Иван Васильевич Шмелев
История села Мотовилово. Дневник. Тетрадь 13
– Гуляка какой нашелся! Что клыки-то оскалил или новые купил? – укротительно обрушилась Татьяна на Кузьму, видя, как он преднамеренно заулыбался.
Не выдержав такой надругательской усмешки, она изловчилась, да как двинет ему скалкой по шее. Известное дело, он изрядно изозлившись, вломил ей сдачи.
Ванька на пашне. Стрельба и дождь
Еще до Троицы мотовиловские мужики выехали в поле на подъём пара. Земля у одворицы пахалась сравнительно легко, тем более сюда навоз со дворов вывозили, а за большой дорогой пахалось трудно. Стоящие солнечно-яркие дни иссушили землю, да и к тому же пасшаяся скотина вдобавок еще и утоптала землю, сделала ее трудно поддающейся пахоте. В этот день Василий Ефимович с Ванькой на своем Сером, запряженном в кибитку, ехали пахать свои загоны вдали поля, почти у самой Михайловки. Выехав из села, дорога пошла на развилку, влево на гору к колодезю, а вправо – на Михайловку. Они поехали по Михайловской дороге. Вдруг откуда ни возьмись, сверху под телегу метнулся жаворонок, Василий Ефимович, остановив лошадь, заинтересованно заглянул под телегу. Около колеса, у самых лошадиных ног, притаясь, дрожа всем своим крохотным тельцем, прижался к земле жаворонок. Спасаясь от разбойника-ястреба, он, пренебрегая боязнью перед человеком, видимо уразумев, решил броситься под защиту человека. Видимо, его рассудок пришел к выводу: человек может пощадить, а от смертельного врага-ястреба пощады не жди. От беспощадно палящего солнца в поле жара и зной. Плуг то и дело выскакивает из жёсткой земли, едва бороздит засохшую землю. Над головой заплатанное редкими облачками небо и заливистое пение жаворонков, а внизу нестерпимая духота и зной. «Эх, вот стоит жарища, а на дорогах пылища!» – возвестил отец Ваньке, изнемогая от пота, легким движением руки стряхивая с себя и сдувая с картуза насевшую седоватую пыль. А вверху, в ясно-синем небе пышной ватой громоздятся кучевые облака, по земле еле-еле передвигаясь, плывут тени от них, дающие на минуту перевздохнуть изнывающим от жары пахарям… Наконец-то от Ломовки замолодило. За каких-то полчаса времени облака собрались в тучу, на землю выпал сильный, зернистый дождь. Отец с Ванькой живо забрались в свою кибитку. «Дождик-то как из ведра хлещет, а нам в своем балагане хоть бы что!» – самодовольно проговорил отец, стряхивая с себя грязные потеки, образовавшиеся на рубахе, пока он во время дождя с плугом подъезжал к телеге. На другой день отец послал Ваньку в поле пахать одного, накануне указав загон, который упирался концом в большое болото Ендовин. Ничем не защищенный от капризов погоды (пахать он приехал без телеги, верхом с одним плугом) пахая Ванька сначала испытывал на себе нестерпимую жару, а к обеду снова, как вчера настиг его дождь. Серый преднамеренно подставил навстречь дождю зад, низко опустив голову, спасая ее от хлынувшего как из ведра дождя. Ванька же залез под лошадиное брюхо и там пережидал ливень. Грязные потоки с лошади, под ее пузом, назойливо стекали за шиворот Ваньке, от чего он зябко ежился и переползал с места на место, ища более безопасное место, но его не было. Везде надоедливо колкие, пахнувшие лошадиным потом потеки и липкая грязь. Мгновенно скользнула молния, тут же хряснул гром, заставивший Ваньку набожно перекреститься. После дождя снова все поле залило светом солнышко, от земли пошла сизая испарина. Земля отпыхла, стала мягкой, легко податлива плугу. Слышит Ванька, как меж собой, переговариваются мужики, пахавшие поблизости:
– Ну, как, Семион, после дождя-то пашня-то?
– Не пашня, а малина! – весело отозвался тот.
