Кристиан Бэд
Спасай, Петрович!
Шлем комбинезона удачно приглушил надоедливую сирену. Других плюсов он не принёс – шлемофон тоже не поддерживал связь. Петрович пережил несколько неприятных минут тишины и безвестности. Однако вскоре сердце его успокоилось – аварийный генератор поддерживал питание основных узлов корабля, и в пультовой, она же рубка, всё оказалось в порядке. Там же сидели слегка ошарашенный капитан с довольно бледным пилотом. Приборы показывали полное отсутствие случайных помех, тем не менее, корабль сильно дёрнуло, словно кто-то попытался порвать его пополам.
– И что это было? – весело спросил Петрович, опуская шлем, как гармошку, и тут же поморщился: аварийная сирена надсадным воем напомнила ему, что основные неприятности только начинаются.
Георгий молча показал большим пальцем вниз. Это означало, что без чертовщины или очередной аномалии не обошлось, и лучше это не озвучивать. Космолётчики – люди неверующие, но суеверные.
Унур тщательно проверял показания приборов, которые научники успели вывести на самостоятельные орбиты. Возможно, аппаратура зафиксировала гамма-всплеск, или корабль натолкнулся на небольшой астероид?
Петрович помассировал ухо и объявил:
– Разрешите обследовать шлюзовую камеру?
Капитан посмотрел на Петровича пристально и неприятно: мол, лёгкой работы ждёшь?
– Шлюз посмотрю я сам, – сказал он мрачно. – Никакой особенной проблемы там возникнуть не может. Думаю – электроника дурит. Но даже если найдутся микроповреждения, можно его временно заблокировать. Шлюзы парные и полностью дублируют друг друга. Унур займётся восстановлением связи. А ты, голубь…. – Георгий Ре хмыкнул. – Миротворцем будешь работать. Пойдёшь успокаивать пассажиров. Они там уже, поди, голосовые связки сорвали в темноте.
С капитаном не спорят. Петрович лишь воздел очи горе. Капитан фыркнул и смилостивился:
– Потом освещением займись! Но сначала – пассажиры!
Петрович развернулся и поплыл по коридору туда, откуда пришёл. По дороге его осенило зарулить на склад и взять две стационарных гарнитуры связи на атомных батарейках – одну он закрепил на себе, другую запланировал дать пассажирам, чтобы обеспечить хотя бы временную бинарную связь тет-а-тет.
В этот же момент смолкла сирена, и он понял, что капитан добрался до шлюза.
Далее штурман различил низкое утробное урчание всего корабельного нутра и инстинктивно вцепился в скобы, расположенные параллельно по обеим сторонам коридора. (Они помогали экипажу перемещаться в невесомости).
Петрович едва успел растопыриться как следует, и тут же его встряхнуло изнутри наружу так, что мозг едва не выскочил через нос. А потом последовал удар, и началась перегрузка: корабль стал стремительно набирать скорость. Петрович, изловчившись, пристегнул себя к скобам. И тут же третий удар всё в тот же многострадальный левый бок корабля, лишил штурмана сознания.
Когда Петрович очнулся (второй раз за этот час!), невесомость уже вернулась, а в темноте, там, где кончался свет его нагрудного фонаря, всё также бежали бледные стрелки направляющих, и в наушниках всё также царила тяжёлая давящая тишина.
Штурман выждал немного, отстегнулся и поплыл в кают-компанию. Ему очень хотелось вернуться в пультовую, выяснить, что с капитаном и вторым пилотом, но Георгий приказал спасать людей, а приказы положено выполнять.
Петрович преодолел два страховочных шлюза, добрался до входа в кают-компанию, толкнулся в мягкую мембрану противоперегрузочного клапана и просочился внутрь.
Свет слегка присутствовал: мигали красные шарики аварийки, тускло светились «зеркала» – стены кают-компании продолжали поддерживать проекцию изображения с телескопа.
Призрачные тени людей шевелились на полу у противоперегрузочных кресел, но Петрович смотрел на стереостены и видел там только свой корабль.
Межсетевик висел между «зеркалами», влипнув в одну из бледных линз левым боком и смяв дюзу, а, значит, и левый шлюз, практически в ноль. У корабля было две симметричные дюзы, и он был похож теперь на рыбу-молот, потерявшую один глаз.
Петрович смотрел на изображение изувеченного корабля, бесстрастно транслируемое телескопом, и почти видел погребённого в шлюзовой камере капитана – смятого, изломанного. Сила чувств была так велика, что штурман не мог различить голосов в кают-компании, а там без сомнения говорили, потому что тени двигались на фоне слабо мерцающих стен. Фонарь светился у Петровича на груди, давая пассажирам ориентир и надежду на спасение.
