молниеносно метнулся в сторону так неудачно выбравшего время для перекура легаша и повалил его в грязь, предварительно опустив могучий кулак прямо на «звёздочку» горящей сигареты. Сразу же в сторону фургона помчались трассирующие пули, дюжина славных ребят с автоматами приняли исходную позицию, пытаясь на корню зарубить попытку побега.

Всё произошло за несчитанные секунды, и Кривой, старательно мочившийся на покрышку, только и успел повернуть голову в сторону выстрелов, как три пули врезались во впалый живот. Боль напомнила взрыв в левом глазу, когда по нему хлестанул ремешок со свинцом в пряжке, и Иван Иванович Чиж был убит прохладным сентябрьским утром «при попытке к бегству». Он шлёпнулся в лужу, разбавленную собственной мочой, гулко проелозив по закрытой дверце фургона. Рядом с ним корчился в агонии человек, собиравшийся провести этот день на тёщином огороде.

Охранник, замыкающий замок решётки, обернулся ещё на первый звук удара, и сразу же был притянут тремя парами рук, а четвертая сдавила горло. В самое ухо вонзился хриплый, неуверенный шёпот с кавказским акцентом:

– Ключэ, сволэчь, ключэ!

Стоящие во дворе зэки очнулись, когда увидели падающего, схватившегося за живот Кривого, сразу же сообразив, что являются зрителями блестящей импровизации, о которой можно потом будет неоднократно рассказывать новым сокамерникам, может быть…

– Лечь! Всем лечь! – короткая очередь стайкой саранчи защёлкала над головами.

…им дадут хотя бы увидеть, чем всё закончится?

Пахан, скрипя зубами и не обращая внимания на саднящую боль в ободранных и обожжённых сигаретой казанках, усердно мутузил мента. Тот не оставался в долгу. Пули их не касались – ребята боялись попасть в своего. И два сомкнутых тела постепенно откатывались за фургон. Легавый, сплёвывая табак из раздавленной во рту сигареты, сдался после повторного соприкосновения затылком с поверхностью планеты с названием Земля. Пахан сдёрнул с его плеча извозюканный в грязи автомат, прижал к животу и выпустил обойму в распахивающуюся дверцу кабины, откуда выскакивал на помощь товарищу молоденький водитель. Когда его ноги коснулись земли, душа уже беседовала с апостолами. Ненужный, с пустой обоймой, автомат шлёпнулся рядом. Пахан в два прыжка оказался в кабине, рывком включил зажигание, искорябанной рукой схватил набалдашник переключателя скоростей, рванул руль, до отказа нажимая на газ и отжимая сцепление, задницей ощущая, как квартет славных ребят дырявит стенки фургона.

Покрышка, елозя и разбрызгивая грязь, перескочила ноги паренька, чья душа только что сделала шаг по райским кущам. Оставленная открытой дверца кабины захлопнулась сама по себе секунд через тридцать, а распахнутая сзади створка – через сорок минут, и то – когда взбесившийся автофургон окончательно остановился, врезавшись в дерево, а выпрыгнувшие из него люди ворвались в дремлющую тайгу…

7

 
Ворон третью курил папиросу,
Нахлобучивал шляпу на глаз,
Чтоб не выветрил ветер вопросы,
Словно гвозди засевшие в нас…
 

С. Николаев

На завтрак выдали на удивление аппетитные фаршированные творогом блинчики, крепкий чай и банку концентрированного молока в качестве сухого пайка. Персонал санатория тщательно готовился к эвакуации, то и дело уезжали грузовики, увозя мебель и аппаратуру. Половина отдыхающих, в данный момент не занятая добровольцами при погрузке, поддалась чемоданному настроению. После завтрака у входа их ожидал автобус. Балагур, придерживаясь традиции, взял вторую порцию. Сделавший утренний кросс вокруг здания Спортсмен был бодр и пытался шутить. Шурик ел вяло, насильно запихивал в себя лёгкий завтрак. Молчун поглощал пиво из своих запасов – ничего крепче пива, когда хотелось, он решил себе не позволять.

В столовой царило осторожное оживление, поэтому, как только открылась дверь, головы повернулись в сторону вошедшего. Главврач – сухенький, высокий старичок с чеховской бородкой, окинул столовую беглым взглядом и подошёл к поварам, которые переворачивали уже ненужные огромные кастрюли вверх дном, ожидая окончания завтрака, чтобы вымыть посуду и отправиться по домам вместе с отдыхающими.

