Максим Забелин
Штурм России

Или вот. Перед нами солидный бизнесмен, он богат и, кажется, всемогущ. Чем он богаче, тем больше в его жизни бензина. Его загородный дом от фундамента до крыши отделан алюминиевым сайдингом. У него дорогой, прожорливый автомобиль, который постоянно накачивают топливом до отказа. Его окружают, помимо черного седана класса люкс еще генератор на даче и бензиновая зажигалка в кармане. Его живо интересует все связанное с ценами на бензин. Высокие цены – самая приятная для него новость и самая ужасная – бензиновый кризис. Если он настоящий король, значит он король бензиновый. Бензин – это настоящая страсть – огненная и взрывоопасная.

И даже когда его враги нанимают убийцу-психопата, чтобы свести с ним счеты, они отдают ему последнюю честь: после контрольного выстрела киллер обливает его бензином из небольшой алюминиевой канистры и поджигает. Какая возвышенная правда жизни!

Что до алюминия, что именно он помогает творить возмездие! Канистру находят, на ней отпечатки пальцев, ловят киллера, тот колется, выходят на заказчиков, но у них – железное алиби и стальные нервы! Раз, два, железное алиби на поверку оказывается сплошной ржавчиной, стальные нервы сдают при одном только виде детектора лжи! Сталь и железо – устаревшие понятия. Они пришли к нам из прошлого века и теперь должны уступить место более точным и совершенным формулировкам. Если бы у них были алюминиевое алиби и алюминиевые нервы, их отпустили бы через пять минут.

Я ввожу крылатые фразы прямо здесь, и отсюда они разойдутся по миру:

Он холоден как алюминий! Ему бы гнуть алюминий!! В его глазах алюминиевый блеск!!! Ну и т.д., и т.п.

Я, надеюсь, убедительно доказал, что бензин и алюминий – основы основ для настоящего мужчины. Многие начнут оспаривать эту очевидную истину, вводя в систему мужских жизненных ценностей любовь, семью, еду и прочую чепуху. Но посмотрите, кто эти многие?! Это говорят нам женщины. Они терпеть не могут ни бензин, ни алюминий! Выйдете на заправке из машины. Сами возьмите в руки пистолет, и сами вставьте его в бензобак. Остерегайтесь! Заправщик, который должен делать это за Вас, будет очень недоволен! Держите пистолет голыми руками, даже если на улице зима, и слушайте, потому что нет приятнее звука, чем журчание мощной бензиновой струи, бьющей из горловины пистолета! И вот вы садитесь обратно в машину, и теплый салон заполняет этот запах. Чудесная смесь бензина и алюминия. Но Ваша жена ненавидит этот запах, она сначала просит, затем настаивает, а потом требует, чтобы вы открыли все окна настежь и проветрили салон!.. Теперь вы убедились? Женщинам этого не понять. Бензин и алюминий для них – пустой звук.

Шофер «лады» – Василий, да какой там Василий – Вася Ярчик, всецело оправдывая свою фамилию, был яростным приверженцем этой теории. Она была для него аксиомой, прописной истиной, не подвергавшейся никакому сомнению. За нее он готов был начать спор с самым образованным и начитанным человеком своего времени. Теперь же он, постоянно оборачиваясь и жестикулируя обеими руками, излагал ее на жуткой русско-английской смеси двум иностранцам, которые испуганно кивали, лишь бы только вернуть его внимание опять на дорогу. Всего полчаса назад он весьма ловко встретил их в Шереметьево, распихав зазевавшихся конкурентов и подскочив к Густаву с милой улыбкой, когда тот едва появился в дверях перед группой встречающих Таллиннский рейс.

– Такси, мусье… о, икскьюз ми, сер?!

Вася был доволен. Похоже, проповедники – а род занятий этих благословенных людей он определил моментально по одному только выражению лиц – действительно раньше никогда не бывали в Москве и главное совсем не считали деньги. Они даже не моргнули, когда он сообщил им цену. Теперь Вася катил по ленинградке, выжимая из самой новой и перспективной отечественной модели (без кондиционера и с механическими стеклоподъемниками) почти 100 % ее полутора-литровой души.

