Эрик Ван Ластбадер
Черное сердце

В тот день он понял, что Малис и есть апсара, одна из таинственных небесных танцовщиц, наделенных сверхъестественной силой. Считалось, что древние кхмерские цари использовали апсардля разговоров с богами, апсарыпереводили язык слов в язык движений.

Глаза Соки Киеу полны страсти. Глядя, как танцует его сестра, как она ведет рассказ о прошлом кхмеров, он вспоминает те танцы, которые она исполняла для него по ночам. Только для него. Нет, то был танец, который Малис танцевала для себя, но поскольку он его видел – то и для него. Момент близости, преступный и потому еще более восхитительный. Только для него. Для него и для нее. Для них обоих.

И сейчас, взглянув в сине-зеленые глаза Лорин, Киеу увидел Малис, живую и невредимую. Ее прямая высокая шея, наклон головы, прямые плечи, и, прежде всего, поза танцовщицы – все это напоминало ему Малис, и сердце его готово было выскочить из груди. Колени у него ослабели, он мигнул, потому что ему показалось, будто в ушах Лорин сверкают рубиновые сережки в форме лотоса, которые всегда носила Малис.

– Что? – спросила она, с любопытством глядя на него. – Что вы сказали?

И тут до Киеу дошло, что он говорил на кхмерском, будто перед ним действительно Малис!

– Извините, – сказал он, прокашлявшись, – я задумался. Луис Ричтер дома? Могу я его видеть?

Он сказал то, что должен был сказать, но голова его продолжала кружиться.

– Конечно, – Лорин отступила, позволила ему пройти и закрыла за ним дверь. – Могу ли я спросить ваше имя?

– Ким, – автоматически ответил Киеу. Он увидел, что она повернулась и с любопытством его разглядывает.

– Значит, вы и есть Ким, – она улыбнулась. – А меня зовут Лорин Маршалл, – она протянула руку, и он на мгновение замер. Потом взял ее руку, поднес к губам, почувствовал мягкую, нежную кожу. Глаза его закрылись, и он снова вспомнил Чау Чхайа.

Она повернулась и пошла по коридору, а он следил за ней глазами и ему казалось, что вот здесь, сейчас, снова появится его возлюбленная сестра.

Что я здесь делаю? – с ужасом подумал он. Он понимал, что как только увидел в дверном проеме ее, а не старика, ему следовало извиниться и сказать, что ошибся дверью. Но он этого не сделал. И сейчас еще не поздно сбежать – но он не уходил.

Воспоминания о Пномпене были слишком сильны. В Лорин он увидел дух, обретший плоть и кровь. Он не думал о совпадении – для него не существовало такого слова. Он был обречен на встречу с Лорин Маршалл. Это была его карма, а от кармы не уйдешь.

Он увидел в ней то, что уже никогда не надеялся увидеть, и сразу же поверил, что с помощью Лорин Маршалл ему удастся изгнать из своей души демонов. Прекратить невыносимую жизнь в грехе.

Лорин скрылась за поворотом, и Киеу услышал ее голос:

– Луис, к вам пришли.

Киеу ушел в гостиную в тот самый момент, когда в ней из кухни появился отец Трейси. Он нес черный лаковый поднос, нагруженный тарелками, серебром и стаканами. Старик помедлил, увидев посетителя.

– Да?

– Я – Ким, – вот и все, что мог Киеу ответить.

Не отрывая от азиата глаз, Луис поставил поднос на стол.

– Лорин, – обратился он к девушке, – наверное, наш гость хочет что-нибудь выпить. Чаю? – И, поскольку гость кивнул головой, спросил у Лорин: – Ты не возражаешь?

Лорин переводила взгляд с одного на другого:

– Нисколько.

– Тогда возьми на второй полке справа, если стоять лицом к раковине. Китайский черный. Чайник уже на плите. Я тоже выпью немного.

– Луис?

Он повернулся, увидел беспокойство в ее глазах и улыбнулся:

– Это по делу, дорогая. Когда она ушла, Луис спросил:

– Вы кореец?

