Ирма Гринёва
Рондо на тему любви. Ради счастья, ради нашего, если мы хотим его… Любовь стоит того, чтобы ждать
9
Мила наспех накинула плащ, прижала к груди скрипку и букет, и выскочила на улицу, успев сбегая по лестнице вниз впасть в панику – а вдруг они не найдут друг друга? Но Виктор уже её ждал. Так всех вместе и заключил в объятия – Милу, скрипку и свой букет.
– Всё-таки это был ты? – начала сумбурно говорить Мила, когда сердце немного вошло в ритм, – Это же ты дарил мне розы?
– Я, – просто ответил Виктор.
– И даже тогда, в Консерватории, в первый раз?
– Да!
– Но как? Как ты узнал? Я же на замену была!
– О! Это была почти мистическая история! – рассмеялся Виктор, – Я был в России в первый раз за десять лет. И в этот день возвращался в Лондон. Гулял по Москве, устал, а рейс ночной – надо было куда-то деть время. Иду по Никитской, слышу – билеты лишние предлагают, ну, я и купил. Как раз, думаю, послушаю первое отделение и – на такси в аэропорт. Когда тебя объявили, не поверил своим ушам. Ты? Не ты? В антракте сгонял на такси на Арбат, купил цветы, передал билетёрше на входе, и на нём же помчался в аэропорт. Вот такая история.
– Что же ты? Хотя бы записку написал! – укорила Мила, – Телефон оставил…
– Была мысль, но потом подумал – а зачем? Ты же не пришла тогда, в сентябре.
– А ты был?!?
– Конечно! – серьёзно, с какой-то грустинкой ответил Виктор.
Миле стало стыдно. Она представила себя на месте Виктора, как она стоит одна-одинёшенька перед дверями ЗАГСа, а его всё нет и нет. И оставаться горько, и уйти страшно – а вдруг он вот-вот появится?
– Я… Я подумала, что это было так, в шутку, не серьёзно, – пробормотала Мила, не в силах признаться, что вообще забыла о Викторе на следующий же день, и дату намеченной росписи не вспомнила бы, даже если захотела.
И, чтобы уйти от темы ЗАГСа, спросила о другом:
– А почему всё время такой цвет у букета?
– А ты не помнишь? – переспросил Виктор, – У тебя в тот день на губах была такая помада. Я когда в цветочный магазин заскочил, собирался купить просто розы, а увидел эту бумагу и ошалел от совпадения. Мистика… А потом уже прицельно заказывал только розы и только в такой упаковке.
– А знаешь, я догадалась, что это ты! Всё смотрела, выискивала тебя в зале. Но букеты были, а тебя – нет!
– После Москвы я начал искать о тебе информацию в интернете. Иногда находил, но всё постфактум. Такого-то числа состоялся концерт абонемента и список участников с твоим именем. А вот уже после конкурса в Генуе информации стало море. У тебя свой собственный сайт появился с предстоящими концертами…
– Но я никакой сайт не веду! – перебила Мила, – Я в компьютерах ни бум-бум!
– Фанаты постарались, – ответил Виктор, – Даже нарыли заметки о тебе из местных итальянских газет о твоём участии в конкурсе. Ты знаешь, и здесь мистическая история! Ведь о финалистах, участвующих в гала-концерте, ничего не известно. Их имена держатся в секрете и открываются буквально накануне, уже после жеребьёвки номеров концертов Паганини. Но ещё после первого этапа клич о тебе среди русской диаспоры бросил наш соотечественник, работающий в зале, то ли уборщиком, то ли контролёром. Кем уж он там был у нас на родине – не знаю, но он сразу побился об заклад, что ты победишь. Ты, наверное, не в курсе, но на свете нет больших патриотов России, чем те, кто перебрался жить на Запад. Так вот, русские скупили ползала на гала-концерте. Среди них оказался мой знакомый, который не только рассказал мне о конкурсе заранее, но и подсказал, на каком ресурсе увидеть его прямую трансляцию. И он же по моей просьбе вручил тебе следующий букет. А дальше всё было просто – оставалось заказывать доставку в день твоего очередного выступления, – подытожил Виктор и замолчал.