Вы в Москве, господа. Сколько удивительных рассказов и прекрасных воспоминаний дарил вам каждый, кто хоть раз побывал здесь! Ожидание большого и чудесного праздника не покидает вас, когда вы из окна автомобиля смотрите на стальные своды мостов, каменные набережные, широкие проспекты и бесконечные потоки счастливых улыбающихся людей. Столица живет и дышит, но воздух чист и прозрачен. Нет, из окна автомобиля вы не увидите, как скинхеды громят рынки, а «черные» мовсесы-жоры-мамуки испуганно удирают, таща за собой груженые телеги и теряя по дороге спелые помидоры; вы не увидите, как дородный старшина в метро отбирает деньги у щуплого приезжего, потому что регистрация у него все равно липовая и жаловаться ему некуда; вы не увидите, как на небольшой площади у железнодорожной платформы сидит сидит одноногий бородатый мужик с гармошкой и орет «Шумела буря, ивы гнулись!», пытаясь перекричать проходящий мимо без остановки «скорый».

Нет, господа, для вас Москва останется сказкой, в которой старые здания завораживают великолепием и роскошью, церкви ослепляют золотом истинной веры, а Петр Первый горделиво протягивает руку над городом, который он, надо признаться, всю жизнь люто ненавидел.(^*По мнению Критика, это весьма сомнительный факт, не имеющий прямых доказательств).

«Лада», срезав пол-перекрестка на мигающий зеленый, через 2 сплошные проскочила в полупустой переулок. Вася, как мог, исполнил немного странные просьбы пассажиров. Требовалось место, где а) нет полиции и б) много заблудших душ. Это был не Рэдиссон, не Балчуг, не Метрополь. И Вася привез их в то место, где однажды, заняв у приятеля денег, снял одноместный номер, в котором с полной и угреватой, но готовой на все одноклассницей Людой, открывал первые страницы азбуки любви. Завершилось это все свадьбой через 4 месяца и совместным проживанием с крепкой тещей в однокомнатной квартире.

Места, более точно соответствующего требованиям, он найти бы не смог и поэтому, получив сверху еще денег, срочно ретировался.

Гостиница, в целях привлечения иностранных гостей (в основном азербайджанцев с соседнего рынка) называлась дорогим импортным словом «Kuzminkee». Надпись на фасаде была выполнена в лучших традициях афиш кинотеатров 80-х годов: холст, водоэмульсионка, неизв. художник конца ХХ века. Войдя внутрь, наши герои были встречены со всем однозвездочным почтением и радушием. Дядя Шура, охранник, швейцар и носильщик по совместительству, развалившийся на стуле, оторопело протер глаза и убрал ноги из прохода. Администратор Валентина, отложив в сторону «Крылья Голубки» на месте, где «их губы встретились», напряженно замерла. Очкастый меняла Коля с табличкой «бир сом, бир сум, бир манат = 23 коп» оторвался от калькулятора. А в противоположном углу прервался важный спор двух сутенеров, Вовы Зубатого и Лени Шейфеля, которые тут же вперили хищный взгляд в потенциальные жертвы.

– Ми хоти жить! – неожиданно точно произнес Гёйсе, оказавшись в самом центре этого пристального внимания и пропустив слово «здесь», – Ми – луди церква!

– Будьте добры, номер, поскорее, – сказал Густав, который хотя и строил из себя проповедника, но вполне точно подмечал происходящие вокруг метаморфозы.

Зал ожил. Из дальнего угла к ним перебежками приближался меняла, повернув табличку другой стороной «$ – Є – rubles», Шейфель коротко и громко свистнул, сообщая таким образом своим подопечным о готовности номер один, а не по годам шустрый носильщик уже пристраивался к сумке Гёйсе, которую тот закинул за спину.

– Господа желают два номера? – откашлявшись, приятным голосом спросила Валентина и при этом подняла средний и указательный пальцы вверх, пытаясь быть наглядной. И не успел Густав открыть рот, как мистер Пюйкенненн взял инициативу на себя.

