Карл Генрих Маркс
Капитал. Том первый

Обратимся теперь к периоду после 1847 г., со времени введения в законодательном порядке 10-часового рабочего дня на английских хлопчатобумажных, шерстяных, шёлковых и льняных фабриках.

«Скорость веретён у ватер-машин возросла на 500, у мюль-машин на 1 000 оборотов в минуту, т. е. скорость ватерных веретён, достигавшая в 1839 г. 4 500 оборотов в минуту, составляет теперь» (1862 г.) «5 000, а скорость мюльных веретён, достигавшая 5 000, составляет теперь 6 000 в минуту; это даёт в первом случае возрастание скорости на ¹/₁₀, a во втором – на ¹/₆».^[760]

Джемс Несмит, знаменитый гражданский инженер из Патрикрофта близ Манчестера, в одном письме к Леонарду Хорнеру в 1852 г. рассматривает усовершенствования, произведённые в паровой машине между 1848 и 1852 годами. Отметив, что паровая лошадиная сила, которая в официальной фабричной статистике всё ещё определяется в соответствии с её действием в 1828 г.,^[761] является чисто номинальной и может служить лишь условным показателем действительной силы, он, между прочим, пишет:

«Не подлежит никакому сомнению, что паровые машины прежнего веса, часто даже именно те же самые машины, с той только разницей, что в них сделаны современные усовершенствования, в среднем выполняют на 50 % больше работы, чем прежде, и что во многих случаях те же самые машины, которые во времена предельной скорости 220 футов в минуту развивали 50 лошадиных сил, в настоящее время при меньшем потреблении угля развивают более 100 лошадиных сил… Современная паровая машина при прежнем числе номинальных лошадиных сил, вследствие усовершенствований в её конструкции, уменьшения объёма и изменений устройства парового котла и т. д., действует с большей силой, чем прежде… Поэтому, хотя теперь по отношению к номинальной лошадиной силе занято прежнее количество рук, число рук по отношению к рабочим машинам в настоящее время уменьшилось».^[762]

В 1850 г. на фабриках Соединённого королевства применялось 134 217 номинальных лошадиных сил, приводивших в движение 25 638 716 веретён и 301 445 ткацких станков. В 1856 г. число веретён и ткацких станков составляло соответственно 33 503 580 и 369 205. Если бы на одну лошадиную силу приходилось столько же веретён и станков, как в 1850 г., то в 1856 г. было бы необходимо иметь 175 000 лошадиных сил. Но по официальным данным число их составляло всего 161 435, т. е. на 10 000 с лишним лошадиных сил меньше, чем потребовалось бы на основе расчётов 1850 года.^[763]

«Последний отчёт» (официальная статистика) «1856 г. устанавливает тот факт, что фабричная система распространяется со стремительной быстротой, число рук по отношению к машинам сократилось, паровая машина вследствие экономии в силе и других усовершенствований приводит в движение машины большего веса и что увеличение количества продукта достигается вследствие усовершенствования рабочих машин, изменения методов производства, увеличения скорости машин и многих других причин».^[764] «Крупные усовершенствования, сделанные в машинах всякого рода, намного повысили их производительную силу. Вне всякого сомнения, сокращение рабочего дня послужило… стимулом для этих усовершенствований. Эти усовершенствования и более интенсивный труд рабочего привели к тому, что в течение сокращённого» (на 2 часа, или на ¹/₆) «рабочего дня производится, по меньшей мере, столько же продукта, как производилось раньше в течение более долгого дня».^[765]

Насколько увеличилось богатство фабрикантов вследствие более интенсивной эксплуатации рабочей силы, показывает уже одно то обстоятельство, что средний ежегодный прирост числа английских хлопчатобумажных текстильных фабрик составил с 1838 по 1850 г. 32, а с 1850 по 1856 г. – 86.

