Луи Буссенар
Из Парижа в Бразилию

Глава IV

Гимназическая дружба. – Отставка Жака. – Первое приготовление к длительному путешествию. – По Северной железной дороге. – На пути в Петербург.

Дружба между Жаком Арно и Жюльеном де Кленэ началась еще в гимназии.

Жюльена двенадцатилетним мальчиком отдал в гимназию его опекун Сент-Барб, принявший опеку над огромным состоянием сироты и поспешивший поскорее отделаться от ребенка.

Привыкнув к суровой дисциплине закрытого учебного заведения, Жюльен не знал не только свиданий с родными и праздничных отпусков домой, но даже и летние вакации проводил в гимназии.

Каждый год, когда веселый, шумливый рой школьников разлетался по родным уголкам, бедный малютка-миллионер оставался томиться взаперти вместе с учениками иностранцами: американцами, египтянами и румынами, которых за дальностью расстояния при кратковременности вакаций родные не могли брать домой.

Так рос Жюльен, не зная ни родственной ласки, ни радостей домашнего очага, и легко мог бы отупеть и огрубеть. Но с ним не случилось ни того, ни другого, потому что он, не имея возможности развлекаться, ревностно принялся за учение и все время шел одним из первых учеников.

На третий год своего пребывания в гимназии он однажды после вакаций увидал в толпе неловких новичков только что привезенного из провинции толстого, краснолицего, угловатого, мешковато одетого мальчика, который особенно выделялся своей неуклюжестью.

Этот новичок был Жак Арно, провинциал из Турэни.

«Деревенщина» тотчас же сделался предметом преследования со стороны гимназических забияк, будущих хлыщей, и на него градом посыпались насмешки, впрочем, не столько остроумные, сколько грубые и подчас сальные.

Но Жак оставался невозмутим. Насмешки не действовали на него, да, по правде сказать, он и не понимал смысла большей половины из них. Тогда, желая во что бы то ни стало чем-нибудь пробрать новичка, забияки начали проделывать с ним разные мучительные шутки, которые, кажется, теперь, к счастью, уже вывелись в казенных учебных заведениях.

Однажды бедный толстячок не выдержал и, залившись горькими слезами, забился в угол, точно собачонка, преследуемая уличными мальчишками. Но преследователи достали его и там.

И вдруг – стоп!

Резкий, повелительный окрик, – и вслед за тем на толпу забияк посыпались мастерские удары кулаком, пинки ногою, оплеухи.

У одного оказался подбитым глаз, у другого расквашенным нос, у третьего – фонарь под глазом…

– Смелей! – кричал энергичный голос. – Делай, как я! Колоти их! Кулаками, кулаками… так… молодец!..

Чувствуя поддержку, Жак ободрился и пустил в дело кулаки. Он не был ловок и не умел драться, но сила в нем была, и вдвоем с союзником ему довольно скоро удалось обратить неприятеля в бегство.

Этот неожиданный союзник был не кто иной, как Жюльен де-Кленэ.

Жюльен среди товарищей имел авторитет и пользовался уважением, во-первых, за силу, во-вторых, за хорошее ученье, и в-третьих, за богатство.

Его заступничество навсегда оградило Жака Арно от нападок.

– Чего ты плачешь? – добродушно-строго спросил он толстого увальня.

– Мне больно. Они меня били.

– Никогда не нужно плакать при них. При мне ничего, а при них нельзя. Тебе скучно здесь? Это пройдет. Привыкнешь. Хочешь, будем друзьями? Тогда никто не посмеет тебя пальцем тронуть. Они все трусы, стоит только хорошенько огрызнуться на них.

С этой минуты Жак почувствовал к своему покровителю беспредельную нежность. Он привязался к нему так, как умеют привязываться только цельные, нетронутые натуры, когда впервые отдают свое сердце. Со своей стороны и Жюльен полюбил угловатого мальчика, как всегда мы любим тех, кому оказываем помощь.

