Мария-Виктория Купер
Судмедэксперт
Я замешкался.
– Иди, быстро, – толкнул меня Боров в спину. – Иди! Я в машине подожду.
Пришлось идти. В сенях было сыро. Доски пола “гуляли” под моими ногами, в нос ударил противный запах кошек и гнилья. Я толкнул отсыревшую дверь и вошёл в комнату.
Огромная печь с кучей вещей занимала добрую половину пространства. Голые бревенчатые стены выглядели удручающе, но еще хуже смотрелась маленькая косая кровать с незаправленным засаленным постельным. Во всю стену висел огромный красный флаг СССР, густо покрытый пылью и паутиной. За флагом светилось окно – туман рассеялся, пробивался утренний свет. Комната окрасилась в красные тёплые тона.
– Чего встал? За стол сядь, – проворчал Шуруба, наливая воду в грязный закопченный металлический чайник.
– Туда? – спросил я, с отвращением смотря на маленький грязный деревянный стол, заваленный сигаретным пеплом и крошками.
– Садись, не боись, – пробасил дед и налил мне чая в подозрительно чистый стакан. Запахло мятой и малиновым листом.
– Не помогу я тебе с проклятьем этим. Я уже старый и слабый. И язва эта рот разъела так, что сил нет боль терпеть…
– У меня есть знакомый онколог, он может помочь, осмотреть, – начал я, но дед резко перебил.
– Мне немного осталось. Не хочу ничего.
Шуруба снова закурил. Дым от сигареты, плотный и вонючий, стал красноватым в свете окна. Шуруба сел напротив меня.
– Подумайте. Я оставлю адрес больницы и фамилию врача. Скажите, что от судмедэксперта Носкова…
– Хватит, я сказал! – рявкнул дед и стукнул по столу ладонью. Странный огонёк сверкнул в его глазах. Шуруба снова уставился на меня.
Я притих и не шевелился. Было ощущение, что меня фотографируют на длинной выдержке, и я боялся смазать картинку неловким движением.
– От твоей морды за версту смердит покойниками.
– Что? Я давно на работе не был, – сказал я, пытаясь принюхаться к одежде, но пахло лишь табаком.
– Ты слышишь мёртвых, говоришь с ними, даёшь им надежду и покой. Зачем ты исполняешь их просьбы? Это не дар, а проклятие, – Шуруба вытер рукой кровь, выступившую из язвы на губе. – Тебе подкинули, но ты уже за него расплатился. Что ты принёс в жертву?
Я начал судорожно вспоминать, но так ничего и не понял.
– Что-то ты туго соображаешь. Вижу, ты только из больнички.
Мне стало до одурения неприятно. Будто он наживую вытягивал из меня волокна и нервы, копался в мыслях, чувствах.
– А-а-а, мне желчный пузырь вырезали… – ответил я, сильно морщась.
– Вот то и принёс в жертву, что вырезали из тебя, – резко сказал Шуруба.
– От этой способности можно избавиться?
– Нет. Уже поздно. Один выход: принять и никогда не трогать мёртвых. Тогда они не будут трогать тебя, – его голос становился всё тягучее, слова сливались, дикция ухудшилась. Я с трудом его понимал.
– Как это? Я же судмедэксперт. Трогать мёртвых – это долг мой, профессия, призвание! – я начал возмущаться.
– Уходи с работы, не трогай покойников, – дед замер, закрыл глаза и добавил: – Чувствую, что тебя боль ждёт, потеря большая. После на истину выйдешь и судьбу обретёшь. Всё. Проваливай отсюда, – чётко сказал Шуруба и указал пальцем на грязную разбухшую дверь.
В полном расстройстве я добрёл до машины и уселся вперёд. Друг поймал какое-то хрипящее радио и в такт стучал пальцами по торпеде.
– Ну, что он тебе сказал? – бодро спросил Валька. Но я видел, что он ужасно расстроенный, разбитый, раздавленный.
– Ничего толкового. Сказал с работы уходить. Что беда какая-то надвигается, а потом всё нормально станет.
– Что-то я другое себе представлял. Какой-то дед странный. Я бы сказал, что у него психопатия. Но это на первый взгляд.
– А ещё у него рак губы, агрессивный, язвенный, – задумчиво ответил я. – Он всю правду мне сказал. Этого никто не знал. Никто.
– Ты про Настю слышал? Она не моя, оказывается. Вот это я и сам чувствовал, что что-то не то…
– Валь, поехали отсюда. Я устал до ужаса. Сил нет никаких. Ощущение, что дед всю энергию из меня высосал…
Боров запустил двигатель машины, и мы медленно покатил к трассе, аккуратно объезжая грязь и глубокие выбоины.
***
После Шурубы мне стало легче, будто от меня отодвинули тягучую печаль. За две недели сидения дома я активно восстанавливался, прочитал три книги и хорошо позанимался ивритом. Научился ухаживать за цветами. Пару раз я хотел поговорить с Раисой вживую, признаться о своих чувствах, но мы так и не встретились. Она мне написала, что ещё не успела уехать из-за работы, потому что у нее остались какие-то незаконченные проекты, какие-то богатые клиенты… Что-то в этом роде. Я не выяснял подробности. Было до чёртиков страшно показаться каким-то навязчивым и прилипчивым.
