Леся Орбак
Под красным солнцем не пересекай границ
Две дальние комнаты расположены друг против друга. У одной закрыта дверь. Вторая – пуста, но лишь на первый взгляд.
При полном отсутствии мебели комнату заполняют стены. Гипсовые перегородки стоят в полуметре друг от друга, так, что можно протиснуться между только одному человеку. Скульптор включает свет, и свисающие с потолка лампы обнажают шершавую белизну.
«Этот псих запросто может оказаться ‘’смертоносцем’’», – думает Габ, разглядывая гипсовых близнецов, пока не замечает выбоины в дальней стене. Разбросанные по всему полотну, они словно вынутые кирпичи нарушают целостность.
– Эта стена несущая, – замечает Габ, – ее нельзя деформировать.
– Саму стену я не трогал, только покрытие, – объясняет Скульптор и, забрав у Габа белый квадрат, вставляет в одну из выбоин.
– Так в чем здесь искусство?
Габ готов к рассуждениям о новом видении, недоступном простым солдафонам, о великой миссии и переворотах в мышлении, самоощущении, созерцании и мировоззрениях человека. Но Скульптор не пускается в пространные изъяснения. Он коротко предлагает:
– Разденься.
Статья 12/43, параграф 9. Принуждение к разгерметизации защитного комбинезона под угрозой применения насилия, уничтожения или повреждения чужого имущества, а равно распространения сведений, который могут принести существенный вред правам и законным интересам потерпевшего или его близких приравнивается к террористическому акту.
Распрямить спину, ноги на ширине плеч, пальцы сцепить замком – штатское построение. Габ выворачивает кисти, хрустнув суставами.
– По Уставу административный служащий, находясь при исполнении, не имеет права снимать гермозащиту в присутствии посторонних индивидов.
Скульптор дергает плечами, прячет руки в карманы.
– Ну я тогда не знаю, как объяснить, в самом деле. Для тебя стена пустая, да?
– А это не так?
Скульптор мотает головой и касается пальцем стены, ведет им, описывая изогнутые линии.
– Я изучал тот фрагмент под микроскопом, – говорит Габ.
– Микроскоп не вариант. За деревьями леса не видно, здесь так же.
Понять, разобраться в пустых стенах уже становится делом чести. Но даже подойдя вплотную и почти касаясь стены лбом, Габ не различает ничего, кроме неровностей.
Вот для чего нужны магнитные замки на запястьях. Раньше Габ не попадал в ситуации, когда возможность снять защиту только с ладоней, оказалась бы полезной.
Стена на ощупь холодная, шершавая. Габ водит пальцем по гипсу, начиная медленно звереть от непонимания. Местами гладкий, словно отполированный, но чаще – выемки, зарубки, бугры. Нет, скорее – борозды. Линии. Непрерывные. Неровные. Извиваются. Иногда линии замыкаются, иногда пересекаются с другими. Узор. Этот похож на…
– Птица, – произносит Габ. Ведет подушечкой пальца вдоль выщербленного на стене крыла, отмечая выступы перьев, лапы, хвост и выше – к хохолку на крохотной голове. Линии настолько тонкие, что кажется, можно порезаться.
Перед глазами – пустая белая стена. Голый гипс.
Статья 28 параграф 9. Ради получения достоверной информации при расследовании, можно пренебречь ограничениями, описанными в предыдущих статьях.
На маске три магнитных замка, открывать в определенной последовательности. К чистому воздуху из респиратора примешивается внешний – в квартире Скульптора влажно и пахнет строй-материалами. По-первости без защиты окуляров свет ламп кажется очень резким. Слизистая на секунду обволакивает глазные яблоки защитной пленкой, но зрение быстро восстанавливается. И Габ смотрит на стену.
На стене – море. Спокойное. С песчаным берегом, на котором, расстелив пледы, развалившись в шезлонгах, живут люди. На них нет одежды, на лицах нет масок. Они что-то пьют из фигурных стаканов, бросают друг в друга мячи, обсыпаются песком и выглядят идиотами. Счастливыми.