– А в Лондоне ты как? Случайно? Проездом? Или?
– Я здесь живу уже почти десять лет… Я ведь тогда, когда тебя встретил, весь был в сомнениях – ехать? Не ехать? Приглашение в кармане, перспективная работа, шикарные условия. А тебя увидел и решил – всё! Не еду! Остаюсь! Но ты не пришла, и я уехал… Теперь мой дом здесь. Проектирую здания. Пару лет назад реализовался мой проект, благодаря которому меня пригласили в Англию.
– Покажешь?
Виктор искоса, с каким-то странным выражением лица, посмотрел на Милу и сказал, кивнув головой:
– Покажу! Тут не далеко.
И Виктор, как тогда, почти двенадцать лет назад, взял ладошку Милы в свою руку и уверенно повёл по улице…
10
…Мила задрала голову вверх – здание из стекла и бетона было таким высоким, что его верхушка таяла в ночной мгле. И уже было не понять – что там горит вверху? Окна здания или звёзды?
– А я ведь в нём была! – рассмеялась Мила.
– Как это? – удивился Виктор, – Его всего несколько месяцев назад ввели в эксплуатацию.
– Я была в нем во сне, – просто, как нечто совершенно обыденное, сказала Мила, – Вот сейчас мы зайдём в холл, и там вдоль стен стоят аквариумы с пёстрыми рыбками, а прямо напротив входной двери будет лифт. Почему, кстати, один? Семьдесят семь этажей и один лифт – это неудобно. А вдруг сломается?
– И вовсе не один. Четыре секции, четыре входа, четыре лифта. На каждом промежуточном пролёте можно обойти все секции по кругу. А ты откуда знаешь, что в нём семьдесят семь этажей? Где-то читала?
– Нет, – тряхнула головой Мила и ответила непонятно, – просто Концерт Брамса для скрипки с оркестром идёт под номером семьдесят семь. Ну, что, рванём на крышу?
Виктор судорожно сглотнул и кивнул в знак согласия, предпочтя больше ни о чём Милу не спрашивать, чтобы не услышать в ответ нечто ещё более запредельное, чем соответствие, кстати, абсолютно правильное, этажности небоскреба порядковому номеру музыкального произведения, написанного больше двух веков назад. Интересно, как бы она ответила на этот же вопрос, если бы финансирование проекта не урезали, и он смог осуществить свой замысел в полном объёме ста этажей?
Верхняя часть здания уже не была жилой. На последних семи этажах располагались офисы компаний и оранжереи. Виктор никогда здесь не был. Парадокс заключался в том, что архитектор, проектирующий небоскрёбы, панически боялся высоты. Вот и сейчас, Мила восторженно разглядывала захватывающую дух картину, открывающуюся вдаль и вниз, а Виктор предпочёл смотреть прямо перед собой, на срезанную часть башни, поднимающуюся ступеньками вверх наподобие пирамид в Египте. При таком ракурсе казалось, что он находится на земле. А сильный ветер, что ж, он и внизу бывает…
Мила побегала по крыше, с любопытством заглядывая вниз, а потом подошла к стоящему в центре Виктору. И тут он заметил, что она дрожит от холода. Расстегнул плащ, прижал спину Милы к своей груди и укутал полами плаща. Стоять так, прижавшись друг к другу, было очень уютно, но, в тоже время, и волнительно. Надо было срочно что-то сказать, начать разговор, чтобы отвлечься от тёплого женского тела, доверчиво прильнувшего к мужскому плечу, с его упоительным запахом, щекотавшим ноздри и будоражившим кровь.
– Знаешь, а ведь у нас с тобой родственные профессии, – заговорил Виктор, – Я – архитектор, а ты – музыкант. А про архитектуру говорят, что это застывшая музыка.
– Ерунда! – тряхнула головой Мила, – Музыка не может быть застывшей! (С Виктором, как и двенадцать лет назад, Мила чувствовала себя удивительно свободной, раскрепощённой. С кем другим спорить бы не стала, осталась бы при своём мнении, но промолчала. А с ним не боялась говорить открыто обо всём, что думала) Но в одном ты прав – мы оба создаём красоту!
