Каншаем Карисовна Айтмухамбетова
В объятиях бабочки
Когда Болат вышел за ворота своего двора и не услышал вездесущий звонкий голос сестренки Айгерим, которой по обыкновению были присущи споры с девочками и командные распоряжения, у него появилось желание вернуться в дом, застать в укромном уголке Ботагоз с карандашом в руках, а за зеркальной дверью шифоньера Айгерим, примеряющую мамины платья и представляющую себя артисткой на сцене в длинном, красивом платье. Он повернул налево, покосился на свежевыкрашенные ворота родственников, подумал: «Хоть бы они игрались с Динарой» и зашел в соседний двор.
– Ляззат апа, день добрый. Как ваши дела? А Динара дома?
– Ой, Болатик, как ты дорогой? У нас всё хорошо. А Динара с Максатом ещё в городе. Они должны на следующей неделе приехать. Ты проходи.
– Я Айкон с Ботой вышел искать, подумал, может у вас с Динарой играют, – разочарованно и досадливо сказал Болат.
– Ну, пойдем вместе, я иду в магазин, может, где там ходят, поспрашиваю у знакомых, – уже с сочувствием и с некоторым беспокойством отвечала Ляззат.
Часть пути они шли вместе, то и дело, спрашивая всех встречных о девочках. С каждым отрицательным ответом прохожих, у Болата усиливалось желание бежать домой. Видя отчаянье своего родственника, Ляззат сказала:
– Я пойду дальше, поспрашиваю, поищу, а вы с Ерболом найдите пастуха Базарбая с выпасом, может статься, что девочки с ним ушли в помощники. Айкон и не такое выдумает.
Болат повернул назад и, свернув на другую дорогу, чтобы расширить географию поиска, пошел домой. Весь свой путь он выкрикивал имена своих сестер, но ему в ответ так никто и не ответил…
Не обращая внимания на устремленные на него встревоженные взгляды родных, которые собрались за обеденным столом, Болат зачерпнул ковш воды из бидона, и стал жадно глотать, утоляя жажду и смачивая пересохшее от криков горло. Отдышавшись несколько секунд, посмотрел на мать, которая пришла с работы на обеденный перерыв и тихо сказал:
– Их нигде нет, Ляззат апа пошла в универмаг, сказала, что там поспрашивает. Может нам с Ерболом пойти к пастуху Базарбаю?
Карлыгаш, молча, вскочила с места и побежала к Ляззат. Бабушка тихонько пошла вслед ей. Карлыгаш никого не застав, в растерянности стояла посреди двора, когда скрипнула дверь, и во двор входил Дулат в сопровождении старушки, его тещи, которая обеспокоенно говорила ему об отсутствии внучек. Карлыгаш метнулась к ним:
– Дулат, ты же милиция, что нам делать? – громко вопила Карлыгаш. Тут пришла Ляззат и, не имея возможности внести ясность в создавшуюся ситуацию, присоединилась к объяснениям. Дулат – муж Ляззат стоял в окружении трех женщин и, потирая лысую голову грязноватым носовым платком, сожалел о том, что не остался в отделе, а пришел домой, намереваясь поесть и поспать. Его уставший вид выдавал полное безразличие к визгливым объяснениям женщин, а виноватая улыбка – желание поскорее скрыться от вездесущих требований окружающих.
5
Обрастая домыслами, история пропавших девочек передавалась из уст в уста, все мысли людей были заняты только этим происшествием. Слова повисали в воздухе и материализовались во всеобщий страх и панику. Люди боялись выпускать детей из дома и сами боялись выходить.С наступлением темноты над всем селом, словно сгусток повис немой страх, который распространялся как вирус и поражал воображение людей. Кабжана, который в течение дня обдумывал вариант, как вывезти девочек и схоронить где-нибудь в степи, к вечеру вирус страха вовсе «парализовал», его всюду сопровождали глаза, неустанно следившие за ним.
Придя домой, он сел перед телевизором и ничего не видя, не слыша, не думая, сидел. Игривая Гаухар прибежала с радостным вскриком, усевшись на колени отца, начала теребить его усы:
– Ой! Какие у тебя «пушистики». Папа, а покажи бобра, как он грызет дерево.
Кабжан нервно и грубо одернул и оттолкнул дочь.
– Мама, спой мне песенку. Не хочу с папой играть, – с обидным плачем побежала малышка к матери.
