Кирилл Рябов
Фашисты
© К. Рябов, 2022
© ИД «Городец», 2022
© П. Лосев, оформление, 2022
Отец ждёт
В свой последний запой Селиванов уходил тяжело и отрешённо. Он не пил четырнадцать месяцев. Жена в очередной раз наивно поверила, что теперь так будет всегда.
Ночью он плохо спал. Сны были короткие, тревожные и безумные. Снился покойный брат. Будто пришёл грязный, прямо из могилы, и попытался залезть в окно. Потом приснилась бывшая любовница. Селиванов собирался ей отлизать, но вдруг увидел, что вместо влагалища у неё гигантский кузнечик с головой воробья. Каждый раз он вздрагивал и просыпался. Вставал, шёл на кухню, курил, пил воду и смотрел в окно на пустую улицу. Тревога не отпускала. И странное ощущение физического неудобства. Как будто его сложили надвое, затолкали в чемодан и закрыли. Селиванов возвращался в постель. Жена тихо сопела, повернувшись спиной. Тёплая, мягкая и нежная. Ему хотелось прижаться к ней. Но он боялся её разбудить. У него были холодные руки и ледяные ноги.
Утром, выбравшись из очередного муторного кошмара, Селиванов понял, что опять обманул и себя, и жену. Она уже встала. С кухни доносился приглушённый звук работающего телевизора. Лиля готовила завтрак. На часах было ровно десять. Селиванов вышел из комнаты. На сковородке жарилась яичница с помидорами. Чайник выдувал струю пара, готовый засвистеть.
– А ты хорошо спал? – спросила Лиля, вытирая полотенцем руки.
– Ну, да, – ответил Селиванов, глядя в окно.
Улица была пуста, как и ночью.
– Просто я смотрю, в пепельнице окурков полно. Я вчера, когда ложилась, вытряхнула.
– Вставал несколько раз, потом засыпал. Какая-то чертовщина снилась.
– Какая? – спросила Лиля.
Чайник засвистел. Она погасила огонь.
– Да я толком и не помню уже.
– Надо было пустырник выпить.
– Он же на спирту, – сказал Селиванов рассеянно.
– Таблетки. Настойку я и не покупаю.
– А. Ладно, пойду умоюсь.
Он заметил тревогу в глазах жены и ушёл в ванную. Долго чистил зубы, умывался, причёсывался. Собственное лицо казалось ему отвратительным. Селиванов подумал об отце. Потом о настойке пустырника, точнее, о спирте, который там содержался. Его бросило в жар.
– Идёшь завтракать? – позвала Лиля.
– Иду, – пробормотал он в полотенце, которое с силой прижимал к лицу.
Аппетита, конечно, не было. Жидкий яичный желток одним своим видом вызвал тошноту. Селиванов, почти не жуя, проглотил завтрак. Лиля налила ему чашку чая и стала что-то рассказывать. Он кивал, поглядывая в окно. Слова жены пролетали мимо. По улице прошёл одинокий старик с седой бородой.
– Смотри, – сказал Селиванов. – На Толстого похож.
– Кто? Где?
Она посмотрела на экран телевизора, где человек с лицом уголовника рассказывал о народной медицине, потом повернулась к окну. Старик уже свернул в арку.
– Там дед был, на Толстого похож, – сказал Селиванов. И уточнил: – На Льва.
– Ты не хочешь ещё поспать? – спросила Лиля.
– Нет. Зачем?
– Ты ведь плохо спал ночью.
– Нормально я спал, не переживай.
Он заметил, что жена смотрит на него почти с отчаянием. Она всё поняла. Но ему вдруг стало это безразлично.
Селиванов закурил и сказал:
– Погода какая хорошая. Я, наверное, прогуляюсь.
– Перестань.
– Что? Почему?
– Не ходи. Я тебя прошу. Давай дома побудем сегодня.
Он рассмеялся.
– Мы и так никуда не выходим. В магазин и обратно. С ума же можно сойти.
– Пока не сошли, – сказала Лиля.
– Это пока.
Она ушла в комнату. Селиванов курил и смотрел в окно. Он заметил, что стекло слегка засрано мухами. Вспомнил, что Лиля уже несколько раз просила его вымыть окна. Она боялась высоты.
Он стал одеваться. Скинул спортивки и натянул джинсы. Футболку оставил домашнюю, с дыркой от сигареты на животе. Надел ветровку и заметил, что вся его обувь исчезла.
– Лиля, выйди, – позвал Селиванов.
Она выглянула из комнаты.
– Где мои кроссовки?
– Я их спрятала, – сказала она.