– А я тут живу, – тихо произнёс Виктор (желание так захватило его, что никакие интеллектуальные темы для разговора больше не придумывались), касаясь шеи Милы легким поцелуям, – Может, зайдёшь?
– Господи, боже мой! – отозвалась тут же Мила, – Конечно! С удовольствием!
Они зашли в лифт, и Виктор уже потянулся к кнопкам этажей, но Мила его остановила:
– Постой! Могу поспорить, что знаю, на каком этаже ты живёшь!
– И на каком?
– На пятом! – торжественно произнесла Мила, лукаво поглядывая на ошарашенного Виктора, и, не дождавшись вопроса – как угадала, сама же ответила, – Не зря же мне захотелось сегодня сыграть Пятый каприс Паганини.
«С ума можно съехать!», – подумал Виктор, а Мила добавила:
– Знаешь, я во снах поднималась на разные этажи, но к тебе всегда шла по лестнице вниз. Теперь понятно – почему…
– Ничего себе так, вполне цивильно! – заметила Мила, выходя из лифта на пятом этаже, – А то я первое время между строительным мусором пробиралась. А между лифтом и площадкой, знаешь, какая огромная дыра зияла? Жуть! Так и боялась провалиться и полететь вниз тормашками!
– Не такая уж она и большая была, – возразил Виктор, всё больше ощущая мистический мир снов Милы, как реальность, – сантиметров десять не больше. Я попросил себе здесь квартиру в качестве гонорара, и въехал ещё до окончания строительства. Было немного пыльно и шумно, но зато смог сам контролировать все производственные этапы.
– А ещё мне снилась твоя дверь. Она почему-то была оббита сверкающим белым металлом. Знаешь, таким не ровным, как будто помятым. Я ещё тогда подумала, что похоже на выпрямленные доспехи рыцаря…
– А-а-а! – узнал картинку Виктор, – Это я фольгированным утеплителем для труб дверь прикрыл, чтобы строители не поцарапали…
Только зайдя в квартиру, Мила всполошилась, что оставила на крыше букет с розами (хорошо не скрипку!), уже было рванулась вернуться, но Виктор остановил:
– Да, фиг с ним, с букетом! – сказал он, разворачивая Милу к себе лицом, – Я тебе ещё их тысячи подарю! – и нежно коснулся губ Милы лёгким поцелуем.
А потом произнёс, заглядывая ей в глаза:
– Ты позволишь?
И начал осторожно снимать плащ с её плеч. Мила, как заворожённая, следила взглядом, как Виктор повесил плащ на вешалку, а потом присел перед ней на корточки, взялся одной рукой за лодыжку и посмотрел на неё с немым вопросом снизу вверх. Мила приподняла одну ногу, и Виктор бережно, как хрустальный башмачок, снял с её ноги концертные туфли. В спешке она забыла переобуться, и даже не замечала, что меряет шагами Лондон на высоченных каблуках пока… Пока не ощутила блаженство, стоя босиком на полу в коридоре квартиры Виктора…
11
Ночь прошла на грани сна и яви. Мила то проваливалась в короткий, без сновидений сон, то мгновенно включалась в реальность с той же мысли, на которой заснула, из-за чего казалось, что вообще не спала. И мысль эта была – «Господи, боже мой! Какое счастье находиться в крепких объятиях мужских рук! Вот чего я себя лишила на целых десять лет! Даже больше…» А ещё у неё в голове нескончаемо звучала «Шахерезада» Римского-Корсакова, но не с первого мощного и тревожного вступления оркестра, а с тонкого и пронзительного соло скрипки, которое повторялось и повторялось. И хотелось плакать. Плакать светлыми слезами радости. Как-то так. Пусть не понятно, но ощущалось именно так.
