Леонид Млечин
МИД. Министры иностранных дел. Внешняя политика России: от Ленина и Троцкого – до Путина и Медведева
СИГНАЛ АДОЛЬФУ
Эпоха массовых репрессий не обошла и Наркомат иностранных дел. Дипломатов брали одного за другим. Выжившие вспоминали:
– Сговоришься с коллегой встретиться по какому-то вопросу, а на другой день его уже нет в наркомате – арестован.
В общей сложности в Наркоминделе было репрессировано две с половиной тысячи сотрудников, посадили полсотни полпредов, почти всех руководителей отделов. Нормальная работа прекратилась. Отделами руководили временно исполняющие обязанности. В полпредствах и консульствах вообще не осталось старших дипломатов. Некоторые советские учреждения просто закрылись. После ареста полпреда в Саудовской Аравии посольство там закрыли в 1938 году, а открыть его смогли уже только во время перестройки.
Закрывались и иностранные представительства в Москве – после того, как арестовывались советские сотрудники. НКИД был завален жалобами посольств на аресты иностранцев, но поделать ничего не мог.
9 февраля 1936 года по настоянию наркомата на заседании политбюро согласились:
«Предложить НКВД внимательнее относительно к ходатайствам НКИД в пользу арестованных иностранцев и в случаях малообоснованных и недостаточно серьезных обвинений заменять предание суду высылкой за границу.
Предложить Прокуратуре и Верхсуду, в особенности Военной Коллегии, внимательнее относиться к делам иностранцев и лишь в случаях, вызываемых абсолютной необходимостью, слушать дела при закрытых дверях и лишать обвиняемых защиты.
Предложить НКВД, Прокуратуре и Верхсуду поддерживать контакт с НКИД при разборе дел иностранцев.
Предложить НКВД не арестовывать иностранных подданных без согласия т. Молотова или Секретариата ЦК».
Но аресты продолжались, о чем дипломаты узнавали задним числом, когда представители посольств приходили жаловаться.
После очередных жалоб наркомата 29 апреля 1938 года политбюро приняло новое постановление, требующее от НКВД извещать иностранные посольства, миссии и консульства об арестах их сотрудников: «Предложить тов. Ежову поручить одному из его замов постоянные сношения с НКИД, возложив на него ответственность за своевременные ответы на запросы последнего».
Но чекисты пренебрегали такого рода указаниями, знали, что за излишнее рвение в арестах их не накажут.
26 ноября 1938 года, на следующий день после назначения наркомом внутренних дел, сменивший Ежова Лаврентий Павлович Берия подписал приказ, в котором говорилось: «В отношении советских граждан, посещающих иностранные посольства и консульства, практиковать задержание и выяснение личности задержанных. Задержание не должно длиться больше 48 часов, в течение которых при наличии компрометирующих материалов необходимо оформлять арест задержанных с точным соблюдением соответствующих статей УПК или освобождать их, если нет необходимых оснований для ареста».
Не только обычные люди стороной обходили иностранные представительства, но и сотрудники наркомата сторонились иностранцев. Заниматься дипломатией стало трудно, высказывать оригинальное мнение – опасно для жизни. Кандидаты на руководящую работу в Наркомат иностранных дел (заместители заведующего отделом и выше), а также выезжающие за границу старшие дипломаты (начиная с должности второго секретаря) утверждались в ЦК партии. Отдел руководящих партийных органов заводил на них учетные дела, проводил проверку через НКВД и в случае благополучного исхода представлял на утверждение.
Но и проверенные, высокопоставленные дипломаты чувствовали себя неуверенно. В период репрессий сотрудники НКИД стали избегать встреч с иностранцами, старались даже пореже ходить на приемы в посольства. Литвинову приходилось заставлять их посещать приемы. Но нарком не мог защитить ни своих подчиненных, ни самого себя. Его дни на высоком посту были сочтены.
Эпоха Литвинова закончилась после того, как Сталин решил заключить стратегический союз с Гитлером. Не стоит думать, что Литвинов сопротивлялся сталинским указаниям, что он был в оппозиции к Сталину, что он проводил самостоятельную политику. Максим Максимович имел свои представления о внешней политике. Но нарком выполнял то, что решал Сталин, и по каждому вопросу обращался в ЦК за санкцией. Его самостоятельность заключалась в стиле и методах дипломатии, в привычке общаться с иностранцами и в некоторой свободе мысли.
