Леонид Николаевич Глаголев
На белой дороге
Семьдесят четыре секунды
(сборник рассказов)
Странный коллекционер
(записки из прошлой жизни)
В девятом классе школы у меня появился странный приятель.
Двор нашей пятиэтажки был создан будто специально так, чтобы соседи понимали, что за люди собрались под его крышей; обмены и переезды тогда были не в моде, так что все знали всех.
В микрорайоне царствовал иерархический порядок: четырёхподъездные дома из силикатного кирпича стояли параллельно друг другу, обширные дворы потрясали воображение, и каждым таким хозяйством, домом и двором, распоряжались управдомы. Наш управдом, мужчина скорее добродушный, чем суровый, по каким-то причинам был без ног. Протезы его всё же давали возможность передвигаться с палочкой, а так называемая «инвалидка», своего рода чудо мотоциклетной техники, и вовсе делала его образ жизни даже более подвижным, чем у простых смертных. Едва заслышав её оглушительный треск, местная детвора сбегалась на просмотр неописуемого зрелища – управдом был широк в кости, прямоуголен телом, а звуки протезов и вовсе делали его похожим на старый скрипучий буфет, по каким-то причинам не стянутый как следует болтами. Лицо его красила такая же прямоугольная улыбка, которая менялась на сосредоточенную, собираясь в линию, когда он работал.
Удивительный человек удивителен во всём, в том числе и в работе. По причине инвалидности, управдом получал пенсию, жить на неё удавалось в то закоренелое советское время сравнительно неплохо, но куда деть свободное время?
А вот куда: человек чинил телевизионную технику, и человек кипел от идей, и эти идеи воплощал в жизнь.
Мне запомнился наш двор в самом расцвете его существования. Возраст мой уже позволял тогда анализировать себя и ближайшее окружение, и память услужливо подсказывала: а это так и так, и ни на шаг в сторону. Однажды памятью выстроенное совершенство двора много лет спустя было разрушено после ухода из жизни этого человека. Да и что сказать: дел наворотили под руководством нашего управдома немеряно. По северную сторону у проходов к подъездам высадили больше десятка голубых елей в линию, кустарник взял в каре́ асфальтовую дорогу, за кустарником появились яблони, несколько вишен; по торцам, отделяющим проезжую часть микрорайона от дворовой территории, пирамидальные тополя.
О цветах не стоит и говорить: высаживали, кто что мог, и в количествах неимоверных. Появилась волейбольная площадка на ничейной территории – на бульдозер собирали по пятнадцать копеек с квартиры всем домом, как помнится, а квартир было восемьдесят; турник через дорогу за входом в лесопарковую зону установили из железных стоек строительных лесов, раскреплённых толстенными проволочными растяжками, и даже в подвале второго подъезда поместили теннисный стол. Когда детская память перестала бороться с внешними признаками дворовой жизни, возник интерес к скрытым до поры личностям двора.
Так вышел на первый план моих интересов наш сосед из смежного подъезда, Алексей Андреевич, прославивший себя тем, что первым в доме сделал перепланировку своей трёхкомнатной «хрущёвки», а потом развёлся с женой, с которой прожил пятнадцать лет, и, по моему мнению, поступил довольно благородно, как современный советский гражданин, выделив ей и двум дочкам две отдельные комнаты. В то чудесное время со стройматериалами было трудно, но в двухстах метрах от нас строили два жилых кирпичных дома, и, как сами понимаете, упрощало его задачу неимоверно.
Алексей Андреевич работал фотографом где-то в центре города, иногда заходил к моей матери по-соседски, я же учился, заканчивал девятый класс; помнится, это было весной, пышно цвели во дворе яблони. Как человек деятельный, он не мог пропустить мимо себя молодого человека; как-то перекинувшись со мной парой фраз и найдя мои суждения довольно здравыми, он по собственной инициативе привлёк меня к фототворчеству.