Айгуль даже беглый взгляд боялась бросить в сторону мужа и, сжав маленькую дочь в своих объятьях, унеслась прочь – подальше от него и его мыслей. У нее было ощущение, что они поселились в склепе, и она боялась своих чувств, боялась передать их своим девочкам, боялась потревожить их сознание чем-то подозрительным.
Утром следующего дня по заявлению родителей, пропавших девочек, начался поиск детей. С каждой организации запросили людей в помощь полицейским, прочесывали весь поселок, проводили по дворовые обходы, расспрашивали всех жителей.
Панический страх повел Кабжана в кабинет начальника РОВД.
– А-а, Кабеке, проходи, гостем будешь! Какими судьбами? Ах, Волчара, проигрался, пришел реванш просить? Ну, говори, слушаю тебя.
Кабжан мямлил слова приветствия и Жолбарыс Байкенович уже с нетерпением его подгонял:
– Ну, давай, какие у тебя дела? Мне некогда беседы вести. Еще эти дети пропали, где их носит? Совсем родители не смотрят за своими детьми.
– Они у меня.
– Кто?
– Ну, эти пропавшие дети у меня.
Жолбарыс Байкенович смотрел на Кабжана сначала пустотой ничего непонимающих глаз, затем в их отражении появился немой вопрос. Кабжан, чтобы не потерять связующей нити, решил, не останавливаясь все выложить.
– После вчерашнего проигрыша, я еще остался, чтобы отыграться. Ну, выпили еще, пошумели. Домой возвращался на рассвете. Я спешил, ехал на скорости, ничего не понял, как от моей машины что-то отлетело.
– Что отлетело? – вязко растягивая слова, произносил начальник, при этом лицо Жолбарыса Байкеновича стало багроветь от смутного предчувствия.
– Я наехал на детей на своей машине и отвез к себе домой.
– Они у тебя дома? Так сразу бы и сказал. Все в порядке?
– Они в сарае, под стогом сена. Я их спрятал.
– Ты сейчас вообще, что несешь, мудила?
– Я их мертвых спрятал в сарае под сеном, – произносил признания Кабжан вперемешку с рыданиями.
Байкенов посыпал отборной бранью, не имеющей ни смысла, ни значения. На его лице проступила густая сетка капилляров, что придавало ему зловещий вид.
– Да, ты сгниешь у меня в тюрьме, – шипел он. Кабжан кинулся в ноги главному полицейскому района.
– Я буду вашим рабом, только помогите, вы же можете, нас столько связывает.
– Ничего нас с тобой не связывает. Что ты мелишь?
– А как же наша дружба, наши общие дела? Я много знаю о ваших делах.
– Ты что мелишь, убогий. Какие дела? – Байкенов с горечью сожаления вздохнул. Ладонью правой руки он прикрывал глаза и потирал лицо, словно этот жест поможет ему найти выход из положения. «Да, за этим мудаком столько дерьма польется, ввек не отмоешься». Пока Кабжан скулил в ногах, пребывая в стенаниях и рыданиях, Байкенов молча, сидел в раздумьях. Потом резко встав с места, повел Кабжана в соседний пустой кабинет:
– Будешь здесь сидеть тихо, словно тебя уже не существует на этом свете. Понял? – угрожая, произнес Байкенов. Замкнул дверь снаружи. Через закрытую дверь Кабжан некоторое время слышал голос Байкенова щедро раздающего распоряжения своим подчиненным, затем взвыл мотор служебной машины, рычание сцеплений, вой отъезжающей машины. После чего все стихло. Кабжан сидел в пустом запертом кабинете, как дикое затравленное животное, в нервном лихорадочном взгляде которого не было ни чувства сожаления, сопереживания, сочувствия, только один смердящий страх!
Байкенов, не найдя в своей голове решения сложившегося ребуса, поехал в область к своему высокопоставленному начальству и тестю за советом. Он был уверен, что его уважаемый родственник, всегда примет решение, которое не нарушит покой любимой дочери.