– О найн, – выдохнул он, очарованный улыбкой из нержавейки, – Я и майн друг … have to talk a lot about, double please (Я и майн друг) нужно о многом поговорить, двухместный номер, пожалуйста /англ./), – на этих словах он слегка наклонился вперед и загнул указательный палец администратора. Красноречивый жест, родившийся после этой нехитрой операции, заставил радостно забиться сердца сутенеров – небельмес в иностранных наречиях, но доках – в языке жестов. Клиентов даже не надо было обрабатывать, а товар можно было подавать прямо, так сказать, к столу! Гёйсе же, как не в чем не бывало, протянул кредитку.

– Нам двухместный, – уточнил Густав, видя замешательство администратора, которая с удивлением стала разглядывать карточку. Вынул кредитку из ее рук, и вложил туда 20 евро:

– Этого хватит?

– Конечно! – он тут же получил в руки ключи, – Добро пожаловать, господа! Ваш номер 312. – – Будьте как дома.

Кратко буркнув «спасибо», Густав настойчиво развернул зазевавшегося проповедника и буквально потащил его за собой к лифтам с надписью «Только по четным». Носильщик, не отставая ни на шаг, как домашняя почвенная мушка, вился рядом с сумкой, и в итоге, заметив это, Гёйсе с облегчением сбросил тяжелую ношу в его растопыренные руки. А Густав оставался погруженным в свои мысли, пока ехали на шумном лифте, пока шли по длинному коридору, выстланному затоптанной ковровой дорожкой, пока открывали дверь заедающим ключом, до тех пор, пока носильщик не расшаркался, получив свою пятерку, и не скрылся за порогом.

Пюйкенненн тут же прильнул к окну и сообщил что-то лестное по поводу местной коробочной архитектуры. Что ж, Ганс Христиан Андерсен тоже увидел сказку в сломанной швейной игле. И, в конце концов, давайте скажем честно, архитектура после 20 лет в очереди на квартиру действительно была прекрасной.

Сирманн же в это время присел на кровать и только сейчас понял, как он уста за последнее время! Напряженная ситуация, возникшая в его жизни, серьезно взвинтила его прежде спокойные эстонские нервы. Пока внешне не проявляя себя, он чувствовал, что внутри все дрожит, и равновесие вот-вот будет потеряно. Густав мог вспылить от любой мелочи, но менее всего сейчас ему следовало привлекать к себе лишнее внимание. Поэтому он поднялся, и как можно спокойнее произнес:

– Я, пожалуй, приму душ, и будем спать.

– О, да, – закивал головой Гёйсе.

– И еще… Я звонил на новое место работы – снова начал врать Сирманн, да настолько неправдоподобно, что поразился сам, – At my new work, they told I will be excepted 2 weeks later, сказали, Россию посмотрите пока. And I made a decision… to take a trip in Vladivostok with you. Never being there. I would… (На моей новой работе. Они сказали, я буду нужен через две недели. (Россию посмотрите пока) И я решил, слетаю тоже во Владивосток, никогда там не был. Я бы… /англ./)

Буря чувств не замедлила себя ждать:

– О чудесен! Яхве все видит и… lead us (ведет /англ./), майн друг! – и он бросился обнимать Густава

– Хорошо, я тоже рад, – выдохнул Сирманн, слушая, как трещат ребра, – Только сейчас я хочу принять душ и поспать.

– Учи русски, помогай… – бормотал, топя его в объятьях, Гёйсе.

Эту обструкцию прервал довольно тихий, но настойчивый стук в дверь. Пюйкеннен отстранился и, бросив удивленный взгляд на своего спутника, пошел открывать. Густав отрешенно повернулся к двери и взглянул на своего спасителя от удушья и переломов: В открытом проеме горела звезда ночных рандеву и валютных баров по имени Наташа. Белокурая невинность, на которой негде было ставить пробу, была явно довольна произведенным ей эффектом. Простенькое синее платьице, белые чулочки, чуть-чуть помады и – опа! – Открывший двери бюргер стоит с отвисшей челюстью, а второй, у стены – совсем помялся, едва дышит, бедняга. Лямур творит чудеса!