Впрочем, Жак сумел прекрасно отплатить своему другу за покровительство. У Жюльена на всю жизнь осталось светлое, радостное воспоминание о том лете, когда он в первый раз в жизни простился со стенами гимназии и поехал провести вакацию у матери Жака госпожи Арно в ее прелестном домике в Монлуи, на берегу Луары, в самой очаровательной турэньской глуши.

Невозможно, да и бесполезно было бы описывать восторг юноши, в первый раз после многих лет вырвавшегося из душных казенных стен.

С этой поры в Жюльене зародилось новое чувство: это необузданная любовь к свободе.

Прошли годы. Жюльен получил несколько первых наград по всем предметам, Жак – несколько похвальных отзывов за сочинения и латинские стихи. Затем кончился курс и того, и другого, получены аттестаты – с очень хорошими отметками Жюльеном и с удовлетворительными Жаком.

По выходе из гимназии восемнадцатилетний Жюльен очутился на свободе, имея в близкой перспективе получение миллионов в полное свое распоряжение. Какое-то врожденное презрение к низким удовольствиям удержало его от падения в пропасть, уже поглотившую стольких богатых юнцов, как и он, лишенных опоры и руководства при своем вступлении в жизнь.

Его страсть к свободе получила полное удовлетворение: он пустился в путешествия и побывал во всех пяти частях света.

Сначала он странствовал просто как человек скучающий и праздный, но потом стал относиться к своим путешествиям серьезнее и даже провел несколько замечательных исследований, разом поставивших его в ряд знаменитых путешественников наших дней.

Находясь в Гваякиле, он получил известие о смерти госпожи Арно и оплакал покойную, как родную мать.

Временами он наезжал во Францию, и всегда неожиданно, как снег на голову. Появившись метеором, он наскоро обнимал Жака, делал несколько сообщений и докладов в ученых обществах, заглядывал раз-другой в оперный театр и снова исчезал с парижского горизонта.

О жизни, которую вел Жак, мы уже достаточно знаем из письма его американского дядюшки, так что нам больше нечего добавить.

В то время, с которого начинается наш рассказ, друзья находились в возрасте около тридцати пяти лет. Жюльен де Кленэ, белокурый, среднего роста мужчина, сохранил еще почти всю свою юношескую гибкость и подвижность. Широкоплечий, с высокой грудью, он был очень силен и никогда не знал, что такое болезнь.

Поверхностному наблюдателю его черты, пожалуй, могли бы показаться слишком уж безупречно-правильными и потому банальными, если бы не загорелый цвет его лица и резкий, проницательный, даже несколько суровый взгляд его глаз, глаз путешественника-исследователя, который привык бесстрашно выслеживать и дикого зверя, и разбойника.

Жак был рыхлый, склонный к тучности, добродушный брюнет с лысеющими висками и зарождающимся брюшком.

Итак, мы познакомили читателя с характерами наших героев. Теперь, следовательно, можно и продолжать рассказ.

Жак, обыкновенно очень сдержанный, на этот раз пил особенно много. Приятель подливал ему то бургонского, то крепких ликеров, и вскоре наш чиновник пришел в блаженное состояние. Щеки раскраснелись, глаза заблестели, и даже на жизнь у него появился другой взгляд.

– Ты говоришь: отставка, – промолвил он, молодцевато закидывая ногу на ногу. – Я, пожалуй, с тобой согласен.

Это говорилось в ту минуту, когда гарсон подавал бумагу, перо и чернильницу.

– Мне кажется, следовало бы на министерской бумаге и в казенном пакете…

– Полно, разве не все равно?

– Что же писать? Я не знаю. Вероятно, для этого есть какая-нибудь форма. Нужно упоминать о причинах или нет, как ты думаешь?

– Ну вот еще, это ни к чему. Напиши только повежливее и распишись.

– Нет, а я все-таки думаю, что о причинах упомянуть не лишнее.

– Делай как знаешь.

Жак принял самую что ни на есть чиновничью позу и написал прошение об отставке.