Бахтияр на связь не выходил. Раиса о его местонахождении молчала. Тогда я “наступил себе на горло” и позвонил Сиговой, но и у нее телефон был недоступен.
Закончился мой больничный. Первый день на работе дался очень тяжело. Я отвык от ароматов секционки, и чтобы хоть как-то выдержать смену, пришлось на виски и под нос мазать жирный слой вьетнамской звёздочки и надевать три маски.
Брат до сих пор на звонки и СМС не отвечал, Раиса перестала брать трубки и через раз отвечала на звонки, только одна Настя вела себя так, будто ничего не произошло: что-то рассказывала, шутила, улыбалась. Мне было очень хорошо рядом с ней.
Первого мужчину мы вскрывали около часа: инсульт мозга, типичная картина. Как только я притронулся к нему, в ушах зазвучал тяжёлый голос:
– Положи мне в карман нитроглицерин. Как я без таблеток буду?
Я молчал и делал разрезы, отслаивая кожу головы.
– Я тебя прошу, парень. Положи в карман таблетки. Положи. Обещай, что сделаешь, что положишь!
Мы с Настей вскрыли крышку черепа, извлекли мозг.
– Кого мне ещё просить? Ну кого? Как я буду без таблеток! Положи!
Пациент без устали трындел, ни на секунду не затыкаясь.
– Да положу! – громко сказал я, не выдерживая отвратительного бубнения. Голос пациента сразу же замолчал.
– Николай Петрович? Что вы положите? – настороженно спросила Настя.
– Да я… Вспомнил, что забыл положить… – пытался выкрутиться я. – Всё, не отвлекай, а то криво мозг нарежу!
Девушка промолчала и смыла черные сгустки крови с секционного стола.
Следующий пациент, молодой мужчина с ножевыми, назвал мне фамилию убийцы и рассказал, что закончил жизнь так, как и должен был. Парень не просил меня что-то делать, лишь говорил и говорил. Рассказал, что умер за дело, по понятиям, с чистой совестью, а под конец вскрытия замолчал. Наверное, хотел, чтобы его последний раз выслушали.
Следующий пациент был девяностолетний мужчина, умерший от старости. Он вообще ничего не говорил.
Затем санитары прикатили перебитого молодого парня. У него был скошен череп, будто часть сняли тёркой… ДТП, разбился на мотоцикле.
Настя остановилась и замерла.
– Какой же он красивый. Просто невероятный! И такая страшная смерть, ужас, – в её голосе слышались страх и восхищение.
– Да, Настя, симпатичный парень. Именно поэтому я ненавижу мотоциклы. Ты бы видела, что было в самом начале сезона!
Я осмотрел его и приступил к вскрытию. Только дотронулся…
– Я ехал к своей девушке, торопился. Друг позвонил и сказал, что мою Айгуль видели с парнем. Они целовались. Я гнал. Сильно гнал. И невыносимо зажгло в груди. Я потерял сознание. И всё, больше меня тут нет. Теперь я там.
После этих слов парень замолчал. Мы провели вскрытие, и без проблем нашли причину – лопнувшая аневризма аорты.
Рабочая смена была завершена. Я дописал документы, а Настя убрала секционный зал.
И неожиданно мне показалось, что я окончательно и бесповоротно принял свой дар. Это оказалось не так сложно. Мне нравился факт, что некоторые молчат или ничего не просят. Работа принесла мне огромное удовольствие. Слушая пациентов, было легче найти причину смерти. Уверенность и ощущение уникальности воодушевили меня! С этим даром можно жить и продолжать работать.
Я дописал отчет, спустился в раздевалку, переоделся и шёл к выходу из бюро, когда меня окликнула Галя.
– Доктор Носков, а вы куда! У вас ещё ночная сегодня.
– Что? Кто сказал?
Галя поманила меня рукой к регистратуре и ткнула длинным красным ногтем в расписание.
– Вот. Ваша смена сегодня ночью.
– А с какого лешего? У меня другой график. Сегодня я только дневную работаю.
– Ну а откуда знаю, Николай Петрович? Мне дали графики, я и слежу за сотрудниками.
– Настя в курсе?
– Я ей сейчас позвоню, а то выскочит и будете без помощника резать, – Галя попыталась пошутить, но у нее не получилось.
– Ну понятно. Звоните ей. А я пойду чуть-чуть отдохну.
Я вернулся в ординаторскую, налил себе ледяной воды и сидел в темноте. Работа в радость, но сил после той операции стало меньше. Я сильно похудел, чувствовал слабость, держа секционный нож и рёберные кусачки.
“Надо чуть-чуть отдохнуть физически и "остудить" мозги после такой нагрузки”.
Я плюхнулся в кресло и только-только поймал волну расслабления, как в дверном проёме появилась Галя. Её красные губы в полумраке выглядели чёрными, пугающими.
– Николай Петрович, новенький приехал.
– Чёрт. Кому приспичило помирать!? – выругался. – Галя, а ты чего пришла? Позвонила бы.