– Я к вам, святой отец, – проворковала Наташа, с видом грешного ангела, явившегося на исповедь. Ее «продюсер», как его было принято называть, или просто Вова Зубатый, сообщил, что в номере остановились похотливые проповедники, которые уже в холле, едва появившись в гостинице, стали всем показывать на пальцах, что им нужно в этот долгий вечер. Поэтому, начинай сама, а дальше пришлем Верку, и, если потребуется, еще кого-нибудь. Главное, найди, где у них деньги. Тебе – честно – 10 %. Эх, Вова, Вова, за 10 % паши сам, а сегодня делить буду я.

Однако, Гёйсе, не будучи глубоким знатоком женской натуры, истолковал все совсем иначе. Визит неожиданной гостьи в столь поздний час, а тем паче обращение «святой отец», он отнес к явлению божественной Воли и решил, что эта скромная девушка станет первым звеном в прочной цепи русских последователей финского бога Яхве. Он восхищенно потер рукавом висящий на груди значок и отступил от двери, приглашая гостью внутрь. Битва титанов началась.

Наташа прошла в номер, и, бросив полный обещаний взор на Густава, присела на краешек кровати:

– Меня зовут, Наташа, господа.

– О, Наташа! – радостно воскликнул Гёйсе, мысленно натягивая на голову этой монашки клобук, – Кто ви бить?

– Вы так хорошо говорите по-русски, – не отвечая на его вопрос, наигранно удивилась Наташа.

– М-м-м! Майн друг – о-кей, учитель по-русски, я – найн… О! – и он вежливо склонился, вспоминая русскую фразу, – Мени зови святей отец Гёйсе Пюйкеннен.

Добрый вечер, – осипшим голосом откликнулся Сирман, осторожно набирая в легкие воздух.

– Как хорошо у вас, – сообщила Наташа, обводя глазами фронт предстоящей работы, и неосознанно похлопала при этом по кровати. Отец Гёйсе понял все без слов, и с готовностью присел рядом.

– Do you know, – начал он долгий и тернистый путь возвращения заблудшей души к царству света, – что мире есть a lot of unanswerable факт!? For example, when Мария and Абрам… делай Иисус, Абрам has been loving Мария from distance `cause He`s been watching them! (Знаете ли вы… (что мире есть) много необъяснимых (факт)!? Например, когда (Мария и Абрам… делать Иисус, Абрам) любил (Мария…) на расстоянии, потому что Он наблюдал за ними. /англ./) – И он обернулся с Густаву, чтобы тот помог с переводом.

– Необъяснимый факт, когда кто-то наблюдает за тем, что делают Мария и Абрам, со стороны, – произнес тот, не заботясь о смысле.

«Да они действительно извращенцы», – подумала видавшее на своем веку всякое дитя порока, – «один, значит, будет смотреть, а другой в это время…» Однако Гёйсе вдохновенно продолжал:

– It was two thousands years ago! Nobody can do it until! Why? О, я – ответ! Because Яхве is a God! Он тоже… дружить Мария distance (Это было 2 тысячи лет назад! С тех пор никто не смог сделать так! Почему? (О, я – ответ!), Потому что Яхве – Бог! (Он тоже дружить Мария на расстоянии, /англ./), – запнулся Гёйсе, пытаясь подобрать нужное слово. Густаву опустил подробности и вновь перевел просто:

– Это было очень давно, и Яхве тоже дружил с Марией издалека.

– По интернету что ли? – простодушно удивилась Наташа, слегка заинтригованная таким началом.

– По Святая Книга! – торжественно произнес Гёйсе. Он поднялся и вскинул указательный палец вверх. Теперь его взгляд пылал, и весь он как будто вырос, стал величественным и могучим. – Я есть показать! – И он ринулся к сумке.

«Он будет делать это со мной на книге» – мелькнуло в голове у ночной бабочки. В это время Густав скрестил руки на груди и присел на табурет: происходящее стало приобретать интересный оборот.

