Луи Буссенар
Из Парижа в Бразилию
Глава IX
Прибытие в Сан-Франциско. – Дворцовая гостиница. – Неожиданный визит. – Каким образом будущий тесть полковника Бутлера отыскал троих путешественников. – Дочь мистера Вельса. – Впечатления Жака Арно от американских нравов. – Жак с досадой узнает, что он рискует сделаться зятем. – Жизнь на парах, или, вернее, на электрическом токе. – Жак строг, но, вероятно, несправедлив к мисс Леоноре. – Будуар женщины, любящей спорт. – Виртуоз пистолетной стрельбы. – Заключительное словечко.
Наконец поезд прибыл в Сан-Франциско и с грохотом остановился у крытой платформы роскошного вокзала, делающего честь этому большому городу.
Драгоман расхваливал дорогой нашим друзьям Дворцовую гостиницу как лучшую в городе, и в ней они решили остановиться.
Вообразите себе громадное семиэтажное здание, со множеством окон и балконов, с тремя подъемными лифтами, двумя монументальными лестницами и с целой тысячей комнат. При каждой – уборная и ванна. Сверх того, множество салонов, курилен, читален и огромный крытый двор, где прогуливаются многочисленные постояльцы.
В нижнем этаже помещается hall – огромная сквозная зала, где каждый может прогуливаться, читать газеты, покачаться в кресле-качалке, полюбоваться картинами, висящими на стенах, просмотреть телеграммы, приходящие со всех концов света, фантастические афиши и рекламы в американском вкусе, приобрести лотерейные билеты или просто посидеть в кресле, задрав ноги выше головы и нахлобучив на нос шляпу.
– Не угодно ли вам расписаться в книге, – вежливо предложил нашим путешественникам встретивший их по приезде в гостиницу клерк в черном фраке и с козлиной бородой, указывая на толстую шнуровую книгу, лежавшую на широком пюпитре из черного дерева с серебряной инкрустацией.
Такой книге, в которую записываются имена всех приезжающих, в американских гостиницах отведена большая роль. Всякий из публики может просматривать ее в любое время, и благодаря ей происходят иногда весьма важные события.
Так случилось и с нашими друзьями два часа спустя после их приезда.
Жюльен вписал своим тонким изящным почерком имена своих спутников и свое. Клерк обвел все три имени скобкой, поставил внутри ее номер апартаментов, которые заняли друзья, и вызвал коридорного, чтобы тот проводил их.
На этом завершились все формальности водворения приезжих в гостиницу.
Устроившись, путешественники прежде всего основательно занялись своим туалетом, чего давно не имели возможности сделать и что так легко и удобно осуществить в американских гостиницах, этих эталонах комфорта.
Друзья уже собрались осматривать город. Жюльен, кроме того, хотел побывать у французского консула и взять в банке деньги по переводу на Сан-Франциско, как вдруг в прихожей номера зазвенел электрический звонок.
Вошел коридорный, неся на серебряном подносе визитную карточку, и подал ее Жюльену.
– Сам джентльмен здесь, – сказал коридорный, между тем как Жюльен с удивлением разглядывал лощеный квадратик бумаги.
– Что такое? – заинтересовался Жак.
– Взгляни сам.
– Даниэль Т. Вельс, 24, Невада-стрит, Сан-Франциско, – вслух прочитал Жак, изумившись не менее друга. – Да ведь это мистер Вельс, будущий тесть полковника Бутлера, отец кроткой мисс Леоноры, глазки которой ждут не дождутся зрелища моей смерти!.. Что же, очень приятно. Милости просим… Свидание будет прекурьезное.
Коридорный вышел. Через несколько минут в дверях показался худощавый, подвижный человек среднего роста, с седой бородой и такими же волосами и с чрезвычайно проницательным взглядом. Он вошел свободно, несколько шумно, с каким-то фамильярным добродушием.