С Виктором Миле не надо было думать – правильно она целуется или нет… Не надо было работать над собой, чтобы хотя бы отдалённо почувствовать отголосок наслаждения… Не надо было сомневаться – правильно ли её поймут, если она приласкает рукой пенис или поцелует сосочек груди… Не примут ли за распущенную женщину, если она своим желанием разбудит спящего мужчину…
12
Свободный день до следующего концерта прошёл в праздных шатаниях по Лондону. Сначала прошвырнулись по знаковым туристическим местам – Биг Бен, Тауэр, музей Шерлока Холмса (Милу он не тронул – Василием Ливановым, который прочно ассоциировался у неё в голове в этим литературным персонажем, здесь и не пахло. И вообще никем не пахло. Пустышка. Ещё один способ для отъёма денег у населения, то бишь, туриста, и всё!), музей Мадам Тюссо (здесь Миле поплохело – множество знакомых с детства людей, выполненных столь искусно, что казались живыми, смотрели сквозь неё. И причём, вперемежку – живые, давно ушедшие от нас, всё смешалось. Мила уже сама не знала – она-то сама здесь находится или это её призрак бродит среди застывших фигур? Или ей всё это снится?).
А вот в парках ей понравилось. Даже в Грин-парке, где, собственно говоря, ничего примечательного и не было, кроме этого самого «грина», т.е. зелени – высоченных раскидистых деревьев и бескрайних просторов зелёных лужаек с истинно английским, аккуратно подстриженным газоном. Виктор это понял, и дальше они обошли их все. Ну, если и не все, то самые крупные и красивые.
В Кенсингтонском саду поздоровались с маленьким озорником Питером Пеном; попытались посчитать сказочных персонажей, выглядывающих из складок коры тысячелетнего «эльфийского дуба»; как дети, радовались прохладе ручья на детской площадке принцессы Дианы. В Голландском парке Миле больше всего понравился уголок умиротворения – Японский сад. Она так и не поняла, что в нём было голландского? Разве что розарий? Так розы не бренд Голландии, там же царство тюльпанов. И потом, розарий в парке Регента, был на порядок красивее, да и больше. Но дольше всего, до самого вечера, они задержались в Сент-Джеймс парке. Погуляли среди цветников (Господи, боже мой! Напихали какой-то сорной травы, а ведь красиво как! Глаз не оторвать!), а потом развалились на лежаках, разбросанных без всякой системы на лужайках (правда, как оказалось, платных), и там провалялись, пока не погасло солнышко, болтая о чём-то не существенном, но, в тоже время, очень значимом для обоих, замолкая на полуслове, и возвращаясь к разговору с середины фразы…
13
Утомлённый любовью, Виктор быстро заснул, а Миле не спалось. Было до одури страшно, что на этом и закончится её коротенькое счастье. Не смог Виктор поделиться с Милой своей уверенностью, что их любовь дальше будет только расцветать, что это начало, а не конец. А её чем дальше, тем больше терзала мысль – что бы было, если бы они тогда, давно, тринадцать лет назад, поженились? Построил бы Виктор похожий красавец-небоскрёб, оставшись в Москве? Выступала бы она на лучших площадках мира с лучшими оркестрами и дирижёрами, став его женой? И это их обоюдное одиночество, не является ли оно платой за их жизненный успех? И что потребует судьба за их любовь? Какую пожнёт жертву, если они останутся вместе?
14
Мила бесцельно брела по городу. Нет, цель была! Несомненно, была. Но какая? Как её найти в этом тягучем мареве?
А-а-а! Вот же он! Небоскрёб! Он и есть её цель. Мила задрала голову вверх – здание из стекла ибетона было таким высоким, что его верхушка скрывалась, таяла в сгущающемся тумане. «Бред! –
подумала Мила, – В Лондоне уже давно нет туманов!»
В холле обнаружился только один лифт, к которому выстроилась очередь. «Странно, такое огромное здание и один лифт. А если сломается?» В кабинке лифта Мила оказалась вдвоём с элегантной женщиной. Она строго и неприязненно смотрела на Милу. Оно и понятно – пышная юбка платья Милы нежного цвета фуксии, как она ни старалась прижать её к себе, заняла почти всё пространство лифта.
– Тебе какой? – с застывшей над кнопками этажей рукой обратилась женщина к Миле.
Мила замялась. Она не помнила, на какой этаж ей нужно. Но какую-то цифру надо было назвать, и Мила брякнула:
– На самый верхний!
– Туда лифты не ходят, – хрипло произнесла женщина и нажала на 77-й этаж.
