Леонид Николаевич Глаголев
На белой дороге

Почти рождественский рассказ

Кажется, это было не со мной. Или, как говорят, в прошлой жизни. Перед тем, как уволиться с первой своей работы, полученной по распределению, нужен был поступок. Ссора с начальством подошла бы, но не было веской причины для ссоры.

И вдруг…

Вот именно, это «вдруг»… Начальство приехало само. Как-то по-будничному отвело меня в коридор и в стиле променада вроде бы к слову спросило – а почему?.. И куда, собственно, тропа проторена?

Ничего вразумительного не ответив, кроме как – засиделся, мол, – я решал уже другую задачу.

Значит, в стройных рядах инженерного братства завёлся фискал. Официального заявления не было, а слухи поползли, кто-то обмолвился. Если я не говорил, тогда ерунда получается; знали свои домашние, но трезвонить на работе о моих планах…Так откуда, где источник, где первопричина?

И мне вспомнилось: тридцатого Тенгиз объявил, что с родины получил фантастическую посылку с домашней чачей, а тридцать первого в пять вечера после работы она была торжественно распакована под дружественные аплодисменты всех присутствующих, заинтересованных лиц отдела.

С чачи тогда всё и началось.

В порыве великодушия в середине широкого русско-грузинского застолья Тенгиз бросил клич:

– Генацвале, кому нужны ёлки?

Из девятерых присутствующих загодя ёлку купил лишь самый предусмотрительный из нас, зам. начальника отдела. У остальных ёлок не было, ибо всегда вышеозначенную покупку откладывали на самый последний срок. Но сегодня, находясь в тёплой дружеской компании, и думать не хотелось куда-то тащиться, чтобы решать эту постоянную предновогоднюю задачу. Опять же, русские традиции требовали самоотверженности, и после первого-второго января, придя в отдел, каждый отдавал отчёт сообществу, где, как и вопреки чему удалось решить проблему.

Заметьте, заканчивался тысяча девятьсот восемьдесят четвёртый год, чисто мужская компания, последний рабочий день уходящего года, на столе, освобождённом от старых папок с чертежами, застеленном давнишним номером газеты «Труд», горкой располагались абхазские мандарины, бутылка тёмно-зелёного стекла без этикетки с подозрительной затычкой из какой-то промасленной синюшной бумажонки привлекала недвусмысленное внимание; тонкая, до невозможности засушенная колбаска источала бесподобно убийственный гастрономический аромат… О чём тут ещё говорить?

Купленная кем-то селёдка Тенгизом была отвергнута с негодованием и вынесена хозяином оной на подоконник.

У меня ёлки не было, и мой голос потонул в восклицаниях страждущих: – мне!.. – и руки уже совали нашему грузину мятые рублёвки.

– Не надо, генацвале, уберите деньги. Ёлки – бесплатно, от меня… Подарок, понимаешь?!

Сообщество одобрительно загудело, послышались восклицания: – Вот это душа… люблю!.. У грузин нам, русским, ещё учиться и учиться… Молодец… Ай, молодец!..

Тенгиз кому-то позвонил, прибежал техник со второй смены, потом появился всем нам знакомый прапорщик со своим знаменитым трёхлитровым, в драконах, китайским термосом, встреченный уже единогласным «Ура!»

Прапорщик приводил солдат-строителей на пристройку к корпусу, а поскольку наш техотдел имел самые непосредственные связи с отделом капитального строительства – играли в шахматы комната на комнату в обеденных перерывах, трое на трое с каждой стороны, и служивый заменял недостающих либо капитальщиков с одной стороны, либо технологов, с другой, для поддержания кворума – то веселье расцветилось недостающими до сей поры армейскими стилистическими красотами.

– Витька, а термос, случайно, не пустой?

– А на этот раз с чем, с компотом или чаем?

– Смотри, тут уж не до шахмат; соображаешь?