– Если не ошибаюсь, господа, – сказал он, – я имею честь говорить с графом де Кленэ и господином Жаком Арно?
– Да, сударь, – холодно возразил Жюльен. – Что вам угодно?
– Что мне от вас угодно?.. Да право же, ничего особенного. Я просто хотел видеть вас, познакомиться с вами, пригласить вас к себе в дом… Я представлю вас своей дочери, мисс Леоноре, покажу вам город и окрестности, познакомлю с лучшими здешними прогулочными местами. Я знаю, что вы настоящие джентльмены. Мой будущий зять, полковник Сайрус Бутлер, телеграфировал мне о вас со всеми подробностями… о том, как вы с ним познакомились. Вас ждут здесь со вчерашнего дня. Известие о вашей будущей дуэли облетело весь город. Уже составились даже пари. Известно также, что вы лица важные, и вы сделались героями дня. Ну же, принимайте скорее мое приглашение, без церемоний, попросту, по-приятельски. Поедемте ко мне. Пообедаем вместе. Потом я вернусь к своим делам, а мисс Леонора будет вас занимать, станет вашим чичероне… Ах, если бы вы знали, как я занят, как я тороплюсь!
– Хорошо, я согласен, – сказал с легкой улыбкой Жюльен, взглядом посоветовавшись с Жаком.
– А я поброжу тем временем по городу, – заявил Перро, – попрошу у вас отпуска.
– Пожалуйста, пожалуйста, дорогой друг. Делайте все, что вам будет угодно, а главное – не экономьте. Вам предоставляется неограниченный кредит. В случае, если мы вам понадобимся, вы знаете, где нас найти.
Карета мистера Вельса, запряженная превосходными кровными рысаками, стрелой помчалась по улицам города.
* * *
Здесь мы полагаем уместным приостановить течение нашего рассказа и познакомить читателя с дальнейшими событиями прямо по материалам путевых заметок Жака Арно, относящихся к пребыванию наших путешественников в доме американского крупного дельца.
Жак Арно писал свои заметки, находясь под свежим, еще не отстоявшимся впечатлением от происшедших событий. Вследствие этого они дышат неподдельным реализмом и самою искреннею правдой. Портреты в них – вернейшие фотографии.
Цитируем дневники дословно.
«1 июня. Сегодня где-то около двух недель, как мы покинули округ Карибу и расстались с нашим милым товарищем Федором Ивановичем.
Сколько за это время случилось интересных событий! И сколько еще их готовится в близком будущем!
Теперь я больше, чем когда-либо, верю поговорке: „Чего на свете не бывает“. Действительно, на свете все возможно, и иногда действительность, самая реальная действительность, превосходит любой сказочный вымысел.
Начать с того, что я в данную минуту гость мистера Вельса, и гость уважаемый, за которым всячески ухаживают. Не странно ли это? Гость. И у кого же? У будущего тестя полковника Сайруса Бутлера, того самого Бутлера, которого я в вагоне угостил ударом кулака и наградил синяком на физиономии!
Почтенный джентльмен просто не знает, куда меня посадить, чем позабавить. Его дочь, мисс Леонора, относится ко мне с искренним дружелюбием. Нельзя подумать, что и тот, и другая горят нетерпением поскорее насладиться зрелищем моей кончины. Впрочем, они, быть может, считают долгом относиться ко мне так, как к человеку, приговоренному к смерти.
Жюльен предполагает иное. Он думает, что мистер Вельс, будучи себе на уме (здесь это называется sharp), просто-напросто желает сохранить со мной дружеские отношения на тот случай, если погибнуть на дуэли суждено Бутлеру, а не мне, что вообще вполне возможно.
Наследство покойного моего дяди сделало из меня в денежном отношении то, что называется хорошей партией. Поэтому мистер Вельс, вероятно, не прочь получить в зятья миллионера вместо дуэлянта-полковника. Опять-таки это не мои домыслы, а версия все того же Жюльена.