– Ну вот, – сказал он, когда подписался с росчерком, – дело сделано. Теперь я готов с тобою хоть на Луну.

«Так, так. Подогрелся, значит, – сказал про себя Жюльен. – Не нужно давать ему остыть. Будем ковать железо, пока горячо».

– Ну, – произнес он вслух, – едем, что ли?

– Куда?

– Отвозить прошение.

– А потом?

– Потом мне нужно будет еще кое-куда заглянуть. Ты поедешь вместе со мной.

– Я готов.

Жюльен крикнул извозчика в белой шляпе, и тот, в ожидании хороших чаевых, лихо покатил наших приятелей по городу.

Вскоре фиакр остановился у подъезда полицейской префектуры.

Жак после обильного завтрака и возлияния вздремнул дорогой. Он проснулся и с удивлением посмотрел на полицейского, стоявшего на дежурстве у подъезда.

– Что такое? – воскликнул он. – Куда это ты меня привез, мой милый? Это не мое министерство. Мне нужно в Люксембург.

– Сейчас поедем и туда, но сначала сюда зайдем.

– Зачем?

– Взять паспорта.

– Как? Так скоро? Да ты мне просто дохнуть не даешь.

– Дыши сколько хочешь, сидя в карете, а я тем временем сбегаю в префектуру и все устрою без тебя. У меня там много знакомых.

Жюльен ушел и через четверть часа вернулся, складывая на ходу и пряча в бумажник две бумаги казенного формата.

– Вот и паспорта готовы. Теперь дело за отставкой.

Опять остановка возле здания министерства. Жюльен вновь вышел и вернулся назад еще быстрее.

– Ну, теперь все сделано. Твоя отставка подана. Ты больше не служишь. Едем ко мне. 52, бульвар Гаусман! – крикнул он извозчику, и фиакр быстро покатил дальше. – Через полчаса я буду готов, – сказал Жюльен по приезде Жаку, который снова впал в дремоту. – Хочешь подняться ко мне наверх?

– Нет, не надо, мне и здесь хорошо.

– Как хочешь.

Жюльен де Кленэ на случай внезапного отъезда всегда держал у себя дома достаточное количество наличных денег золотом и билетами.

Он набил дорожную сумку банкнотами и золотыми монетами, открыл письменный стол и достал оттуда свой диплом на звание члена Географического Общества и несколько писем от знатных лиц.

К этим бумагам он присоединил несколько свидетельств, аккредитирующих его при французских дипломатических агентствах в качестве члена разных научных обществ, карту полушарий с собственноручными заметками и дополнениями и, наконец, объемистый пакет с бумагой, которую он перечитал с видимым удовольствием, хотя уже давно знал чуть не наизусть ее содержание.

В бумаге значилось:

«Господам посланникам, полномочным министрам,

консулам и начальникам эскадр Ее Величества

королевы Великобританской. Предъявитель сего, французский гражданин граф Жюльен де Кленэ, путешествует в качестве ученого исследователя.

Благоволите, милостивые государи, оказывать ему всякое, в чем до кого касаться будет, содействие и покровительство, как если бы он был подданным Ее Величества королевы английской. Всякую услугу, ему оказанную, я сочту за личное для себя одолжение.

Подписано: Лорд Б…

Статс-секретарь».

– Это самая лучшая изо всех данных мне рекомендаций, – сказал Жюльен вполголоса, – потому что британские власти всегда обращают внимание на подписи своих министров.

Он позвал единственного слугу, рассчитал его, заплатив вперед годовое жалованье, и велел отнести в карету две дорожные шубы и два меховых одеяла.

Затем он надел сумку через плечо, обвел глазами свое живописное жилище парижанина-космополита и спустился вниз к консъержу, чтобы заплатить за квартиру за год вперед.

– Вы уезжаете, сударь? – осведомился тот. – А ваши письма?