А за этим субботним рабочим днем было праздничное воскресенье. Народ после обедни нарядный, все вышли на улицу гулять. Разряженные в разноцветные платки и сарафаны девки красочно разукрасили улицы села. Гуляют, грызут семечки, щелкают орехи, поют песни, веселятся, забавляются. А парни и молодые мужчины, собравшись около магазея у церкви, увлеченно занимаются стрельбой из малокалиберной винтовки под предводительством избача Саньки. То стояла безусветная жара, то каждый день стали припадать дожди. Так и в этот праздничный день. Толпа парней и молодых мужиков, тренируясь в стрельбе из малокалиберной винтовки в стену магазея, начали дурачиться, стрелять то по галкам, то по колоколам на колокольню, не соблюдая правил предосторожности. Несмотря на Санькин запрет чтобы не стрелять по сторонам, а только по мишени, висевшей на стене магазея, некоторые ухачи, не подчиняясь запретам Саньки, с озорством направляли дуло винтовки вверх или по сторонам, стреляли, кто куда, заметив для себя ту или иную заинтересовавшую их цель, рискуя попасть даже в людей. И если бы не надвигающаяся с юго-запада дождевая туча, возможно бы, что и произошло бы непредвиденное граничащее с бедой. Деревья в преддождии выжидающе застыли. И вдруг порывистый ветер, налетевший на село, буйно прогулялся по вершинам их, взбудоражив листву. Листья берез и вётел оживленно зашелестели, затрепыхались на ветру, полоскаясь во влажном воздухе, упруго изгибаясь заколыхались сучья. Кем-то изогнутую молодую березку, растущую вкривь, ветром безжалостно клонило к земле. Дождь крупный и частый упал на землю сразу же, как только с треском прогремел гром. Толпа с прытью разбежалась по укрытиям, и Санька с ружьем убежал домой. Молния, наискось и вкрив, комсала полутьму ливня. С крыш строений хлынули потоки дождевой воды. Хребетины крыш разделяли дождевые потоки направо и налево. Между сходящимися тучами мгновенно проскользнула молния, тут же раздался оглушительный треск грома, словно над головой, за тучами что-то с треском лопнули, и осколки отлетели на озеро. Как горохом сыпанул крупный град, забарабанил о стекла окон, забарабанил о крыши домов, вприпрыжку покатился по земле, словно стряхнуло с невидимого дерева множество белых горошин. Поверхность воды озера во время дождя представляется взору твердой, как лед. И кажется, что по ней можно ходить не проваливаясь. А, когда внезапно дождь прекратился, на поверхности озера установилась гладь с различными оттенками на разных глубинах воды.
– Дожжик-то, почти и ни с чего взялся! – завела разговор о только что прекратившемся дожде Любовь Михайловна, выйдя на улицу и встретив у окна соседку Анну Крестьянинову. – Внезапно из-за вашей березы появилось небольшое, величиной с наш тулуп облачко, потом стало разрождаться, разрастаться и вдруг загремел гром и хлынул такой проливной дождь, что воды целое море вылило, – продолжала высказывать свое впечатление о дожде она перед Анной.
– И где только там на небесах столько воды держится, ведь там чанов-то нету! – удивлялась она перед Анной.
– Все в божьих руках, у Бога все наготове, и дождь, и солнышко. Видишь, как оно-то после дождичка-то заиграло! – заметила Анна.
– Премудрость божья, Господня благодать! – заключила Любовь.
Солнышко исподволь клонилось к западу, вскоре оно укрылось за деревьями, а потом спряталось за постройками и закатилось. В селе наступили сумерки. Слышно было, как в вечерней тишине в некоторых избах засвиристели чиркуны… На западе выжидающе вызревала заря, а с юго-востока на село наползало одеяло ночи. Совсем свечерело, звезды на небе заняли свои места, робко блестели. Полная луна гигантским золотым яблоком медленно вкатывалась по пологой крыше дома вверх, из поля доносился пресный запах цветущей ржи и дробный пересвист перепелки.