– Ладно.
Он открыл шкафчик, где стояли зимние ботинки, старые кеды и дешёвые туфли, подаренные тёщей. Селиванов надевал их всего раз. Внутри было пусто. Лиля внимательно на него смотрела.
– Прекрати, – сказал он.
– Это ты прекрати! – закричала она.
Селиванов заглянул на антресоли, потом под ванну. Продолжать поиски ему расхотелось. Лиля могла просто вышвырнуть всё в окно. Такое уже случалось.
Некоторое время он обдумывал ситуацию.
– Знаешь что? Мне плевать! Я и так пойду.
Он застегнул куртку и вышел из квартиры в носках.
* * *
Лиля позвонила минут через пять. Селиванов шёл по пустой улице. В соседнем дворе нелегально работала рюмочная с провокационным, особенно для жён алкоголиков, названием «Главная пристань». Туда он и направлялся.
– Я дам тебе один шанс вернуться, – сказала Лиля.
Она плакала.
– Так ведь я же вернусь, – ответил Селиванов.
– Сейчас! – заорала она.
– Скоро. Хочу встретиться с отцом.
– Миш, ты чего? Ты когда его видел вообще последний раз?
– Ну, вот, значит, пришло время.
– Да ты даже не знаешь, где он живёт, дурак.
– Это не так сложно узнать.
Селиванов остановился у входа в рюмочную.
– Я поняла, – сказала Лиля. – Поняла. Дура! Дура! Дура! Тупая дура!
Он вдруг представил, что жена бьёт себя кулаком по голове.
– Лиль, не надо.
– Дура! Ненавижу себя! И тебя ненавижу!
Он нажал отбой и зашёл в рюмочную. Посетителей не было. Придут позже, никуда не денутся. Вечером свободных мест не будет. За стойкой женщина в медицинской маске смотрела телевизор, установленный на кронштейн.
– Здравствуйте, – сказал Селиванов, чувствуя лёгкую дрожь. – «Народной» сто пятьдесят грамм и томатный сок.
Он выбрал самую дешёвую водку. Это не имело значения. Вся водка здесь была одинаковая. Раздатчица налила. Селиванов расплатился, тут же выпил залпом и со стаканчиком сока переместился за столик. Внутри раскручивался маленький сияющий моторчик и набирал силу. Возникло дурацкое желание найти где-нибудь подкову и разогнуть её на глазах изумлённой раздатчицы.
Зашёл мужик в маске, заказал и подсел к Селиванову с графинчиком водки и бутербродами на тарелке. Это был Витя Ерёменко, бывший хирург детской больницы. Пару лет назад его уволили. Витя спивался. Когда-то у него была красивая жена.
– Здорово! – сказал Витя и выпил полстакана. – Развязал?
– Вышел прогуляться, – ответил Селиванов. – К отцу хочу.
Витя вытер маской взмокшее лицо и сунул её в карман.
– В метро без намордников не пускают. У тебя есть?
Селиванов сходил к стойке и вернулся с полным стаканом.
– А башмаки где? – спросил Витя.
– Я йог, – ответил Селиванов. – Сплю на гвоздях, ем толчёное стекло, умываюсь огнём.
– Самое время это сделать. – Витя поднял стакан.
Они выпили. Курить в рюмочной не запрещалось, и они достали сигареты.
– Ты знаешь, что тайное правительство – это гигантские насекомые? – спросил Витя. – Вроде бы шершни.
Потом он несколько раз чихнул. Селиванов достал телефон. Пропущенных вызовов не было. Эсэмэс тоже никто не прислал. Он поискал в контактах номер.
– У тебя знакомые бляди есть? – подал голос Витя. – Я одну знаю. Можем сходить к ней. Она беззубая.
– Подожди.
Селиванов вышел на улицу и нажал вызов. Ответил пожилой мужчина.
– Здравствуй, дядя Петя.
– Кто говорит?
– Миша.
– Миша? Ах, Миша! Доброе утро, Миша. Давно не виделись.
– У меня к вам дело.
– Хочешь денег занять?
– С чего вы решили?
– В прошлый раз так и было. Ты звонил занять денег.
– Сколько взял? – спросил Селиванов.
– Нисколько. Ты приехал ночью на такси. Потом уснул у меня в прихожей на диване. А утром ушёл.
– И всё?
– Забыл полбутылки коньяка. Если хочешь, можешь забрать. Я поставил в сервант.
– Могли бы выпить.
– С моей-то поджелудочной? – сказал дядя Петя.
– А чего с ней не так? – спросил Селиванов.
– Она каменная.