– Машу, медсестру, не видели?

– Валька, медсестру не видела? Нет.

Главврач поскоблил подбородок, покачал головой, хотел было уйти восвояси, но в дверях столкнулся с одетым в приличный костюм с галстуком Новеньким и с полковником Костенко, те попросили его задержаться.

– Господа и дамы, минуточку внимания! – попросил полковник.

Внимания было не занимать, поэтому он откинулся на услужливо пододвинутом Новеньким стуле, заложил ногу за ногу и произнёс:

– Вчера вечером я делал объявление насчёт вашей вынужденной эвакуации в связи с чрезвычайными обстоятельствами. И обращался к некоторым индивидуально. Кто слышал – знает: в тайге затерялся вертолёт с тремя пассажирами. Все спасательные службы заняты на пожаре, а требуется организовать маленькую экспедицию. То есть сформировать отряд из добровольцев. Они снабжаются необходимой амуницией и по окончанию спасательных работ получат солидную денежную премию.

– Ну уж нет, – раздалось из-за четвертого от окна столика, и все посмотрели на Лысого, – мне Чернобыля вот так хватило, – он провёл ребром ладони по горлу.

– Успокойтесь, пожалуйста, – полковник сделал небрежный жест, – никакой радиации. Зона поиска далеко от района пожара. Экспедицию возглавит опытный человек, – кивок в сторону угрюмого Ивана, – и опытный проводник из местных. Короче, – он поднялся, – всех желающих и недовольных я приму в кабинете заведующего – если, конечно, Сергей Карлович позволит?

– Пожалуйста, – пожал плечами главврач.

– У всех было время подумать, соизмерить своё личное «Я» и интересы Родины. Никаких принуждений. Боже упаси. Итак: я жду желающих. Заранее спасибо. Все остальные поедут домой.

Новенький бросил суровый взгляд в сторону Лысого и тоже удалился. Сразу же столовая наполнилась пересудами, шёпотом и шебуршанием шлёпанцев.

Первым в кабинет главврача ворвался Спортсмен. Полковник разместился за тёмным полированным столом и непринуждённо стряхивал пепел в стерильную квадратную пепельницу, за его спиной возвышался выкрашенный белой краской сейф.

– Я рад вас видеть, – улыбнулся полковник, в кабинете он был один.

Сергей Карлович, выставленный за дверь, уныло плутал по коридорам санатория, покрикивая на персонал. В голове всё прочнее и надёжнее укладывалась красноречивая мысль, что он слоняется без дела. Пытаясь её заглушить, главврач утешал себя поисками исчезнувшей медсестры…

– Не будем тянуть. Сколько даёте? – Спортсмен присел на ручку обтянутого голубой кожей кресла, разминая кисти.

Полковник назвал цифру, и тот присвистнул.

– А в случае неудачи?

– «В случае неудачи тебе деньги больше не понадобятся, кретин», – а вслух. – Что поделать? Столько же. Работа выполнена, – Костенко развёл руками.

– О’кей. Что я должен делать?

…Молчун допил пиво и, хлопнув дверью, поплёлся в направлении кабинета заведующего, встретил его самого и ответил, что нигде не видел чёртовой медсестры. Из кабинета вышел Спортсмен.

– Ну и что? – бросил Молчун.

– Пиво есть?

– Кончилось.

– Сбор в четыре, – насвистывая, Спортсмен зашагал по коридору.

– А-а, пожалуйста, проходите, – Костенко добродушно улыбнулся и затушил сигарету, пепельница приобрела не столь чистоплотный вид.

Молчун перевёл взгляд на холёные пальцы с ровными, широкими ногтями.

– Решились?

– Могу я отлучиться в город до четырёх?

– Как будет угодно! Так вы с нами?

– Ещё не знаю.

– Время пока терпит. Но мы рассчитываем. Без вас, сами понимаете… Кстати. Как узнали, что в четыре? Оперативно получаете информацию. В разведке работали?

– Если убийство можно назвать разведкой…

– Мы помним о вашей травме, очень сочувствую. Выбор за вами. Однажды вы выполнили свой долг, но Родина…

– Посмотрим. На всякий случай – не ждите, – Молчун вышел.

Костенко достал новую сигарету…

Интеллигент нервно закурил и уставился большими, с поволокой глазами на полковника. Длинные чёрные волосы улеглись на плечи:

– Почему меня не берёте?