Наташка и Санька – встреча на плоту
В один из жарких, конца июля дней, Наташка решила искупаться. Оглядевшись кругом, раздевшись догола, она плюхнулась с мостков в разогревшуюся на солнце воду озера. Плавать она умеет плохо, до плота, угнанного от берега волнами на средину «чистки», она доплыла с трудом. Плывя порывами, она в воде по-лягушечьи работала ногами и беспрестанно ногами бултыхала воду, удерживая тело на плаву. Ее голова по-утиному держалась над водой, она то и знай отфыркивалась от случайно попавшей в рот воды. Ее крутые ягодицы порой показывались над поверхностью воды, отражая от лоснящейся кожи солнечные лучи в виде зайчика. Подплыв к плоту и уцепившись за него руками, она по-тюленьи вскарабкалась на него. Плот, накренившись, слегка погрузился в воду. На нагретый солнцем плот она улеглась вниз животом, подставив солнышку спину. После усталости в плаваньи, она отдыхала. Ее голое тело в нежной истоме распласталось на плоту во всей его пречудной красоте. Деревенская стихия: неведение о купальном костюме только способствовали и дополняли прелесть этой идилистической картины. Ее нежные розоватые груди, заняли место в углублениях, скользнув, соскакивали в щели между слег плота. Две бело-розовые колобашки задницы рельефно, бугорками выделялись среди упругих бедер и слегка выгнутой спины, в продольной ложбинке, на которой скопилась оставшаяся от купания вода. Сверху ее тело ласково пригревали теплые лучи солнышка, а снизу она ощущала приятную прохладу мокрого дерева плота. Она взором окинула окружающую ее поверхность воды – кругом виднелись желтые кубышки и, как чашки с блюдцами, расставленные на столе, белые лилии. Подгоняемый волнами плот все дальше и дальше уплывал от берега на середину озера, направляясь к единственному на всем озере островку с зеленеющим на нем тростником, откуда слышен был утиный кряк и гусиное гоготание. Мелкие волны подгоняли плот, сзади его, весело переговариваясь, улюлюкала вода. Случайно проходивший по берегу из избы-читальни Санька заметил плавающую на плоту Наташку. Сердце радостно заколотилось у него в груди и он, пробравшись в прибрежный тростник, не раздумывая, стал поспешно раздеваться. Около огородных заборов, где озерный тростник подходит к самому берегу, все заросло и сполилось под одно, образовалась зыбкая трясина. Стараясь быть незамеченным ни ею, ни людьми, он бесшумно бултыхнулся в воду, сажёнками, без всплесков поплыл к ней. Задрав голову и отплевываясь от попадавшей в рот воды, он плыл на средину озера с обратной её взору стороны. От податливого плытья от него во все стороны кольцами расходились волны. Легкие всплёски воды перед его глазами окрашивались в красивые цвета, образуя разноцветную радугу. Волны, исходящие от Саньки, дойдя до Наташки, заставили ее оглянуться назад. Она заметила плывущего к ней и сразу же узнала, что это Сашка. Счастливыми глазами она стала наблюдать за приближающимся к ней любимым человеком. Она и раньше всем сердцем предчувствовала, что он непременно заметит ее, для этого она и купалась. Сладость радостной встречи подступила к ее груди. Но обнаженный свой вид стыдливо стеснил ее, и для виду она хотела было сползти в воду, но момент для этого был упущен. Он был уже около плота. Она в прежнем виде осталась лежать на плоту.
– Ага, вот ты мне где попалась! – взволнованно проговорил Санька, ухватившись за плот руками, перестав работать ногами и ощутив ими в воде сплетение желтой кубышки и белой лилии.
– А я вовсе и не хотела от тебя прятаться-то! – отозвалась она.
– Не бойся, не трону! – стараясь сдержать свое волнение, проговорил он.
– А я тебе ни крошечки и не боюсь! – с веселой улыбкой на лице сказала она.
Их обоюдно влюбленные глаза понимающе взаимно встретились, излучая радость любовной встречи. Крепко вцепившись в мокрый край плота, он стал осматривать жадными глазами. Они оба молчали. Здесь слова были излишни. Они друг друга понимали молча. Наслаждаясь его глазами, он впервой видел полностью обнаженное тело любимой женщины так близко, что руками можно было дотронуться и наслаждающе осязать его. Он молча обвел скользким взором ее тело. От мокрых волос головы до самых ног и снова с ног до головы. Передняя часть ее тела была скрыта от его взора, только бело-розовые упругие ягодицы были открыты, и они вводили его в возбуждение. Как утка с селезнем купаясь, они наслаждались друг другом. Она вволю позволила ему наглядеться на себя, счастливыми глазами следя за его поведением. Перед ним она лежала словно лебедушка во всей ее обнаженной прелестной красоте, вызывая в нём возбуждение и влечение к ней, но прохлада воды, усмирённо сдерживая его азарт, вызывая во всем его теле неудержную дрожь. Этим красивым нежным телом он вплотную владел вчера и сейчас с большим наслаждением оглядывал своим взором. На ее пригретую солнцем спину присела большая, зеленая муха, он хотел ее спугнуть, но сдерживав себя от соблазна, он с нежностью слегка хлопнул ладошкой ее по загорелой, пышной спине. Но муха, опередив его, улетела, а рука осталась на ее приятно теплой спине в том месте, где ее груди пышками выпирались из-под ее тела. Наклонившись к ее уху, он робко, с дрожью во всем теле, шепнул:
– Дай, хоть поцелую!