– В каком смысле?
– Не знаю. Врач так сказал. Я делал УЗИ. И врач сказал, что у меня поджелудочная как камень. А ещё желчный пузырь кривой. В общем, мне лучше не пить.
– Ладно, может, заберу.
– После карантина. Хорошо? Сейчас я тебя не пущу.
Вышел Витя.
– Так что, Миша? Ты хочешь занять денег? – спросил дядя Петя.
– Нет. Хочу встретиться с отцом. Вы знаете, где он?
– Конечно. Недалеко от Спасо-Парголовской церкви.
– Давно туда переехал?
– Ты же знаешь, он на месте не сидит.
– Какой адрес? – спросил Селиванов.
Дядя Петя продиктовал.
– Записал?
– Я запомнил. Спасибо, дядя Петя, до свидания.
– До свидания, Миша.
– Слышишь, – сказал Витя. – Если ты застудишь ноги, у тебя вены вылезут размером с канаты. Идём к Шурику, он тебе даст какие-нибудь штиблеты.
Шурик занимался ремонтом обуви. Последний раз Селиванов видел его года три назад.
– А он жив?
– Конечно. Только в магазин зайдём. У тебя есть деньги?
Они прошли полквартала, встретив всего пару прохожих. Было прохладно. Время от времени из-за туч выглядывало солнце, но тут же снова пряталось.
– Менты, – сказал Витя.
Навстречу им медленно ехал патрульный автомобиль. Витя достал из кармана маску, уронил, наступил на неё, подобрал и торопливо натянул на опухшее, небритое лицо. Селиванов прикрыл лицо ладонью. Но полицейские даже не посмотрели в их сторону.
В магазине Селиванов взял три бутылки водки. Еду покупать не стал. Витя сказал, что у Шурика полно закуски.
* * *
Дверь открылась, и проём заслонила гора. Селиванов с трудом узнал Шурика. Теперь он весил под триста килограммов. Стоял, опираясь на металлические костыли, и тяжело дышал.
– Привет, ребята, – сказал Шурик неожиданно тонким голосом. – Проходите.
Они вошли. Селиванов машинально наклонился, чтобы развязать шнурки на ботинках.
– Помнишь Мишу? – спросил Витя.
– Да, конечно.
– Давно не виделись, – сказал Селиванов смущённо.
– Это неудивительно. Я редко выхожу, – ответил Шурик.
В комнате он сразу лёг на двуспальную кровать без ножек, заняв её целиком. Витя принёс три стакана.
– Я не буду пить, ребята. Но вы не стесняйтесь.
– Точно?
– Да, да, пейте. Поговорим. Мне ужасно одиноко.
Шурик рассказал, что жена бросила его два года назад. Она забрала детей, двух дочерей-школьниц. Это было ужасно. Он обожал их. Как-то раз Шурик попытался встретиться с ними, дождался у школы. Но дочери убежали, увидев отёчного монстра.
– Всё наладится, старик, – сказал Витя и похлопал Шурика по спине. Тот лежал на животе.
– Не думаю, – вздохнул Шурик. – Мне кажется, я скоро умру. Вряд ли доживу до конца года.
Селиванов попытался представить, как будет выглядеть гроб, в который положат Шурика. И сколько понадобится людей, чтобы его дотащить.
– Тебе нужна операция. Откачать жир. И зашить в желудок специальный баллон. Как у Соловьёва.
– Но у меня нет денег. Я не работаю. Клиентов мало. Пенсия по инвалидности копеечная. А ещё алименты.
Это было невыносимо – смотреть на огромную кучу человеческих страданий.
– Мы тебе поможем, – сказал Витя. – Не знаю только как.
– Спасибо, друзья, я тронут. Выпивайте, не обращайте на меня внимания.
– У тебя ведь даже бабы не было давно, правда?
– Да, конечно. Ни одна женщина не захочет даже просто посидеть со мной рядом и подержать за руку.
Шурик раскачался и перевернулся на бок. Кровать затрещала. Он был похож на морского слона. Селиванову пришла в голову дурацкая картинка. Он подбрасывает кусок морковки, и Шурик ловит её в воздухе своим огромным ртом.
Витя разлил водку в стаканы.
– За тебя, Санёк! За твоё счастье.
– Спасибо, ребята.
– Кстати, у тебя нет каких-нибудь ненужных ботинок?
– Посмотрите в кладовке. Но там хлам, рвань.
– В кладовке, – сказал Витя.
– Потом, – махнул рукой Селиванов.
Они выпили.
– Слушай, а закусить есть? – спросил Витя.