Габ шагает вдоль стены, вглядываясь в фигуры. Вынимает из стены белый квадрат, вроде бы изученный в лаборатории досконально до малейшего изгиба. Но лишь сейчас тонкие черточки складываются в женскую ладонь. Если приглядеться, можно различить витиеватые браслеты на запястье.
– Кто она? – спрашивает Габ.
– Та, кто выбежала из волны.
Хозяйка ладони с браслетами – единственная со стены, кто скрывает лицо за маской. Вот только ее маска – дикость для нынешнего мира. Это не защитный шлем, скорее – карнавальное прикрытие, в котором на месте респиратора и окуляров – прорези. Женщина танцует, скачет на одной ноге, ловит прибрежный ветер ладонями, и он, довольный, развевает тесемки купальника, спутывает длинные темные волосы (Габ готов поклясться – темные!), спадающие на едва прикрытую грудь.
– Всю стену заказчику не принесешь, приходится выдалбливать фрагменты, – объясняет Скульптор. Оказывается, все это время он стоял в углу, чтобы не мешаться.
– Я могу забрать это? – спрашивает Габ. И, получив ответ, упаковывает белый квадрат в сумку, в папку между документами. Жаль, нет коробки или хотя бы куска ткани, обернуть хрупкий гипс.
Ливень утопил асфальт и сразу залепил окуляры – не разглядеть, куда ставишь ногу.
Добравшись до машины, Габ укладывает сумку на пассажирское сидение и включает очистку окуляров. Безропотная техника чистит линзы от ливневой грязи, силится вернуть зрение, но Габ все равно чувствует себя слепым, и единственное, что отчетливо видно сквозь все слои стекла, воды, отравленного воздуха – центральную башню, с горящим табло счетчика Гейгера.
4.1 Поджигатели
«Возгорание у Восточной стены».
Семнадцать секунд. Ровно семнадцать секунд прошло с того момента, как инспектор Риз Третий сообщил дежурному о дымовой ленте у самой ограды города.
Надпись часто мигает на дисплее, зависшем над приборной панелью, словно монохромный флаг, селектор информатора требовательно пищит. Надо дать подтверждение, что информация получена, иначе он не заткнется. Сигнал идет абсолютно во все военные машины, не разбирая, чья она – патрульного, офицера или городского Главнокомандующего. Так сказано в Уставе, хотя в оповещении последнего инспектор сомневается.
Столп дыма растет из-за крыш заброшенных кварталов и сизым шлейфом крадется к шпилю центральной башни. Инспектор догадывается, что здесь горит. Очередной автомобиль, угнанный прямо с парковки. Никаких свидетелей, никакой связи между владельцами, не имеющими никаких очевидных врагов. Никаких зацепок.
Этот поджог – пятый за два месяца, и инспектор впервые оказался так близко.
Сквозь респиратор просочилась гарь, на языке сразу стало сухо. Горит совсем близко – минуй последний двор, и увидишь. Хорошо, что в машинах военных двигатели почти бесшумны, и по ржавой высохшей земле она не едет – крадется. Для инспектора Риза Третьего дело «поджигателей» – особое, и в такой близости от пожара сложно сохранять холодной голову. Маска липнет к взмокшим вискам, перчатки – как вторая, но ненадежная кожа на пальцах. И только метроном в груди не подводит, стучит размеренно. Тук. Тук. Тук. Тук. Долгие годы упорных тренировок.
Если бы не межкомнатные перегородки, этот последний на пути дом просвечивал бы насквозь – устояли только стены, ободранные временем до кирпичных ребер. Инспектор останавливает автомобиль поодаль, глушит мотор и, взяв наизготовку табельный ПМ, крадется вдоль стены.
По ту сторону баррикады слышны голоса. Разнузданные, высокие.
Инспектор включает встроенную в окуляры камеру, для протокола произносит: «Приступаю к задержанию» и добавляет мысленно, обращаясь к весельчакам: «Пожалуйста, не вздумайте убегать».