– Нет! С берега люди увидят!
– А пускай глядят, все равно ты моя! – дрожащим от волнения голосом проговорил он.
Ей подумалось, что он, не сдержавшись, задумал что-то лихое, и слегка охнув, она, как русалка, соскользнула с плота в воду. В этот момент перед его глазами мелькнули черные пятна под ее мышками, отчего у него замутилось в глазах и перехватило дыхание. Она тихо погрузилась в воду по другую сторону плота; он видит, как в воде четко выгнут пологий изгиб ее спины и как по продольной ложбинке переливается вода. Оба, уцепившись руками за плот, они находились друг против друг так близко, что могли дотянуться до взаимного поцелуя. Их взоры снова взаимно встретились, и они впивались глазами друг в друга, испытывая взаимное наслаждение. Перед Санькиными глазами вызывающе торчали в разные стороны ее упругие розоватые груди с маленькими пуговками посередине. Пьянеющая одурь неудержимой струей снова пронзила его. Их тела были так близко друг от друга, что они оба взаимно ощущали трепетное дыхание и обоюдно слышали трепетное биение сердец. В таком положении они пробыли несколько секунд, пока под тяжестью их тел не погрузился в воду плот, от чего их руки скользнули по мокрому плоту и губы взаимно коснулись в нечаянном коротком поцелуе. Она притворно слегка ойкнула и стыдливо отвела глаза в сторону, но в них была и нежность, и радость наслаждения. У него на губах осталась сладость поцелуя и нежный запах женских трепещущих губ. Чтобы долго не задерживаться, не вводить себя в напрасное искушение и избежать пытливого бабьего взора с берега, Санька, попрощавшись, коротко сказал: «Ужо, вечером встретимся!».
Он с силой оттолкнулся от плота, и бойко, болтыхнув ногами, поднял над водой целый веер брызг, в котором вспыхнула разноцветная радуга. Эти брызги обдали их как под душем. Он поплыл к берегу, а она снова взобравшись на плот, поотдохнув на нём, поплыла по направлению к своему дому, огребаясь руками по сторонам плота, как веслами. Сзади плота все также весело пела, люлюкала вода, способствуя её бодрому весёлому настроению. Во время необычной встречи влюбленной пары на плоту случайно шла по берегу Анна Гуляева. Остановилась, заинтересовавшись подглядела и расструнила, как бесструнная балалайка по всему селу, что Санька с Наташкой голые на озере на плоту целовались и делали кое-что ещё меж собой.
Сенокос и Санька. Во рже и на реке
В семье Саньку теперь привлекали к работе только в летнюю деловую пору – в сенокос, жнитво и картофельное рытье, а в остальное время отец не отрывал его от должности избача. «Ведь все же он получает жалованье и пользуется почетом в селе», – рассуждал отец. Но Саньке принимать трудовое участие в этих тяжелых работах по хозяйству страшно не хотелось. Он никак не мог втянуть себя в тяжкую работу деревенской бытности, да и то уезжая в лес на сенокос почти на неделю он терял возможность видеться с Наташкой такое продолжительное время, за которое он соскучившись, мог совсем истосковаться по ней, тем более на плоту они дали обещание встретиться вечерком того дня. Но отец распорядился по-своему, он дал указание в семье, что он во главе косцов Михаила и Саньки, прихватив и Ваньку, Анну и Маньку, на покос. В лес поедут с вечера так, чтобы на следующий день к косьбе приступить с восходом солнышка. По приезде в лес на выездновские луга, Савельевы расположились станом. Отец с Минькой пошли в обход лугов, доставшегося при жеребьевке пая накануне, а Санька с Ванькой приступили к постройке шалаша-лачужки. Манька с Анной принялись за приготовление ужина.