– Конечно. В холодильнике. Мне мама приносит продукты.
– За твою маму!
Витя сходил на кухню и вернулся с яблоком и сыром.
Они продолжили пить и разговаривать. Селиванов не заметил, как уснул, сидя в старом советском кресле. Ему приснилось, что он тореадор, а вместо быка на него выпустили неуклюжего морского слона. Надо было проткнуть его саблей. У Селиванова не поднималась рука это сделать. Морской слон был жирный, жалкий и беззащитный. Толпа требовала крови. Им нужно было убийство. Селиванов уронил саблю и заплакал. На этом сон прервался. Он проснулся и увидел в полумраке голую тощую морщинистую женщину. Она ползала по туше Шурика. Рядом стоял Витя и давал указания.
– Ищи, ищи.
– Да ищу я, ищу, – отвечала она шепеляво.
– Не надо, ребята, просто отдыхайте, развлекайтесь, – отвечал Шурик.
– Санёк, это же живая баба. Она всё сделает.
Селиванов сходил в ванную, умылся. Вернувшись, он увидел, что женщина сидит на его месте и пьёт пиво из литровой пластиковой бутылки.
– Маринка, ты такая дура, – бормотал Витя. Он сидел на полу. Голова свесилась на грудь.
Маринка лягнула его ногой. Витя лязгнул зубами и повалился на спину. Шурик молча смотрел на происходящее.
– Я пойду, – сказал Селиванов.
– Оставайся. Уже ночь, – ответил Шурик. – Если хочешь лечь, на кухне есть диванчик.
– Спасибо.
Он вышел на кухню и лёг. За окном что-то шелестело. Кажется, шёл дождь. Пришла Марина и стала рыться в холодильнике, отклячив голый зад. Селиванов подумал, что эта шалава сожрёт продукты, которые несчастному Шурику принесла старенькая мама. И заплакал.
– Ты чего? – спросила Марина. Она жевала.
– Ничего, – сказал Селиванов.
– А я паштет ем.
Она ушла. Селиванов почувствовал, что трезвеет. Ему стало страшно. Он сходил в комнату, взял бутылку водки. Марина сидела в кресле, раздвинув дряблые ноги. Витя спал на полу. Печальный Шурик смотрел телевизор. Селиванов хотел сказать ему что-то доброе и ободряющее, но ничего не смог придумать. Он вернулся на кухню и стал пить в темноте. Дождь прекратился. Проехала машина, шурша шинами по асфальту. Потом запела ночная птица. То есть не запела, конечно, а просто зачирикала, причём довольно противно.
* * *
Его разбудил Витя. Селиванов открыл глаза, зажмурился, застонал от головной боли и тошноты. Рядом лежало тёплое и мягкое тело. На секунду он сдуру решил, что Лиля нашла его ночью, но не смогла разбудить и увести домой, поэтому устроилась рядом. Он поднял голову. Рядом лежала Марина. Одну ногу она закинула Селиванову на бок. Он столкнул её.
– Который час?
– Неважно, – махнул рукой Витя. – Шурик умер.
– Да ты что! – сказал Селиванов. – Погоди. Точно?
– Я же врач.
– А от чего?
– Да откуда мне знать? От сердца, наверное.
Селиванов схватился за голову.
– А выпивка есть?
– Нет ничего. Всё вылакали. Эта манда всё допила.
Марина не шевелилась. Селиванову стало страшно. Может, и она умерла? Шурик решил, что одному скучно будет, и забрал её с собой.
– Эй! – Витя потряс её за руку.
– Отъебись, – простонала она.
Селиванов с трудом встал, обошёл Витю и заглянул в комнату. Работал телевизор. Шурик лежал на животе, уткнувшись лицом в подушку. Селиванов медленно протянул руку и тронул его за плечо. Потом потряс. Кажется, наступало окоченение. Все эти сотни килограммов жира стали непривычно твёрдыми.
– Иди сюда, – позвал Витя.
– Чего?
– Посмотри там в кладовке, он говорил, есть башмаки. И пошли отсюда.
– А Шурик?
– Ох, – сказал Витя.
Он ушёл в ванную. Селиванов услышал, как его рвёт. Марина открыла глаза.
– Выпить есть?
– Нет. Шурик умер, – сказал Селиванов.
– Да ладно!
Он пожал плечами. Достал из кармана телефон. Половина восьмого. Никто не звонил. И не писал. Стало немножко не по себе. Раньше, когда он так же уходил, Лиля без конца доставала звонками. С другой стороны, так даже лучше. Меньше ругани.
– Я пошла отсюда, – сказала Марина.