Только мистер Вельс жестоко ошибается, если в самом деле так думает. Я вовсе не затем ехал из Парижа в Сан-Франциско сухим путем, чтобы совершить подобную глупость.
Мне – жениться на американке! Боже Всемогущий! Этого только недоставало! И на какой еще американке-то: на мисс Леоноре, на этой кавалерист-девице, на любительнице всякого спорта!
Впрочем, не думайте о ней слишком дурно, читатель, – если только у меня будет читатель. Эта молодая особа вовсе не урод какой-нибудь, напротив. Честнее даже сказать – она положительно красавица.
Двадцати лет, высокая, стройная, прелестный, нежный цвет лица, чудные брови, правильные черты, жемчужные зубы, осанка богини – таковы ее внешние данные.
Физически она мне очень, очень нравится. Со стороны нравственной – она внушает мне ужас.
Всему виною ее невозмутимый, неизменный апломб во всем, везде и всегда.
Например, самые трудные, щекотливые и подчас даже просто скабрезные вопросы мисс Леонора трактует как ни в чем не бывало, нисколько не смущаясь и с авторитетным видом бывалого мужчины.
Как тут быть, в самом деле? Ведь я не видывал еще таких женщин, не имел о них ни малейшего понятия и не умею себя с ними держать. Поневоле станешь в тупик.
Мы сидели за сытным и – что большая редкость в Америке – изысканным обедом в большой роскошной зале. Впрочем, роскошь была банальная, безвкусная, вполне американская.
Мистер Вельс, сделавшись кандидатом в сенаторы, ведет такую жизнь, что будь я судьей, не приговорил бы к подобному существованию даже самого гнусного преступника.
Про некоторых людей говорят, что они живут на парах. Мистер Вельс живет, так сказать, на электричестве.
Говорит он кратко, все жесты у него порывистые, торопливые, вечно он куда-нибудь спешит. Все его действия своей стремительностью напоминают телеграфный аппарат.
Наскоро проглотив за обедом несколько кусков рыбы и выпив большую кружку молока пополам с какою-то минеральною водою, он умчался по своим делам, оставив нас с Жюльеном в обществе мисс Леоноры.
Впиваясь своими крепкими зубками в огромные куски мяса, юная американка долго вела разговор об иностранной политике, философии, математике, эстетике, живописи, музыке и, сделав искусный переход, завела речь о политике внутренней, особенно привлекавшей ее внимание в то время.
Я от всей души восторгался Жюльеном. Он держал себя с разглагольствующей девицей как доктор-психиатр с несущим чепуху сумасшедшим. Невозмутимо и серьезно бросал он реплики на все произносимые ею нелепости.
Что касается меня, то я в душе бесился. Все это казалось недостойной мистификацией.
Вот примеры. Мисс Леонора, желая похвастаться знанием всеобщей литературы, завела речь о „Гиуго и Дзола“ – читайте: „Гюго и Золя“. Это, конечно, очень похвально, что она интересуется такими писателями и даже старается дать им посильную оценку как представителям двух крайних направлений – романтизма и реализма. Но тем не менее нехорошо с ее стороны считать „Девяносто третий год“ эпизодом из „Завоевания Плассана“, а „Ассомуар“ продолжением „Тружеников моря“.
Живопись точно так же оказалась китайской грамотой для девицы, которая не умела отличить раскрашенной фотографии от хромолитографии, а дешевой олеографии от масляной картины первоклассного художника.
В музыке мисс Леонора всему предпочитала громадный паровой орган в кафедральном соборе города Чикаго. И все остальное в том же роде.
Я сидел в каком-то оцепенении. Язык у меня прилип к гортани, я не мог выговорить ни слова.
Сначала она, кажется, приняла меня за идиота, но впоследствии, очевидно, переменила мнение о моих умственных способностях, и по весьма курьезному поводу.
По выходе из-за стола мисс Леонора, желая, вероятно, показать, что и в физическом отношении она такое же совершенство, как в интеллектуальном, пригласила нас в свои апартаменты.