Впоследствии мне приходилось пользоваться его услугами. Если читатель был студентом технического вуза в то славное время, когда чертили на роскошных ватманских листах бумаги, то вспомнит, наверное, что среди студентов пользовался популярностью такой метод копирования друг у друга чертежей, как «телевизор». Разместив под толстым стеклом, лежащим на двух пригруженных книгами стульях, включённую настольную лампу и положив на стекло в качестве образца идеально выполненный лист какого-нибудь чертежа, страждущая студенческая личность совмещала контурами собственный чистый лист ватмана с образцом, и… – о, чудо! – сквозь плотную бумагу идеально проступали вожделенные контуры.
Алексей Андреевич называл это любительщиной. Позвав меня к себе домой, поведал, как перекопировать чертёж принципиально более совершенно.
В домашнем его распоряжении были такие штуки, как сменные объективы на фотоаппарат «Зенит», куча фильтров-стёкол на эти самые объективы, спецплёнки и прочее; что уж было в самой городской фотографии, и вовсе не подлежало описанию. Доступ к его домашней фотолаборатории впоследствии я имел неограниченный, и даже по знакомству оказывал услуги некоторым студентам-архитекторам, у которых графических заданий было на порядок больше, чему те были несказанно рады – техника экономила студенческое время.
Сделав несколько фото на обратимую контрастную плёнку у себя в фотоателье и проявив её, сосед передавал мне, и уж я мог через фотоувеличитель выполнять прорисовку некоторых деталей, и, собственно, своих решений. Точность передачи размеров и пропорций гарантировалась высочайшая; как ему это удавалось, мне и в голову не приходило. И он гордился этим, как гордятся истинные профессионалы своего дела.
Алексей Андреевич нимало не старался подвигнуть меня в свои дела. Что толку от новоявленного студента, пусть и технаря, по специальности, совершенно его не интересующей? Но его познания в фотографии, и особенно практика, меня задели, и после второго курса я приобрёл по случаю приличный фотоаппарат, но это было потом.
Однажды зимой он пригласил меня прогуляться ночью на водохранилище. Морозы в те времена стояли не нынешние, лёд, как помнится, уже к началу января формировался такой, что некоторые состоятельные рыбаки выезжали на своих авто прямо к лункам. Не зная истинной цели нашего путешествия, я положился во всём на него, думая, что он продвинулся в ловле рыбы совершенно нетривиальным способом.
Спустившись к огромнейшему промороженному полю водохранилища, мы и в самом деле нашли рыбаков, держащихся обособленной кучкой, но мой фотограф, хитровато подмигнув, заявил, что нас ждёт рыбалка особого рода. Вдоль берега была протоптана довольно удобная широкая тропа, мы уверенно двигались, поскрипывая валенками и переговариваясь; уже недалеко над очередным спуском тускло блестел православный крест, венчающий тёмную громаду православного храма.
Надо сказать, что в то беспечное время мне и дела никакого не было до каких бы то ни было религиозных обрядов и обычаев, неистово чтимых некоторой частью нашего народа. Воспитанный в духе атеизма, церковными вопросами я не интересовался, не понимая, что неумолимый рок уже занёс надо мной свою неотвратимую десницу. Мне досталась часть рыбацкой ноши, довольно тяжёлая, килограммов на десять. Наверное, только это и отвлекало меня от размышлений на тему цели полночного путешествия. Начиная понемногу уставать от непривычной ноши, я уже хотел было спросить моего бывалого товарища, мол, почему не взяли коловорот, где будем делать лунки и проч., и уж было подал голос, но мой спутник шикнул на меня довольно невежливо, мы пошли медленнее, скрип под валенками самопроизвольно прекратился, и только правое плечо ощутимо ныло от давящей ноши.
Прямо под храмом на занесённом снегом речном льду послышалась пока нечленораздельная речь, мы остановились где-то метрах в десяти от народу, столпившегося полумесяцем около огромнейшей проруби. Было их человек двадцать пять, и, судя по тональности голосов, зачем-то пришли и женщины. По темноте видно не было, что там творится, но мой старший приятель приказал распаковываться.
Достав из своего рюкзака два каких-то тяжеленных прибора в футлярах, я с наслаждением лёг в снег, не обращая и доли внимания на окружение, и закрыл глаза. При длительной ходьбе немного выстудило левую щёку и ухо ветром с водохранилища, пришлось распустить тесёмки на своей кроличьей шапке-ушанке, завязав их под горлом. Вдруг несколько световых вспышек полыхнули рядом, послышались крики:
– Потуши свет, свет потуши!