Тук-тук. Тук-тук. Тук-тук. Два шага до поворота. Один. Тук-тук. Риз Третий выходит из-за угла, готовый выкрикнуть положенные «стоять» с предупреждением об аресте, но молчит и, ошалевший, опускает ствол. Горит действительно машина. Совсем близко – шагах в пятнадцати. И поджигатели, за головы которых инспектору обещан чин, веселятся тут же. Держась за руки, они скачут хороводом и выкрикивают не то стишки, не то частушки. Их четверо, каждый – с метр ростом.
– Дети? – растерянно произносит инспектор вслух слишком тихо, чтобы расслышали хулиганы, но достаточно громко, чтобы встряхнуться самому. Те же годы упорных тренировок возвращают голосу официозную сталь, поднимают оружие, берут прицел: – Стоять! Руки за голову, ноги врозь.
Смех прекращается резко. Восемь окуляров обращены к инспектору, восемь рук поднимаются вверх.
– У-и. У-и.
– Бак-бак.
– Фью-фьють-фью.
– У-у-у-ть.
– У-и. У-и.
Четыре звонких голоса имитируют сигнал гражданской тревоги. Респираторы искажают звук, заставляют голоса звучать оцифрованно и действительно похоже на сирену. Восемь детских ладошек крутятся над головами, восемь ног отплясывают издевательский кордебалет. Инспектор Риз Третий застыл истуканом с пальцем на курке. По Уставу он обязан выстрелить.
***
Кабинет высокого начальства призван устрашать. Темно-серые стены, бронированные шкафы-сейфы вдоль стены слева от громадного зарешеченного окна, справа от него – утопленное в защитную нишу рабочее место. Кресло посетителя стоит напротив и стола, и окна, и двери, почти в самом центре комнаты. Идеальная мишень со всех позиций.
– Мне в штате сопли не нужны! – Воен-полковник упирается кулаками в стол, локти растопырены, как мощные крылья, на плечах поблескивают острыми краями чеканки со званием. – Если солдат по Уставу обязан выстрелить, он – стреляет, а не смотрит, как преступники скрываются с места преступления. Или этот пункт у тебя из головы вылетел?
Инспектору Ризу Третьему по званию не дозволено говорить в присутствии Воен-полковника, поэтому он сдержанно мотает головой. Устав Риз Третий знает наизусть и может повторить каждый пункт, начиная с любого слова. При оказании сопротивления преступником солдат обязан выстрелить. Если преступник убегает – в ногу, если вооружен – сначала в руку, при крайней степени угрозы – на поражение. Инспектору доводилось стрелять в людей, он точно знает, что пробитый защитный комбинезон гарантирует оттянутую мучительную смерть в госпитале-изоляторе. Или в квартире, на глазах у родных после оправдательного приговора.
Ни одна сожженная машина не стоит смертного приговора для отбившейся от рук школоты. Так считает инспектор Риз Третий. Его объяснения изложены в рапорте и не признаны весомыми аргументами.
– Слабость непростительна для солдата, – Воен-полковник не скрывает презрения. – Особенно в твоем случае, инспектор. За поимку поджигателей тебе обещано звание, Воен-майор передал мне твое дело, – подхватив сверху внушительной стопки папку, Воен-полковник трясет ею в воздухе и снова бросает на стол. – У тебя совсем мало времени. Когда твоему брату исполнится шестнадцать? В ноябре? Всего четыре месяца осталось. Двадцать дней уйдет на обвинительный процесс, еще тридцать пять на оформление звания и минимум пятнадцать – на подачу готовых документов в социальный комитет. Итого девяносто дней из ста двадцати уйдет на бумажную волокиту. У тебя есть всего месяц, чтобы задержать поджигателей. Иначе имя твоего брата будет в общем порядке внесено в реестр мобилизации, – Воен-полковник откидывается в кресле, разводит руками. – Наше Государство укреплено и защищено. Нужно быть полным отморозком, чтобы объявить нам войну. Но кто знает? Кто знает?