Вскоре лифт остановился и женщина вышла. Обернулась к продолжавшей стоять в глубине лифта Миле и строго сказала:
– Выходи! Дальше только пешком.
Мила ступила на площадку этажа и застыла, не зная, что ей делать дальше.
– Ну, ты идёшь со мной? – поторопила её женщина, протягивая Миле руку, а другой указывая на лестницу, ведущую вверх.
– Но там же ничего нет! – робко возразила Мила.
– Ты уверена? – усмехнулась женщина, – Всегда есть что-то выше, чем тебе кажется.
– Мне кажется, что мне нужно спуститься ниже, – ответила Мила.
– Как хочешь, – пожала плечами женщина и холодно добавила, – Это твой выбор! – и легко пошла по лестнице вверх, звонко цокая тоненькими шпильками по ступенькам.
– Кто Вы? – крикнула ей вдогонку Мила.
– Ты сама знаешь! – донёсся голос сверху и…
И Мила проснулась в холодном поту. Евтерпа – муза лирической поэзии и музыки звала её за собой, ставя перед выбором – любовь или музыка? Виктор или она, Евтерпа?
Впервые её счастливый сон предвещал Миле что-то ужасное…
15
Начало концерта уже задерживалось на 10 минут. Это было нонсенсом для чопорных англичан и в зале нарастало раздражение. А в душе Виктора зрела тревога. Тревога за Милу. Утром она была сама не своя. После двух волшебных ночей и великолепно проведённого вместе дня, такая родная, влюблённая, открытая Мила вдруг закрылась, помрачнела, скомкала прощание и, как показалось Виктору, с облегчением убежала на репетицию. Но он же никогда не видел её до концерта. Возможно, она так выглядела всегда, настраиваясь на выступление? Или заболела?
А в это время администраторы зала тщетно пытались достучаться до Людмилы Копачинской, запершейся в гримёрке. Как последнее средство перед выламыванием дверей, позвали маэстро Юрия Башмета…
Юрий Башмет остался чрезвычайно недоволен прошедшей сегодня репетицией. Солистка явно была не в себе. Её интерпретация Концерта Брамса кардинально отличалась от первого выступления, а темп, который она взяла, был уже на грани возможности оркестрантов «Новой России». На его замечания Мила только кивала головой, но продолжала гнуть свою, только ей понятную, линию. А теперь и вовсе заперлась в гримёрке и не желала выходить.
Выходов из создавшегося положения было только два: отменить концерт или сыграть без солистки, благо, что первая скрипка оркестра – Николай Савченко знал, пусть и не наизусть, партию солирующей скрипки. Оба этих варианта грозили оркестру огромными неустойками. Но его руководителя больше волновал вопрос – какой из двух вариантов нанесёт меньший вред репутации коллектива?
В вязкий туман мыслей Милы ворвался голос маэстро, и она открыла дверь гримёрки. Юрий Башмет увидел мертвенно-бледное лицо Милы с огромными, полными солёных слёз, глазами.
– Я не помню ни одной ноты…
– А по партитуре сыграешь? – мгновенно отреагировал маэстро.
– Попробую, – неуверенно произнесла Милы, а потом просветлела лицом, в глаза вернулся их зелёный цвет, и уже увереннее сказала, – Да, сыграю!…
Даже с самых дальних рядов последнего яруса концертного зала было видно, какого труда стоит Миле каждый шаг по сцене. И люди тут же простили солистке получасовую задержку концерта, примерив ситуацию на себя и проникнувшись сочувствием. Ведь мало ли что могло у неё случиться? Может, какое-нибудь горе в семье? Умерла любимая собака? Или внезапно поднялась температура? Или давление скакнуло?