– Не беспокойтесь. Их будет пересылать ко мне сам почтамт. Ну, – обратился он к Жаку, бессознательно гладившему рукою шелковистый мех шуб, – теперь я весь к твоим услугам. Только позволь мне заехать к банкиру и сказать ему словечко. Это в двух шагах отсюда, на Шоссе д'Антен.

– Скажи, пожалуйста, зачем ты берешь с собой шубы и одеяла? Ведь теперь только 15 сентября и жара страшная.

– По ночам зато бывает довольно свежо.

– В постели не чувствуется.

– Постели может у нас и не быть.

– Ты все шутишь.

– Ни капельки. Когда едешь путешествовать, то никогда не знаешь, где будешь спать, да и будешь ли вообще.

– Так разве мы едем путешествовать?

– А ты думал как? Конечно, едем… В Бразилию… разве ты забыл?

– Не может этого быть! – вскричал Жак, привставая с места. – И ты едешь со мной? Ты?

– Я тебя везу.

– Милый Жюльен! Как мне тебя благодарить!

– После когда-нибудь, а теперь мне нужно к банкиру, потом мы наймем карету и поедем кататься в Булонский лес; вернувшись с прогулки, пообедаем в Cafe Anglais и окончим приготовления.

– Окончим!.. Мы их только начнем. Ведь их будет так много.

– Может быть, – загадочно произнес Жюльен.

День кончился по программе, и за обедом в Cafe Anglais Жак, усердно угощаемый Жюльеном, опять очень много пил и не заметил, как приятель подлил ему в ликер какой-то темноватой жидкости из крошечного пузырька.

Была половина восьмого.

Карета быстро проехала расстояние от Cafe Anglais до вокзала Северной железной дороги, и Жак, ничего не сознавая, машинально вошел в вокзал под руку с приятелем и рухнул, как тюк, в спальное купе вагона первого класса.

Спящего разбудили какие-то горловые звуки, произнесенные на чуждом, непонятном языке.

Он проснулся, потянулся и привстал, смотря во все глаза на Жюльена, который насмешливо улыбался.

– Где мы? – спросил Жак.

– Едем по железной дороге.

– А который теперь час?

– 8 часов 40 минут вечера.

– Как! Ведь мы выехали в 8 часов. Значит, я спал только 40 минут?

– Плюс двадцать четыре часа.

– А? Что ты сказал?

– Я говорю, что ты проспал без малого двадцать пять часов.

– Ты с ума сошел!

– Нет. Это тебе так кажется спросонья.

– Так, стало быть, мы уже много отъехали от Парижа?

– Тысячу километров.

– Значит, мы в Германии?

– Да. В Берлине. Это наша первая станция на пути в Бразилию. Выходи и давай обедать. Ты, вероятно, страшно голоден.

Жак поначалу совсем опешил и не знал, как поступать, что говорить. Он машинально шел за Жюльеном к буфету, стараясь убедить себя, что видит все происходящее во сне.

Громадный рыжий немец проворно подал им сытный обед и налил в кружки пенистого баварского пива, сказав Жюльену, что следующий поезд в Петербург отходит через час с четвертью. Жак на лету уловил слово «Петербург».

– Так, – сказал он. – Кошмар все еще продолжается.

Он рассмеялся и прибавил, как бы в шутку над самим собою:

– Выходит, что я еду в Петербург. Это интересно.

– Едешь, едешь, – весело отвечал ему Жюльен.

– А что мы с тобой будем делать в северной Пальмире?

– Будем искать средство против морской болезни.

Глава V

Жак Арно убедился наконец, что все происходящее не во сне. – От Диршау до Петербурга. – «Я бы желал вернуться в Париж». – Как переехать через Берингов пролив, не переплывая его? – Обетованная земля. – Русские впечатления Жака. – Его пассивность. – В тарантасе. – Из Москвы в Пермь черев Казань. – Из Перми в Екатеринбург по железной дороге. – Жак непочтительно выражается об Уральских горах, называя их кочками. – Граница между Европой и Азией. – Владимирка.