Водитель Байкенова ехал молча, хотя слыл на всю округу шутником –анекдотчиком. По выражению лица начальника, он понял, что все нужно делать быстро, четко, без вопросов и, особенно без шуточек – прибауточек. Через шесть часов после того, как его машина подняла пыль перед зданием райотдела, он нажал на педаль тормоза перед зданием областного управления, машина заскрежетала протекторами колес, оставляя черный промасленный след на асфальте. Байкенов, не оставляя никаких распоряжений, пулей помчался к входу внушительного и грозного здания областного управления внутренних дел. «А, видать горячим запахло. Ишь, как побежал к папке та», – размышлял водитель, припарковывая машину в тени, чтобы не дожидаться на солнцепеке.
Байкенов без особых формальностей добрался до кабинета высокого начальства, смущенно вкатываясь, как колобок, в кабинет с подтянутым и стройным хозяином, он испытывал досаду за то, что придется вынести укор строгого взгляда. С самого порога приветствовал своего тестя с особым почтением, как тот и заслуживал. По обыкновению суровое и сухое лицо Чингиза Джалаловича, посветлело и подобрело при виде зятя:
– Как мой верблюжоночек Куляш поживает? Она здорова? Как ее настроение? Чем она занимается? Она тоже приехала? –сыпал вопросами тесть, не давая вставить слово своему зятю.
– Нет, папа, Куляш осталась дома, занимается детьми, передавала Вам поцелуй и большой привет, – соврал Байкенов.
– Ну, целоваться мы с тобой не будем, – с укором во взгляде отвечал он.
Байкенов не однозначно относился к отцу своей жены. С одной стороны он его искренне уважал и удивлялся, как тому удается, не смотря на занимаемую должность и положение в обществе оставаться принципиальным, честным, прямолинейным – «таким правильным, аж плеваться хочется», – думал про своего тестя зять. «И все у него как положено: должность, молодая, красивая жена на два года старше дочери, четырехкомнатная квартира, два раза в год поездки на отдых, весь всегда подтянутый, ухоженный, выглаженный. Он, наверное, и спит в галстуке», – особая ментальность Байкенова не позволяла ему понять, что вся правильность его родственника, заключается не в принудительных стараниях, а в образе жизни и мышления.
Чингиз Джалалович Исмуратов в послевоенные годы, голодным юнцом, в латаных штанах из грубой ткани, приехал в Алматы из глухого села, в поисках эфемерной родни, которая быть может поможет, посоветует, подскажет. Поиски закончились ничем и как у сотни других, таких же, как он и перед ним стоял выбор: голодать дальше, блуждая по городу или возвращаться назад к таким же голодным бабушке и дедушке. На отца пришла «похоронка» с фронта, мать через некоторое время вышла замуж за председателя колхоза, оставив Чингиза родителям отца, первое время мать приносила то мешочек пшеницы, иногда молоко или мясо, но новый муж был строг и со временем она вовсе прекратила приходить. Так разочарованно, бесцельно, скучая по бабушке с дедушкой, блуждая по большому и шумному городу, Чингиз наткнулся на набор молодых людей на курсы дружинников для наведения порядка на улицах города. С этой случайности начал он учится и трудиться в органах внутренних дел, строить свою трудную и долгую полицейскую карьеру. Его жена Кульдарай, в которую он влюбился с первого взгляда, робко ухаживал за этой худенькой с большими глазами и двумя жиденькими косичками девушкой, затем женился и нежно заботился всю жизнь, отвечала ему взаимностью, во всем поддерживала, помогала и одобряла в делах. К сожалению, судьба не дала им сына, о котором он страстно мечтал, а затем и вовсе забрала его подругу жизни. Но Кульдарай родила ему дочь Куляш, которая стала для них главным профилем и центром всех событий их жизни. Еще в юности Куляш осталась без матери и отец, стараясь восполнить потерю, окружил ее теплотой отцовской любви и заботы. Они стали друг для друга не просто отцом и дочерью, а их отношения обрели настоящую ценность дружбы и доверия. Время, когда Куляш встретила мужчину и вышла замуж, для отца стала полосой мучительной внутренней борьбы и противоречий, он не мог и не хотел омрачить счастье дочери и был глубоко разочарован ее выбором, в конце концов, он списал свои чувства на отцовский эгоизм и смирился с фактом свершившегося. Тем более что у него не было другого выбора, перспектива разрыва взаимоотношений и взаимопонимания с единственным близким и родным человеком его пугала более всего.
И вот этот дочерин выбор сидел перед Чингизом Джалаловичем и бессвязными обрывками фраз излагал факт невероятной человеческой беспринципности, глупости, ничтожности.