Максим Максимович был англофилом. Он считал главными партнерами России Англию, Францию и США. Сталин и Молотов делали ставку на Германию. Максим Максимович, как еврей, не мог питать к гитлеровскому режиму ничего, кроме ненависти и презрения. Впрочем, если бы Сталин поручил ему наладить отношения с нацистской Германией, Литвинов не только не посмел бы отказаться, но и убедил бы себя, что это необходимый шаг. Однако же смена наркома иностранных дел была для Сталина выгоднее – трудно было придумать более ясный сигнал Гитлеру о готовности к немедленному сближению.
НОВЫЕ ЛЮДИ В НАРКОМАТЕ
Полпред в Англии и будущий академик Иван Михайлович Майский вспоминал, как он попал на заседание политбюро в последние дни апреля 1939 года. Сталин вел себя по отношению к Литвинову недружелюбно, глава правительства Молотов открыто обвинял наркома во всех грехах – его судьба была уже решена. Наркомат иностранных дел ждала чистка, на это нацелили чекистов.
3 мая 1939 года политбюро приняло постановление «Об аппарате НКИД»: «Поручить тт. Берия (председатель), Маленкову, Деканозову и Чечулину навести порядок в аппарате НКИД, выяснить дефекты в его структуре, особоенно в секретной его части, и ежедневно докладывать о результатах своей работы тт. Молотову и Сталину».
Владимир Георгиевич Деканозов был начальником 3-го (контрразведывательного) отдела Главного управления государственной безопасности НКВД, Сергей Федорович Чечулин с двадцатых годов работал в шифрбюро ЦК, ведал секретной перепиской партаппарата.
4 мая с утра здание НКИД окружили чекисты. Приехал новый нарком иностранных дел Молотов, с ним секретарь ЦК, начальник управления руководящих кадров Георгий Маленков и нарком внутренних дел Лаврентий Берия. Они сказали Литвинову, что он освобожден от должности. Руководителей отделов и старших дипломатов по одному вызывали в кабинет наркома, объяснив, что там заседает комиссия ЦК. За столом на главном месте расположился Молотов, справа от него Владимир Деканозов, только что назначенный его заместителем, слева Берия и Маленков. В некотором отдалении сидел Литвинов.
После этой процедуры знакомства Молотова с аппаратом наркомата Литвинов сразу уехал на дачу. Ему сменили охрану, телефон правительственной связи отключили. В наркомате провели собрание. Молотов объяснил, почему убрали его предшественника:
– Товарищ Литвинов не обеспечил проведение в наркомате партийной линии, линии ЦК. Неверно определять прежний НКИД как небольшевистский наркомат, но в вопросе о подборе и воспитании кадров НКИД не был вполне большевистским, так как товарищ Литвинов держался за ряд чуждых и враждебных партии и Советскому государству людей и проявил непартийное отношение к новым людям, перешедшим в наркомат.
Собрание единогласно приняло резолюцию: «ЦК ВКП(б) и лично товарищ Сталин уделяют огромное внимание Наркоминделу, и лучшим примером и доказательством этого является то, что во главе Народного Комиссариата Иностранных Дел поставлен лучший соратник товарища Сталина – Вячеслав Михайлович Молотов».
Новый нарком обошел все политические отделы. Сотрудников собирали в кабинете заведующего, туда заходил Молотов. Его сопровождал заместитель наркома Владимир Петрович Потемкин. Он представлял Молотову руководителя отдела, а тот – своих сотрудников.
Молотовский секретариат в наркомате укомплектован людьми со стороны. Владимир Николаевич Павлов в марте 1939 года защитил дипломную работу на теплоэнергетическом факультете Московского энергетического института. В апреле Павлова вызвали в ЦК. Может быть, на него обратила внимание секретарь партбюро института Валерия Алексеевна Голубцова, жена Маленкова? Павлову устроили экзамен по английскому и немецкому языкам, которые он знал с детства. После беседы с Маленковым его на машине отвезли в Наркоминдел и повели прямо к Молотову.