– Вьетнамец.

Старик щелкнул пальцами:

– Ну да! Извините, память уже меня подводит.

Киеу улыбнулся: он ожидал подобной проверки.

– Ваша память в порядке, это тело вас подводит, – он был удивлен, почувствовав, какое испытал облегчение, когда Лорин вышла из комнаты. – Директор шлет вам приветы.

Луис Ричтер направился к дивану, жестом указал Киеу на место рядом с собой.

– Приветы? А Директор чего?

– Того места, в котором никогда не забывают своих бывших работников.

– В Делаваре, – со вздохом произнес Луис.

– Округ Колумбия, – поправил его Киеу.

– А, так вы переехали?

– Да нет же, наш офис там, где и всегда, мистер Ричтер.

– Совершенно верно, я запамятовал. А как старик? Все еще сражается с бюджетом?

Киеу знал, что ему следует соблюдать осторожность. Его информация о Фонде была ограниченной и отрывочной. И если ему не удастся свернуть старика с этой темы, его ждет провал.

– Директору нечего беспокоиться о государственном бюджете, мистер Ричтер, вы это знаете так же хорошо, как и я. Место, в котором мы все работаем, с самого начала имеет гарантированный процент от федерального бюджета, – необходимо брать инициативу на себя. Он наклонился вперед, молитвенно сложил руки: – Мистер Ричтер, неужели мы еще не наигрались в эту игру?

Вошла Лорин, поставила поднос с чаем на журнальный столик. И Киеу вновь не мог отвести от нее глаз. Он всем своим существом впитывал ее образ: как она ходит, говорит, смотрит на него своими широко расставленными глазами. Сердце его колотилось с такой силой, что ему пришлось призвать на помощь все внутренние ресурсы.

Старик разлил чай, протянул чашку Киеу, снова сел. С наслаждением принюхался: чай заварен правильно.

– Видите ли, – сказал он, – меня уже много лет не посещали бывшие коллеги.

Киеу понимал, что ему не следует проявлять нетерпение, но и ходить по тонкому льду он тоже больше не мог. И он начал:

– Мистер Ричтер, простите, если я слишком резко приступаю к цели моего визита, но мое время мне не принадлежит.

Старик поднялся на ноги, подошел к книжной полке, пробежался пальцами по корешкам.

– У меня к вам лишь один вопрос. Как называется то место, где вы родились заново? – Он повернулся и посмотрел в лицо Киеу. – Сын говорил мне, но я что-то подзабыл.

И Киеу понял, что время пришло: теперь одной хитрости недостаточно. Он заставил волнение и беспокойство отлететь прочь, и к нему пришло ощущение космических часов, в белоснежной тишине отбивали они свой ритм, слившийся с ритмом его сердца, с ритмом дыхания. Он почувствовал то воздушное пространство, которое отделяло его от Луиса Ричтера, услышал, увидел его. И произнес – сам удивившись своим словам:

– В Пномпене.

Луис Ричтер кивнул:

– Верно, так оно и есть. Как я мог забыть?

Он вернулся к дивану, зябко потер руки:

– А теперь, – заговорил он резким деловым тоном, – чем могу служить?

– Директор решил принять личное участие в этом расследовании, и я прибыл к вам по его приказу. Я должен взять у вас электронное подслушивающее устройство и доставить его в Вашингтон.

– Понятно, – Луис Ричтер почувствовал волнение. И понял, как тосковал все эти годы по работе, по прежним денькам, хотя ему казалось, что он с удовольствием обо всем этом забыл. Даже привычная боль отступила: он снова почувствовал себя живым, нужным. – Это, наверное, очень важно.

– Чрезвычайно, – ответил Киеу.

– Хорошо, подождите, – старик улыбнулся. – Я сейчас вернусь.

Киеу и Лорин остались одни. В комнате воцарилась тишина столь полная, что Лорин даже услыхала, как бились в оконное стекло насекомые. Киеу неотрывно смотрел на нее, и она покраснела – такого с ней со школы не было.