– Надо вызвать кого-то, – пробормотал Селиванов. – Ментов или скорую.
– Флаг в руки, барабан на плечи. Хоть пожарных. Я сваливаю.
Она ушла в комнату, тут же появилась с охапкой одежды в руках. Из ванной вывалился Витя.
– Правильно, идём отсюда.
Селиванов сел, достал сигареты.
– Надо позвонить, – сказал он.
– Без нас позвонят. Мать его придёт и позвонит куда надо. Дверь оставим открытой.
Марина оделась и вышла на кухню. Открыла холодильник и стала выгребать продукты.
– А ты чего вообще делаешь? – спросил Селиванов.
Она не ответила. В мятый пакет сложила яблоки, колбасу, консервы, какие-то нарезки. Из морозилки достала две пачки пельменей, курицу.
– Идёшь? – позвал Витя.
Селиванов не ответил.
– Ну, смотри.
Они ушли. Он покурил. Потом умылся. Вернулся на кухню. Вспомнил почему-то, как в детстве гулял по парку и увидел за кустами в канаве мёртвую собаку. Сначала Селиванову показалось, что она живая. Он пролез сквозь ветки и чуть не свалился в обморок от вони. Потом этот запах часто ему мерещился. Селиванов представил, как будет пахнуть Шурик, если его вовремя не найдут. Мама его обнаружит, вот кто. Старушку такое зрелище убьёт на месте. Нужно было похмелиться и принять решение. Он порылся в кухонных шкафчиках. Заглянул в разорённый холодильник. Там одиноко стояла ополовиненная банка горчицы. Трясучка уже подступила. Пока слабая. Сильной она станет через несколько дней пьянства.
Селиванов вернулся в комнату и собрал пустые бутылки, три водочные и две пивные. Сначала слил остатки водки, набралось около двадцати граммов. Пива не осталось ни капли. Он закинул в рот этот маленький глоток водки. Слишком мало. Даже знакомый, любимый отвратительный вкус не почувствовал. Скрипнула кровать. Селиванов вздрогнул и выронил стакан. Шурик лежал в той же позе. Бедняга. Вряд ли бывшая жена и дети придут к нему на похороны. Селиванов заглянул в шкаф, где была аккуратно развешана одежда гигантских размеров. Где он только её доставал? На заказ, что ли, шил? Потом он опустил дверцу советского серванта. Вся верхняя и нижняя полка были заставлены миниатюрными бутылочками разного алкоголя: водка, виски, коньяк, джин, ром. У Селиванова сильнее затряслись руки. Видимо, Шурик привозил из отпусков, когда ещё ездил куда-то. Коллекционировал. Наверное, его сожгут. Это дёшево и просто. Не понадобится копать огромную могилу. Останется от него килограммов десять пепла.
Селиванов выпил подряд четыре бутылочки водки. Немного подождал и добавил ещё две. Стало легко и спокойно. Он вышел на кухню, покурил. Потом набрал 112.
Дверь в квартиру была открыта. Вскоре пришёл полицейский в медицинской маске.
– Вы звонили? – спросил он, заглядывая в комнату. – Что это, что?!
– Это Шурик, – ответил Селиванов. – Он был крупный парень.
– Вижу, вижу.
Полицейский вышел на кухню.
– Я участковый. Старший лейтенант Кривенко. Маску наденьте.
– У меня нет, – развёл руками Селиванов.
– А друг ваш, он, это самое, не болел? Не чихал? Не кашлял?
– Нет, ничего такого.
– Выпил много?
– Он вообще не пил, – сказал Селиванов.
– Ладно. Ясно. А вы в гости зашли, правильно?
– Да, зашёл.
– Родственники у него есть?
– Вроде мама, говорят.
– Не уходите пока. Я паспорт поищу.
Он ушёл в комнату. Селиванов достал из кармана маленькую бутылочку и быстро высосал.
* * *
Квартира быстро наполнилась людьми. Пришли соседи. Потом прибежала пожилая женщина, завыла и упала посреди коридора. Остро запахло корвалолом. Санитары труповозки топтались в прихожей. Селиванов услышал, как один из них сказал:
– Мы его и до лифта не дотащим, даже волоком.
– Не дотащим, – подтвердил второй.
Маму Шурика соседи пытались увести к себе. Она вырывалась, захлёбываясь слезами. Селиванов представил, как она падает на громадное тело сына, бьёт его кулаками. Стало жутко. Он достал второй бутылёк, присосался. За этим его застал Кривенко.
– Ваше имя, телефон и адрес, пожалуйста, – сказал он, странно моргая левым глазом.