– Излазили все луга, весь пай изошли вдоль и поперек, а травы хорошей не нашли, одни плешины, да вымоины, – подходя к шалашу доложил отец как будто Саньку интересует вопрос о добротности травы.
– Да, не как в прошлом году. На этих местах травища была по пупок, косой еле прорежешь! – высказался о невзрачности лугов в этом году и Минька.
Поужинав, легли спать. Утром, едва рассветало, отец встал и выйдя из шалаша, расправляя затекшие руки сладостно, с хрустом в суставах потянулся. Его обдало приятной прохладой летнего раннего утра. Где-то в прибрежных кустах, около водотёка, надсадно распевала неведомая пичужка. «Миньк, Саньк, вставайте, берите косы, пошли!» Из пышущего теплом шалаша послышалось бормотание недовольства Саньки и сладостная потягота с позевотой Миньки. Выйдя из шалаша, для первости ребята отошли к приближённым кустам «на двор», и взяв подвешенные на березе косы, пошли за отцом следом. Солнышко только что взошло, оно пронизывалось первыми лучами сквозь деревья, которые произрастали всюду по паю лугов. Шагая сзади отца, Санька с интересом разглядывал глубокие складки на его шее, которые образовали на ней разнообразные по форме фигуры: тут и треугольники, тут и квадраты, трапеции и ромбы, которые в так движению отца мельтешились перед Санькиными глазами. Санька в душе ругал отца, он был недоволен тем, что отец так рано разбудил их с Минькой на косьбу, не дал понежиться еще с часик. Да и вообще Санька с крайним недовольством отъезжал на сенокос, отец не дал, помешал ему насладиться в свидании с Наташкой, которое было назначено на вчерашний вечер. Санька с нескрываемым отвращением от отцовской шеи, рывком с отвернул свой взор в сторону, от чего у него что-то с болью хрустнуло в позвонках. Пропустив вперед себя Миньку, он впросоньи, спотыкающе поплелся за братом, звеня задевающей за каждый куст косой, и начесывая накусанную комарами шею. До дальней межи пая дошли минут за десять, начать косьбу отец порешил отсюда. Здесь обширная ялань, на которой, когда обогреет, косить на жаре тягостней, чем сейчас по холоду, а днем с косьбой перейти в чащобу кустов, где роса держится дольше, и прохлада утоляет дневной зной. Придя сюда, отец без проволочки, воткнув конец косья в землю, принялся точить косу. Ребята же с разминающей потяготой временили, ежились от утреннего холодка. Видя, что сыновья чего-то медлят, отец обрушался на них бранью: «Чего вы встали, как столбы и глядите по сторонам, будто чего-то не видели. Тут дивиться нечему, берись за косы, приступай к делу, и вся недолга!». На сенокосе Санька пробыл близь недели, он не мог дождаться того дня, когда снова встретиться с Наташкой.
По приезду домой, в субботу на пожаре (горела баня у Семиона), Саньке вновь посчастливилось вновь повидаться с Наташкой. Скользя глазами по взволнованной от пожара толпе, Сашка сразу отыскал взором Наташку, она представлялась ему как цветок среди крапивы, а она нарочито выдвинулась вперед бушующей толпы. Он тайно, чтобы было незамеченно толпой, пальцем позвал ее к себе. Она и раньше заметила его ищущий взгляд, скользящий по толпе, но ее мучило сомнение: «А вдруг зовет, да не меня!» – и недопоняв, она слегка подняв голову, выражением глаз переспросила. Но повинуясь слепому влечению к нему, она как бы незаметно от посторонних глаз вышла из толпы и пробравшись к нему среди разрежённо стоявших девок, приблизилась к нему:
– Ты ково ищешь? Вот я, ты что, ослеп что ли?! – с ревностью и раздражением упрекнула она его якобы за незоркость. – Ты где запропал? Я целую неделю тебя не могла увидеть. Все глазыньки проглядела, а тебя не видно было. Соскучилась! – озираясь по сторонам полушепотом наговаривала она ему.
– На сенокосе! Отец насильно уволок меня на этот изнурительный сенокос. Я тоже об тебе соскучился, – жадными глазами смотря на Наташку, оправдывался Санька. – Ну, ладно, завтра воскресенье, отдыхать будем. Приходи к реке Сереже, там свидемся, искупаемся и обо всем потолкуем, – предложил Санька, назначив свидание в отдаленности от людских глаз на лоне природы.