Как ни велик был прогресс английской промышленности в 8-летие 1848–1856 гг. при господстве 10-часового рабочего дня, в следующий шестилетний период 1856–1862 гг. он был далеко превзойдён. Например, на шёлковых фабриках было в 1856 г. веретён – 1 093 799, в 1862 г. – 1 388 544; ткацких станков в 1856 г. – 9 260, в 1862 г. – 10 709. Напротив, число рабочих в 1856 г. – 56 137, в 1862 г. – 52 429. Таким образом, увеличение числа веретён составило 26,9 % и ткацких станков – 15,6 % при одновременном уменьшении числа рабочих на 7 %. В 1850 г. на камвольных фабриках было в ходу 875 830 веретён, в 1856 г. – 1 324 549 (увеличение на 51,2 %) и в 1862 г. – 1 289 172 (уменьшение на 2,7 %). Но если принять во внимание, что тростильные веретёна входят в счёт 1856 г., но не входят в счёт 1862 г., то окажется, что число веретён с 1856 г. оставалось почти неизменным. Напротив, скорость веретён и ткацких станков с 1850 г. во многих случаях удвоилась. Число паровых ткацких станков на камвольных фабриках составляло в 1850 г. 32 617, в 1856 г. – 38 956 и в 1862 г. – 43 048. При них было занято в 1850 г. 79 737 человек, в 1856 г. – 87 794 и в 1862 г. – 86 063, но в этом числе детей до 14-летнего возраста было в 1850 г. 9 956, в 1856 г. – 11 228 и в 1862 г. – 13 178. Итак, несмотря на значительное увеличение числа ткацких станков в 1862 г. по сравнению с 1856 г., общее число занятых рабочих уменьшилось, число же эксплуатируемых детей увеличилось.^[766]

27 апреля 1863 г. член парламента Ферранд заявлял в палате общин:

«Делегаты рабочих от 16 округов Ланкашира и Чешира, по поручению которых я говорю, сообщили мне, что вследствие усовершенствования машин труд на фабриках всё возрастает. Раньше один рабочий с помощником обслуживал два ткацких станка, теперь один рабочий без помощников обслуживает три станка и весьма нередко даже четыре и т. д. Как видно из сообщённых фактов, двенадцать часов труда втиснуты теперь менее чем в 10 рабочих часов. Отсюда само собой очевидно, в какой огромной степени выросли за последние годы муки труда фабричных рабочих».^[767]

Поэтому, хотя фабричные инспектора неустанно и с полным правом восхваляют благоприятные результаты фабричных законов 1844 и 1850 гг., однако они признают, что сокращение рабочего дня уже вызвало такую интенсивность труда, которая угрожает здоровью рабочих и, следовательно, разрушительно действует на самое рабочую силу.

«В большинстве хлопчатобумажных, камвольных и шёлковых фабрик истощающее состояние возбуждённости, необходимой для работы при машинах, движение которых за последние годы чрезвычайно ускорилось, было, по-видимому, одной из причин увеличения смертности от лёгочных болезней, показанного д-ром Гринхау в его последнем замечательном отчёте».^[768]

Не подлежит никакому сомнению, что, когда законом у капитала раз навсегда отнята возможность удлинения рабочего дня, его тенденция компенсировать себя за это систематическим повышением степени интенсивности труда и превращать всякое усовершенствование машин в средство усиленного высасывания рабочей силы скоро должна снова привести к тому поворотному пункту, где становится неизбежным новое сокращение рабочего времени.^[769] С другой стороны, бурное развитие английской промышленности с 1848 г. до настоящего времени, т. е. в период десятичасового рабочего дня, превосходит эпоху 1833–1847 гг., т. е. период двенадцатичасового рабочего дня, ещё в большей мере, чем развитие промышленности в этот последний период превзошло её успехи в первую половину столетия фабричной системы, то есть в период неограниченного рабочего дня^[770]

4. ФАБРИКА

В начале этой главы мы рассматривали тело фабрики, расчленённую систему машин. Потом мы видели, как машины, присваивая женский и детский труд, увеличивают человеческий материал для капиталистической эксплуатации, как они, безмерно удлиняя рабочий день, захватывают всю жизнь рабочего и как, наконец, их развитие, позволяющее производить чудовищно возрастающие массы продукта всё в более и более короткое время, служит систематическим средством для того, чтобы в данный период времени привести в движение больше труда, т. е. чтобы всё более интенсивно эксплуатировать рабочую силу. Теперь мы обращаемся к фабрике в её целом, притом в её наиболее развитой форме.