Тук-тук. Тук-тук. Тук-тук. Воен-полковнику не увидеть, как Риз Третий под маской закрывает глаза и сжимает вместо кулаков зубы.
Он – инспектор Мирного Управления – догадывается, куда каждый месяц пропадают люди, рискнувшие пересечь городскую ограду. И почему сокращается список мобилизации, если к сроку пересечь ограду не находится желающих.
Из пыточной Воен-полковника инспектор Риз Третий попадает прямиком к Воен-майору – старик не дал шанса разминуться в узком казенном коридоре, приказом пригласил в свой кабинет.
– Ну как воспитательная беседа? – спрашивает Воен-майор, усаживая инспектора на стул для посетителей.
В его кабинете нет решеток на окнах и рабочее место открыто для обстрела с улицы, но чувствовать себя свободнее у Риза Третьего все равно не выходит.
– Вдохновляет, – отвечает инспектор хмуро. – Вы отдали мое дело руководству, чтобы меня взяли на карандаш?
– Конечно, нет! – скрипит Воен-майор. – Чтобы напомнить тебе, в какие времена мы живем, – он достает из ящичка стола курительную насадку, крепит ее на респиратор. Пока Воен-майор роется по ящичкам в поисках табачной колбы, вдыхательная и выдыхательная трубки торчат и колышутся при движениях головы, как усы большой вымершей рыбы. Риз Третий силится вспомнить ее название по картинкам в детских книгах и не может.
– Мы живем в чудовищные времена, сынок, – продолжает Воен-майор, вставив вдыхательную трубку в курительную колбу. Два щелчка переключателем на донышке, и темный дым осторожно поплыл по прозрачной трубке. Воен-майор делает сиплый вдох, задерживает дыхание и выпускает отбеленный легкими и респиратором дым через выдыхательную трубку в комнату. Запах табака освежает привычную стерильность воздуха. – То, как мы засрали планету, непростительно. Но то, во что мы сами превратились – вот что страшно на самом деле. До Войны за Землей наблюдали орбитальные станции и всякие спутники, летали беспилотные аппараты и ракеты выпускались нажатием кнопки. Ты не представляешь, сколько было военной техники. А мирной – еще больше, – старик снова затягивается в полные легкие. – Технологии, коммуникации, урбанизации и прочая и прочая. У нас было столько ресурсов! И все просрали в Войне. Она была самой короткой в истории человечества, между прочим. Зато урон… я не знаю, сколько понадобится времени, чтобы нам снова выйти на тот же технический уровень, учитывая, что ресурсов земли осталось с гулькин нос, и те идут на имитацию нормальной жизни. Какие там полеты в космос, если мы устойчивую связь между городами наладить не в состоянии. Тьфу. И при всем при этом, мы никак не отучимся воевать. – Воен-майор вздыхает, сетуя, забыв о табаке, и громко надсадно кашляет в респиратор. – Да чтоб тебя, ни вдохнуть, ни сдохнуть! Херню какую-то придумали, – вынув вдыхательную трубку из колбы, он поправляет насадку и возвращает трубку на место. – Хотя, и на том спасибо. Табак испокон веков был лучшим другом солдата, знаешь ли. Я много книг прочитал о том, как раньше воевали, штук восемь-девять – все, что нашел. Беда в том, сынок, что мы без силовых методов дерьмом беспомощным себя чувствуем. И раньше, и сейчас. Это время только называется «мирным». Разведка, мелкие подрывы стратегически важных объектов противника раз в квартал, чтобы не расслаблялись и не убежали вперед в развитии. Чьими руками все это делается, как думаешь? М? Тратить на такие операции военные обученные кадры слишком расточительно. А вот нарушители и избыточные члены ячеек общества – в самый раз. Собственно, для того и существуют списки мобилизации, брешь прикрыть. У нас нет мощной техники, теперь люди – наш главный расходный материал.
Риз Третий прячет за маской саркастическую ухмылку.