Она отметила, что этот человек очень красив, хотя в этой красоте было что-то дикое, что-то, что противоречило безукоризненной гармонии его черт. В глубине черных глаз таился хаос, но, как чувствовала она, хорошо организованный хаос.

Он и привлекал, и пугал ее. В нем была какая-то непонятная для нее сила, и эта сила воздействовала на нее. Ей уже знакомо это ощущение: временами она чувствовала такую силу и в Трейси. Но поскольку она не могла определить природу своих ощущений даже для себя самой, она никогда о них Трейси не говорила. Она даже не без успеха пыталась убедить себя, что все это – лишь плод ее воображения.

В конце концов, она понимала, что у определенных личностей есть своя аура. Такая аура была и у всех великих балерин, она выделяла их из множества других танцовщиц. Она тоже обладала аурой: она знала, что именно этим и захватывает публику. Подобным отличались и некоторые другие танцовщики и танцовщицы из их труппы.

Но к силе этого человека примешивалось нечто иное: отчаяние, ненависть, страх, и, как ни странно, блаженное умиротворение. Такого она не встречала никогда.

Как будто повинуясь приказу, она прошла и села рядом с ним на диван. Взгляд черных глаз пронзал ее, и она вспомнила, что когда-то уже видела такой взгляд. Как-то раз Трейси взял ее с собой на соколиную охоту, и когда он снял с головы птицы колпачок, она взглянула в ее глаза и поразилась: в них таилась жестокая вечность.

– Чем вы занимаетесь? – спросил молодой человек по имени Ким.

– Я балерина. – И замолчала, увидев, как переменилось его лицо. Смугловато-желтая кожа побледнела, глаза широко раскрылись, полная верхняя губа задралась, обнажив зубы – сейчас он стал похож на бешеного пса. Она даже испугалась.

Лорин вскочила с дивана и с опаской отошла, а он отчаянно вцепился пальцами в диванную подушку, стараясь обрести контроль над собой.

Слова «я балерина» окончательно выбили почву у него из-под ног. В нем волной взмыл бесконечный страх. Это был страх не за себя – он провел большую часть своей жизни в опасности, и научился не бояться.

Это был страх за нее. Ему захотелось схватить ее в объятия, защитить. Но от чего? От кого? Он сказать не мог: источник опасности был ему неведом. Губы его побелели от усилия: он старался мысленным взором проникнуть за туманную завесу неизбежного.

Его спасло появление Луиса Ричтера.

– А вот и я, – сказал старик. Он нес маленький пакетик из коричневой бумаги, заклеенный изоляционной лентой. – Протянул его Киеу: – Позаботьтесь об этом.

Киеу провел ладонью по лицу. Оно было влажным. Затем заставил себя улыбнуться.

– Спасибо, мистер Ричтер, – несмотря ни на что, он все-таки помнил, что от старика ему нужно кое-что еще. – Надеюсь, вы не против расстаться с этой штуковиной?

– Отнюдь. Мне она больше не нужна.

– Да?

Старик улыбнулся:

– Я уже узнал о ней все, что было нужно.

– И что именно? – как можно безмятежнее спросил Киеу. – Что-то, что и мне может оказаться полезным?

Старик обнял молодого человека за плечи. Они вместе вышли в коридор.

– Возможного только возможно. Во всяком случае, Трейси уже этим занимается.

Киеу краем глаза глянул на Лорин, и вновь в нем вспыхнуло опасение, природа которого была ему не ясна. Он с трудом заставил себя сосредоточиться на том, что привело его сюда.

– Трейси, конечно, вскорости сообщит мне, куда он направился.

Старик засмеялся:

– Вряд ли, – ему нравилось поддразнивать этого молодого человека, о котором он так много слышал. Настроение у него поднялось, кровь вновь циркулировала по жилам, он почувствовал, что снова помолодел. Луис открыл входную дверь:

– Трейси отправился повидать Мицо, он уже в дороге. Ну и что, что он нарушил правила безопасности? К черту правила! Его опьянила сама возможность дать этому молодому человеку понять, что у него еще есть кое-какая информация, что и он еще кое-что значит. Ну, как, съел, мой дорогой Ким?