Д-р Юр, Пиндар автоматической фабрики, описывает её, с одной стороны, как «кооперацию различных категорий рабочих, взрослых и несовершеннолетних, которые с искусством и прилежанием наблюдают за системой производительных машин, непрерывно приводимых в действие центральной силой (первичным двигателем)», с другой стороны – как «огромный автомат, составленный из многочисленных механических и сознательных органов, действующих согласованно и без перерыва для производства одного и того же предмета, так что все эти органы подчинены одной двигательной силе, которая сама приводит себя в движение».

Эти два определения отнюдь не тождественны. В одном комбинированный совокупный рабочий, или общественный рабочий организм, является активно действующим субъектом, а механический автомат – объектом; во втором сам автомат является субъектом, а рабочие присоединены как сознательные органы к его лишённым сознания органам и вместе с последними подчинены центральной двигательной силе. Первое определение сохраняет своё значение по отношению ко всем возможным применениям машин в крупном масштабе; второе характеризует их капиталистическое применение и, следовательно, современную фабричную систему. Отсюда излюбленная манера Юра изображать центральную машину, от которой исходит движение, не только автоматом, но и автократом.

«В этих огромных мастерских благодетельная сила пара собирает вокруг себя мириады своих подданных».^[771]

Вместе с рабочим орудием и виртуозность в управлении им переходит от рабочего к машине. Дееспособность орудия освобождается от той ограниченности, которая вытекает из связи человеческой рабочей силы с личностью рабочего. Таким образом, устраняется тот технический базис, на котором покоится разделение труда в мануфактуре. Поэтому вместо характерной для мануфактуры иерархии специализированных рабочих на автоматической фабрике выступает тенденция к уравнению, или нивелированию, тех работ, которые должны выполняться помощниками машины,^[772] вместо искусственно порождённых различий между частичными рабочими приобретают перевес естественные различия возраста и пола.

Поскольку разделение труда возрождается на автоматической фабрике, оно является, прежде всего, распределением рабочих по специализированным машинам и распределением масс рабочих, – не образующих, однако, расчленённых групп, – по различным отделениям фабрики, где они работают при расположенных одна возле другой однородных рабочих машинах, т. е. где они соединены лишь простой кооперацией. Расчленённая группа мануфактуры замещается здесь сочетанием главного рабочего с немногими помощниками. Существенное различие наблюдается между рабочими, занятыми действительно при рабочих машинах (сюда же относятся некоторые рабочие, которые наблюдают за машиной-двигателем или её заправкой), и простыми подручными (почти исключительно дети) этих машинных рабочих. К подручным же в большей или меньшей степени относятся и все feeders (которые просто подают в машину материал труда). Наряду с этими главными категориями выступает количественно незначительный персонал, который занят контролем за всеми машинами и постоянной их починкой, например, инженеры, механики, столяры и т. д. Это – высший, частью научно образованный, частью ремесленного характера слой рабочих, стоящий вне круга фабричных рабочих, просто присоединённый к нему.^[773] Это разделение труда является чисто техническим.

Всякая работа при машине требует подготовки рабочего с ранних лет для того, чтобы он научился сообразовать свои собственные движения с однообразно-непрерывными движениями автомата. Поскольку совокупность машин само образует систему разнообразных, одновременно действующих и комбинированных машин, постольку и основанная на ней кооперация требует распределения разнородных групп рабочих между разнородными машинами. Но машинное производство уничтожает необходимость мануфактурно закреплять это распределение, прикреплять одних и тех же рабочих навсегда к одним и тем же функциям.^[774] Так как движение фабрики в целом исходит не от рабочего, а от машины, то здесь может совершаться постоянная смена персонала, не вызывая перерывов процесса труда. Самое убедительное доказательство этого даёт Relaissystem [система смен], применённая во время бунта английских фабрикантов в 1848–1850 годах.^[775] Наконец, та быстрота, с которой человек в юношеском возрасте научается работать при машине, в свою очередь устраняет необходимость воспитывать особую категорию исключительно машинных рабочих.^[776] Услуги же простых подручных на фабрике отчасти могут замещаться машинами,^[777] отчасти вследствие своей крайней элементарности допускают быструю и постоянную смену лиц, занятых такими работами.