– Святая книга, святая книга, – пел Гёйсе, копаясь в сумке, – Ага! Here`s a lot of (Есть много, англ./) интерестний Святая Книга, – продолжил Пюйкеннен, возвращаясь к представительнице паствы. Наташа в это время не сводила взгляд с толстого томика, пытаясь понять, не слишком ли сильно будет у нее после всего этого болеть спина, – Но люди – нет время: too many words, rules, устать читай, take a lot of time. But actual preacher have to use a… ясык! (Но люди- нет время): слишком много слов, правил, (устать читай), отнимает много времени, поэтому настоящий проповедник должен использовать… (ясык). /англ./) – И он открыл рот, при этом поболтав кончиком языка между зубами.

– У людей нет времени, чтобы тратить его на книги. А потому, чтобы не тратить много времени, настоящий проповедник использует свой язык, – констатировал Густав. Гёйсе в этот момент облизывал губы и демонстрировал достоинства своего языка.

«Вот это святоши!» – даже слегка брезгливо подумала путана.

– Have to use a ясык, to make you верить. One man не верить Яхве, he said (Должен использовать (ясык), чтобы заставить вас (верить). Один человек (не верить Яхве), он сказал…/англ./): «Я иметь мама! Я иметь жена!, – неожиданно затараторил Гёйсе по-русски, – Я иметь баран! Почему Яхве? Я всех иметь без Яхве!»…

– Ну, нет!, – вдруг прервала его тираду Наташа. Она вскочила с кровати, и по всему было видно, что слова Гёйсе ее серьезно задели, – За кого вы меня принимаете?! Может, вы там у себя, за границей, и делаете все это, но я с вами после барана не буду! Понятно? Мне это, может, неприятно! Меня сейчас вообще стошнит, – добавила она и, действительно, с трудом сдерживаясь, пулей вылетела из номера.

В комнате воцарилась тишина. Проповедник с раскрытым на полуслове ртом и поднятой вверх рукой удивленно замер. Он не мог понять, что же так обидело его первого слушателя в этой большой перспективной стране. Он вопросительно обернулся к Густаву, но тот только пожал плечами, так и не успев перевести гостье все тонкости финской проповеди. Медленным шагом Пюйкеннен вышел в коридор и слабо, безнадежно крикнул:

– Наташа?, – однако той и след простыл. К слову сказать, эта история произвела на нее такое сильное впечатление, что она в тот же час собрала свои вещи и, выплатив откупную Зубатому, покинула город. Теперь она, возможно, верная супруга и мать двоих очаровательных малышей, живет в каком-нибудь провинциальном городишке, но что мы можем с уверенностью утверждать – она больше никогда в жизни она не взяла в рот ни кусочка баранины.

Кристальнейшей души человек, никогда не мысливший ничего дурного, Гёйсе Пюйкеннен стоял посреди пустого коридора и печально смотрел вдаль. В эту минуту он являл собой скорбное и жалкое зрелище. На глаза ему навернулись слезы, все лицо его стало серым, и возле переносицы возникли две трагические морщины. Он словно прибавил в возрасте десять лет и потерял в росте десять сантиметров. Библия выпала из его рук на мягкую дорожку. Святой отец был чудовищно расстроен произошедшим. Он стоял и всхлипывал, глядя вдаль, пока через пару минут не появился Густав, и не увел его в номер. Спустя некоторое время они, не разговаривая, улеглись на кровати, и вскоре их поглотил неспокойный московский сон.

IV. Ход конем.

«Та-а-ак…Он прилетел в Шереметьево.

И не один, а с сопровождением.

Срочно выясните личность этого второго

и объясните мне, что происходит?!

Сам идет к нам в руки? Подозрительно. Не стоят ли

за всем этим эстонские спецслужбы?..».

Полковник Сергей Матвеев, руководитель Следственного управления ФСБ.