Киеу чуть не споткнулся о порог. У него закружилась голова, его вновь затошнило. Словно во сне, он повернулся, пожал протянутую стариком руку. О, великий Будда, охрани меня!

– Передайте директору мои наилучшие пожелания и благодарность.

– Да, – автоматически ответил Киеу. – Непременно.

Казалось, земля ускользает у него из-под ног. Да она и ускользала: сеть «Ангки», которую так искусно сплел отец, вот-вот порвется. Конец ниточки попал в руки чужаку, и если он за нее дернет!.. Трейси Ричтера надо остановить немедленно, до того, пока он не совершил самого страшного.

Он смотрел в улыбающееся лицо Луиса Ричтера, видел за ним в тени коридора Лорин. Теперь она уже не стеснялась его разглядывать, словно силилась разгадать, что же кроется за этой безупречной красотой, какой червь подтачивает ее изнутри.

Киеу пришел в себя. Страх улетучился, он мысленно приказал себе сконцентрироваться. Ноги ощутили свою силу, желудок уже не подступал к горлу. Он снова был собой, свободный от страха, свободный от злобы. Разум его чист. Все нежелательные эмоции покинули душу.

Он заставил себя вспомнить недавно составленные астрологические таблицы. Трейси Ричтер? Он его отыщет. И решит все проблемы. Он отыщет его сам, без помощи Макоумера. Отныне он возьмет дело в свои руки.

И он взглядом простился со стариком и с девушкой. Простился навсегда.

Книга третья
«Ангка»

Август – сентябрь, наши дни
Гонконг – Стунг Тренг – Кенилворт – Нью-Йорк – Камбоджа – Шанхай

Для Трейси, летевшего над Тихим океаном на высоте тридцати тысячи футов, среда уже наступила. Удалившись на две с половиной тысячи километров от международной демаркационной линии суточного времени и оставив далеко позади атолл Мидуэй, «Боинг 747» пересек Тропик Рака и попал в жесточайшие вихревые потоки.

Из иллюминатора море походило на захватанное пальцами оконное стекло. Появился и тут же исчез темный силуэт сухогруза, остался изогнутый горизонт, который на глазах погружался во тьму – высоко в небе ночь наступала куда быстрее, чем на земной тверди.

Самолет дергался вверх-вниз, словно лифт, которым управляет юный хулиган. Пассажиры кряхтели и отказывались от свежайшего креветочного салата, руки их тянулись не к аппетитным закускам, а к белым гигиеническим пакетам, которые стюардессы предусмотрительно разложили по кармашкам в спинках кресел. Пакеты были в изобилии.

По стеклу иллюминатора медленно ползли капли конденсата. Трейси подумал об облаках, которые неторопливо текли под брюхом «Боинга», облаках Юго-Восточной Азии.

Однажды он прыгал сквозь эти облака, ветер выл в ушах как тысячи сирен, воздух бился в швах комбинезона, а вершины деревьев приближались с такой скоростью, что он даже на мгновение зажмурился.

А потом был сильнейший, но успокоительный для сердца рывок раскрывшегося парашюта, и он поплыл над юго-восточной Камбоджой – пробив плотные облака, он оказался прямо посередине захватывающего дух сияния, сияния настолько ярко и безукоризненно чистого, каким только может быть сияние солнца. На какое-то мгновение война с ее бесчисленными смертями, убийствами, само задание прекратили свое существование – он был самым обычным туристом, проклинающим себя за то, что забыл фотоаппарат дома.

Он достиг самых высоких крон и, подтягивая стропы, словно кукольник в театре марионеток – именно так его учили, – скорректировал приземление чуть вправо, где виднелась небольшая прогалина. Рядом, борясь с воздушными потоками, приземлились еще четверо из его отряда.