Селиванов задумался, потом назвал.
– Кто-то ещё тут был? – спросил участковый.
– Был мой приятель Витя Ерёменко и ещё одна баба. Не знаю её. Марина зовут. Беззубая.
– А, это Хлеборезка, – сказал Кривенко.
Он сел рядом с Селивановым, сдвинул маску на подбородок и закурил.
– Криминала, похоже, нет. У него даже кошелёк на месте. Кольцо ещё обручальное. Оно, правда, вросло. Его и не снять.
– От него жена ушла, – сказал Селиванов. – И детей забрала.
– Неудивительно. Бабы часто бросают в беде.
– Все?
– Ну, нет, конечно. Не все.
Из комнаты раздался истошный вопль. Участковый поморщился.
– Маму жалко.
– Я думал, она старуха, – признался Селиванов. Он допил, но хотел ещё.
– Не, ей шестьдесят всего.
– А Шурику?
Кривенко заглянул в паспорт.
– Сорок. Ровно сорок дней назад исполнилось. Это мистика или не мистика?
– Не знаю, – пожал плечами Селиванов.
Участковый снял целлофановую перчатку и почесал глаз.
– Слушай. А ты прилично выглядишь.
– Да? Спасибо.
– На здоровье. Я вот к чему. Хлеборезка – шалава и пьянь. Бывшая проститутка. Две судимости. Я хорошо её знаю. Ерёменко – алкаш. Два месяца назад из дурки вышел. А ты-то с ними чего делал? И зачем вы сюда пришли?
Селиванов немного смутился.
– У меня запой.
– А.
Пришёл санитар.
– Мужики, надо помочь. Нам вдвоём его не вытащить.
– Сейчас.
Кривенко докурил, бросил окурок в пустую бутылку.
– Идём.
Шурика свалили с кровати на брезентовые носилки и почти волоком потащили к выходу. Селиванов быстро выдохся. Кривенко от натуги стал пунцовым. Санитары выглядели бодрее. Сзади шла мама Шурика и выла так, что леденела кожа.
«Почему её никто не увёл и не запер?» – подумал Селиванов.
Тело кое-как запихали в лифт, и оно заняло всё пространство. Селиванов отвернулся, чтобы не смотреть на мёртвое лицо. Один из санитаров быстро нажал кнопку первого этажа.
– Живо!
Они побежали вниз по лестнице. Впереди санитары, за ними участковый, в хвосте плёлся Селиванов. Когда он добрался до первого этажа, Шурика уже выволокли из кабины.
– Ну, понесли?
Сверху на них сыпались рыдания.
Микроавтобус стоял у парадной. Задние двери были открыты. Водитель помог затолкать тело в кузов.
– Это пиздец! – выдохнул Кривенко, согнулся и закашлял.
Селиванов сел на влажный поребрик. Ему будто выдрали лёгкие. Он достал бутылёк и вылакал в два глотка.
– Иди домой, – сказал участковый.
– Ага.
– Я серьёзно.
– Иду, иду.
Он поднялся и вышел со двора. Дом был справа. Он повернул влево. Витя Ерёменко сидел на ступеньке рюмочной и сворачивал самокрутку из выпотрошенных хабариков.
– Позвонил? – спросил он.
– Позвонил.
– Забрали?
– Забрали.
– Что сказали?
– Кому?
– Про Шурика.
Витя поджёг самокрутку спичкой, и она тут же развалилась и осыпалась угольками ему на штаны. Он подскочил, стал стряхивать.
– Уй, сука!
Селиванов достал бутылёк и вылил в рот. Швырнул в урну. Это был последний.
– Миш, пойдём, помянем Санька?
Они зашли, выпили по сотке. Потом ещё.
– А ты чего, никакие башмаки не взял себе? – спросил Витя. – Я говорил, ноги застудишь, придётся вены вырезать.
– Да мне наплевать, – пробормотал Селиванов.
Всё уже плыло перед глазами. Он доковылял к столику и обмяк.
– Ко мне пойдём, – сказал Витя. – У тебя деньги остались?
* * *
Селиванову приснился короткий и душный сон, в котором он отдирал с большого пальца заусенец, но тот не отрывался, только вытягивался, удлинялся, как струна, и распарывал кожу. В конце концов он его выдрал вместе с ногтём и осмотрел обезображенный палец. На месте ногтя Селиванов увидел маленькую свастику. Стало страшно, что на него заведут дело и посадят в тюрьму. Нужно было избавиться от пальца, отсечь его. Но не было ножа. Селиванов нашёл в кармане кусок старой обёрточной бумаги и обмотал палец.