«Он просмотрел мое досье, – вспоминал Павлов, – и сообщил, что я назначаюсь помощником наркома. Мои возражения и, в частности, довод о том, что я хотел бы остаться на научной работе, где я надеюсь принести больше пользы государству, были отвергнуты Молотовым ссылкой на партийную дисциплину.
С 3 июля 1939 года началась моя новая работа и жизнь. Стало ясно также, что я не один мобилизованный на работу в наркоминдел. В коридорах ЦК и в приемной Молотова в наркоминделе находилось несколько человек чуть старше моего возраста, проходивших процедуру отбора на работу в наркомат».
В воспоминаниях Павлова прочитывается пренебрежительное отношение к прежнему руководству наркомата: «Одним из первых поручений, выполненных мною, был разбор документов бывшего наркома М.М. Литвинова. Они хранились у него в хаотичном состоянии. Многие не были им даже прочитаны. Особенно это касалось донесений нашей разведки из-за рубежа. Ящики его письменного стола были «хранилищами» промасленных бумажек из-под бутербродов».
После снятия Литвинова была устроена чистка наркомата – от «негодных, сомнительных и враждебных элементов». Деканозов занял кабинет Бориса Спиридоновича Стомонякова. Попавших в немилость дипломатов арестовывали прямо в его кабинете. Деканозов с удовольствием помогал товарищам из НКВД.
Посол Владимир Иванович Ерофеев, который стал помощником Молотова, рассказывал мне:
– Когда пришел в Наркомат иностранных дел, там оставалось буквально два-три человека, работавших с Литвиновым. Весь аппарат поменяли.
Исчезло целое поколение сотрудников Наркоминдела, их заменили молодые выдвиженцы. Некоторые из них стали блестящими дипломатами. Большинство так и осталось ограниченными, трусливыми чиновниками, которые долгие годы задавали тон в Министерстве иностранных дел.
Помимо ЦК своих людей в аппарат НКИД отправила госбезопасность. 17 мая 1939 года нарком внутренних дел Николай Иванович Ежов писал в ЦК: «Прошу утвердить управляющим делами Народного Комиссариата по иностранным делам Союза ССР майора государственной безопасности тов. Корженко Василия Саввича, работавшего заместителем начальника Управления НКВД по Сталинградской области НКВД Союза ССР».
Мир реагировал на отставку Литвинова по-разному. Бывший премьер-министр Франции Эдуар Эррио, который в свое время установил дипломатические отношения с Советской Россией, выступая в парламенте, горько отметил:
– Ушел последний великий друг коллективной безопасности в Европе.
11 мая в «Известиях» появилась редакционная статья «К международному положению». Это был сигнал немцам – Советский Союз намерен проводить в отношении Германии новую политику.
А чем же занимался уволенный с должности бывший нарком?
Обычно после увольнения следовал арест. Литвинов ждал, что и его заберут, но виду не показывал. Он боялся только за семью. Его сын помнит, как он обреченно говорил:
– Вас обязательно возьмут.
Его невестка Флора Литвинова рассказывала мне:
– Мы с Мишей уже жили вместе – без всяких там ЗАГСов. А вот когда Максим Максимович это сказал, мы на следующий день побежали расписываться. Я знала, что сведения об арестованных дают только ближайшим родственникам…
Из арестованных выколачивали показания на Литвинова. Бывшего заведующего отделом печати НКИД Евгения Гнедина избивали палками прямо в кабинете Берии, чтобы он признался в преступных связях с «обер-шпионом». Но Сталин не разрешил трогать Максима Максимовича – одна из странностей, которую трудно объяснить. Считается, что Сталин не хотел этого делать, чтобы не усиливать отрицательного отношения к Советскому Союзу, потому что Литвинов был известен в мире и авторитетен. Вряд ли это реальное объяснение. Исчезали куда более авторитетные политики. Видимо, в отношении Сталина к Литвинову все-таки было что-то личное.
Через несколько дней после отставки Литвинова иностранные корреспонденты увидели его в театре, затем на сессии Верховного Совета СССР. Он оставался депутатом, но никакой работы ему не давали. Когда его выводили из ЦК, Ворошилов сказал:
– У вас в наркомате окопалось слишком много врагов народа.
Литвинов не сдержался:
– У вас не меньше!