Это была одна из самых первых операций, тогда он единственный раз в жизни воспользовался парашютом, предпочитая добираться к месту вертолетом, который вплоть до самого приземления был надежной защитой от неожиданностей, коими изобиловали джунгли. Именно в тот раз Фонд потребовал, чтобы к операции по инфильтрации в лагерь красных кхмеров были привлечены люди из спецподразделения. Присмотрись к этому лагерю, говорили они. К нам поступила информация, что на кхмеров работает некий японец. Если это так, мы хотели бы иметь подробности. Трейси тоже хотел бы знать, из-за чего такой переполох. Неужели из-за одного японца?

Может оказаться так, что этот человек – Мусаши Мурано, говорили они. И если это действительно он, нельзя допустить, чтобы он продолжал служить мятежникам. Это великий мастер боевых искусств, работающий по своей собственной школе. Если он у них, мятежники могут получить знания гораздо большие, чем запрограммировали мы. Он невероятно опасен, предупреждали они, опасен по-настоящему. Уничтожь его огнестрельным оружием, но обязательно убедись, что он мертв. Ни при каких обстоятельствах ни ты, ни кто бы то ни было из твоего отряда не может вступать с ним в физический контакт. Он сожрет вас всех живьем. Ясно?

Ясно.

Операция, конечно же, провалилась, но это был не катастрофический провал. Дней через десять – информация, как обычно, оказалась весьма неточной, и они забрели не в тот лагерь, – отряд попал в требуемое место, угодив к самому разгару церемонии необычайно пышных и помпезных похорон. Подобное мероприятие само по себе вызывало удивление: народ Камбоджи относился к своим покойникам более чем равнодушно, поэтому Трейси захватил одного из красных кхмеров, полдня «раскалывал» его и наконец получил нужные сведения.

Мусаши Мурано действительно был в этом лагере – вот уже два года он занимался делами повстанцев. В этом лагере он застрял месяцев на восемь, тренируя красных кхмеров и вьетконгонцев, он учил их тому, что знал, может, лучше всех в мире: нападение и оборона без оружия, проникновение на строго охраняемые объекты, террористические акты с применением миниатюрного режущего и колющего оружия. Трейси это очень не понравилось. Очень уж рассказ пленного напоминал ему собственные тренировки в Майнзе. О технике единоборств ниндзя тогда ходили только какие-то невероятные слухи, и даже сам Джинсоку не знал секретов их школы. Правда, он позволял себе на этот счет шутку: «У боевых искусств очень много направлений и вариантов. Почему вы решили, что я знаю каждое из них? Сие не под силу смертному». Трейси был абсолютно уверен, что в какое-то мгновение по лицу сэнсея пробежала тень страха, еле различимое облако, на миг скользнувшее по лику луны.

Однако все это уже не имело никакого смысла, ибо главным действующим лицом похорон, как сообщил пленный, был сам Мусаши, подцепивший малярию, которая, учитывая отсутствие лекарств в джунглях, быстренько прибрала великого мастера. Следовательно, опасности больше не существовало. Но состояние тревоги не покидало Трейси. А поскольку в услугах спецподразделения нуждались многие, он отправил свой отряд на базу, оставив при себе лишь одного, самого надежного и крепкого, как кремень, специалиста, который ничего не имел против шанса поработать самостоятельно. Его-то Трейси и послал с заданием лично убедиться в смерти Мурано. В Юго-Восточной Азии, считал Трейси, все нуждается в двойной и тройной проверке. На своем собственном горьком опыте он уже неоднократно убеждался, что представители западной цивилизации слишком легко принимают на веру самые фантастические факты, которыми их потчуют азиаты.

«Боинг 747» опустил нос и начал снижение, в иллюминаторе появилась чудная панорама Гонконга, перерезанного заливом Виктория.

Пагоды словно росли из скал, они наступали одна на другую, образуя крутую лестницу, уходящую прямо в небо. За чертой плотно застроенного центра возвышались сверкающие на солнце небоскребы района Мид-Левел, вплотную подступающие к заливу.

После кондиционированного воздуха салона жара и влажность Гонконга показались Трейси невыносимыми. В ожидавшем их микроавтобусе они должны были миновать пропускной пункт. На пятой минуте поездки тонкая рубашка Трейси плотно прилипла к спине. Легкие еле справлялись с влажным воздухом.