На второй день, в воскресенье, придя от обедни, наскоро отобедав, Наташка, незаметно от матери и бабьих глаз, перейдя улицу, потаенно шмыгнула в усадебные воротца, а там как бы незаметно вышла в поле по тропинке, пошла рожью.
Она туда шла первой. Выйдя из села, она стала озираться по сторонам, не идет ли. А он все не шёл и не шёл. Она убавила шагу, ее терзали сомнения, не обманул ли. Идя по узкой тропинке во рже, поросшей пахнущей ромашкой и цветами «любит – не любит», она изнывала от тревожных раздумий: «А вдруг не придет!». От соснового болота, где дорога проходит около Егоровой мельницы, завиднелась человеческая фигура.
– Наконец-то! – облегченно вздохнула Наташка. – Ты что так долго! Я вся изждалась, жду пожду, а тебя все нету! Думаю, что уже не случилось ли! – с ревнивым упреком в голосе встретила она его у самого перелеска «Волчьего дома».
– Ведь сюда не близко, версты две будет, и так чуть ли не бегом бежал, торопился! – сочувствуя Наташке, оправдывался Санька, прилавчиваясь как бы скорее поцеловать ее. – Я ведь тоже о тебе соскучался за неделю-то, день не увижу тебя, тоскую! Любовь к тебе мне спокою не дает, – утешая Наташку льстиво наговаривал он.
– А я днем и ночью не могу забыть о тебе и едва дождалась этой вот встречи, – идя следом за ним, тараторила Наташка. – Вот ты взманил меня, и я иду за тобой, а сама хорошенько-то и не знаю, куда ты меня ведешь? – притворно высказалась она.
– Куда, куда! В поле, в луга, где цветов много и людей мало! – весело улыбаясь, отозвался он.
– Только смотри, чего плохого надо мной сделать не вздумай! – с явным притворством предупредила она его.
– Да ничего плохого я с тобой делать не замышляю и не собираюсь, а только поцелую разок!
– Ну, это можно! – весело рассмеялась она.
В приливе пьянеющей ярости, Санька обхватил ее руками, трепетно поцеловал, одним взмахом взвалил ее на руки, и не спрашиваясь, поволок ее в густую цветущую рожь. Она делала вид, что сопротивлялась, трепетно забултыхала в воздухе ногами, беззвучным ртом ловила его губы, стараясь любовно укусить. Он, судорожно запыхаясь, отводил свое лицо в сторону, избегая преждевременных поцелуев, поспешно шагал к тому месту, где виднелись кусты с зеленеющей луговиной. Неся её трепещущее тело, спотыкался в межах, а когда донес её до нужного места, повалился вместе с ней в траву. Сам приложил свои взволнованные губы к ее трепещущим устам. Цветущая рожь с головой укрыла, упрятала влюбленную пару. Вскоре они оба с земли встали, она пристыженно стала отряхиваться, как освободившаяся из-под петуха курица, обирая с себя прилипшие сухие листочки василька и пушистые цветы одуванчика. Поправляя на голове волосы, она с земли подняла свалившийся с головы платок. А он, с нескрываемой застенчивостью, отвернувшись в сторону, звенел пряжкой ремня, придирчиво оттряхивая прилипшую пыль с брюк, с улыбкой проговорил: «Вот и все, а ты боялась!». Он все еще ощущал внутри себя трепетное биение сердца и чувствовал, как кровь усиленно токает в висках, и по всему телу неуёмно разгуливается блаженная дрожь. Только сейчас ему стали слышны высвисты скрывающегося во рже суслика и причудливые напевы невидимого жаворонка, в полете своем забравшегося куда-то высоко, в бездонно-синие Эмпиреи безоблачного неба.Только сейчас он принюхался к пресному вкусу запаха цветущей ржи и к приятно пьянящему аромату, исходящему от цветов лугового разнотравья. «Ну, а теперь пойдем к реке, искупаемся!» – предложил Санька. И они пошли к Сереже, он податливо зашагал, а она, чтобы поспевать за ним, торопливо и часто засеменила ногами. А когда же они дошли до высокой, шелковистой, покрытой душистыми цветами травы прибрежного луга, он рывком привлек ее к себе, крепко поцеловав, приложился к ней вторично. Вставая с травянисто-мягкой луговой постели, Наташка с укоризною, но дружелюбно проговорила:
– Вот так ты сдержал свое слово. Ведь ты обещал со мной ничего не делать, а сам…
– А как ты думала. В лес ходить – волков не бояться! – с довольной улыбкой оправдывался он. – Да, ты Наташ, на это не обижайся, отряхнись, вон сзади у тебя на спине какая-то вот соринка прилипла, погоди-ка, я стряхну ее. А теперь давай купаться! – скомандовал он.