Мгновенно очнувшись, обнаружил, что Алексей Андреевич возился с моим грузом, бормоча вроде бы про себя – как же, делать мне нечего… зря, что ли, шли… Его фотоаппарат с открытым длинным объективом болтался наискосок по полушубку.
И пять или шесть вспышек ещё раз очередью осветили окрестность у проруби.
Резкий мужской окрик был ответом:
– Филон, да они не унимаются… Бей их!..
Дальнейшее не поддаётся описанию: меня как током пронзило, я вскочил, мой фотограф кинул мне мигом собранный рюкзак:
– Сашка, дёру – куда угодно, хоть на левый берег, а то в проруби крестить начнут… Ну, чада мои любезные, я вам устрою святую пятницу, выбраться бы нам отсюда!..
На следующий день, благо, было воскресенье, меня разбудил звонок. Сосед, с глазами, как у побитой собаки, пришёл справляться о моём здоровье.
– Хочется думать, что тебе повезло больше, чем мне.
Повернув шею и тыкнув пальцем в правое ухо, заставил обратить моё внимание на широченную багровую косую царапину.
– Представляешь, пожарным багром достали. Где они его там нашли? Галка моя до сих пор не верит, что в нашем деле могут быть нарушения правил техники безопасности, подозревает тривиальную любовную историю. Я к тебе, собственно, за этим. Если вдруг спросит, что и как, ответишь: ночная съёмка подлёдного лова, на обратном пути на подъёме поскользнулись, в кустарник колючий занесло. Не надо пугать слабую женщину, мне рядом с ней ещё жить и жить.
Через две недели заявился ко мне расстроенный, но уже с зажившей шеей. Вывалил на стол пачку фотографий потрясающего качества форматом 13×18 см, где я узнал нашу прорубь, и где на некоторых голых гражданок соучастники события накидывали белые простыни.
Оказалось, праздник крещения отмечался в эту ночь, а я, тёмный, не знал.
– Представляешь, на областном телевидении есть у меня знакомый, хотел продвинуть через него свои фото на антирелигиозную тему. Он взял фотографии и плёнку, и через два дня вернул половину всего, а плёнку, думается, прикарманил, сволочь, – мол, потерялось остальное, – заметь: самые пикантные фото! Передал слова редактора при этом, что на нашем советском телевидении стриптиза никогда не было и не будет. В общем, пострадал я за правду, да и тебе досталось за компанию.
– И что теперь с фотографиями делать будете?
– Добавлю в свою коллекцию несбывшегося.
Прошло, наверное, года три или четыре, я уже работал, и как-то матушка моя мне и говорит:
– Представляешь, сосед наш, фотограф Алексей, подался в истопники, в нашу районную котельную дежурным, изготовил какую-то особо мощную сушилку и теперь яблоки сушит, зараза такая (это было у неё такое удивлённо-восхищённое выражение). Я попросила его продать нам для компота – отказался. Может, ты поспособствуешь? Нам на зиму и надо-то три кило, а в магазинах нет ничего.
На следующий вечер я поплёлся к фотографу. То ли мы давно не виделись, то ли первые годы независимости России произвели на его физиономию неизгладимое впечатление, но нашёл его заметно похудевшим, правда, ещё более живым и суетливым.
– Здоров, сосед, как дела?
Пробурчав что-то неопределённое, мол, пока работается, я понял, что он сам так и жаждет поделиться со мной чрезвычайной новостью.
– Эх, Сашка, свобода! Теперь я запросто могу открыть собственное дело!
Оказалось, его бизнес с сушилкой – вещь более чем реальная. Собирая яблоки в заброшенных садах и с дичков, просушивая их в котельной своей собственной сушилкой, он решил заделаться ни много ни мало как первым бизнесменом нашего микрорайона. Его чудо-аппарат на триста восемьдесят вольт и восемь киловатт мощности выдавал на-гора четыре кило сухофруктов в сутки. Электроэнергия была бесплатной, от котельной, и в успехе своего дела новоявленный бизнесмен не сомневался. Главное, как я понял, так это то, что ему следует накопить триста кило сухофруктов, чтобы предстать перед закупочной базой надёжным партнёром, и впоследствии завоевать рынок.