Жак Арно пил и ел совершенно машинально, не произнося ни слова и точно все еще во сне.

Внезапно раздавшийся свисток поезда, отходившего к русско-германской границе, вернул его наконец к сознанию действительности.

Он понял, что все происходящее совершается наяву, и грустно вздохнул, убедившись, что как он там ни вертись, а путешествия уже не избежать.

Вчерашнего возбуждения его как не бывало. Мюнхенское пиво не в состоянии так расшевелить человека, как несравненный бургонский нектар.

Друзья уселись в спальное купе, и Жюльен, рассудив, что не следует мешать товарищу размышлять, спокойно расположился для сна.

– Итак, – промолвил Жак упавшим голосом, – мы едем путешествовать…

– Конечно.

– Ну и куда мы сейчас направляемся? В Петербург?

– Да. Ведь я тебе это сказал еще там, в буфете.

– Разве это так необходимо?

– Можно и иначе. Можно вернуться в Кельн, оттуда проехать в Гамбург, из Гамбурга в Лондон на почтовом пароходе, а оттуда через Лиссабон, Тенериф и Пернамбуко морем в Бразилию.

– Нет, так я не хочу.

– Ну, так дай мне тоже поспать. Ты выспался, а я нет. Завтра в половине седьмого мы будем в Диршау, то есть в пятистах километрах отсюда. Тогда будет светло, и мы успеем вволю наговориться вплоть до самого Кенигсберга, откуда мы проедем в Эйдкунен, пограничный немецкий пункт в восьмистах километрах от Берлина. От Эйдкунена будет всего два километра до Вержболова, первого русского города на нашем пути. Покойной ночи!

С этими словами Жюльен закрыл глаза и по привычке опытного путешественника сделал над собой усилие, чтобы заснуть. Спустя две минуты он уже спал глубоким сном, предоставив Жака его собственным думам, которые, судя по вздохам подневольного путешественника, были далеко не веселого свойства.

В шесть часов утра Жюльен открыл глаза.

– С добрым утром, путешественник! – сказал он приятелю, который был еще мрачнее и нахмуреннее вчерашнего. – Будет сидеть как сыч, развеселись. Ну, что это, в самом деле? Ведь нехорошо…

– Я всю ночь думал.

– Разумнее было бы спать.

– И надумал вернуться в Париж. Бог с ним, с наследством. Не нужно оно мне.

– А как же отставка?

– Я опять поступлю на службу. Обо мне похлопочут влиятельные друзья, и все устроится.

– Послушай, да ведь над тобой все куры будут смеяться.

– Лучше пусть куры смеются, чем я буду вести такую жизнь.

– Да как ты вернешься? Как ты уедешь отсюда? Я уверен, что у тебя нет в кармане ни гроша.

Жак открыл портмоне и нашел в нем семнадцать франков и сорок пять сантимов. Жюльен рассмеялся.

– Ты, может быть, рассчитываешь, что немецкие железные дороги повезут тебя даром или в кредит?

– Я возьму у тебя денег взаймы.

– А я ни за что тебе не дам. Ты обещал ехать со мной в Бразилию. Честным словом пренебрегать нельзя. Так что волей-неволей ты последуешь за мной, если только не предпочтешь выйти из вагона в Диршау и возвратиться во Францию пешком, питаясь по дороге подаяниями Христа ради, картофелем и кислой капустой.

– Но подумай, Жюльен: со мной нет ни багажа, ни денег, ни даже чистой сорочки.

– У меня в сумке сорок тысяч наличными. Этого хватит на все, что угодно. Кроме того, я везу с собой на всякий случай векселя от моего банкира во все главнейшие банки на нашем пути. Понял ты это?

– Я даже за квартиру не заплатил… Хозяин рассердится и продаст мой скарб с аукциона.

– Не беспокойся. Я поручил все тому же банкиру отдать твою мебель на сохранение. Что касается до внезапности твоего исчезновения, то сознайся, что весьма забавно, если полиция твоего участка станет искать тебя в морге.