Максим Максимович обратился к Сталину:
– Что же, вы считаете меня врагом народа?
Сталин вынул трубку изо рта и ответил:
– Не считаем.
Литвинов жил на подаренной ему Сталиным даче. Никто ему не звонил. Никто, кроме самых близких друзей, не приходил. Может быть, иногда его и охватывало отчаяние, но бывший нарком держал себя в руках. Его жена делала переводы для литературного агентства «Международная книга» и сама их относила. Иногда ее сопровождал Максим Максимович. Директор агентства Александр Григорьевич Соловьев поинтересовался, почему Литвинов так рано вышел на пенсию. Максим Максимович, вздохнув, ответил, что нынешние верховные руководители недовольны старыми кадрами – слишком прямолинейны, не умеют подлаживаться и прославлять.
– Посмотри, – говорил Литвинов, – кто вокруг гения: только восхваляющие. Поэтому идет полное обновление, чтобы о ленинской старине и помину не было.
Соловьев пишет в дневнике, опубликованном в наши дни, что он прервал бывшего наркома:
– Не мне судить о руководстве партии, на это есть ЦК.
В следующий раз Литвинов сам заговорил с Соловьевым. Состояние у бывшего наркома было угнетенное, подавленное. Было ясно, записывал в дневник Соловьев, что Литвинов очень страдает, хочет отвести душу. Литвинов стал «порицать» Сталина за ограниченность ума, за чрезмерное самомнение и самоуверенность, за честолюбие и упрямство, за карьеризм и стремление к неограниченной власти.
– У Ленина на первом плане был человек, – говорил Литвинов, – поэтому он никогда никого полностью не отсекал, кроме абсолютно безнадежных врагов. А для Сталина несогласия с его взглядами уже достаточно для уничтожения людей, отсюда массовые репрессии. Сталин окружает себя ограниченными, послушными олухами. Кто сейчас его опора? Тугодум Молотов, карьеристы Каганович, Микоян, Берия и еще Мехлис, недалекий Маленков, дурак Хрущев…
Соловьев был потрясен смелостью суждений Литвинова и записал в дневник: «Неужели он, хотя бы частично, прав?»
Литвинов не боялся говорить то, что думал. Он был волевым и смелым человеком. Все-таки до революции он занимался не журналистикой, как многие товарищи по партии, а нелегальной доставкой в Россию оружия.
СЛУЧАЙНО ЖИВ ОСТАЛСЯ…
Когда Гитлер напал на Советский Союз, Литвинов вновь понадобился. Его стали приглашать в Кремль на встречи с иностранными дипломатами, поручили выступать по радио, писать для английской и американской печати. В конце сентября 1941 года его включили в состав советской делегации на первой встрече с англичанами и американцами. Делегацию возглавлял Молотов, в нее входили военные и несколько наркомов. Литвинов все еще оставался без должности и в списке числился как депутат Верховного Совета. Но его появление многое значило и для американцев, и для англичан. Московская конференция продолжалась несколько дней и выработала договоренность о необходимых Советскому Союзу поставках.
Максима Максимовича вновь зачислили в штат Наркомата иностранных дел и отправили в Куйбышев, куда эвакуировали весь дипломатический корпус. 9 ноября его неожиданно вызвали в Москву, назначили заместителем наркома и одновременно послом в США. Он сменил в Вашингтоне одного из своих недавних подчиненных – Константина Александровича Уманского, который много лет работал корреспондентом ТАСС в Европе, а потом руководил отделом печати в Наркомате иностранных дел. Уманский иногда переводил беседы Сталина с иностранными гостями и, понравившись вождю, получил его фотографию с надписью «Уманскому. Сталин».
В 1936 году Уманского командировали в Америку. В сорок первом он вернулся в Москву, но вскоре уехал послом в Мексику. В январе 1945 года самолет, в котором он летел, потерпел аварию. Уманский с женой погибли. А за полтора года до этого погибла его дочь – ее застрелил влюбленный в нее сын наркома авиационной промышленности Шахурина и застрелился сам…
Перед отъездом в Вашингтон Литвинова принял Сталин. Сказал, что главное – заставить Соединенные Штаты помогать Советскому Союзу и вступить в войну против Германии. Могущественная Америка с ее мощным экономическим потенциалом была надеждой Сталина. Сразу же после нападения Гитлера Англия заявила о своей солидарности с Россией, но англичане могли оказать лишь моральную поддержку, они сами воевали и тоже нуждались в помощи.