В эти неспокойные дни его заботы направлялись на изготовление разборного стеллажа из металлолома и незаметной установки в самом тёмном углу котельной. Пытаясь частично начать делать стеллаж дома, фотограф нарвался на жёсткую позицию своей бывшей. Она не собиралась терпеть в общей прихожей ни ржавчины, ни шума резки металла, в противном же случае…
И Алексей Андреевич все дела перенёс в котельную. В этом богоспасаемом заведении при его суточном графике дежурств никто не мешал, ночами же он вообще был полновластным хозяином всего здания, и творил, что хотел.
Скандал разразился через три недели. По слухам, электрические расходы на обслуживание котельной с приходом нового дежурного превысили среднемесячные в сорок пять раз, фотографа вычислили, и к очередному дежурству он обнаружил сломанный чудо-стеллаж и перемешанные с мусором сто килограммов готовых к отправке на базу сухофруктов. Все затраты по вывозу чуждой для целей котельной продукции пришлось взять на себя, выплатить перерасход электроэнергии и уволиться. Правда, чудо-сушилка осталась невредимой.
Коллекция его несбывшегося продолжала пополняться. Я бы согрешил против истины, если бы заявил, что меня радовали его неудачи. Всячески желая успехов в его бизнес-потугах, я огорчался, замечая, к каким последствиям приводит его предприимчивость.
Очередной перл фотографа не заставил себя долго ждать.
Надо отметить, что его квартира располагалась на первом этаже нашей пятиэтажки, и, следовательно, балкона предусмотрено не было. Двухстворчатое окно его личной комнаты выходило во двор соседнего дома на заросший липами бесхозный дворовый участок, который никак не просматривался с улицы летом. Такова была начальная диспозиция перед очередным поворотом в жизни моего приятеля.
Как сами понимаете, после происшествия с крещёным днём я зарёкся иметь с ним дело, не придав значения очередному его визиту.
А зря.
Не обладая даром предвидения, мне удалось невольно стать соучастником некоторых событий. Да и просьба его была чисто по моей профессии; к тому времени в моих личных документах уже хранился диплом инженера-строителя. Беседу сосед начал с того, что обратился ко мне по имени-отчеству, чем придал автору этих записок веса в собственных глазах. От неожиданности такой, замявшись, я ответил, что церемонии неуместны, коль мы знакомы с незапамятных времён, и он приступил к деловой части визита.
Суть заключалась в следующем. У него есть зимняя дача, очень маленькая, впереди – майские праздники, и к первому числу нужно прочертить проект пристройки со следующими исходными данными: бюджет – такой-то, соблюдение всех строительных нормативов как для места постоянного проживания: тёплые стены, потолок два пятьдесят, отдельный вход, окно как для жилого дома, с двумя рамами, фундамент. Эскиз существующей части дачного домика прилагался.
Но главное, возвести пристройку нужно в три дня бригадой каменщиков, на выходных. Площадь – двенадцать квадратных метров.
Я был польщён оказанным доверием, не спросив, однако, зачем ему нужны были чертежи, выполненные по всем нормам и правилам для пристройки какой-то дачки, и уже в уме начал продумывать основы неожиданно свалившейся работы. Бонус предлагался солидный: мешок русской рассыпчатой картошки и два ведра яблок.
Работая неделю по два часа в день, задача была решена. При следующей встрече мы обсудили некоторые неучтённые аспекты темы, я моментально внёс изменения, и яблоки на следующий же день Алексей Андреевич перенёс из своего подвала в наш. Картошка была оставлена на потом, после проверки всех конструкций новоявленного строения летом.
Через две недели матушка поразила меня убийственной новостью:
– Ты видел, что наш фотограф, зараза такая, учудил?
Ответив отрицательно, я приготовился выслушать рассказ об очередном сногсшибательном перле моего старшего приятеля Алексея Андреевича.
Сказки о дачной пристройке оказались сказками. По моим чертежам неутомимый на выдумки человек возвёл пристройку к своей комнате в собственной квартире, и уже впустил туда квартирантов. Таким образом, его квартира превратилась в коммуналку как бы на три хозяина, молодая семейная пара пользовалась его столиком на кухне и прочими удобствами на общих основаниях, а Алексей Андреевич получал солидную прибавку к своей скромной официальной зарплате.