Прапорщик Виктор был человеком надёжным и по-свойски смышлёным. Участь всем знакомого термоса в его судьбе мне до поры была непонятна, пока я как-то не поинтересовался у коллег – а почему у нашего служивого говорок какой-то не совсем внятный, дефект речи, что ли? Ребята тогда расхохотались, а зам. начальника пояснил:

– Виктора на службу снаряжает жена, наливает ему чай или компот в термос, но по его просьбе не до конца, не под завязку; мол, столько не выпить за день. Тот доходит до части, в каптёрке у его коллеги стоят ящики с «фетяской», такое молдавское вино. Термос доливается бутылкой роскошного напитка под пробку, получается некое подобие глинтвейна, и потому на объекте наш прапорщик постоянно ходит розовый, весёлый и красивый, только чуть с прононсом напряжёнка. Но, когда отводит роту в часть, термос несёт уже пустым, очаровательнейшие ощущения проходят, и он опять становится строгим, но справедливым, как и положено по уставу.

Чача оказалась на вкус противней, чем ожидалось, но пилась легко, и с каждым тостом всё легче и легче. Перед дегустацией хозяин проверил напиток на крепость, отлил немного в чашку и запалил – горячительное взялось гореть без дыма и запаха, но с какой-то синевой. Пили небольшими стопками, закуска, как никогда, соответствовала статусу компании, и когда заявился ефрейтор, подмигнувший нашему прапорщику: мол, всё сделано, как надо, Тенгиз воскликнул очередной тост:

– Да войдёт радость в каждый ваш дом, генацвале, с теми ёлками, которые обещал; айда выбирать!

Осушив стопки и накинув кое-как верхнюю одежду, мы весёлой гурьбой выскочили из отдела. На стройплощадке в свете прожекторов тихо падал новогодний снег, не было ни души, и только к дальней строительной бытовке вела узкая цепочка следов.

Тяжёлый, с лёгким налётом ржавчины, амбарный замок в здоровенных ладонях Виктора казался детской игрушкой. Провернув два оборота ключом, он отошёл, и, подмигнув, произнес:

– А теперь – налетайте, только чур: свет не включать!

Уже после праздника, вернувшись на свои рабочие места, до нас дошли слухи, что заводская охрана обнаружила в неотапливаемом складе со стороны пристройки свежезаделанную красным кирпичом дыру, через которую неизвестными были похищены восемь из пятнадцати двухметровых ёлок, невероятно пушистых и свежих, припасённых для начальства, и за которыми должна была подъехать машина в перерыве второй смены.

Всё это случилось потом, потом; прошли годы, десятки лет – страшно подумать! – но я помню до сих пор, как примёрзшую дверь строительной бытовки отдирали со скрипом, как мне в нос ударил ни с чем не сравнимый запах недавно спиленной сосны. Я был первым в толпе, меня тогда внесли и повалили в это предновогоднее сознание, я упал в хвою, глаза самопроизвольно закрылись, вдохнул полной грудью этот потрясающий новогодний запах детства, и уже верилось, что чудеса обязательно случаются, нам только не хватает искренней веры в них, в себя, в лучшее, во всеобщую гармонию мира и счастья.

27.12.2015

Случай из практики. Социологический опрос

– Ваше кредо?

– Я никому ничего не должен.

– Никому?

– Абсолютно.

– Следовательно, у вас нет абсолютно никаких обязательств ни перед кем?

– Разумеется.

– В том числе и моральных?

– Считаю, что в современном мире понятие морали устарело. Я готов вносить посильную лепту своим старикам и своим детям, уже вступившим в самостоятельную взрослую жизнь, но если у них возникнет в этом необходимость.

– А кто определяет, что эта необходимость возникла? Неужели – исключительно вы?

– Если меня попросят, то, наверное, смогу определить. "Стучите, и вам откроют…" – припоминаете, откуда? И я следую этому принципу.

– А сами́м разве неинтересно знать, каковы их дела, сегодняшние интересы, чаяния, запросы?

– Но это их жизнь, их личное пространство, и мне неудобно было бы вторгаться в их внутренний мир.

– Можно ли охарактеризовать вас эгоистом?