Его разбудил голос. Селиванов открыл глаза и увидел потолок. Он повернулся на бок и обнаружил, что лежит на раскладушке поверх каких-то тряпок. Рядом сидел Витя со стаканом в руке.
– Что? – спросил Селиванов.
– Тебе кто-то звонил.
– А, ладно.
Голова была тяжёлая. Опьянение ещё не прошло. Селиванов решил пока не двигаться. Витина комната была маленькая и неряшливая. Повсюду стояли пустые бутылки. На подоконнике стояли горшки с мёртвыми растениями.
– Миш, ты как думаешь, дети могут в ад попасть? – спросил Витя.
– Для детей там, кажется, есть отдельное место, – сказал Селиванов.
– Да, я знаю. Лимб. Но туда попадают невинные души, младенцы. А если ребёнок большой и успел натворить чего-то? Животных мучил, воровал, обманывал бабушку.
– Не знаю, Вить. Откуда мне знать? Ты сам как считаешь?
Витя пожал плечами.
– Надо сходить в церковь, у попа спросить.
– Да, это правильно.
Потом они напились и немного поругались. Селиванов сидел на раскладушке. Витя развалился на диване.
– Идиот, зачем ты сказал мусору, что я был у Шурика?
– Но ты ведь был. А потом ухилял. Мне пришлось выгребать. И Шурика тащить в катафалк. У меня чуть ноги в обратную сторону не сломались.
– Вместе надо было валить.
– Неправильно так делать. Он же нас в гости пустил.
– И помер. Ему без разницы.
– Всё равно хреново так поступать. Не по-людски.
– Ой, блядь, ещё одна совесть вылезла.
Витя помолчал, а потом рассказал, как его выгнали из больницы. Во время операции умер ребёнок. Витя был в этом не виноват. Анестезиолог ошибся. Но его мамаша оказалась какой-то чиновницей в здравоохранении.
– Мамаша чиновница, а сын простой анестезиолог? – спросил Селиванов. – Пиздёж это всё.
– Никакой не пиздёж! Он нормальный парень. Хотел людям помогать. Но когда эта херня случилась, он сразу и поплыл, испугался. Мамаша за него вписалась. Меня чуть не посадили. Говорили, что я с похмелья пришёл на операцию.
– А нет?
– Да это мелочи. Я всё как надо сделал.
– Ну, не переживай тогда.
– Да мне вообще всё равно.
Селиванов вспомнил про звонок и достал телефон. Звонил дядя Петя.
– Алло, да, дядя Петя, что хотел? – скороговоркой спросил Селиванов.
– А я хотел спросить, дошёл ли ты к отцу.
– Ну, нет, ещё нет. Дела были. Тут мой друг умер внезапно…
– Я живой! – слабо выкрикнул Витя.
– Ясно, – сказал дядя Петя. – Ну ты бы поспешил, Миша.
– Я спешу.
– Да, да, поспеши. А то так и не повидаешь его.
– Повидаю, повидаю.
– Ну, я надеюсь, надеюсь.
Селиванов нажал отбой. Налил водки.
– Кому ты звонил?
– Да так.
– Бабе?
– Нет.
Витя с трудом сел.
– Позвони жене.
– Не-не-не. Она расстроилась. Орать будет.
– Моей позвони. Хочу послушать её голос.
– Так ты сам позвони.
– Она меня заблокировала, – сказал Витя, тараща глаза.
– И зачем она тебе? Бросила – значит, не любила.
– Набери. Жалко, что ли?
Селиванов набрал и включил громкую связь.
Вспомнил, что бывшую жену Вити зовут Ольга.
«И титьки у неё как дыни», – подумал он пьяно.
Она ответила после первого гудка.
– Алло, я слушаю.
У Вити потекли слёзы.
– Говорите! Алло! Костя, это ты? Алло!
Витя кусал ладонь. Селиванов обратил внимание на его тонкие, как у пианиста, пальцы. Но с грязными, обкусанными ногтями.
– Вы что, мой голос записываете? – спросила Ольга. – Ну, слушайте! Вы хуесосы, твари и пидоры! Чтоб вы сдохли от рака! Чтоб вы говно жрали!
Она долго материлась и проклинала их. Потом отключилась.
– Спасибо, – сказал Витя.
– Пожалуйста, – ответил Селиванов.