Вещие сны – миф или реальность? – такой оригинальный заголовок, набранный шестым петитом, украшает одну из полос популярной бульварной газеты, которую мы читаем по дороге на работу. Нам недалеко до тридцати, и мы внимательно читаем газету: рядом с нами пыхтит уже отжившая свое бабуля, и когда вагон покачивается, она испуганно хватается за поручень. Бабуля наивно ждет, когда освободится наше место, но нам ехать до последней. А газета между тем сообщает:

В самом центре Африки, под большим баобабом, до сих пор живет первобытное племя Масаи. Согласно фотографиям со спутника, они собирают коренья и с удовольствием едят сырое мясо, а по большим праздникам прыгают через костер. Их жизнь беззаботна и предсказуема, они в точности знают, будет ли в этом году в Экваториальной Гвинее снег, и когда, наконец, мусульмане и евреи станут добрыми друзьями. Считается, что Масаи разгадали тайну сна, и таким образом постигли будущее. Сон для них – куда больше, чем просто возросшая активность мозга накануне пробуждения.

Каждое утро дети племени приходят к старому морщинистому вождю и рассказывают ему свои сны, а вождь и другие старейшины племени внимательно слушают и объясняют детям, что может означать лев с черной гривой или банан со вкусом манго. Они учат детей управлять своими снами. «Управляя сном, ты управляешь своим будущим, – говорит вождь, – если падаешь с пальмы, представь, что трава внизу мягче страусиного пуха, если на тебя нападает крокодил, кусай крокодила первым. Побеждая во сне, ты можешь ничего не боятся в реальной жизни». Вдохновленные полученной информацией и пытаясь припомнить, что же снилось нам сегодня ночью, мы покидаем вагон.

Интересно, смог бы объяснить мудрый вождь Масаи, что значил удивительный сон, который привиделся Густаву Сирманну лунной русской ночью, первой из тех, что он еще встретит на этой чужой земле?

Цветной калейдоскоп рассыпался и, отражаясь в шести зеркалах, вновь соединялся невероятными группами. Радужные пятна пыхтели и били друг друга боками, все фигуры были вычурными и напоминали странные и враждебные цветы, которые даже пчелы облетали стороной. Их гудение, медленное и тягучее, как мед в сотах, вскоре заполнило весь эфир. Однако в тот момент, когда Густав ожидал уже увидеть полосатое брюшко и мохнатые лапки, чтобы вскинуть руку и крикнуть: «Привет, пчелка!», он понял, что это гудит грузовик. Двигатель, дававший 350 лошадей, не меньше, теперь находился прямо под ним и пучил воздух двуокисью углерода.

Сам Густав сидел рядом с водителем в не очень чистой кабине. За окном полз знакомый редколесный пейзаж. Солнце, желтое и влажное, словно вымытое золотое блюдце, катилось над кронами деревьев со скоростью километров 20, вместе с автомобилем. Дорога, а точнее колея, вела на съемочную площадку. В раскрытое окно дул свежий морской воздух, продувая душную кабину насквозь, теребя воротник рубашки и разбрасывая по лбу челку. Море находилось совсем рядом, буквально за деревьями, и иногда виден был то тут, то там его синий лоскут с далекими белыми барашками.

Лагерь, в котором жила съемочная группа, белел выгоревшими крышами фургонов. Между ними передвигались полуголые загорелые люди с добрыми, как у чеширского кота, улыбками. Они именно передвигались, потому что ходьбой эти странные движения назвать было нельзя. То по диагонали, то прямо – по шахматным правилам. Чуть в стороне расположился автобус: передвижной комплекс с аппаратурой, рядом – на автомобильной раме с широкими колесами – кран с корзиной для оператора.

Все повторялось. Бывает так, что где-то за пределами сна ты понимаешь: неправда, иллюзия, но краски и образы настолько реальны, что все, кажется, происходит на самом деле.