Хотя машина технически опрокидывает, таким образом, старую систему разделения труда, тем не менее, последняя продолжает своё существование на фабрике сначала в силу привычки, как традиция мануфактуры, а потом систематически воспроизводится и укрепляется капиталом в ещё более отвратительной форме как средство эксплуатации рабочей силы. Пожизненная специальность – управлять частичным орудием, превращается в пожизненную специальность – служить частичной машине. Машиной злоупотребляют для того, чтобы самого рабочего превратить с детского возраста в часть частичной машины.^[778] Таким образом не только значительно уменьшаются издержки, необходимые для воспроизводства его самого, но в то же время получает завершение и его беспомощная зависимость от фабрики в целом, следовательно от капиталиста. Здесь, как и всегда, необходимо проводить различие между увеличением производительности, вытекающим из развития общественного процесса производства, и увеличением производительности, вытекающим из капиталистической эксплуатации этого процесса.

В мануфактуре и ремесле рабочий заставляет орудие служить себе, на фабрике он служит машине. Там движение орудия труда исходит от него, здесь он должен следовать за движением орудия труда. В мануфактуре рабочие являются членами одного живого механизма. На фабрике мёртвый механизм существует независимо от них, и они присоединены к нему как живые придатки.

«Унылое однообразие бесконечной муки труда, при котором всё снова и снова совершается один и тот же механический процесс, похоже на муки Сизифа: тяжесть труда, подобно огромному камню, всё снова и снова падает на изнурённого рабочего».^[779]

Машинный труд, до крайности захватывая нервную систему, подавляет многостороннюю игру мускулов и отнимает у человека всякую возможность свободной физической и духовной деятельности.^[780] Даже облегчение труда становится средством пытки, потому что машина освобождает не рабочего от труда, а его труд от всякого содержания. Всякому капиталистическому производству, поскольку оно есть не только процесс труда, но в то же время и процесс возрастания капитала, присуще то обстоятельство, что не рабочий применяет условно труда, а наоборот, условие труда применяет рабочего, но только с развитием машины это извращённое отношение получает технически осязаемую реальность. Вследствие своего превращения в автомат средство труда во время самого процесса труда противостоит рабочему как капитал, как мёртвый труд, который подчиняет себе живую рабочую силу и высасывает её. Отделение интеллектуальных сил процесса производства от физического труда и превращение их во власть капитала над трудом получает своё завершение, как уже указывалось раньше, в крупной промышленности, построенной на базе машин. Частичное искусство отдельного машинного рабочего, подвергшегося опустошению, исчезает как ничтожная и не имеющая никакого значения деталь перед наукой, перед колоссальными силами природы и перед общественным массовым трудом, воплощёнными в системе машин и создающими вместе с последней власть «хозяина» (master). А потому этот хозяин, в мозгу которого машины неразрывно срослись с его монополией на них, в случаях столкновений с «руками» презрительно восклицает по их адресу:

«Пусть фабричные рабочие не забывают, что их труд представляет собой в действительности очень низкую категорию квалифицированного труда; что никакой другой труд не осваивается легче и, принимая во внимание его качество, не оплачивается лучше; что никакого другого труда нельзя получить посредством столь краткого обучения, в столь короткое время и в таком изобилии. Машины хозяина фактически играют гораздо более важную роль в деле производства, чем труд и искусство рабочего, которым можно обучить в 6 месяцев и которым может обучиться всякий деревенский батрак».^[781]

Техническое подчинение рабочего однообразному движению средства труда и своеобразное составление рабочего организма из индивидуумов обоего пола и самых различных возрастов создаёт казарменную дисциплину, которая развивается в завершённый фабричный режим и доводит до полного развития уже упомянутый выше труд надзора, а вместе с тем и разделение рабочих на исполнителей [Handarbeiter] и надсмотрщиков за трудом, на промышленных рядовых и промышленных унтер-офицеров.