* * *
Он собирался уйти следующим утром. Немного опохмелиться, может, попробовать принять душ в грязной Витиной ванной и отправиться к отцу. Но утром они опять пили, потом легли спать. Проснувшись днём, Селиванов не смог встать, его трясло. Витя сходил в магазин и принёс водки. Выпил сам, потом зажал голову Селиванова борцовским захватом и влил в рот полстакана. Минут через десять трясучка прошла. Они продолжили пить. Мир исказился. День и ночь перепутались. Действительность встала с ног на голову. Селиванов просыпался, пил, засыпал, опять просыпался, опять пил, опять засыпал. Снов не было. Выходить из квартиры не хотелось. Он давал Вите банковскую карту, и тот ходил в магазин. В комнате почти не осталось свободного от пустых бутылок места. Селиванов курил и читал названия этикеток. Начинали они с «Русского стандарта», а последние дни Витя приносил палёнку за шестьдесят рублей из павильона «24 часа». Деньги заканчивались. Никто не звонил. Стало казаться, что кто-то сидит в шкафу и тяжко вздыхает.
– Вить, какой день недели? – спросил Селиванов однажды.
– Не знаю. Среда. Слушай, денег сколько осталось?
– Сейчас.
Он достал телефон, открыл приложение.
– 122 рубля.
«Всё пропил», – мелькнула равнодушная мысль. – Как раз две бутылки, – сказал Витя. – Сползаю?
– Давай. Но возьми одну. Надо оставить на проезд.
– Какой проезд?
– К отцу. Я к отцу собирался.
– А, точно.
Витя ушёл. Селиванов, перебарывая тряску, выбрал в пепельнице хабарик и закурил. Шкаф продолжал его беспокоить. Он докурил и ушёл на кухню. Бросил окурок в раковину с горой посуды. Тревога не отпускала. Селиванов отчётливо услышал тяжёлый вздох. Теперь оно пряталось под столом. Он заглянул. Никого. Проверил ванную и туалет. Всё было чисто, в переносном смысле, конечно. Значит, шкаф. Селиванов вооружился кухонным ножом, подкрался и распахнул дверь. Завоняло старой, слежавшейся одеждой. Внутри никто не прятался. Он и сам это понимал. Но ничего не мог с собой поделать. Бросив нож, он доковылял до раскладушки и лёг. И вдруг понял: чудовище сидит на лоджии. В этот раз оно слишком большое. Больше Шурика. Селиванов натянул на голову покрывало.
Пришёл Витя с двумя бутылками водки и толстой женщиной непонятного возраста. Она с трудом стояла на ногах.
– Это Зоя, – сказал Витя.
– Жизнь, – ответила она и тяжело опустилась на кровать.
– Налей мне скорее, – попросил Селиванов.
Витя шустро разлил в три стакана. Выпили. Зоя половину вылила на грудь. Селиванов немного успокоился. Выглянул на лоджию. Она была завалена хламом: лыжи, ящики, рваный ботинок, чучело белки.
– Вить.
– Чего?
– Я же просил оставить на проезд.
Витя махнул рукой.
– Да всё равно бы пропили завтра.
Селиванов подумал, что он прав. Зоя храпела, раскинувшись на спине. Витя налил в два стакана.
– Знаешь что? – сказал он. – Я понял: нет никакого рая и ада. Мёртвое навсегда останется мёртвым. Никакого продолжения потом не будет.
Селиванов выпил и лёг на раскладушку.
– И ладно, – пробормотал он, засыпая.
Ему приснился странный сон. Будто он весь с головы до ног оброс овечьей шерстью. Какие-то мужики в сапогах связали его верёвкой и бросили на грязный пол. Селиванову было очень страшно. Он пытался спросить, что с ним будут делать, но только блеял. Мужики протянули мозолистые руки и стали выдирать из него эту шерсть огромными клоками. Он заорал от дикой боли, заплакал и проснулся.
В комнате было темно. Он слышал храп Вити. Селиванов ощупал себя и сел. Опять его трясло. Но боли не было. На кухне горел свет. Он вышел. Там сидела голая Зоя.
– Есть выпивка? – спросил Селиванов.
Она достала из-под стола бутылку. Посуды не нашлось. Селиванов глотнул из горла.
– Зоя в переводе с греческого означает «жизнь», – сказала Зоя.
Она была грязная, толстая, с опухшим землистым лицом, свалявшимися волосами, обветренными губами, отвисшими до пупка титьками, с татуировкой на руке в виде купидончика.
– Да уж, – сказал он.
– А ты во сне плакал.
Он выглянул в окно. Начинало светать. Улица была пуста.
– Пора мне уходить. Отец ждёт.
– Ну, раз пора, значит, пора.
– Пока.
– Счастливого пути.
Селиванов посмотрел на неё, передёрнулся от отвращения и пошёл по коридору к выходу.