– А что, когда-то было совсем по-другому?
Хохотнув, Воен-майор давится дымом, кашляет надсадно и долго. Мотает головой.
– Может, и не было, сынок. Но ты… ты должен верить, что будет.
***
В департаменте техподдержки особая атмосфера. Устойчивый запах пластика и нагретой пыли надолго забивает поры респиратора, яркое освещение режет глаза, точечные лампы для подсветки приборов выхватываются боковым зрением, как мощные оптические прицелы. О неприязни к подвалам техников инспектор Риз Третий слышал даже от бывалых солдат. У новичков эти подземные катакомбы провоцируют паранойю.
На маленьком плоском экране – запись с камеры окуляров инспектора Риза Третьего, документальное подтверждение его слабости. Маска техоператора беспристрастна, но инспектор готов поклясться, что техночервь насмехается над ним и осуждает. Он считает до двадцати трех, как учили на курсах управления гневом, пока метроном не входит в обычный ритм. Тук. Тук. Тук. Тук.
Самый сложный эпизод – попытка догнать поджигателей; инспектор слышит свой голос, требующий сдаться, и улюлюканье удирающих хулиганов. Ему кажется, что техночервь давится смехом и втихаря копирует запись, чтобы показать своим друзьям.
– Перемотай на пять секунд раньше, – требует инспектор тоном старшего по званию. – Еще чуть назад. Еще. Вот. Теперь замедли. Сейчас. Сейчас. Стоп! Увеличь.
Техночервь крутит ручки, двигает фейдеры и выводит во весь экран маску одного из поджигателей. Настолько крупно, что в размытых линиях можно разобрать номер.
Вел/xxxx.5432.6435
Ш02
Инспектор Риз Третий забывает про неприязнь к технооператору, задумчиво трет подбородок. Школа №02 имеет статус благополучной, и район, расположенный в самом центре Города, редко мелькает в сводках происшествий, там даже степень активности Братства ниже единицы, если память инспектора не подводит.
По базе социального департамента, семейная ячейка 6435 помечена как образцовая. К таким не сунешься с подозрением в правонарушении, и арест на таких запросто не выпишут. Требуются неоспоримые доказательства. Весомее нечеткой записи оперативной камеры.
***
Директор школы возмущен до запотевших окуляров. Никто не смеет пропускать занятия, нигде так строго не следят за учениками, с уроков раньше никого не отпускают. Инспектор Риз Третий не перебивает пылкую тираду директора, тот повышает голос, жестикулирует и чуточку шепелявит. Когда он выдыхается, инспектор просит предоставить расписание для класса 3А.
– Вот, ознакомьтесь, – директор разворачивает перед Ризом Третьим длинную ленту склеенных разлинованных листов, ведет пальцем по таблице расписания. – Первая неделя, вторая смена – это дополнительные занятия, понедельник, вторник, четверг… вот… урок биологии, посещение зоопарка, – директор достает белоснежный мягкий платочек, протирает окуляры. – В это время их водили в Городской зоопарк. Подождите секундочку, достану подтверждающие документы. Они у меня здесь… вот папка… сейчас посмотрим. Вот список посещения Городского зоопарка. Так-так-так, все семнадцать учеников класса, вот и Вел, смотрите. Дата… время с тринадцати часов до пятнадцати двадцати… подпись учителя, подпись смотрителя зоопарка, печать пропускного пункта. Все на месте.
У инспектора Риза Третьего опускаются руки.
Если в Городе и есть место, где свободному штатскому невозможно затеряться или исчезнуть, то это Городской зоопарк. Громадный многоэтажный комплекс повышенной защиты, где собраны последние уцелевшие после Войны животные, не покореженные радиацией. Запертые в клетках звери чудом спаслись и теперь охраняются с особой тщательностью. Всех, кто входит на территорию зоопарка, фиксируют и помечают маячками. Всех заставляют сдавать комбинезоны. Никто из вошедших не выйдет за пределы зоопарка незамеченным. Идеальное алиби.