Аэропорт Кай Так располагался на Китайском побережье, в районе Коулун. Трейси впервые побывал здесь во время войны, здесь он проводил свой первый отпуск – тогда ему объяснили, что Коулун в вольном переводе с китайского означает «Девять драконов»: так местные жители окрестили девять холмов, на которых была построена эта часть города. С тех пор Трейси не только научился говорить на кантонском диалекте, который был здесь самым употребимым, но и на наречии мандарин, которое было официальным языком Китая, и на странном диалекте танка, непохожим вообще ни на один язык азиатской группы.

Трейси прошел иммиграционный контроль, выудил со скрипящей карусели свой багаж. Таможня тоже оказалась делом одной минуты: служащие вообще ни на что не смотрели и лишь махали пассажирам – проходите, мол, не задерживайтесь.

«Принцесса» был одним из самых старых и почтенных отелей в Гонконге. К тому же с самой лучшей обслугой. В отеле царила атмосфера Британской империи времен колониализма, дух великой монархии струился под высоченными потолками с лепниной, стекал через невероятно широкие двери коридоров и величественно вплывал в роскошные номера с отделанными ценным деревом стенами и мраморными ваннами.

И хотя в городе давно уже выросли более современные отели в американском стиле, Трейси по-прежнему предпочитал «Принцессу». Он наскоро обмылся под душем и сменил промокшую рубашку на просторный апаш, более подходивший к такому климату.

«Принцессу» построили лет шестьдесят назад, выбрав для этого очаровательное место – несмотря на то, что Гонконг стремительно разрастался во всех направлениях, «Принцесса» по-прежнему украшала этот квартал. С видом на залив и остров Гонконг, в нескольких минутах ходьбы от железнодорожного вокзала. Правда, теперь на северо-западе построили еще один вокзал, новый. А старый, с его знаменитой башенкой и часами, стал еще одной достопримечательностью города, правда, достопримечательностью действующей.

Путешествие длиною в сутки и разница во времени в одиннадцать часов подействовали на Трейси как бокал шампанского натощак: голова кружилась, но внутренние часы уже начали подстраиваться под местное время.

Очень полезной оказалась и короткая прогулка. По улицам деловито сновали двухэтажные автобусы, в витринах магазинов пылало солнце. Трейси миновал здание морского вокзала, бесконечные балюстрады и аркады которого были напичканы всевозможными лавочками, торгующими антиквариатом, ювелирными изделиями, тканями, продуктами, часами и бытовой электроникой. Подобно Лас-Вегасу, построенному на концепции ни на миг не прекращающейся игры, фундаментом этого города была замкнутая в огромный круг купля-продажа.

Трейси купил китайскую газету, и продавец дал ему сдачу гонконгскими долларами. За сорок центов он взял билет второго класса и поднялся на палубу прогулочного теплохода. Надо было слиться с местной публикой, вернуться к образам, запахам и звукам Азии – он хотел оказаться среди китайцев и самому почувствовать себя немного китайцем. Вверху, на палубе первого класса, расположились туристы и бизнесмены. Здесь же, на нижней палубе, он был гораздо ближе к дурно пахнущей, покрытой мазутными пятнами воде, здесь он был совсем рядом с жителями города.

И, прислонившись к поручню, он думал о Нью-Йорке и Вашингтоне, о вечной спешке, в которой проходит жизнь человека на Западе. Вдоль борта «Вечерней звезды» плавно скользила рыбацкая джонка, ее хозяин равнодушно взирал на горизонт.

И вот где-то посередине залива Виктория, когда Коулун с его шумом и гвалтом остался позади, а впереди замаячил остров Гонконг с его почти тремя миллионами жителей и толпящимися в громадных скальных ступенях сонными небоскребами, Трейси вновь почувствовал себя живым. Ощущение мира и безмятежности наполнило его, словно мягкая волна. Заходящее солнце окрасило растопыренные пальцы многоэтажных зданий в розовый цвет, они четко пропечатались на темнеющем небе, как на снимке фотографа-профессионала.