Она привела нас в большую комнату, где на стенах висели коллекции всевозможного огнестрельного оружия. Кроме того, здесь же были развешаны белые картонные квадраты с черными кружками на них, пробитые пулями.
Всюду были рапиры, эспадроны, разные принадлежности для фехтования, как-то: проволочные сетки, перчатки и прочее. С потолка спускалась трапеция для гимнастических упражнений. На полу лежали вытяжные гири.
Странный будуар двадцатилетней девушки!
Здесь, очевидно, она была более компетентна, чем в вопросах искусства. Она подала Жюльену пистолет и предложила ему попасть в цель.
Жюльен взял с глубоким поклоном, наметил себе в мишени точку и, быстро прицелившись, всадил в нее пулю.
Юная любительница стрельбы покраснела до ушей и прикусила губку.
Очевидно, она не ожидала подобного результата.
Жюльен, за обедом из учтивости все время уступавший ей в спорах, не счел нужным простирать свою любезность до того, чтобы представляться неловким стрелком.
Он снова выстрелил и всадил пулю в прежнее место. И так в течение пяти раз.
Мисс Леонора без борьбы признала себя побежденною и не решилась вступить в состязание с подобным стрелком.
Желая испытать наши способности до конца, она, когда смолкли выстрелы Жюльена, указала ему на одну из вытяжных гирь, жестом приглашая показать свою силу и ловкость в этого рода упражнениях.
– Что касается до мускульной силы, мисс, – сказал с улыбкою Жюльен, – то я отдаю пальму первенства моему другу.
Я, сказать по правде, терпеть не могу гимнастики после обеда, но тут счел долгом побороть свое отвращение. Выбрав самую большую гирю, килограммов по меньшей мере в шестьдесят, я проделал с нею всевозможные трудные штуки и с такой легкостью, что даже сам удивился.
Личико мисс Леоноры понемногу прояснилось. Она убедилась, что я вовсе не картонное чучело, и я поднялся в ее мнении на несколько ступенек. Пусть я и не смыслил ничего в вопросах философии и литературы, зато мускульной силы у меня оказалось достаточно, а это много значило в глазах американской барышни.
Наконец мы простились с юной гражданкой. Она крепко, по-мужски, пожала нам руки и пригласила нас в гости на следующий день.
Вернувшись в гостиницу, я спросил Жюльена:
– Как тебе нравится мисс Леонора?
– Аппетит у нее разорительный, кулак сокрушительный, а логика…
– Какая же? Договаривай.
– Умопомрачительная!..»
Глава X
Прибытие посылки из Европы. – Экскурсия в китайский квартал. – Страсть к титулам в демократической Америке. – Газетная статья. – Что такое carpet – bagger. – Rowdy. – Лучше опровергнуть, нежели наказать. – Парадный митинг в честь мистера Вельса. – Двенадцать тысяч ходячих афиш. – Перед фейерверком. – Полковник Бутлер, обвиненный в воровстве, оказывается убийцей.
Два друга и их товарищ Перро прожили в Сан-Франциско больше недели.
От Лопатина было получено за это время несколько телеграмм. В Карибу все шло превосходно. Жофруа и Андрэ тоже прислали несколько депеш своему старшему брату. Легкость сообщения по телеграфу до некоторой степени примирила канадца, постоянно скучавшего по лесам и равнинам Аляски, с американской цивилизацией. Наконец от банкира, который горячо взялся за поручение Жюльена, пришло известие, что все требуемые вещи куплены, отправлены и прибудут в Сан-Франциско в самом скором времени.
Действительно, через несколько дней тихоокеанская железная дорога привезла партию тюков, адресованных на имя Жюльена. Вещи прибыли даже днем раньше, чем предполагал Жюльен, и все было доставлено в целости благодаря тщательной упаковке.
Теперь оставалось только нанять китайцев-рабочих. В Сан-Франциско это очень легко: там желтолицых сынов Небесной империи хоть пруд пруди.