– Все мы эгоисты – в той или иной степени.

– Вас не задевает, не возмущает мой последний вопрос?

– Нисколько. Мои профессиональные и гражданские обязательства вполне определены, и я им следую, а в остальном многое зависит от ситуации. Я не специалист-психолог, чтобы разобраться в этом.

– Кстати, а самому приходилось стучаться, коль вы упомянули библейское учение?

– Разумеется.

– Вы меняли свои партийные убеждения?

– Я не состоял и не состою ни в какой партии, не вижу в этом никакого смысла.

– Предположим, объявят военное положение. Вы записались бы добровольцем?

– Если призовут в случае военной необходимости. Моя специальность имеет весьма отдалённое отношение к военному делу.

– Если так случится, что придётся пожертвовать вашей специальностью ради спасения Родины, какую иную специальность вы бы выбрали? Допустим, если бы пришлось начинать её освоение с нуля?

– Обслуживающий технический персонал.

– Вы подавали в метро просящим о помощи?

– Я пользуюсь исключительно автомобилем.

– А в автомобильных пробках наверняка вам удавалось встречать проходящих несчастных с протянутой рукой; как вы поступали в подобных случаях?

– Я не трачу своё время в пробках понапрасну, через интернет решаю свои профессиональные задачи, и когда впереди стоящая машина начинает движение, боковым зрением замечаю и начинаю движение сам.

– Но вы наверняка обращали внимание, что сбор помощи происходит и через телевидение, радио, интернет. Вам не приходилось делать взносы таким образом?

– Нет. Спросите, почему? Я не уверен, что мои деньги пойдут куда надо и в полной мере. Присвоят, разворуют и так далее.

– Хорошо. Но благотворительность всё же существует. Как вы к этому относитесь?

– Это не поле моих интересов, скажем так. Но в принципе допускаю существование этого института. Мало ли сфер человеческой деятельности? В конкретном случае, благотворительность мне не мешает жить, а я не мешаю существовать благотворительности.

– У вас есть хобби?

– Есть.

– Какое?

– В выходные, чаще всего с приятелями, запускаем свои квадрокоптеры.

– Дорогое удовольствие?

– Не из дешёвых; наши штуки менее всего похожи на детские игрушки.

– Ваше хобби связано с вашей профессией?

– Нет.

– Вы проживаете в доме или в квартире?

– Несколько лет назад поменял квартиру с доплатой и переехал жить в коттедж.

– У вас заработок позволяет ежегодно отдыхать за рубежом?

– Дважды в год. Зимой – горные лыжи, летом – море.

– Вы отдыхаете один?

– Когда как. Бывает, что мой отпуск и отпуск моей супруги не совпадают.

– Часто?

– Пятьдесят на пятьдесят.

– Вас супруга не ревнует?

– Понятия не имею.

– А вы?

– Мы – современные люди, и в моей семье нет места этому чувству.

– Случалось ли вам приглашать друзей к себе домой на какие-то свои семейные торжества?

– Только в кафе. И когда я жил в квартире, и сейчас, когда у меня свой дом.

– Можете ли вы сказать о себе, что обладаете чувством совести?

– Разумеется. Иногда мне не удаётся выполнить свою работу в срок, и мне становится не по себе.

– А чтобы выполнить работу в срок, вам приходилось задерживаться на работе, или посвящать работе время выходных, отпуска?

– Мне за переработку не платят, поэтому я не задерживаюсь на работе и никогда не трачу своё выходное или отпускное время на разрешение рабочих вопросов.

– Как вы думаете, вас на работе уважают?

– Я – профессионал, и у меня такая работа, где работают только профессионалы. Думается, меня уважают, как и моих коллег, но напрямую ни мне, ни моим сослуживцам этого никто не говорил из моего руководства.

– Благодарю за откровенность; надеюсь, наши выводы и рекомендации помогут вам полнее раскрыть ваш личный потенциал для достижения ваших целей. Результаты вышлем завтра к 17.00.