– Видишь ли, Саша, – Костенко с сожалением рассматривал измазанную пепельницу, – тайга – сложная штука. Маршрут не из лёгких. Десятки километров пешком. Нам нужны опытные, выносливые люди.

– Как Спортсмен?

– Я не могу тебя пустить, для твоей же пользы, ты…

– Ещё молод, – добавил за него Шурик, заметно успокоившись, выпустил ровную струйку дыма, – и вообще, сопляк. Я прав?

– Я не это имел в виду.

– Именно это, – Шурик безжалостно сплюнул в пепельницу и раздавил в слюне окурок.

– Ну, Саша. Повторяю, придётся нелегко. И зачем тебе всё это?

– Хотите пари? Все, кто заходил сюда до меня, спрашивали, сколько им заплатят. Мне тоже нужны деньги. Но не это главное. Там, в тайге, люди. Они искалечены наверняка и умирают от голода. Я хочу им помочь, просто по-человечески. И, в конце концов, нужны добровольцы или нет?

– Нужны, – выдохнул Костенко. – Ты прав: вся эта акция с экспедицией лишь для того, чтобы помочь несчастным, им сейчас очень трудно и…

– Не надо, – отмахнулся Шурик, – лапшу на уши не надо. Вам совершенно наплевать на людей. Так?

– Саша, что ты несёшь?!

– Товарищ полковник, – лицо Интеллигента преобразилось, в жгучих цыганских глазах чёрным по белому было написано «никому не верю» и лишь между строк слабая искорка: «но хочу понять». – А не рано вы себя произвели? Майорские лычки шли вам больше… Будем откровенны: не хотите меня брать из-за отца? Боитесь?

– Ерунда, – нахмурился Костенко.

– Правильно, – согласился Шурик, – он уже не тот и власти у него поубавилось. Но одно знаю точно. Когда мой предок кому-либо что-нибудь обещает по максимуму, то это означает: либо он не собирается расплачиваться, либо намерен получить в десять раз больше.

– Вот ты о чём? – полковник усмехнулся. – Решил, что я слишком много обещаю за поход?

– Вот именно. Сумма-то солидная. А я не в кино, а в жизни уже привык видеть, как большие люди любят деньги и неохотно с ними расстаются, не считаясь с человеческими жизнями.

– Ох, в мерзавца ты вырос, Сашка. А помнится…

– Вы меня на коленочках нянчили, на ручках качали? И, между прочим, обсуждали с батей, сколько кому дать на лапу?

– Ладно, ладно. Сдаюсь, – пытаясь перевести разговор в шутку, – приподнял ладони Костенко. – Иди в свою экспедицию, шантажист. Но помни: ножки будут бо-бо и мозоли на пятках обеспечены.

Сашка улыбнулся:

– Вот так бы и давно, дядя Сева. А всё-таки: деньги такие – почему?

– Не поверишь. Видишь ли, ты прав, конечно. Всех интересует размер своего кармана, а на людей кладут по-крупному. Но люди, потерпевшие аварию, очень важны. Особенно – академик Пантелеев.

– Так бы и сказали. Там учёные? Почему же – добровольцы? Нельзя что ли профессионалов вызвать?

– Четыре дня прошло. С вертолётов обнаружить не удалось, а пока столица раскачается… Огонь ждать не будет.

– Понятно, – лицо Интеллигента вытянулась, в телячьих глазах надолго задержался огонёк азарта и тщеславия.

– Деньги удалось вытянуть из местной администрации, никто не хочет идти, понимаешь? Профессионалы борются с огнём, жертвуют жизнью, причём за гроши. Они держат пожар грудью, ждут, когда мы тут спохватимся и вытащим этого треклятого академика из пекла… или выясним, что вытаскивать уже нечего. А ты тут меня в коррупции обвиняешь.

– Прошу прощения, – Сашка поднялся, – значит, я принят?

– Иди, иди, – отмахнулся Костенко, он как-то сразу постарел, наигранная бодрость исчезла, и Шурик увидел пожилого человека, страдающего ревматизмом и раздавленного обстоятельствами, – только позвони своим. И… береги себя.

– И всё-таки: почему – полковник? Извините, ухожу, смываюсь, – дверь закрылась.

Костенко взял ещё одну сигарету, покрутил в чистеньких пальцах. Нет, слишком много на сегодня, сердце и так пошаливает. Перевёл взгляд на грязную пепельницу, бросил в неё сигарету, взвесил плоский, тяжёлый квадратик на ладони, поднялся, открыл форточку и выбросил его в окно. Через долю секунды пепельница звякнула внизу, раскидывая остроганные осколки по подъездной дорожке. Сидевшие в автобусе вздрогнули, но полковнику было не до них: дверь уже впускала плотного, лысого человека.