Жюльену и Жаку стоило только посетить китайский квартал, находящийся даже не на окраине города, как логично было предположить, а в самом центре Сан-Франциско. В этом месте лепятся друг к другу грязные, отвратительные домишки, в которых живут эмигранты-китайцы.
Жюльен обратился к главному агенту эмигрантского комитета, маленькому сухому старичку в круглых очках, и в двух словах объяснил ему цель своего визита.
Старичок наговорил кучу китайских любезностей, порылся в объемистой прошнурованной книге, такой же большой, как и в Дворцовой гостинице, но только несравненно более грязной, и тронул пуговку электрического звонка. Сбежалась целая стая конторщиков и писцов; старичок прокричал им что-то пискливым голоском, и они скрылись. Через несколько минут перед Жюльеном и Жаком продефилировали в огромной зале двести или триста китайцев, из которых они и отобрали надлежащее число по своему усмотрению.
Жюльен заплатил старичку какую-то очень небольшую сумму, пропорционально числу нанятых рабочих, и передал ему, кроме того, небольшие чаевые с просьбой раздать их отобранным китайцам.
Такая щедрость – вещь неслыханная в Америке, где с азиатами обращаются грубо, враждебно. Желтые лица радостно осклабились, и один из наемников, от имени всех своих товарищей, поблагодарил Жюльена за подарок, говоря, что с таким добрым господином им будет очень приятно уехать из «Сан-Флиско» (то есть из Сан-Франциско). Эта небольшая речь была произнесена на ломаном английском языке.
Всем нанятым китайцам было приказано послезавтра собраться на пароходе, который курсирует два раза в месяц между Сан-Франциско и Нью-Вестминстером. На нем предполагалось отправить в Карибу вещи, присланные из Европы, и рабочих под надзором Перро.
Исполнив все формальности, Жюльен и Жак вернулись в свою гостиницу, где застали неизменного мистера Вельса. Кандидат в сенаторы был еще возбужденнее и порывистее обыкновенного. Он положительно не мог устоять на месте.
– Ах, граф, что за жизнь! – воскликнул он. – Просто мучение! Вы не поверите, доктор, до чего я устаю!
Титул доктора относился к Жаку, который проглотил это, даже глазом не моргнув. Он уже привык. Со времени его приезда в Калифорнию его постоянно титуловали. Бог знает с какой радости, то доктором, то профессором. По крайней мере, сам он не подавал к тому ни малейшего повода.
Демократические граждане Соединенных Штатов до фанатизма любят всевозможные титулы. Эта страсть особенно развилась у них после междоусобной войны. Под страхом прослыть человеком ничтожным каждый старался быть кем-нибудь – командиром, генералом, полковником, президентом, судьей, губернатором, в крайнем случае, хоть доктором или инженером.
– Нет розы без шипов, – отвечал на восклицание Вельса француз.
В тоне Жюльена было что-то странное, двусмысленное.
– Ах, уж не говорите! – продолжал делец. – Но ведь если бы только труды, это бы ничего, а то ведь еще и неприятности, страшные неприятности.
– Какие же неприятности у вас? – спросил Жак.
– Да вот какие, господин профессор, – отвечал мистер Вельс, потрясая огромной газетной простыней. – Напечатана самая гнусная, самая отвратительная диффамация…
– Против кого же?
– Против полковника Бутлера!.. Против моего друга, которого я скоро назову своим сыном…
– Ах да, полковник Бутлер… – возразил Жак. – Я было и забыл о нем.
– Прочтите, – сказал мистер Вельс, подавая газету, – и скажите, разве это не гнусность?
– Да, это очень серьезное дело, – произнес Жюльен, быстро пробежав глазами указанную статью. – Настолько серьезное, что если бы изложенное обвинение было доказано, то мой друг Жак счел бы для себя невозможным выйти на дуэль с полковником Бутлером.