– У тебя на все есть ответ. Но главное дело даже не в этом, а в том, что я уже утомился и не могу ехать дальше.

– Ну, полно, как не стыдно! Что ты за баба? Встряхнись… Впрочем, вот что я тебе скажу. Я знал, что так будет, что ты передумаешь, и решился тебя похитить. Ведь хорошо я придумал, а? Что ты на это скажешь?

– Не знаю.

– Не знаешь? Ну, так я тебе сейчас объясню, и ты, наверное, сам похвалишь меня.

Жюльен достал из сумки карту обоих полушарий, наклеенную на полотне, и разложил ее на подушке.

– Я никогда с ней не расстаюсь, – сказал он. – Видишь эти отметки и надписи? Здесь вся моя жизнь. Все места, где я бывал, все реки, через которые я переправлялся, я отмечал своей рукой. О жизнь, полная свободы и приключений, тревожная, трудная, но привольная жизнь! Никогда, никогда, кажется, не пожалею, что я ее избрал.

Жак с удивлением смотрел на друга и молчал. Этот неожиданный и необычайный лирический порыв изумил его, потряс до глубины души.

– Вот, взгляни, – продолжал Жюльен. – Тут вся наша земля. Смотри, как нам с тобой придется ехать вокруг света.

– Вокруг света! – вскричал Жак, поддаваясь прежнему страху. – Ты шутишь. Для кругосветного путешествия нужно следовать морским путем, а я не могу ехать морем, – понимаешь ты это?

– Впоследствии увидим. А теперь я держусь пока только своей первоначальной программы – проехать в Бразилию сухим путем.

– Через Петербург?

– Да.

– Хороша дорога, нечего сказать.

– По крайней мере, не будет ни боковой, ни килевой качки, а для тебя это важнее всего. Итак, вот наш маршрут: Петербург, Москва, Казань, Екатеринбург, Тюмень, Омск, Колывань, Томск, Красноярск и Иркутск.

– Очень мило: через всю Сибирь.

– В санях от Тюмени до Байкала и от Байкала до крайнего северо-восточного пункта Азии.

– Я против саней ничего не имею и мороза тоже не боюсь.

– От Иркутска мы проедем вдоль Байкала и спустимся по Лене до Якутска.

– По реке?.. Ни за что! Я не поеду по воде, и ты мне это обещал.

– Лена замерзнет. Мы поедем по льду. Он в России очень крепок на реках.

– Прекрасно.

– От Якутска мы поедем дальше на северо-восток, переправимся через небольшую цепь Верхоянских гор, достигнем Колымы и спустимся по ней до устья. В Нижне-Колымске мы возобновим наши запасы, перешагнем через Полярный круг и очутимся на 69° северной широты.

– Брр!.. Продолжай.

– Что? Сам заинтересовался?

– Позволь спросить: будут у нас почтовые лошади для саней?

– И лошади, и олени, и собаки. Не беспокойся, не застрянем нигде. Таким образом мы приедем в страну чукчей. Перед нами будет мыс Восточный, крайняя оконечность Азии, отделенная от Америки узким Беринговым проливом. Мы будем уже в другом полушарии… Пролив имеет ширину всего пятьдесят километров.

– Так. Тут-то я тебя и подстерегал. Помни, дружок: плавать не полагается – ни пятидесяти километров, ни пятидесяти метров, ни даже пятидесяти сантиметров. Это мое последнее слово.

– Мы и не будем плавать. И Лена, и Колыма, и Берингов пролив покроются льдом. Мы переправимся через них в санях, так что ты и не заметишь, что мы едем не по суше. И вот мы приедем на американский материк возле мыса Принца Валлийского, в страну эскимосов. Это будут прежние российско-американские владения, теперь принадлежащие Соединенным Штатам и известные под именем территории Аляски. Здесь мы опять обновим свои запасы, что будет весьма кстати. Далее мы переправимся через Аляскинские горы и, не без труда достигнув Скалистых гор, направимся на юго-восток. Проехав английскую Колумбию, мы очутимся уже в цивилизованной стране.