Водитель машины, кучерявый и желтозубый, сигналил, приветствуя всех вокруг, взмахивая в окно красной рукой. Густав тоже улыбался, скорее из вежливости. Перед ним вдруг, прямо по лобовому стеклу, поползли строки, которые он увидел в какой-то местной газете: «…почти вся съемочная группа из России. Исключение составляет лишь один наш соотечественник – настоящий профессионал, который приглашен с Государственного телевидения в качестве консультанта. С его помощью программа, конечно, приобретет завершенный вид и получит художественный смысл…»

Машина остановилась, зашипел воздух в тормозных цилиндрах, и Густав спрыгнул на землю. Он шел на свое рабочее место, в автобус, подчиняясь общим правилам, принятым в этом сне, прямо, строго направо, по диагонали, еще две клетки и он уже рядом. Вот – маленький стол, на котором громоздились монтажные контроллеры, а сверху висели мониторы. Один из них работал постоянно, на нем бежал тайм-код прямого эфира. Щелчок. Еще раз.

Он снова шел на рабочее место и смотрел по сторонам на знакомые лица охранников, рыжего техника и упитанного мужика из режиссерской группы. Он шел, осознавая, что он не должен быть здесь, что здесь – сейчас самое опасное место. Две клетки вперед… Его, конечно, уже хватились, ему звонили, но он отключил телефоны. Одна направо…Может, к нему даже приезжали домой, но так и не нашли. Две по диагонали. Вокруг улыбки и улыбки, но уже не такие добрые. Когда он превратится для них, или уже превратился, из просто не пришедшего пару дней на работу сотрудника, не самого важного, без которого вполне можно обойтись, в человека, которого будут искать беспрестанно, методично, проверять каждый след, который он мог оставить? Сколько времени у него есть, чтобы бросится отсюда стремглав, пока его не схватили? Тяжелое чувство охватило Густава, но он продолжал двигаться, как и все остальные, по странной закономерности, управляемый свыше неведомыми и могущественными игроками, разыгрывающими эту партию. Его охватило неприятное чувство, он вдруг понял, что от него ровным счетом ничего не зависит и его фигура может быть в любой момент разменяна.

Границы лагеря разъехались. Остался только кран, который делал над всем полем широкие «проезды», а из корзины оператор выкрикивал одну и туже фразу: «Прямой эфир подделать невозможно!». В этот момент Густаву прямо на лицо опустился огромный указательный палец, перекрыв видимость и частично дыхание, а за ушами ухватили большой и средний. Он быстро поднялся в воздух и совершил стремительный перелет на другую позицию. Вновь получив способность видеть, он обнаружил на соседней клетке таможенника, который прекратил ставить разрешительные штампы и грубо спросил:

– Как твое имя? Что в дипломате?

– Я – брат Густав, – отозвался главный герой этого необычного сна, – у меня там только Библия.

– Не верю. Открыть!

Густав начал копаться с замком, тщетно пытаясь вспомнить шифр. Цифры ускользали от него, колесики останавливались на каких-то непонятных символах, которых там никогда не было.

– Открыть! – повторил таможенник багровея, за его плечами, перешептываясь, стали толпится какие-то люди в однообразной спортивной одежде.

– Я сейчас, – процедил Густав, отступая.

– Все, что вы ищите, – сообщили у него из-за спины, – Он переложил ко мне.

Густав обернулся, перед ним стоял Гёйсе. Одет он почему-то был в гавайскую рубашку и шорты, на голове – соломенная шляпа, а глаза скрывали зеркальные очки. Слова он произносил безо всякого акцента, прибегнув, на сей раз, к помощи эстонского языка. Одной рукой он приобнимал Наташу в синем платьице, а другой еще какую-то девицу в камуфляже и боевой раскраской на лице. За спиной проповедника стояло несколько толстых овец, которые настойчиво блеяли.

– Это моя мама, – сообщил Гёйсе, прижимая к себе девицу и широко улыбаясь. Мама в ответ на это криво усмехнулась и достала откуда-то из-за спины знакомый увесистый пакет, который неимоверно ловко, даже как будто сквозь Густава переправила на таможенный стол.

– А-а-а! – восторженно взревел таможенник, – Все изымается! Деньги пойдут на защиту государства, – и он швырнул пакет через себя, прямо в толпу зевак, над головами которых развевался алый транспарант: «Коммунизм побеждает в хоккее».