– Не может быть! – вскричал Жак.
– Суди сам. Я сделаю тебе подстрочный перевод.
И Жюльен начал читать статью вслух, переводя ее на французский.
«В Америке народ не дурак, и среди него водится немало carpet-bagger'ов[20] ловить рыбу в мутной воде. Если этих политиканов не особенно чествуют, то все-таки их терпят и оставляют в покое, с одним лишь условием, чтобы они были по возможности чисты на руку.
Но иногда дело усложняется тем, что carpet-bagger бывает вместе с тем и rowdy. Человек, совершивший несколько убийств и ловким фортелем спасшийся от веревки; вор, хватающий на лету и ловко прячущий концы в воду; проходимец, живущий на широкую ногу, но не имеющий определенных средств, – вот что такое rowdy.
Обыкновенно rowdy принадлежит к хорошему обществу: за ним ухаживают молодые повесы; к нему благоволит прекрасный пол; вкрадчивый, гибкий и липкий, rowdy при случае храбр и далеко не обязательно злодей. Кончает он иногда вовсе не плохо, остепеняется, становится солидным человеком. Это обыкновенно зависит от обстоятельств. Случай делает из rowdy или вора, или честного человека.
Таким образом, ниже rowdy стоит на общественной лестнице только вор.
Граждане! Сегодня вечером соберется парадный митинг по случаю предстоящих выборов. На этом митинге будут устроены овации в честь непобедимого мистера Вельса. Очень может быть, что большинство голосов наберет мистер Вельс.
О мистере Вельсе мы ничего не можем сказать особенного. Это одна из тех ничтожных личностей, которые, кажется, на то и созданы, чтобы фигурировать в парламентах в качестве статистов, в качестве лиц без речей.
Но берегитесь, граждане, того человека, который будет председательствовать на митинге. Большая часть жителей Сан-Франциско смотрит на него как на простого политикана, как на carpet-bagger'a. Иные считают его rowdy. Но мы открыто называем его вором и готовы доказать, что мы правы.
Так подумайте же, граждане, хорошенько подумайте, прежде чем послать своим представителем в сенат человека, поступками которого, за егс спиною, будет распоряжаться опасный негодяй. Неужели вы хотите общественного скандала?
Нужно ли называть по имени то лицо, о котором мы говорим? Сегодня вечером все равно это имя будет у всех на устах. Но дабы не осталось никакого сомнения, дабы незнающие люди не заподозрили кого-нибудь другого, мы называем его прямо во всеуслышание. Это полковник Сайрус А. Бутлер, будущий зять кандидата Даниэля Вельса. Полковник Бутлер тот самый вор, о котором мы предупреждаем публику.
Полковник!.. Откуда у него этот титул?.. Да, конечно, он полковник… конного полка, лошади которого были украдены в компании с индейцами-шпионами, а людям платилось жалованье фальшивой монетой и сами они употреблялись для разбоев и грабежей…
Но довольно на нынешний день. Завтра мы поговорим обо всем этом подробнее и представим доказательства, которые, мы уверены, вполне удовлетворят почтеннейшую публику».
– Все? – спросил Жак.
– Все, – отвечал Жюльен.
Затем он обратился к мистеру Вельсу, который стоял в безмолвном негодовании.
– Следовательно, полковник Бутлер приехал?
– Только сегодня утром.
– Я надеюсь, что он победоносно опровергнет возведенное на него обвинение и даст неопровержимые доказательства своей невиновности.
– Наказание не заставит себя ждать, – отвечал американец. – Полковник не снесет такой обиды. Оскорбитель в живых не останется.
– Дело не в наказании, а в опровержении, – строгим голосом заметил Жюльен. – Это гораздо важнее. Повторяю вам, мистер Вельс, что если ваш будущий зять не оправдается, то мы будем вынуждены прервать знакомство с ним, а следовательно – как это нам ни прискорбно – и с вами.