И вдруг до меня дошло, отчего необходимо было возвести пристройку в три дня. Наш деятель решил избежать встреч со всевозможными администрациями, включая и участкового, и этот план удался. Получая всё лето свежайшую информацию о его борьбе с бумажной волокитой и тем же участковым, которого через месяц после происшествия в наказание перевели приглядывать за жуткой городской окраиной, меня раздирало любопытство – оставят ли в покое моего соседа? За лето он ещё больше похудел от свалившихся забот, завёл себе портфель для бумаг и опять сменил работу. Как-то вечером подошёл с вопросом:
– Слушай, Александр, а как можно побыстрее получить какое-нибудь звание учёного или творческого работника, чтобы рассчитывать на отдельный кабинет в квартире?
Время стояло неопределённое, многое вдруг стало зависеть от частных случайностей, но, судя по вопросу, отношения в верхах никак не хотели складываться по озвученной теме.
Пожав плечами, я, таким образом, расписался в собственном бессилии.
Между тем события стремительно развивались, в сентябре у фотографа сменились постояльцы. Точнее, молодая пара исчезла, а комнату снял неразговорчивый мужчина средних лет с тяжёлым взглядом. С той поры житья не стало всему подъезду: ночные попойки и скандалы знаменитой комнаты стали присутствовать еженедельно в милицейских сводках; что там творилось, наверное, знала только его бывшая жена, сам фотограф уклонялся от расспросов. Затем шумный постоялец съехал, сменил его другой, можно сказать, почти респектабельной наружности, и с ним в вышеозначенную квартиру вошла долгожданная тишина. Тишиной подъезд наслаждался всю осень. Но стоит упомянуть, что некоторые соседи, страдающие бессонницей, стали замечать, что к отдельному входу с чужого двора ночами пробирались таинственные личности – зайдут на пять минут и исчезнут.
Вскоре разрешилась загадка тишины, и всё кончилось: в два часа ночи приехал наряд милиции и забрал этого последнего постояльца скандальной комнаты с двумя ночными визитёрами, и по морозцу вывез в машине с зарешёченными стёклами куда следует, а ещё через неделю местный шкет лет десяти предложил мне бизнес по продаже четырёх тысяч штук бэушного силикатного кирпича. Поинтересовавшись, откуда кирпич, малец, довольный моим вниманием, подвёл меня на место хранения дефицитного материала.
Да, разумеется, это и была бывшая пристройка моего фотографа. Дом приобрёл прежний облик, если не считать нескольких дырок, замазанных раствором в старой стене.
Позже мне довелось узнать причину быстротечно проигранной битвы за площадь Алексеем Андреевичем. Всё оказалось просто: некий человек из органа, компетентность которого оказалась на порядок компетентнее милиции, между делом шепнул новоявленному владельцу излишней жилой площади, что следствие пока не закончено, но есть мнение, что возведение пристройки явилось целенаправленным актом в создании пункта по хранению и сбыту наркотиков, в том числе и за рубеж. Мог разгореться международный скандал, и если через неделю…
Фотограф пришёл в ужас от услышанного, а ломать не строить, и он за день восстановил статус квартиры.
Кроме замазанных цементным раствором дыр в стене, у фотографа остались его фотографии пристройки, все этапы по её возведению, и даже застолье со строителями.
С тех пор прошло немало лет, я уехал из родного города, жизнь кружила меня, ласкала и била иногда, и сам фотограф куда-то съехал, перед отъездом зарегистрировавшись со своей бывшей женой – последнее достопамятное чудачество, о котором мне поведали земляки!
Мне не забыть тех чёрно-белых снимков, где бывший мой товарищ, мой фотограф, весёлый и счастливый, сидит на скамеечке, обнявшись со строителями, отмечая новоселье в новой комнате, не забыть его озорного участия в моей прошлой – да, уже можно так сказать! – в моей прошлой жизни, как не забыть и своего родного города, города моего детства, моей юности, и всего того, что было связано с ним.
Декабрь 2016 – январь 2017 г.