«Главная трудность на автоматической фабрике заключалась в обеспечении дисциплины, необходимой для того, чтобы заставить людей отказаться от их привычной беспорядочности в труде и уподобить их действия неизменной регулярности крупного автомата. Но изобрести и с успехом применить дисциплинарный кодекс, соответствующий потребностям и быстроте автоматической системы, – этот Геркулесов подвиг был благородным делом Аркрайта! Даже в настоящее время, когда эта система организована во всей её полноте, почти невозможно среди рабочих, уже достигших возмужалого возраста, найти полезных помощников для автоматической системы».^[782]

Фабричный кодекс, в котором капитал в частноправовом порядке и самовластно, без разделения власти, вообще столь дорогого буржуазии, и без представительной системы, ещё более дорогой для неё, формулирует своё самодержавие над рабочими, – этот кодекс есть просто капиталистическая карикатура того общественного регулирования процесса труда, которое становится необходимым при кооперации в крупном масштабе и при совместном применении средств труда, особенно машин. Кнут надсмотрщика за рабами заменяется штрафной книгой надзирателя. Все наказания, естественно, сводятся к денежным штрафам и вычетам из заработной платы, и благодаря законодательной проницательности фабричных Ликургов нарушение их законов, пожалуй, ещё прибыльнее для них, чем соблюдение их.^[783]

Мы отмечаем здесь только материальные условия, при которых совершается фабричный труд. Все органы чувств одинаково страдают от искусственно повышенной температуры, от воздуха, насыщенного частицами сырого материала, от оглушительного шума и т. д., не говоря уже об опасности для жизни среди тесно расставленных машин, которые с регулярностью, с какой происходит смена времён года, создают свои промышленные бюллетени убитых и изувеченных.^[784] Экономия общественных средств производства, достигшая зрелости лишь в условиях благоприятного тепличного климата фабричной системы, вместе с тем превращается в руках капитала в систематический грабёж всех условий, необходимых для жизни рабочего во время труда: пространства, воздуха, света, а также всех средств, защищающих рабочего от опасных для жизни или вредных для здоровья условий процесса производства, – о приспособлениях же для удобства рабочего нечего и говорить.^[785] Не прав ли Фурье, называя фабрики «смягчённой каторгой»?^[786][787]

5. БОРЬБА МЕЖДУ РАБОЧИМ И МАШИНОЙ

Борьба между капиталистом и наёмным рабочим начинается с самого возникновения капиталистического отношения. Она бушует в течение всего мануфактурного периода.^[788] Но только с введением машин рабочий начинает бороться против самого средства труда, этой материальной формы существования капитала. Он восстаёт против этой определённой формы средств производства как материальной основы капиталистического способа производства.

Почти вся Европа пережила в XVII веке возмущения рабочих против так называемой Bandmühle (называвшейся также Schnurmühle или Mühlenstuhl) – машины для тканья лент и галунов.^[789] В конце первой трети XVII века ветряная лесопильня, построенная одним голландцем близ Лондона, была уничтожена в результате бунта черни. Ещё в начале XVIII века лесопильные машины, приводимые в движение водой, лишь с трудом преодолевали в Англии сопротивление народа, встречавшее поддержку парламента. В 1758 г., когда Эверет построил первую стригальную машину, приводившуюся в движение водой, её сожгли 100 000 человек, оставшихся без работы. Против scribbling mills [чесальных машин] и чесальных машин Аркрайта 50 000 рабочих, которые до того времени жили расчёскою шерсти, обратились с петицией к парламенту. Массовое разрушение машин в английских мануфактурных округах в течение первых 15 лет XIX века, направленное в особенности против парового ткацкого станка и известное под названием движения луддитов, послужило антиякобинскому правительству Сидмута, Каслри и т. д. предлогом для самых реакционных насильственных мер. Требуются известное время и опыт для того, чтобы рабочий научился отличать машину от её капиталистического применения и вместе с тем переносить свои атаки с материальных средств производства на общественную форму их эксплуатации.^[790]