Гул нестройных криков, раздавшийся под окнами гостиницы и потрясший ее стены, избавил мистера Вельса от затруднительного ответа.
На улицу вступал отряд из нескольких тысяч человек.
В этой толпе развевались знамена, флаги всех цветов и размеров. На них – надписи: «Вельс – кандидат!.. Ура, кандидат Вельс!.. Подавайте голоса за Вельса!.. Непобедимый Вельс!..»
Толпа дефилировала целый час. Наступила темнота, а крики людей, обезумевших незвестно отчего, все еще не умолкали.
Услыхав этот шум, мистер Вельс, по-видимому, удивился не меньше французов и внезапно исчез.
Не зная, к кому обратиться за объяснением, Жюльен спросил у одного из клерков гостиницы, что происходит. Клерк отвечал, что это прелюдия к предстоящему митингу. Процессию устроил сам полковник Бутлер и едет верхом впереди толпы.
– Такого парада не было здесь со времени выбора президента Гранта, – прибавил он. – А вот и сам полковник Бутлер. Взгляните, джентльмены.
Шум усилился. По улице проходил огромный оркестр. Музыканты были одеты в белые кепи и в белые полотняные плащи, на каждом из которых красовалась надпись черными буквами: «Непобедимый Вельс».
Вслед за оркестром ехал на великолепном коне полковник Бутлер в черном бархатном костюме и высоких верховых сапогах.
За ним валила толпа тысяч в двенадцать, одетых так же, как музыканты, и с такою же надписью на спинах.
Кроме того, у каждого в руке был шест с транспарантом, на котором было выведено все то же надоедливое: «Непобедимый Вельс».
Два с половиной часа тянулась по улицам эта длинная процессия.
В десять часов полковник скомандовал что-то. Колонна находилась в это время на Маркет-стрит. Услыхав команду, она начала выстраиваться шпалерами вдоль улицы и заняла пространство в полторы тысячи метров.
Вот что обыкновенно происходит дальше в подобных случаях, нередких для Америки.
Каждый участник шествия вынимает из-под плаща по пакету с ракетами для фейерверка. Взвивается сигнальная ракета, и за нею вся улица заливается ослепительным огнем.
На всех окнах, на всех балконах, занятых сторонниками кандидата, зажигается бесчисленное множество петард, электрических солнц и ракет, вместе с разноцветным бенгальским огнем, от которого рябит в глазах, все это производит самое фантастическое впечатление.
Фейерверк продолжится до тех пор, покуда не истощится весь для него материал. Когда погаснут последние искры, оркестр умолкает и толпа движется обратно к своей главной квартире – какому-нибудь большому дому с ярко освещенным, выходящим на улицу фасадом. Каждый участвующий снимает с себя свои атрибуты и возвращается домой, дабы насладиться заслуженным отдыхом после великих трудов.
Но вернемся к тому моменту, когда люди полковника Бутлера, столпившись на Маркет-стрит, с ракетами в руках ожидали сигнала к началу фейерверка.
Полковник, по-видимому, ликовал. Он уже собирался пустить ракету, как вдруг его точно что кольнуло. С громким проклятием он пришпорил лошадь, которая взвилась на дыбы, и подскочил к тротуару, на котором теснились зрители.
В числе их стоял человек, к которому именно и устремился Бутлер.
В одно мгновение полковник достал револьвер, взвел курок и приставил дуло к груди незнакомца, никак не ожидавшего такого грубого нападения.
Раздался выстрел, и несчастный упал на тротуарные плиты. Зрители были так изумлены, что никто из них не успел вмешаться.
Выстрел из револьвера был воспринят как ожидаемый сигнал. Взвились, затрещали ракеты и заглушили предсмертный стон жертвы и крик негодующей толпы.
Воспользовавшись минутой, полковник дал шпоры своему коню и очутился на другой стороне улицы, где его окружила толпа сторонников, не ведавших, какой кровавый эпилог к митингу устроил их предводитель.