Когда клиент вышел, невольно задумался. Разумеется, я и сам себе задавал подобные вопросы, но ответы… Слишком разнились наши жизни.

Слишком.

23.04.2017.

Съехать с тротуара

I

Я знал его почти четыре года, с тех пор, когда мы переехали в квартиру на окраину, где старые дома соседствовали с новыми кварталами, где ещё не все овраги засыпали, не все тротуары проложили, не все школы и магазины построили. Обычный парень, каких тысячи, для которых квартира – лишь место, где можно переночевать да привести друзей и знакомых, чтобы провести вечеринку, и провести как можно шумнее и радостней, а потом вывалиться задорной весёлой оравой в солнечное городское утро. Но в ту зиму я его почти не видел, пока не выяснилось, что он сорвался с крыши электрички и ему перерезало ноги.

После этой трагедии как-то само собой у меня выработалась привычка заходить к парню по-соседски, раз в неделю, когда бедная мать его, женщина с землистым, усталым лицом была на службе. Так, вроде бы по делу, в перерывах своей писательской работы. Не скажу, чтобы мы стали друзьями по причине его инвалидности, но чувствовалось, что меня ждут. Домашняя кошка его бесцеремонно забиралась ко мне на колени при встрече, так привыкла, но потом устраивалась у культей своего хозяина, и парень прятал свои пальцы в её белый, длинный мех.

Говорили; в один из визитов своих я принёс шахматную доску, сохранившуюся у меня ещё со старых советских времён, не спеша приучил его разыгрывать дебюты, к доске достал книжку по шахматной игре. Парень держался, как бы не показывая вида, но тоска и боль в глазах его читались слишком явно.

В один из последних визитов – а прошёл почти год после больницы – он похвастался, что получит на неделе какую-то инвалидную электрическую суперколяску, и потому будет выезжать на свежий воздух, и ездить столько, пока не кончится заряд аккумуляторов. Чудо-коляски увидеть мне не пришлось по причине командировки, а потом, когда привычно в полдень позвонил в его дверь, спускавшаяся с верхнего этажа соседка огорошила меня словами – неужели ничего не знаете? – он погиб в аварии, погиб на своей коляске в первую же неделю выездов, когда катился по проезжей части. Был гололёд, на протяжённом спуске коляску занесло. Я уж к вам заходила с неделю назад, но мне передали, что вы в отлучке; вот, извините, его записки. Нашли на его столе, и собственной рукой его приписано, если случится с ним что – отдать вам.

Через неделю у меня дошли руки до тетрадки, корявый почерк несчастного парня пришлось долго разбирать, а спустя полгода пришло в голову, что не имею права держать это у себя; так, на всякий случай, решил выложить в интернет неординарное литературное творение; разумеется, под вымышленным именем. Заранее извиняюсь, что некоторые фразы пришлось додумывать, настолько неразборчив был почерк настоящего автора.

II

«Приветом ко всем начинаю эту тетрадь, и, хотя пишу для себя, уж извините, что невольно заставляю вас вчитываться в свою белиберду, но я – калека, и этим всё сказано, почти всё. В той, прошлой жизни, никогда не задумывался, что придётся платить почти полной неподвижностью за разудалую, бесшабашную роскошь сумасшедшего движения, которой безудержно наслаждался почти четыре года. В свои неполные двадцать оказался скованным намертво с комнатной коляской… О-о-о, каким я стал чудовищем – превратился в полумеханического монстра, в подобие кентавра! Если вам доводилось слышать о так называемых «зацеперах», то я – один из таких ненормальных, теперь уже бывших; проклятое железо оказалось обледенелым, и вот результат – отрезало ноги, и сейчас моей мечтой стало желание получить электромеханическую коляску, чтобы передвигаться по улицам, видеть и слышать этот мир, на жалкой обочине которого я оказался.