– Когда наши дела стали катастрофически плохи и Сталин хватался за любую соломинку, он отправил Литвинова в Вашингтон, – говорил Анастас Микоян. – Литвинов использовал симпатии к нему Рузвельта и других американских деятелей и, можно сказать, спас нас в тот тяжелейший момент, добившись распространения на Советский Союз закона о ленд-лизе и займа в миллиард долларов.
11 ноября Литвинов вернулся в Куйбышев, чтобы собрать вещи. После беседы с заместителем наркома иностранных дел Андреем Януарьевичем Вышинским он отправился в долгий путь. Литвинов летел в Соединенные Штаты кружным путем через Тегеран, Багдад, Калькутту, Бангкок, Сингапур, Филиппины.
Рузвельт был рад встрече с Литвиновым, он ценил советского дипломата, часто приглашал его к себе, и они подолгу беседовали один на один. Советский посол мог в любой момент напрямую обратиться к президенту США. Благодаря этому Советский Союз вскоре стал получать оружие, продовольствие и военные материалы, жизненно необходимые в те годы. Литвинов успешно завоевывал также симпатии простых американцев и убеждал американских политиков в необходимости помочь Советскому Союзу.
Но отношение к Литвинову в Москве оставалось очень плохим. Молотов его терпеть не мог. Новый нарком (цитирую по книге Феликса Чуева «140 бесед с Молотовым» – Чуев заботливо записывал все монологи Вячеслава Михайловича) так говорил о своем предшественнике:
– Литвинова держали послом в США только потому, что его знал весь мир. Человек оказался очень гнилой. Всю войну договаривались, обходя его. Литвинов был совершенно враждебным к нам. Хотя умница, прекрасный, а ему не доверяли. Он заслуживал высшую меру наказания со стороны пролетариата. Любую меру… Литвинов только случайно жив остался.
Писателю Ивану Стаднюку, еще одному поклоннику Молотова, Вячеслав Михайлович с явным сожалением сказал:
– Видите, случалось, что и миловали, хотя по тем временам надо было расстреливать…
Обидно было Вячеславу Михайловичу, что Максим Максимович умер в своей постели.
Молотов рассказал о том, что была записана беседа Литвинова с американским корреспондентом, и Литвинов откровенно сказал: с советскими руководителями у вас ничего не выйдет, они на таких позициях стоят, что не могут с вами договориться о чем-то серьезном.
– А у нас централизованная дипломатия, – говорил возмущенный своеволием посла Молотов. – Послы никакой самостоятельности не имели. И не могли иметь, потому что сложная обстановка, какую-нибудь инициативу проявить послам было невозможно. Послы были исполнителями определенных указаний…
Вячеслав Молотов считал, что только он один занимается дипломатией. Остальные должны просто исполнять его указания, не отступая ни на шаг от инструкций. Еще при Литвинове посол, полпред мог спорить с наркомом, обращаться в ЦК, к Сталину в случае несогласия. При Молотове это уже стало невозможно. Да и послы уже были такие, которым и в голову не приходило спорить с наркомом: что начальство приказало, то и правильно.
В июле 1943 года Литвинов писал Молотову из Вашингтона, что Советскому Союзу следует установить близкие отношения с президентом Рузвельтом, который расположен к более тесному сотрудничеству с Советским Союзом. Совет проигнорировали.
В начале 1943 года Литвинов говорил с обидой знакомому американскому журналисту:
– Я больше не могу быть мальчиком на побегушках. Любой сотрудник в моем посольстве может выполнять ту работу, которая поручена мне. Мне приходится только подчиняться приказам. Это невыносимо. Я возвращаюсь домой.
Максим Литвинов почти откровенно выражал несогласие с линией Молотова, и иностранные дипломаты это знали.
7 мая 1943 года, незадолго до возвращения в Москву, Литвинов побывал у заместителя Государственного секретаря США Самнера Уоллеса. Он говорил о негибкости советской системы и признался, что сам он не в состоянии общаться со Сталиным. По его словам, у Сталина в результате изолированности от внешнего мира сложилось превратное представление о Западе и он недооценивает ту роль, которую играет там общественное мнение.