Может, подумал Трейси, это всего лишь вопрос времени. Здесь история сама по себе ничего не значила, колония оказалась сложнейшим переплетением культур Востока и Запада, которые взаимодействовали одна с другой и реагировали друг на друга. И ни одна из них не смогла бы существовать автономно, без связи с другой. Однако странно, что их слияние не родило ничего принципиально нового: возникший бесформенный гибрид не принадлежал ни к одной из этих культур и в то же время был характерен для каждой из них. Словно по какому-то неофициальному соглашению Гонконг превратился в торговый перекресток, в страну, где нет ни граждан, ни правителей, где полным-полно удовольствий и развлечений и где с ними соседствует нищета и голод, а у подножья восхитительных небоскребов в море ходят косяки акул.

Словно указательный палец великана за огнями города темнела почти километровая громадина пика Виктории. С правого борта открывался вид на остров Стоункаттер, где с девятнадцатого века размещалась тюрьма. А далеко на западе покоились останки сгоревшей и затонувшей в 1972 году «Королевы Елизаветы». Чуть южнее маячил американский авианосец, ставший на долгую якорную стоянку в глубоком канале у маяка Грин-Айленд.

Гонконг стремительно приближался, и Трейси спустился на пассажирскую палубу, где сбившиеся в кучу китайцы пронзительно орали друг на друга, что, впрочем, здесь считалось нормой общения. Прежде чем ступить на остров, Трейси хотел привыкнуть к живому звуку разговорной речи и почувствовать собственную артикуляцию – после длительного отсутствия в языковой среде входить в нее было невероятно трудно.

Трейси очень быстро понял, что на день рождения дядюшки Пея была куплена прекрасная жирная утка. Праздничный обед обещает быть фантастическим!

Мысленно пожелав попутчикам хорошего аппетита, Трейси отошел в сторону. Сидящие почти по самые борта в воде парусные джонки мчались в порывах ночного ветра, подрезая корму медленно швартующемуся теплоходу. В порту под разгрузкой томились бразильский, французский и английские сухогрузы, между неповоротливыми судами нервно трепетали на рейде двухмачтовые парусные кечи с грузом тростника, тускло вспыхивала латунная обшивка на палубе «купца» с конгломератом. И, как всегда, по глади залива сновали полицейские и таможенные катера. Не было дня, чтобы в гонконгском порту не задерживали контрабанду и наркотики. Вялотекущая война контрабандистов и полиции продолжалась более века, чрезвычайно раздражая тех, кто не принимал в ней непосредственного участия.

Воздух над заливом был наполнен громкими сигналами валла-валла, так здесь назывались морские такси, которыми очень любят пользоваться богатые бизнесмены: после одиннадцати часов вечера, когда рейсовые и прогулочные теплоходы заканчивают свою работу, пересечь залив можно только на валла-валла. Жалобные причитания такси отвлекли Трейси от раздумий. Рядом с ним трое коротко стриженых японцев обсуждали цены на будущий год и вполголоса проклинали резкий рост стоимости аренды складских помещений.

Теплоход наконец пришвартовался, затихли его двигатели.

Автомобильные покрышки, прикрепленные к борту, тихо скрипнули, когда судно коснулось причала. Волны негромко хлопали в борт, но вскоре их аплодисменты стихли.

Гонконг.

На посадочной площадке толпились желающие попасть на обратный рейс. Стены пассажирской галереи были сплошь заклеены рекламой французской косметики, американских часов, японской видеоаппаратуры и афишами сомнительных фильмов, вроде «Секс-рейс» и «Братья смерти из Шаолиня».

Центр был пронизан переплетением пешеходных дорожек, и Трейси воспользовался той, которая текла в сторону Коннот-роуд-централ и в глубь острова. Вскоре он сошел с нее и двинулся к старому Западному кварталу. Первые этажи всех без исключения домов сверкали витринами, во всех проулках стояли передвижные стойки с образцами одежды, а в фойе и холлах административных зданий разместились ларьки, торгующие поддельными калькуляторами «Кассио» и подержанными фотоаппаратами «Кэнон», которые продавцы ничуть не стесняясь выдавали за новые.