Штурман потряс головой, пытаясь вернуть себе слух. Сглотнул.
– Все живы? – выдохнул он хрипло.
Тишина….
Петрович сдвинул один из наушников. Они всё-таки тоже глушили внешний звук, хоть производитель и утверждал обратное.
– Боже милосердный… – донёсся вдруг стон профессора Доннеквайна. – Я кажется опять голову раскровил.
Жалобный звук болью отдался в ушах Петровича.
– Вижу вас! – штурман отождествил с голосом одну из фигур. – Аптечка слева, рядом с кулером. Там светится красный крест.
– …прошу экипаж пристегнуться!.. – ожили динамики голосом Унура Мамаутова.
Он был цел и в сознании. Это было прекрасно.
Петровичу задышалось чуть легче.
– Унур, это я, штурман! Доложи, что с двигателем?
Петрович замер, прислушиваясь: что-то шумело и бухало в наушнике. Он не сразу понял, что это сердце колотится у него в ушах
– Какой бардак! – раздался плачущий голос Дымова. Супермен в нём закончился резко и сразу. – Я требую, чтобы вызвали спасательную команду! Незамедлительно! Срочно! Я буду жаловаться в Научный Совет! В лунное управление! Лично коменданту луны Чалову!
– Без паники! – рявкнула Гунилла.
И тут же узнала, что она ему не союзница, чтобы указывать. Что от баб на корабле – все проблемы, и зря он, Дымов, полетел в экспедицию с бабой, ведь можно было сразу предположить результат!
Где-то рядом застонал, кажется, Слободовский.
– Тряпка! – крикнула Дымову Гунилла. – Ищите Добромира! Мы должны убедиться, что все живы. Профессор Слободовский, подайте голос?!
– Я не обязан быть ему нянькой! – взвыл Дымов.
– Левая дюза выдаёт ошибку 134, – доложил Унур в ухо Петровичу.
– Я её вижу, она всмятку, – сухо констатировал штурман, сам удивляясь своему показному спокойствию. – А правая?
– Правая – в норме.
– Есть связь с «Альфой-4»?
Унур замолчал, переключаясь, видимо, на дальнюю фотонную связь.
Солнечный свет идёт до Юпитера сорок три минуты, и столько же нужно ждать его обратно, неважно – простое это фотонное подтверждение или сигнал SOS. А вот подтверждение связи с искусственными спутниками Юпитера можно получить за пару минут.
«Ну чего он копается!»
– Всё ещё «висим», – отозвался, наконец, Унур.
– Ну так займись! – не сдержал раздражения Петрович.
И тут же выругал себя – нашёл время орать.
– Да бросьте вы свои дюзы! Скажите, как мы будем отсюда выбираться?! – заверещал Дымов.
Раздался удар.
В темноте было не очень хорошо видно, что делала у переборки красноватая от отблесков аварийных ламп фигура легата астрономии Всей Сибирии, но, скорее всего, он пытался выйти в открытый космос прямо через стену.
– Вяжите его! – крикнул Петрович. – У кого есть скотч? Унур, выключи аварийку, она только сбивает! Я ничего не вижу!
Красное мигание прекратилось. Петрович отрегулировал свет нагрудного фонаря: Дымов на четвереньках бежал между кресел, спасаясь от понятной только ему угрозы. А под креслами горбились тени – там явно лежал кто-то ещё…
– Коллеги… или кто вы там?! Я буду называть вас по одному! – громко сказал Петрович и, вспомнив, у кого тут должен быть скотч, вытащил из кармана комбинезона монтажный клеящий пистолет. – Откликайтесь! Узнаем, все ли живы! Профессор Кроуз?
– Я цела, – сразу отозвалась Гунилла. – Колено разбила.
– Профессор Донненквайн?
– Здесь я, у крайнего кресла, где аптечка.
Голос был всё ещё слабым. Плохо.
– Целы?
– По большей части – цел. – Стон. – Здесь что-то мокрое, может быть кровь?
– Профессор Слободовский?
Тишина.
– Профессор?
– Это он, – Донненквайн ощупывал что-то на полу. – Слободовский. Я по бороде узнал. У него лицо в крови.
– Проверьте, дышит он?
– А! Тут ещё и труп! – взвизгнул Дымов.
– Прекратите истерику, или я вас высажу! – Петрович угрожающе взмахнул пистолетом.
– Я могу его осциллографом стукнуть, – предложила Гунилла. – Я его вижу.
– Бейте! – разрешил штурман, и в кают-компании стало вдруг по-настоящему тихо.
Профессура переваривала. Насилие над соплеменниками – это был даже не прошлый век, это было дремучее XXI столетие!