– Много навербовали? – с порога спросил тот.

Костенко окинул его хмурым, оценивающим взглядом, отошёл от окна и царственно опустился в кресло за столом, пригласив вошедшего присесть напротив.

– Благодарствую, – ответил Балагур и скромненько притылился на край голубого кресла.

– Хотите принять участие? – насмешка изогнула губы полковника, когда он покосился на выпирающий животик собеседника.

Балагур пошамкал толстыми губами, потёр гладкий, как колено, лоб, вытащил из кармана рубашки удостоверение и протянул полковнику:

– Собственный корреспондент, – представился он.

– Прямо-таки НТВ? – вскинул брови Костенко и расплылся в дружелюбной улыбке. – А что в наших краях забыли?

– Делали репортаж из жизни национальных меньшинств. Тут набрёл на прекрасный профилакторий и взял отпуск. Ну как, пропускаете прессу?

– Вам дать интервью? – полковник подобрался, на всякий случай откашлялся, прочищая горло и оттягивая время, строя в голове сконцентрированно-сжатые фразы, самой наипервейшей из которых была: «Чёрт бы его побрал!», но она в интервью явно не вписывалась.

– Не надо. Зачем? – пожал плечами Балагур. – Всё, что хотел знать о пожаре, уже почерпнул из местных источников. А большего вы ведь не скажете?

– Не скажу, – признался Костенко, – потому что не знаю.

– Ну-ну, – причмокнул журналист. – Я вообще-то хочу напроситься в спасательную экспедицию, чтобы своими глазами, так сказать, а вернее – объективом запечатлеть счастливое спасение академика Пантелеева.

«Сашка – идиот, мерзавец и болтун. Никто, кроме него…» – ещё одна недостойная прессы мысль.

– А если…. финал, скажем, будет не совсем удачным? Что тогда? Раскритикуете? Мол, не уберегли?

– Трагедия есть трагедия, – ещё раз дёрнул плечами Балагур. – Тут уж ничего не поделаешь. Но попытаться стоит. Как говорят: «Сэм перфинум респице ут бени агис».

– Это где так говорят?

– Латынь. По-нашему примерно: «Увидь цель, чтобы действовать».

– Прекрасное изречение, – улыбнулся полковник. – Что я могу сказать? Прессе у нас везде дорога. Как-никак четвёртая власть. Но!

– Так и знал! – хохотнул Балагур. – Верите? Так и думал, что не пустите!

– Почему же? – нахмурился Костенко. – Просто есть два условия. Людей мы набрали мало, будете нести такую же нагрузку, как и другие, имею в виду – физическую. Соответственно: снаряжение, продукты и остальное со всеми поровну.

– Это понятно, – согласился журналист, – помогу по мере сил. А второе условие?

– И так же вместе со всеми получите вознаграждение, идёт? – улыбнулся полковник.

– Конечно же! – рассмеялся Балагур. – «А я еду, а я еду за туманом и за запахом тайги»! Хо-хо! Договорились! Но при условии. Можно мне поставить условие?

– Я даже знаю какое, – вновь впал в уныние Костенко. – Задавайте свои вопросы. И если смогу – отвечу.

– Замечательно. Просто превосходно. Первое: в какой области работал, вернее, работает академик Пантелеев?

– Биология.

– А поточнее?

– Я не учёный. Что-то там с насекомыми или с деревьями, шут его знает, – настала очередь полковника пожать плечами. – Помню, восхищался кедрами-долгожителями. Как-то похлопал этакую громадину по коре и говорит, что ему, дереву – разумеется, лет пятьсот не меньше. Вот и задумаешься о бессмертии.

– Угу, – кивнул Балагур. – Всеволод Александрович, да-да не удивляйтесь, я знаю ваше имя. И настоящее звание, между прочим – тоже. Из всего вами сказанного делаю вывод, что вы, как говорится, Ваньку валяете. Нам обоим прекрасно известно, что к деревьям и, тем более, к насекомым академик имел самое косвенное отношение. Напомнить один нашумевший случай? С тараканами? Вопрос второй – маршрут вертолёта: куда летел?

– Если примете участие в поиске, то получите информацию сами, – полковник сразу погрубел и, видимо, подумал, что Ваньку валять умеет не только он.