Общее состояние нервозности вылилось в усилении тревоги, прозвучавшей во вступительной части начала Концерта, сыгранной оркестром. Но Мила не слышала оркестра вообще. Она так и осталась стоять с опущенной скрипкой и смычком, когда подошло время её вступления. Непрерывное звучание музыки было нарушено лишь на мгновение, и скрипичное соло взял на себя Николай. Мила отреагировала на знакомые звуки и подхватила мелодию. Только уже не было в её игре ничего эпически-спокойного. Взволнованность моря переросла в океанскую бурю, печаль обернулась горем, а драма превратилась в трагедию…
Партитура Миле оказалась не нужна, она в неё не смотрела. Её душа, её пальцы всё помнили. Только вступать самостоятельно не могла – не слышала оркестра. Николаю пришлось стать её поводырём. Он встал позади Милы, чтобы была возможность заглядывать в её ноты, поскольку не знал партию наизусть, и вступал каждый раз первым, увлекая её скрипку за собой.
Во второй части Концерта – Adagio, скрипка Милы плакала о чём-то ускользающем, о чём-то почти утраченном, предчувствуя, что счастье и любовь, которые обещает третья часть – Allegro giocoso, не встретятся, не случатся…
Какую там музыкальную картину рисовал оркестр в третьей части Концерта, Мила не слышала. Она чувствовала себя играющей и танцующей тарантеллу16 в плотном круге людей. Круг всё сжимался и сжимался, а Мила всё кружилась и кружилась, увеличивая темп, и никак не могла ни остановиться, ни найти выхода, чтобы вырваться из удушающего круга…
Деревянной походкой Мила ушла со сцены и ни разу не вышла на поклоны, опять запершись в гримёрке. Администратору пришлось по радио объявить об окончании концерта. Не столько восторженные, сколько взбудораженные сегодняшним исполнением Концерта для скрипки с оркестром Брамса слушатели неохотно расходились, оставив на краю сцены гору букетов цветов. У многих в глазах стояли слёзы, так глубоко перепахала их музыка, вытащив на поверхность душевные раны, загнанные внутрь…
Маэстро Юрий Башмет после концерта чувствовал себя так, как будто он таскал на своих плечах рояль в течение двух часов. И потому никоим образом не осуждал своих оркестрантов, кинувшихся снимать стресс после выступления сигаретами и водкой. Наоборот, он гордился своим коллективом. Без репетиций, на ходу, на глазах у публики оркестр не только подхватил настроение солистки, её музыкальный рисунок, не дал распасться произведению на две конфликтующие составляющие, но и выдержал бешеный темп, который она задала в третьей части Концерта. Это было за гранью того, что он мог от них ожидать. А Николай! Николай просто спас весь концерт! Но что вытворяла Людмила!?! Это было чистое сумасшествие! Или гениальность! Гениальность? Или гениальное безумие? Или безумие гения?…
16 – итальянский народный танец в сопровождении гитары, бубна и кастаньет. Начиная с XV века в течение двух столетий тарантелла считалась единственным средством излечения «тарантизма» – безумия, вызываемого, как полагали, укусом тарантула. В основе тарантеллы часто лежали какой-либо один мотив или ритмическая фигура, моногократное повторение которых оказывало завораживающее, «гипнотическое» действие на слушателей и танцующих.
16
Мила брела в густом тумане, держась рукой за стены зданий. Туман был такой плотный, что в нём исчезали, таяли кончики пальцев её вытянутой руки. Но она всё-таки добрела до небоскрёба, который был целью её поисков, узнала наощупь его гладкие стены, дотянулась до ручки входной двери.
Внутри тоже стелился туман. Лифт не работал. И Мила начала осторожно подниматься по лестнице. Было не понятно, сколько этажей она прошла, когда сбоку, сквозь плотную завесу тумана Мила разглядела светлое пятно прямоугольного проёма и чей-то голос с мольбой произнёс её имя… Но она не остановилась, пошла дальше, выше. Туда, где, как ей показалось, мелькнул за поворотом лестницы край юбки и изящные лодочки на ногах элегантной женщины, с которой когда-то давно она вместе поднималась на лифте. Теперь она знала её имя – Евтерпа. Мила пыталась ускорить шаг, но догнать музу никак не получалось. Мила побежала вверх из последних сил, но звук звонко цокающих тоненьких шпилек по ступенькам лестницы уже почти растаял где-то вдали. «За что ты со мной так?! – в отчаянии закричала Мила, – Я же тебя выбрала! Я же отказалась от любви!… За что ты со мной так?! Я же выбрала тебя! Я же отказалась от любви!… За что ты со мной так?! Я же выбрала тебя!… За что ты со мной так?!… За что ты со мной так?!…»
17
Все печатные издания английской столицы, так или иначе связанные с музыкой, а также интернет на следующий день пестрели статьями о концерте, состоявшемся накануне в Барбикан-холле с участием оркестра «Новая Россия» под руководством маэстро Юрия Башмета и русской скрипачки Людмилы Копачинской. Тон статей был от зашкально-восторженного до агрессивно-отрицательного. Одни газеты возмущались «надругательством» над классикой, другие превозносили новаторство в интерпретации классического произведения, заискрившегося в исполнении русских музыкантов новыми, неожиданными красками.