Уж таким я уродился, что силой воли Господь меня не наградил, но если получу коляску… Мечтаю о такой, какую уже нашёл во «всемирной паутине», потому что купить её – невозможно; в учёбе я – недоучка, колледж накрылся, профессии – никакой; приходится пока рассылать письма во всевозможные инстанции, да вести этот муторный дневник – надо же как-то убивать время! Уж если приходит беда, то не одна; с деньгами, как оказалось, в семье стало совсем туго – да и что за семья! – я да мама, низкооплачиваемый библиотечный работник, да кошка Муська, пушистое создание, которое стало для меня почти частью самого себя. Если я не на коляске, она так и льнёт к остаткам моих ног, и ладони мои непроизвольно опускаются на её шелковистую, податливую спинку.

Чиновничье сословие оказалось ещё то; нужной мне модели в регионе не оказалось. Уж кажется, чего проще – кому, как не инвалидам, знать, что нужно им самим! Так нет; за них решают пышущие здоровьем чиновные людишки вкупе с чинодралами от медицины. Всю сумму нам с матерью не потянуть, а если бы часть доплатить – так нет, существуют драконовские порядки, узаконенные, очевидно, некими безликими существами без совести и чести, и исключительно для того, чтобы содержать этих нахлебников на деньги российских налогоплательщиков. Пишу письма во всевозможные благотворительные фонды, частные и не очень, а чтобы освоить хоть какую-то профессию на дому…

С русским языком у меня не совсем всё в порядке, работа с компьютером не грозит, а чтобы собственными руками что-то делать, так сначала понять надо, что получается, смогу ли. Город наш не большой и не маленький, а так себе; вакансии по моим запросам случаются, но чтобы потом твою продукцию отправляли куда следует, – извините, решайте за свой счёт… А время-то идёт.

Иногда сосед сверху зайдёт; мелочь, кажется, а немного отпустит; шахматы притащил на майские, потом самоучитель шахматный принёс, немного забываешься вроде бы. Но больше всего сны мучают. Иногда приснится футбол, мяч гоняю, сам в нападении, и бьют меня по ногам, и, как ни изворачиваюсь, всё же достаётся, и я просыпаюсь от этой боли! А приду в себя – ног-то и нет. К ночи отойду, а ночью опять всё тот же сон. Врачиха иногда навещает, говорит, фантомные боли, а исчезнут или нет, ничего не отвечает, молчит больше.

III

Ура и ура! – пришла коляска! Сразу почувствовал себя танкистом, который дождался своего любимого танка после ремонта; пыл охладил полусамостоятельный спуск с третьего этажа – есть благородные люди на свете! Пятиэтажки наши совсем не приспособлены к транспортировке таких, как я, и лифта нет; но ничего, первый раз всегда трудно, да и мир не без добрых людей, помогли. С утра шёл снег, тротуар наш ещё с ледком оказался, старт получился резкий, одно колесо проскользнуло, коляска крутнулась; ничего, начало положено, буду учиться. Но ездить по тротуару оказалось совсем непросто, сплошь участки крутых спусков и подъёмов, да вдобавок не очищены от снега. С завистью окинул проезжую часть – вот бы где прокатиться! – но камни бордюра были столь высоки, что переехать через них с моим нулевым опытом – невозможно! Проезды во дворы через тротуар окаймлены тем же бордюром без понижений… конечно, зачем мы им! – опять же мамаши с колясками страдают, и приходится исхитряться, тормозить, и сантиметр за сантиметром отвоёвывать пространство для движения.

Незаметно пролетело время, электроника показала минимальный заряд аккумуляторов, надо возвращаться. Просидел час в подъезде, простыл, кажется, пот залил бельё от напряжения первой поездки, пока не дождался двух мужичков – что, парнишка, на пиво заработаем? – ну, народ, не знал я вас раньше, оказывается…

Последующие выезды добавляли как уверенности держать коляску на снегу и по гололёду, так и беспомощность перед препятствиями в спусках-подъёмах из квартиры на улицу и обратно. Мама решилась на обмен квартиры с третьего этажа на первый, что должно было произойти быстрее обычного, потому что на первых этажах балконов в таких домах не предусмотрено, и, таким образом, мы ухудшим свои жилищные условия. А пока договорился с местными мужичками за пару пива вверх и по той же таксе вниз, и это по-божески, с их точки зрения, брать с такого увечного, как я.