Борьба, которая велась в мануфактуре из-за размеров заработной платы, принимает мануфактуру как факт и во всяком случае не направлена против её существования. Поскольку же борьба направлена против образования мануфактур, её ведут не наёмные рабочие, а цеховые мастера и привилегированные города. Поэтому среди авторов мануфактурного периода господствует взгляд на разделение труда как на средство заместить потенциальных рабочих, а не вытеснить действительных. Различие это очевидно. Если, например, говорят, что в Англии потребовалось бы 100 миллионов человек для того, чтобы при помощи старой прялки переработать тот хлопок, который теперь при помощи машин перерабатывают 500 000 человек, то это, разумеется, вовсе не означает, что машины заняли место этих миллионов, которые никогда и не существовали. Это означает только, что для замещения прядильных машин потребовалось бы много миллионов рабочих. Напротив, если говорят, что паровой ткацкий станок выбросил в Англии 800 000 ткачей на мостовую, то речь идёт не о замещении существующих машин определённым числом рабочих, а наоборот, о существовании известного числа рабочих, которые фактически были замещены или вытеснены машинами. В мануфактурный период основой продолжал оставаться ремесленный способ производства, хотя и разложенный на отдельные операции. При относительно малом количестве городских рабочих, завещанных средними веками, потребности новых колониальных рынков не могли быть удовлетворены, и собственно мануфактуры открыли тогда сельскому населению, которое по мере разложения феодализма сгонялось с земли, новые области производства. Поэтому тогда разделение труда и кооперация в мастерской больше обнаруживали свою положительную сторону – повышение производительности занятых рабочих.^[791] Правда, кооперация и комбинация средств труда в руках немногих, применённые в земледелии, вызвали, – во многих странах задолго до периода крупной промышленности, – крупные, внезапные и насильственные революции в способе производства, а потому и в условиях жизни и средствах занятости сельского населения. Но эта борьба первоначально разыгрывается больше между крупными и мелкими земельными собственниками, чем между капиталом и наёмным трудом; с другой стороны, поскольку рабочие вытесняются средствами труда – овцами, лошадьми и т. д., – акты непосредственного насилия создают здесь первую предпосылку промышленной революции. Сначала рабочие прогоняются с земли, а потом приходят овцы. И только расхищение земли в большом масштабе, как, например, в Англии, создаёт арену для крупного земледелия.^[792] Поэтому при своём начале этот переворот в земледелии имел внешнюю видимость скорее политической революции.

Средство труда, выступив как машина, тотчас же становится конкурентом самого рабочего.^[793] Самовозрастание капитала при помощи машин прямо пропорционально числу рабочих, у которых они разрушают условия существования. Вся система капиталистического производства основывается на том, что рабочий продаёт свою рабочую силу как товар. Разделение труда делает эту рабочую силу односторонней, превращая её в совершенно частичное искусство управлять отдельным частичным орудием. Когда и управление орудием переходит к машине, вместе с потребительной стоимостью рабочей силы исчезает и её меновая стоимость. Рабочий не находит себе покупателя подобно тому, как никто не берёт изъятые из обращения бумажные деньги. Часть рабочего класса, которую машина превращает таким образом в излишнее население, т. е. такое, которое непосредственно уже не требуется для самовозрастания капитала, с одной стороны, гибнет в неравной борьбе старого ремесленного и мануфактурного производства против машинного, а с другой – наводняет более доступные отрасли промышленности, переполняет рынок труда и понижает поэтому цену рабочей силы ниже её стоимости. Говорят, будто большим утешением для пауперизованных рабочих должно служить то обстоятельство, что, с одной стороны, их страдания только «временные» («a temporary inconvenience»), а с другой стороны – машина ведь лишь постепенно овладевает всем полем производства, благодаря чему уменьшаются размах и интенсивность её разрушительного действия. Одно утешение побивается другим. Когда машина постепенно овладевает известной сферой производства, она производит хроническую нищету в конкурирующих с нею слоях рабочих. Когда переход совершается быстро, её действие носит массовый и острый характер. Всемирная история не знает более ужасающего зрелища, чем постепенная, затянувшаяся на десятилетия и завершившаяся, наконец, в 1838 г. гибель английских ручных хлопчатобумажных ткачей. Многие из них умерли голодной смертью, многие долго влачили существование со своими семьями на 2½ пенса в день.^[794] Напротив, английские хлопчатобумажные машины произвели острое действие на Ост-Индию, генерал-губернатор которой констатировал в 1834–1835 годах: «Бедствию этому едва ли найдётся аналогия в истории торговли. Равнины Индии белеют костями хлопкоткачей». Конечно, поскольку эти ткачи расстались с сей временной жизнью, постольку машина уготовала им только «временные страдания». Впрочем, «временное» действие машин оказывается постоянным, потому что они завоёвывают всё новые и новые сферы производства. Таким образом, тот характер самостоятельности и отчуждённости, который капиталистический способ производства вообще придаёт условиям труда и продукту труда по отношению к рабочему, с появлением машин развивается в полную противоположность между рабочими, с одной стороны, условиями труда и продуктами труда – с другой.^[795] Поэтому вместе с машинами впервые появляется стихийное возмущение рабочего против средства труда.