Многие музыкальные критики назвали «бредом» и «недопустимой вольностью» наличие двух солирующих скрипок, одна из которых только начинала соло несколькими аккордами, а вторая подхватывала и доводила музыкальный отрывок до конца. Другие ссылались на Паганини, открывшем много новых приёмов игры на скрипке, которые в его время тоже считались странными и неприемлемыми, а потом прочно вошли в арсенал всех известных скрипачей мира.
Самые солидные издания углубились в историю музыки, напомнив читателям, что многие музыкальные произведения, в том числе и Концерт для скрипки с оркестром Брамса, исполняются в настоящее время не совсем так, как их задумал композитор. Самым ярким из подобных примеров является Концерт для скрипки с оркестром П.И. Чайковского. Первой редакции он подвергся ещё при жизни композитора. Известный скрипач Леопольд Ауэр, первым получивший от композитора предложение исполнить произведение, поначалу отказался, но затем всё-таки сыграл его, но с весомыми изменениями, которые сам внёс в партию скрипки, значительно облегчив трудные места. Впоследствии выдающий советский скрипач Давид Ойстрах, по-своему отредактировав материал концерта, сделал ряд записей произведения, которые затем установили определённый стандарт исполнения шедевра великого композитора.
В одном и те, и другие были единодушны – русская скрипачка Людмила Копачинская играла гениально.
18
– Здравствуйте! Меня зовут Венди Пауэр. Я ваша новая сестра-сиделка.
– Здравствуй, Венди! Я – старшая медсестра Джейн Вуд. Ты уже устроилась в своём домике? Всё устраивает?
– Спасибо, сестра Джейн! Всё даже лучше, чем я могла рассчитывать!
– Вот и прекрасно! Разреши мне в своём лице и от имени Медицинского Центра Южного Вудфорда17 поприветствовать тебя в качестве нового члена нашей дружной семьи.
Венди с лёгкой улыбкой слегка наклонила голову в знак благодарности за столь теплое приветствие.
– Ну, а теперь, когда со всеми формальностями покончено, пойдём, я проведу тебя по нашей территории. А уже с завтрашнего дня начну знакомить с нашими гостями.
Джейн с Венди обошли здание административного корпуса, прогулялись по извилистым дорожкам парка, где то тут, то там из зелени деревьев выглядывали небольшие уютные домики VIP-гостей, дошли до аккуратно стоящих в строгом геометрическом порядке домиков для персонала лечебницы, и пошли по большому кругу дорожки, вьющейся вдоль решётки забора.
– О! Вы используете музыкальную психотерапию18? – воскликнула Венди, указывая на стеклянное здание, похожее на оранжерею, где за стеклом, не смотря на приличное расстояние, виднелась фигура женщины, играющей на скрипке.
– Нет! – покачала головой старшая медсестра, – Доктор Нушич не является поклонником данного вида лечения. Это наша русская гостья – Мила Копачинская. Если бы ты была любителем классической музыки, это имя знала бы точно. Около пяти лет назад концерты с её участием наделали много шума среди знатоков. Многие считали, что она – гений, сравнимый с гением Паганини.
Когда женщины подошли ближе, Венди с удивлением заметила, что скрипки в руках гостьи нет. Она с любопытством спросила об этом старшую медсестру.
– Мы поначалу оставили мисс Миле скрипку. Но звуки, которые она из неё извлекала, это было… Это было… Б-р-р-р! Наши гости пришли в неистовство. Мы с трудом справились с ситуацией. Скрипку отобрали, но она этого даже не заметила. Продолжает играть и без неё.