С другой стороны, я не знал всех возможностей, которые мне были представлены этим агрегатом, я никогда не мог прокатиться на максимальной скорости, мешали бордюры, прохожие, их спины, не видящие меня; мне хотелось почувствовать ветер в лицо, как тогда, когда я катался на крышах электричек и наслаждался свободой ощущений, мне хотелось забыть себя нынешнего и вспомнить своё вчерашнее, уйти, убежать от своих страшных футбольных снов и фантомных болей. Мне казалось, что нужно сделать один разворот моей коляски, всего только один, чтобы оказаться на свободе, чтобы промчаться по краю встречки, ощутить прежние ритмы сердца от ветра в лицо. Не знаю, когда я решусь, но решусь обязательно, а иначе придётся отречься от самого себя, иначе нет смысла жить. Жаль, что сейчас зима, снег добавляет риску в движении, но решение мной уже принято, и я от него не отступлюсь, я пойду на это, обязательно пойду…»

IV

Записи на том обрываются, но по тетради заметно, что несколько листов вырвано. Спустя месяц, встретил одного пенсионера, который все дни проводил в прогулках и видел случившееся своими глазами, о чём и поведал мне.

Рассказ пенсионера

«Если бы не медики, прописавшие ежедневную пешую ходьбу по два часа каждый день… Но я втянулся одно время, и даже в непогоду прогуливался своим привычным маршрутом. В тот день с утра шёл снег, я ещё размышлял: брать зонт или нет? Но морозец небольшой был, и от зонта отказался. Человека на коляске я приметил с неделю, мы прогуливаемся в одно время, только я пешком, а он на своей коляске, и по разным сторонам от дороги. Я всегда поражался, как быстро и с каким искусством тот научился преодолевать бордюры, выбоины, не сколотый с асфальта лёд, и мысленно здоровался, что ли, с ним. Ездил он по тротуару, искусно объезжая прохожих, иногда колёса проскальзывали по снежку, а человек будто забавлялся, и скольжение превращал в часть способа передвижения, как мне казалось тогда.

Отличались ли его действия в тот день? Наверное, было что-то в поведении странного колясочника как бы задумчивое нечто; он часто и беспричинно останавливался, оглядывался по сторонам, иногда замедлял движение, иногда беспричинно ускорялся, и потому наши скорости были примерно равны, и потому именно в этот день запомнились его действия.

В какой-то момент он остановился у пешеходного перехода через дорогу, и мне подумалось, что ему надо переехать на мою сторону, а он вдруг свернул на проезжую часть и покатил, и покатил под уклон, набирая скорость. Уже потом, вдалеке, с перекрёстка послышались сигналы автомобилей, я заметил, как тяжело переваливался троллейбус, делая поворот, и вдруг остановился.

Я развернулся и направился к месту аварии, я уже привык к этому колясочнику как к старому знакомому, и мне стало неспокойно как-то на душе. Подойдя к перекрёстку, обнаружил там пробку, движение встало, мигала скорая, мигала машина полиции. В самом центре перекрёстка образовался кружок людей рядом с синим троллейбусом, водитель которого снимал штанги, народ выходил изо всех дверей. Я догадался, что случилась трагедия с моим знакомым. Его занесло на скорости, и никто не успел среагировать, ни водитель троллейбуса, ни этот несчастный. Простоял полчаса, стал мёрзнуть, народ на перекрёстке не расходился, но я ушёл.

На следующий день как обычно прогуливался, и всё пытался увидеть этого инвалида на коляске, но он не встретился мне ни в этот день, ни впоследствии.

И вот ещё что хочется отметить: вдруг мысленно представил себя на его месте…

Нет, никогда бы я не свернул на проезжую часть дороги, никогда и ни за что…

И мне вдруг показалось, как послышалось:

«… – Старик, этого тебе не понять; и никому не понять тех, кто хотя бы раз прокатился на крыше электрички…»

09.03.2018.