Шестеренки коммерции вертелись изо всех сил, их движению помогали даже дешевые десятидолларовые проститутки.

Густой, влажный воздух пах Востоком, особенно назойливыми были специи, они изо всех сил старались перебить друг друга и вели себя очень нахально. Трейси прошел по Голливуд-стрит, там иногда продают отменный контрабандный антиквариат, затем свернул направо и оказался на рыбном рынке, где из-под каждого навеса свисали по меньшей мере два десятка веревок с нанизанными на них скатами, осьминогами, кальмарами и прочими дарами моря, которые источали нежный аромат йода и воды. Пожилая китаянка озабоченно перебирала гору морского окуня, выискивая экземпляр, который украсил бы свадебный стол ее внука.

Не доходя Джевус-стрит Трейси заглянул в лавку, торгующую змеями. Правда, сейчас был не сезон. Зимой же, когда змеи впадают в спячку и почти не двигаются, вы могли в любое время суток зайти в лавочку и выбрать понравившуюся вам змею, а потом полюбоваться, как хозяин заведения зажмет большим и указательными пальцами ее челюсти и ловко отсечет тонким ножом голову. Потом он наполнит темной желчью пиалу и дольет ее доверху желтым рисовым вином. Как утверждают герпетологи, эта смесь очень полезна для здоровья.

Трейси постепенно сливался с городом, он затягивал его, словно водоворот. Слева по крутому склону холма бежали вверх новые железобетонные здания, некоторые еще строились. В воздухе висела пыль, повсюду виднелись строительные леса и бамбуковые времянки рабочих. Китайские строители ловко сновали по балкам и перекрытиям.

Наконец, он добрался до ресторана, который был ему нужен – он стоял на тихой улочке, далеко от залитого неоновым светом туристского района Тсим Ша Тсуи. У Трейси не было карты, он полностью полагался на свою память: ведь топография острова некогда была известна ему досконально.

У входа в ресторан сидела немолодая китаянка, одетая в традиционные черные брюки и оранжевую блузу с широкими рукавами. На исцарапанных ногах были темные сандалии, на запястье левой руки – браслет. Голову ее покрывала плоская шляпа с черными тесемками, унизанными розовыми бусами: это свидетельствовало о том, что женщина – хакка, то есть ее предки в шестнадцатом веке эмигрировали из северной части континентального Китая на Новые территории. Она никак не отреагировала на появление Трейси, лишь глаза на невыразительном морщинистом лице следили за каждым его движением. Трейси остановился, наклонился и что-то сказал ей на кантонском диалекте, отчего лицо старухи осветилось улыбкой.

Очутившись в зале ресторана, Трейси нашел столик и, перекрикивая шум, сумел сделать заказ. Оглядевшись, он понял, что является единственным здесь представителем Западной цивилизации. Он отужинал холодным «пьяным» цыпленком в остром винном соусе, а затем ему подали рыбу, которую тут же, у него на столике, зажарили на спиртовке. Третьим блюдом был горячий благоухающий жасминовый чай. Все было превосходно. А как же иначе? Лучшая в мире кухня – шанхайская.

Позже, бродя по улицам и прислушиваясь к болтовне на кантонском диалекте, он наткнулся на ночной клуб, из открытых дверей которого доносилась громкая музыка и слышались взрывы смеха.

Трейси вошел внутрь и в полумраке холла увидел телефон-автомат, рядом с раздевалкой для гостей. Гардеробщица приветливо улыбнулась ему. По телефонному справочнику он нашел номер Мицо и снял трубку.

После четвертого гудка ему ответил женский голос.

– Могу я поговорить с Мицо? – спросил Трейси на кантонском.

– Боюсь, не удастся, его нет дома, – женщина, явно китаянка, говорила непринужденно, почти весело. – Могу я узнать, кто его спрашивает?