– А кто этот человек? Он тоже наш гость? – спросила Венди, когда, подойдя ещё ближе, заметила мужчину, одиноко сидящего на стуле среди оранжерейных растений и с благоговением внимающего иллюзорной музыке.
– Нет! – ответила Джейн, – Это друг нашей гостьи. Он тоже русский. Он приезжает к ней раз в неделю…
– Все пять лет?
– Все пять лет! – подтвердила старшая медсестра и добавила с какой-то гордостью, – Ни разу не пропустил! Такая вот любовь…
– Да, любовь! – вздохнула Венди, – Как же это должно быть больно, сидеть в одиночестве и смотреть, как твоя любимая водит воображаемым смычком по воображаемым струнам.
– Ну, раз в месяц мы выдаём ей настоящую скрипку, и тогда к Виктору, так его зовут, присоединяется лечащий врач мисс Копачинской – доктор Кэрролл.
– О, боже! – всплеснула руками Венди, – Как же они выдерживают эту какофонию звуков?
– Доктор Кэрролл утверждает, что иногда среди какофонии прорываются куски настоящей музыки. И с каждым годом их становится всё больше. Мало того, он с некоторых пор стал записывать весь концерт полностью, и утверждает, что хронометраж произведений, которые она исполняет, время вступления соло на скрипке и эти гармоничные отрывки чётко укладываются в запись произведения. Так что они с Виктором полны энтузиазма по поводу перспективы возвращения мисс Копачинской в нормальное состояние…
Венди Пауэр стала сестрой-сиделкой гостьи Медицинского Центра Южного Вудфорда мисс Милы Копачинской. А на её ежемесячных концертах появился третий слушатель.
17 – психиатрическая больница, находящаяся по адресу: 114 High Rd, Лондон E18 2QS, UK
18 – благотворное влияние музыки на человеческую психику обусловлено тем, что по своей частоте музыкальный ритм близок к частоте дыхания и сердцебиения, что было замечено ещё в глубокой древности. Наиболее часто в музыкальной психотерапии применяется классическая музыка. Считается, например, что Соната К448 Моцарта помогает при эпилепсии. «Лунная соната» Бетховена, Кантата №2 и Итальянский концерт Баха, Симфония Гайдна – при неврозах и раздражительности. Сюита «Пер Гюнт» Грига, «Грустный вальс» Сибелиуса, «Грёзы» Шумана и пьесы Чайковского – при бессоннице. «Колыбельная» Брамса, «Свет луны» Дебюсси, «Аве Мария» Шуберта, мазурки и прелюдии Шопена, вальсы Штрауса обладают успокаивающим действием и способствуют снятию стресса. «Лебедь» Сен-Санса и «Метель» Свиридова борются с алкоголизмом и курением.
март 2020г
ПРЕДИСЛОВИЕ
…Карие глаза встречаются примерно у 50% населения Земли.
Люди с карими глазами, отличаются импульсивностью, безудержной страстью, повышенной активностью. Они – лидеры. Они не терпят поражений и случаев, когда кто-то с ними не согласен: их мнение – единственно правильное, и никак иначе. Сексуальность, чувственность, обаяние – отличные дополнения к их личностным качествам.
Такие люди обладают природной красотой, отличаются умом, неугомонностью. Они не злопамятны, быстро прощают и забывают мелкие обиды. Карие глаза могут означать и некоторую ветреность: такие люди легко влюбляются, но столь же легко могут забыть объект своей любви.
Кареглазые леди необыкновенно быстро сходятся с людьми. Они общительны, не закомплексованы, уверены в себе «на тысячу процентов». Самооценка у них, в большинстве случаев, завышенная. Они этого, как правило, не замечают.
Кареглазые женщины неравнодушны к золоту, богатству, деньгам. Они хитры, умны, изворотливы, находчивы.
От грёз любви не отличим
Сочинение на тему «Как я провел лето»
Ради счастья, ради нашего, если мы хотим его…
Ох, и странные, эти русские! (продолжение рассказа «Кошка, которая гуляла сама по себе» из сборника «Зеленые глаза»)