– Как? Так скоро?

– Вот это мне нравится: то совсем не хотел ехать, то жалеет, что скоро кончится путешествие… Однако я продолжаю. Вот штат Вашингтон и ветвь железной дороги, которая от Такомы под 49° северной широты довезет нас через весь этот штат и через штат Орегон до Канонвиля, находящегося под 43° северной широты. После трудной езды на чем Бог послал эти 45 километров по железной дороге покажутся очень приятным путешествием. Далее, на 42-й параллели, будет калифорнийская граница. Вот маленький городок Ганлей, от которого ведут железную дорогу – теперь она уж, должно быть, окончена – через всю Калифорнию с севера на юг. Мы проедем эту страну быстро, если только ты не пожелаешь остановиться в ней подольше.

– Это мы увидим.

– Сакраменто и Стоктон стоит посмотреть. Потом уж все пойдет как по маслу, и мы не заметим, как проедем железной дорогой всю Америку и достигнем Аризоны в тридцати километрах от Мексики…

– Постой! Дай дух перевести: у меня голова закружилась от такой пестроты и быстроты.

– Без нежностей, милостивый государь!.. За Аризоной следует Альтар, Гермосилио, Гуаймас, Кулиакан, Сан-Луис-Потози – этот путь мы преодолеем на лошадях, – затем Мексика и коротенькая веточка железной дороги до Оризабы. Далее мы пустимся через Гватемалу, через мелкие республики: Сан-Сальвадор, Никарагуа и Коста-Рика, пересечем Панамский перешеек и прибудем в Соединенные Штаты Колумбии. Здравствуй, значит, Южная Америка. Вот она, взгляни: огромное пространство, изрезанное реками, в числе которых величественная Амазонка, царица рек. Это твоя обетованная земля, страна дядюшек-миллионеров и богатых гасиенд. Но до нее нужно будет сначала добраться. На пути будут республики: Колумбия, Эквадор, Перу, Боливия. Кнесчастью, там очень мало железных дорог. Не будь у тебя этой нелепой водобоязни, мы отлично могли бы ехать по рекам, а теперь…

– Только не по воде… об этом и речи не может быть. Иначе вези меня назад.

– Да ладно, ладно. И вот мы приезжаем в гасиенду Жаккари-Мирим, расположенную на одноименной реке, впадающей в один из притоков Параны. Ну, что же? Разве я не сдержал слова? Разве я не привез тебя в Бразилию сухим путем?

Жак приехал в Петербург с предвзятым намерением ни на что не смотреть и ничем не интересоваться. Когда Жюльен упрекнул его в этом, он отвечал:

– Я решился относиться к путешествию безучастно. Делай со мной, что хочешь. Я буду твоим багажом, который ты можешь везти куда угодно, но лишь… сухим путем.

– Неужели тебя не интересует Россия?

– Нисколько! Петербург, по-моему, такой же город, как и все. Много красивых домов, нарядных дам и мужчин, много военных, газ… совершенно все так же, как и везде. Одна только разница: у церквей золоченые купола, как у нас на Инвалидном Доме, и у всех кучеров бороды… Я готов ездить с тобой по посольствам, магазинам и театрам, но это меня нисколько не занимает. Довольствуйся тем, что я есть, и оставь меня в покое.

– Нечего сказать, хороший будет у меня спутник.

– Какой есть. Впрочем, впоследствии во мне, быть может, и проснется интерес ко всему, хотя я сильно в этом сомневаюсь. Вот о чем я хотел тебя еще попросить: нельзя ли тебе устроить отсюда наш отъезд поскорее? Мне скучно, хочется поскорее на простор, в Сибирь.

– Подожди еще два дня, и мы выедем.

Два дня прошли, и приятели выехали по Николаевской железной дороге в Москву. В древней столице московских царей они не останавливались вовсе и прямо проехали в Нижний Новгород, где кончается железнодорожный путь.