В такой же тональности он беседовал и с американскими журналистами, которых хорошо знал и чьей скромности доверял. Максим Максимович только предупреждал их, что донесения американского посольства из Москвы в Вашингтон становятся известными советским должностным лицам, и просил не передавать запись бесед с ним в посольство. Записи несли непосредственно президенту Рузвельту, который внимательно их читал.
Литвинов рассказывал, что наркоматом руководят три человека – Молотов, его заместители Вышинский и Деканозов «и ни один из них не понимает ни Америки, ни Англии». Его возмущал ограниченный кругозор этой троицы. Владимир Георгиевич Деканозов, бывший посол в нацистской Германии, «сидел бок о бок с Риббентропом в течение года – и это все, что он знает о зарубежных странах».
Литвинов не выступал против создания огромной Советской империи и превращения Восточной Европы в вассалов, но он считал, что Советскому Союзу нужна поддержка американцев и англичан. А Сталин все никак не мог решить, что ему важнее: проглотить Восточную Европу или же вкушать плоды сотрудничества с Западом.
Молотов и его помощники были заинтересованы в том, чтобы выпячивать разногласия с Западом. На неуступчивость западных стран можно было свалить любые неудачи в политике. Когда Сталин получил от Соединенных Штатов все, что было можно, нужда в Литвинове отпала, и Молотов добился его возвращения в Москву.
Впрочем, есть и другое объяснение. Сталин, раздраженный очередной отсрочкой в открытии второго фронта, летом 1943 года решил демонстративно понизить уровень представительства: из США убрал Литвинова, из Англии Майского, а заменил их молодыми дипломатами – в Вашингтон поехал Андрей Андреевич Громыко, в Лондон – Федор Тарасович Гусев.
Крестьянский сын, Гусев прочитал в газете объявление о наборе в Институт дипломатических и консульских работников при НКИД, поехал в Москву и был принят. В 1937 году приступил к работе в наркомате, в июне 1939 года стал заведующим 2-м западным отделом, который ведал отношениями с Великобританией. После нападения нацистской Германии на Советский Союз Федор Гусев оказался на ключевом направлении. Но профессиональному успеху сопутствовало личное горе. Жена Гусева эвакуировалась под Казань – вместе с другими семьями сотрудников наркомата. Они оказались в очень трудных условиях, маленький сын Гусевых простудился и умер (см. журнал «Новая и новейшая история» (2005. № 4).
В июне 1942 года Федор Тарасович стал первым посланником в Канаде, установившей дипломатические отношения с СССР. Ровно через год его внезапно отозвали в Москву и объявили о переводе в Англию. Нового посла в Лондоне принял Сталин. Гусев честно сказал, что молод для такого поста – ему было тридцать семь лет.
– У нас нет других людей, – ответил Сталин. – Многие сейчас на фронте. Нам же нужно отозвать посла Майского, который слишком оправдывает действия англичан, саботирующих открытие в Европе второго фронта.
«Ошеломлен сообщением о замене Майского Гусевым, – записал в дневнике Литвинов. – Вот уж действительно не ожидал».
Британцы сталинский жест восприняли как пощечину. Английские дипломаты возмущались: «Гусев плохо знал английский, не проявлял никакой инициативы, похоже, его взяли на дипломатическую службу из колхоза или после школы НКВД».
Черчилль был раздражен, не принимал Гусева. Когда британский премьер-министр прилетел в Москву в октябре 1944 года, Сталин за обедом провозгласил тост:
– За моего лучшего друга, посла СССР в Великобритании, товарища Гусева!
Отношение англичан к Гусеву стало лучше. Премьер-министр часто с ним беседовал, высказывал свои идеи, адресуясь, разумеется, к Сталину. Именно ему премьер-министр Черчилль сказал 18 мая 1945 года:
– Одно из двух. Или мы сможем договориться о дальнейшем сотрудничестве между тремя странами, или англо-американский мир будет противостоять советскому миру, и сейчас трудно предвидеть вероятные результаты, если события будут развиваться по второму пути.