Они сразу же включились в борьбу за пакет, толкая друг друга плечами. Густав рванулся к ним, чтобы все вернуть, но уперся грудью в леерное ограждение. Таможенник оттолкнулся и поехал задом к группе охотников за чужими деньгами. В руке у него уже был свисток, который он поднес ко рту и прерывисто свистнул. Народ расступился, но вместо пакета на ровной поверхности оказался черный предмет. Это была шайба. Пока Густав оторопело смотрел на нее, таможенник вновь свистнул, и игра началась снова. Вдоль борта, у которого стоял Сирман, закружили хоккеисты, на майках и шлемах у них было написано: Добро пожаловать в СССР.

В этот момент он проснулся, широко открыв глаза и глядя в темный потолок. Минуту приходил в себя, и только после, окончательно поняв, что привидевшееся – лишь дурной сон, глубоко вздохнул. На соседней кровати умеренно и ровно храпел его новый знакомый. Потолок, освещенный слабыми предрассветными сумерками, начал только проступать из темноты. Занимался суетливый и напряженный столичный будень. За окном, едва слышно, но вполне отчетливо в остальном безмолвии, возникал веретенообразный звук пока еще редких, проезжающих по проспекту автомобилей.

С трудом возвращаясь к реальности, Густав поднялся на кровати. Сегодня ему предстояло сделать одну простую вещь: купить билеты на рейс во Владивосток. Отправиться туда вместе с финном, чтобы завтра утром забрать из его багажа пакет в подарочной бумаге. Только и всего. В запасе у него есть еще некоторое время, пока он может путешествовать по своим документам. Ситуация с отправкой чемодана на другой конец земли его расстроила? Пустяки! Он, как человек рациональный, буквально внушил себе мысль, что все случившееся – лишь мелкая неприятность, которая не должна испортить общего плана.

Окончательно оправившись от ночного кошмара и решив, что больше он спать не будет, Сирманн поднялся и направился в душевую. Здесь он совершил важнейший утренний моцион, при этом несколько раз коснувшись коленями холодного фарфора, а затем обернулся к зеркалу и включил воду. Минуту он просто стоял, облокотившись на раковину и разглядывая себя в зеркало. С собой в дорогу он не взял ни щетки, ни пасты, ни бритвы, вообще ничего, однако – это же не повод для расстройства! Ведь теперь на него смотрел не просто уверенный в себе, напористый и жизнелюбивый, но и теперь весьма небедный молодой субъект, слегка заросший двухдневной щетиной. Густаву вполне понравилось отражение, и он, набрав в рот воды, стал чистить зубы пальцем до тех пор, пока подушечка не заскрипела по эмали. Затем он влез под душ и нарочито сделав воду похолоднее, стал фыркать и кряхтеть, подставляя тело под бодрящие и свежие струи. Так он как будто прогонял страх из недавнего кошмара. Вскоре, натираясь казенным вафельным полотенцем и напевая под нос двусмысленную песню про дроздов, эстонец прыгал по холодному кафельному полу. Через несколько минут, чистый и подтянутый, он натянул брюки и вышел в сонное царство комнаты. Гёйсе мирно похрапывал, а часы на стене показывали только полседьмого. Внутри было душно и поэтому, Густав, прихватив свой дипломат, юркнул в коридор. Неслышно пройдя по ковровой дорожке в гробовой тишине, он присел прямо в холле в потертое кожаное кресло и сунул руку в карман, вынимая бумажник. На случай, если его кто увидит, он открыл дипломат и сделал вид, что перекладывает вещи. Сирманн вынул из бумажника все деньги и положил их внутрь открытого дипломата. Наличных было совсем немного – 2 пятисотенные, три сотни, полтинник и две десятки. Всего тысяча триста семьдесят с мелочью. Нужно было обменять этот небольшой запас на рубли, не густо, но на билет во Владивосток должно хватить. Куда именно он поедет после Приморья, Густав представлял себе не вполне четко, собираясь сперва отсидеться в каком-нибудь тихом городке, а уж после решить, в какую сторону дует его попутный ветер.