Несмотря на свое подлинное или напускное равнодушие ко всему, Жак не мог не заметить, что у Жюльеиа нет никакого багажа, кроме небольшого ручного чемоданчика.

– Успокойся, – отвечал ему с улыбкой Жюльен, – у нас, напротив, очень много багажа. Я купил великолепные сани. В них лежат все наши вещи, платье, шубы, оружие, припасы, книги… Если тебе показать список всего, так ты ужаснешься.

– А где же эти сани?

– Они едут на одном поезде с нами… на экипажной платформе, прицепленной в конце состава.

– Так. Но ведь ты говоришь, что от Нижнего Новгорода железной дороги нет. Что же мы будем делать с санями? Ведь теперь не зима, и снегу еще долго не будет.

– Мы отправим сани в Пермь на пароходе «Днепр», а сами будем трястись в тарантасе по сухопутной дороге.

– А велико ли расстояние между этими двумя городами?

– С неделю проедем, если не особенно будем спешить.

– Хорошо.

По приезде в Нижний, Жак, скрепя сердце, сел с принтелем в тарантас и покатил на тройке с колокольчиком по тряской дороге. Его ужасно подбрасывало, но он ни разу не пожаловался и строго хранил свое напускное равнодушие. Он ни разу даже не взглянул на красавицу Волгу, которая медленно катила свои волны по правую руку от него. Проехали Казань, причем Жак даже взглядом не удостоил эту древнюю столицу татарского царства, и на восьмой день этого адского путешествия прибыли в Пермь.

– Дальше мы снова поедем по железной дороге, – сказал Жюльен, с наслаждением предвкушая более спокойную езду.

– Жаль, – отвечал Жак, – я было привык к тарантасу.

– Можешь утешиться. Это только ветвь от Перми до Екатеринбурга. Скоро мы опять сядем в тарантас.

– Очень приятно.

Жюльен опять нанял платформу для саней, уже давно привезенных в Пермь пароходом «Днепр» и стоявших на товарной станции, и занял с Жаком купе первого класса.

– Урал! – произнес он несколько часов спустя, указывая Жаку из окна вагона на ряд сероватых возвышенностей, тянувшихся вдали с севера на юг.

– Ну уж и горы! – презрительно отвечал тот. – Какие низенькие!

– Да, невысоки, – согласился Жюльен, – но тем не менее они производят на меня сильное впечатление.

– Вольно же тебе!.. Впрочем, ты и в Перми восхищался домами… деревянными хижинами какими-то… Разве это горы? Это кочки, бугры, – все, что хочешь, только не горы.

– Зато они – граница между Азией и Европой. Через несколько минут мы вступим на землю, которая считается колыбелью рода человеческого. Видишь ты каменный столб?

– Вижу. Что же это такое?

– Это пограничный столб между варварством и цивилизацией.

– Азия! Азия! – воскликнул с комическим ужасом Жак. – Я в Азии! Думал ли я когда-нибудь, что это случится, – я, не ездивший в жизни своей дальше главного города в кальвадосском департаменте!

– Не говоря уже о том, что ты едешь в Сибирь, пространство которой – страшно сказать! – равняется четырнадцати миллионам квадратных километров. В Сибирь, страну хвойных лесов, населенных оленями, медведями и волками; в страну золота, драгоценных камней, льда и каторжников, в страну гигантских рек и бесконечных степей; в страну диких северных народов и полярной ночи!..

Час спустя наши приятели были уже в Екатеринбурге и снова садились в тарантас.

– Знаешь, как называется дорога, по которой мы едем? – спросил Жюльен своего друга, который тщетно старался сосчитать число сделанных им километров.

– Нет, не знаю.

– Это знаменитая Владимирка…

– Я все-таки не понимаю сути этого названия.

– По этой дороге гоняют в Сибирь ссыльных.

– А…

Через неделю наши путешественники благополучно прибыли в Омск, столицу Западной Сибири.