В средине русла реки, на ее быстрине, вода какими-то извивами стремительно утекает вниз, на изгибах ударяясь о берег, подмывает его. Сломленная ветром от прибрежной ольхи веточка, кружась среди водных воронок коловерти в омуте, то несколько уплывает вниз, то снова возвертается на прежнее место, и только вырвавшись из этой коловерти струй, ее подхватила стремнина и она, как бы куда-то спеша, уплывает по течению. «Ну, поскорее разбирайся, да и в воду!» – полуприказно проговорил Санька. После всех любовных наслаждений, давшим им взаимное удовлетворение, надлежало искупаться, дабы обмыть следы любовных страстей. Он, с поспешностью скинув с себя рубаху и штаны, с высокого берега бултыхнулся в реку. Поднятые высоко водяные брызги окатили его голову. Она же, стеснительно укрывшись в густых порослях прибрежного черемушника, неторопливо обнажилась и отыскав подходящее место несколько повыше по течению реки от Саньки, стыдливо загораживая руками свою грудь и низ, с боязнью, медленно сходила с полого песчаного бережка в воду.
– А чего ты стыдишься, ведь здесь все равно никого нет, здесь кусты, а дальше за изгибами реки все равно ничего не видно! – высказался Санька. – Да, бишь, вот это не дело, женщинам положено купаться в реке по течению не выше, а ниже от мужчин, нам об этом на курсах по общей санитарии преподавали! – безобидчиво объяснил он ей.
– Я могу и ниже зайти! – прилагаясь рядом с Санькой животом к песку на пригретом солнцем мелководье, ответила она.
Искупавшись, они вылезли на берег. Она грудью припала на прибрежный, горячий песок. Лежа на солнцепеке, она млела от жары и зноя. Чтобы затенить её, Санька встал подле её и своей тенью прикрыл ей голову и часть спины. На её откинутую пригретую солнцем руку, присела рыластая стрекоза. Они оба с интересом стали умиленно любоваться ею. «Не шевелись, а то спугнешь», – шепнул Санька Наташке на ухо. Обсохнув, Наташка встала с горячего песка и стала одеваться, накинув на себя по-летнему легкое платье. А Санька прилег на траву и, закрыв глаза, забылся. Наташка, наклонившись и сорвав стебелек травки, играючи пощекотав им Санькину шею. Думая, что ползет насекомое, он рукой несколько раз смахивал с шеи несуществующую букашку. Наташке было забавно и любо. Приятно-прохладный ветерок, струившийся меж невысоких кустов черемухи с молодой, нежной листвой, ласково облизывал их разгоряченные на солнце тела. В любовном миловании взаимно обжигаясь трепетными поцелуями, время около их текло безучетно и незаметно. Вечерело, пора и домой. У самого села они с предусмотрительной осторожностью разошлись в разные стороны. Она пошла, пробираясь среди ржи межой. Цветущие колосья ржи нежно касались ее разрумяненного лица, оставляя на нем пахучую пыльцу. А он, рубежком, поросшим пахучей ромашкой, направился мимо мельницы к прогону. Сладостная улыбка не сходила с его пахнувших поцелуями губ. В этот жаркий летний день он с волнением и радостью выпил до дна чашу наслаждения. А вечером снова любезная встреча, снова заветная скамеечка в огороде, снова любование луной и звездами и снова пахнувшая женским теплом внутренность Наташкиной мазанки и снова обоюдные объятия с трепещущими поцелуями и взаимным наслаждением. Домой Санька возвратился поздней ночью изуставший и изрядно изголодавшийся. Он отыскал в чулане непокрытую кринку молока, хотел из нее напиться, но когда приложил край кринки к губам, заслышал, как в кринке гудуче зажжужали мухи. Отставив кринку, не поужинав, он лёг спать.