Средство труда убивает рабочего. Конечно, всего осязательнее проявляется эта прямая противоположность в тех случаях, когда вновь вводимая машина вступает в конкуренцию с традиционным ремесленным или мануфактурным производством. Но и в пределах само́й крупной промышленности постоянное усовершенствование машин и развитие автоматической системы действуют аналогичным образом.

«Постоянная цель усовершенствования машин заключается в том, чтобы сократить ручной труд или усовершенствовать производственный процесс на фабрике, заменяя в том или ином звене производственной цепи человеческий аппарат железным».^[796] «Применение силы пара или воды к машинам, которые прежде приводились в движение рукой, случается каждый день… Постоянно производятся всё новые и новые сравнительно мелкие усовершенствования в машинах, имеющие своей целью экономию двигательной силы, улучшение продукта, увеличение производства при неизменности времени или вытеснение ребёнка, женщины или мужчины, и хотя на первый взгляд они не имеют большого значения, тем не менее, они дают важные результаты».^[797] «Во всех случаях, когда известная операция требует большого искусства и уверенной руки, её стараются по возможности быстрее взять из рук слишком искусного и часто склонного ко всяческой беспорядочности рабочего и передать особому механизму, который действует с такой регулярностью, что наблюдать за ним может ребёнок».^[798] «При автоматической системе талант рабочего всё более вытесняется».^[799] «Усовершенствование машин позволяет не только уменьшить число занятых взрослых рабочих, необходимых для достижения определённого результата, но и заменяет одну категорию человеческого труда другой: более искусных – менее искусными, взрослых – детьми, мужчин – женщинами. Все эти перемены вызывают постоянные колебания в уровне заработной платы».^[800] «Машина непрерывно выбрасывает взрослых с фабрики».^[801]

Победное шествие машинной системы, вызванное сокращением рабочего дня, продемонстрировало нам исключительную её эластичность, достигнутую в результате накопления практического опыта, в результате уже имеющегося в наличии количества механических средств и постоянного прогресса техники. Но кто мог бы в 1860 г., когда английская хлопчатобумажная промышленность достигла зенита, предвидеть те стремительные усовершенствования в машинах и соответствующее им вытеснение ручного труда, которые были вызваны в следующие три года таким стимулом, как Гражданская война в Америке? Здесь достаточно будет пары примеров из официальных данных английских фабричных инспекторов по этому вопросу. Один манчестерский фабрикант заявляет:

«Вместо 75 кардных машин нам теперь требуется только 12, при которых мы получаем прежнее количество такого же, если не лучшего качества… Экономия на заработной плате составляет 10 ф. ст. в неделю, экономия на хлопковом угаре 10 %». В одной манчестерской тонкопрядильне «ускорением движения и введением различных автоматических процессов в одном отделении устранена четверть, в другом свыше половины рабочего персонала, между тем как гребенная машина, заменившая вторую кардную машину, сильно уменьшила число рук, занятых раньше в чесальном отделении».

Другая прядильная фабрика определяет свою общую экономию на «руках» в 10 %. Господа Гилмор, владельцы прядильных фабрик в Манчестере, заявляют:

«В нашем трепальном отделении сбережения на „руках“ и заработной плате, сделанные благодаря новым машинам, мы определяем в целую треть… в отделении банкаброшей и в отделении ленточных машин сбережения на издержках и руках составляют около трети; в прядильном отделении сбережения на издержках – около трети. Но и это не всё: наша пряжа, направляемая к ткачу, настолько улучшена благодаря применению новых машин, что он получает больше ткани и лучшего качества, чем при прежней машинной пряже».^[802]