– Да я решила ноги размять, и так целый день сижу, – как-то странно ответила она мне и ушла.
Я побрёл переодеваться в форму. Раздражение снова крепло, в груди противно чесалось, заныл правый бок.
Через десять минут я стоял в полной экипировке в секционном зале. Яркие белые лампы освещали стол, на котором лежал мужчина средних лет.
Я осмотрел тело, и в голове щёлкнуло. Это ОН! ОН. Тот дед, с которого всё началось. Но тело его было худее, опрятнее. Не было страшной растительности на лице и вшей, длинные волосы аккуратно собирались в косу. Я решительно подошёл к нему и схватил за руку. Всё поплыло и завертелось.
– Опять ты, – я начал говорить, но дед перебил меня.
– Не нравится дар?
– Ты зачем мне это подкинул? – заорал я, собрав весь свой гнев в кулак.
– Ты же видишь, что я тоже не могу избавиться от своего дара. Я тут уже третий раз, до этого меня Зингер резал и штопал. Но ты работаешь лучше него. Да и куда крепче оказался.
– Зачем ты меня проклял? Забери обратно, прошу тебя.
– Моя просьба к тебе такова: проведи свою работу так же, как в первый раз.
– А если я откажусь от тебя? Передам твоё вскрытие другому? – спросил я, смотря на его бледное и неподвижное тело.
– Зингер умер, как только отказался выполнять мою просьбу. Посмотришь, что лучше – слышать мёртвых или быть самому с той стороны.
– Согласен, – испуганно сказал я и начал резать. Голос пациент утих. Я снова вытащили мозг, снова вскрыл грудную клетку рёберными кусачками, снова взвесил органы. Будто до этого человек жил.
Настя ничего не заметила и не поняла. Работа прошла быстро и достаточно приятно, но меня разматывало от одной мысли, что он опять посмел явиться ко мне под нож, будучи дважды мёртвым.
Больше ночью никто не поступал. Я лежал в ординаторской и почти засыпал, как услышал, что Настя и Галя разговаривают. Они говорили, что я изменился, стал хмурым, нервным и неразговорчивым. Но довольно быстро они пришли к выводу, что после такой наркоза мало кто остаётся прежним.
Следующая неделя прошла рутинно и спокойно. Пациенты были по большей части молчаливые, мало кто вступал в диалоги. Но я всё равно напрягался и раздражался, потому что никто не знал, где именно мой брат, его телефон был недоступен. Раиса тоже перестала отвечать на телефон. Я сходил к ним домой и выяснил, что квартиру они продали. А потом мне Дина рассказала, что Бахтияр бежал в другую страну и был связан с бандитами, взял какую-то огромную взятку у главаря, чтобы подмазать его… Я сразу вспомнил того парня с простреленной головой, и всё встало на свои места. Бахтияр был связан с криминалом. Вот почему он некоторых пациентов вскрывал сам! Он просто подделывал причины смерти, чтобы получить свою долю от причастных к смерти…
Но куда же делась Раиса? Она не выходила в социальные сети, не отвечала на звонки и СМС, и я не знал, где она находится.
***
Как обычно, к восьми утра я зашёл в бюро. Меня встретила Галя, обворожительно улыбаясь. Настроение у меня было прекрасное: позвонил Валька, сказал, что переезжает по трудовому договору на другой конец страны. Я был очень рад за него.
– Доброе утро! Вас уже ждёт пациент, санитары и Настя всё приготовили.
– Да, спасибо, Галя, – сказал я мимоходом и поспешил готовиться к вскрытию.
Я распахнул дверь секционного зала. Пациент лежал на столе, готовый к процедуре. Молодая девушка. Её чёрные густые волосы свисали с секционного стола…. ЧТО?!
– Раиса! – заорал я, рванул к столу и схватил её за руку. – Раиса, как это случилось?! – кричал я, но она не отвечала.
– Николай Петрович, это что, жена Бахтияра Бахтияровича? – сказала Настя. Я быстро взглянул на ассистентку: с её щёк сошла краска, лицо стало восковое.
– Раиса, ответь же ты мне. Раиса! – повторял я, тряся за её окоченевшую руку. Слёзы покатились из глаз, мне стало плохо и очень больно.
– Николай Петрович, я кого-нибудь позову, мы не сможем провести… – сказала Настя, чуть живая, и выбежала из зала.
– Раиса, я так и не сказал тебе, не признался. Я же тебя люблю. Всегда любил и буду любить. Что случилось?! Почему! – говорил я, растерянно гладя женщину по голове. Моё солнце потухло. Мир перестал существовать. Я даже не успел посмотреть, что с ней случилось.
В зал вбежали новый столичный врач, замещающий Бахтияра, и санитары. Они схватили меня под руки и увели из секционного зала. Я вырывался, кричал, хотел услышать голос Раисы в последний раз. Но меня просто отпустили домой.
Вскрытие провёли этот бородатый врач и моя ассистентка. Позже Настя мне позвонила и сказала причину смерти: самоубийство, отравление. Я, конечно же, не поверил в это.
