Ирина Ярич
Командировка в Рим
II
Фиделис привёл в просторную комнату, стены которой выложены серо-зелёным мрамором. В комнате стояла большая мраморная ванна на бронзовых ножках в виде львиных лап. Фиделис предложил мне раздеться и лечь на лежанку, а сам вышел. Я снял одежду и лег. В это время зашёл пожилой слуга, оказалось, это был растирщик, что-то вроде массажиста. Он понемногу лил масло из небольшого стеклянного сосуда с двумя ручками и втирал его в мою кожу. Сосуд висел возле лежанки на бронзовом кольце с застёжкой, представляющей собой две собачьи головы, вцепившиеся в кость. На кольце ещё висели ковш и три крюка, похожие больше на орудия пыток, чем на банные принадлежности. Я с опаской смотрел на эти крюки, и мне хотелось поскорее оттуда смыться.
Через комнату тянулись свинцовые трубы, от которых исходил жар. «Да, свинец внёс свою лепту в ухудшение здоровья римлян, – подумал я». Растирщик одним из этих крюков, то есть скребков, сняв его с кольца, стал соскребать грязь и масло с моей кожи. Потом я нырнул в тёплую ванну. От этих процедур я ощутил свежесть и лёгкость.
После моего купания пришёл Фиделис, и мы отправились в летнюю столовую в северной тенистой части дома. Вокруг уставленного блюдами большого круглого мраморного стола на трёх массивных бронзовых ножках в виде лошадиных ног с копытами, вместо привычных стульев располагались три софы. Увидев еду и почувствовав аппетитные ароматы, тогда только понял, что сильно проголодался. Я попросил Фиделиса позвать его отца и разделить со мной трапезу. На блюдах и подносах на столе лежали: отварная рыба, посыпанная семенами укропа и петрушки, обложенная половинками яиц; устрицы; чёрные каштаны; курица жаренная в тесте; дрозды со спаржей. Потом принесли варенное свиное вымя, которое я не стал есть, а также рагу из рыбы и жареного зайца. Есть приходилось полулежа на софе, очень непривычно и поэтому неудобно. В конце концов, я просто сел на софу. На десерт подали фрукты: желтоватые груши, яблоки с красными бочками, матово-синие сливы и зеленовато-желтоватый виноград, будто святящийся изнутри, а также печенье в форме лошадей и птиц. За десертом пили медовое вино, состоящее из смеси свежего виноградного сока, мёда и вина. Во время обеда мы говорили, так сказать на хозяйственно-бытовые темы. Адолий и Фиделис помогали мне «вспоминать» «моё» хозяйство.
III
После обеда я пошёл обходить «свои» владения. Сад окружал дом с южной и западной сторон. От центрального входа на западной стороне через сад шла мощеная дорожка, за пределами усадьбы переходя в грунтовую и приближаясь вплотную к реке. По ней-то мы и шли, после того как приплыли. На юго-запад от хозяйского дома располагалось жилище Адолия и его семьи – аккуратный небольшой белый домик. Вдоль южной границы усадьбы лепились комнаты для рабов с маленькими окошками. Между ними и домом управляющего находилась людская – очень большая комната – столовая для рабов. Там же стояли виноградный и маслобойный прессы. С восточной стороны дома разбит цветник, разделённый дорожками на треугольные клумбы. Цвели и благоухали: красные розы −символ любви и роскоши, белые розы − символ молчания, сиреневые фиалки − цветы Юпитера, красноватые гиацинты − «цветы дождя», скорби и печали − память о друге Аполлона Гиацинте, а также оранжево-красные маки, посвящённые богу сна Морфею. Я узнал, что к юго-восточной стороне хозяйского дома примыкает погреб для масла, на его чердаке хранятся горох, фасоль и бобы. К погребу пристроен амбар для зерна. За цветником, на восток и юго-восток раскинулось поле. Ещё амбар и кладовая примыкают к дому с северо-запада. В цветник с северо-востока вклиниваются комнаты для домашней прислуги. Рядом с ними пристроен большой птичник, где кудахчут куры, поют петухи, крякают утки и гогочут гуси. В клетках разгуливали пёстрые длиннохвостые фазаны. С северной стороны дома располагался двор, в центре которого был колодец. Во дворе возле корыт в тени лежали свиньи и суетились, хрюкая маленькие поросята. На северо-восток, между двором и пастбищем вытянулись: свинарник, овчарня и коровник. Овцы и коровы паслись на пастбище. К коровнику с северо-запада примыкает конюшня. Лошади бродили по лугу, которое переходило в пастбище. Луг с цветущим разнотравьем окружал двор и соприкасался с садом. Кроме парадного входа из дома можно было выйти из восточных дверей – в цветник, через него в поле или подойти к хозяйственным постройкам. Имелись двери: с северной стороны – во двор, и с южной – в сад и поле. Прогулявшись по усадьбе, я понял, что моё «новое» местожительство превосходно. Здесь есть всё для сытной и спокойной жизни. Дом и вся усадьба устроены удобно и рационально. И так я заделался помещиком? Но в праве ли я распоряжаться чужым имуществом?
Из объяснений Фиделиса и Адолия узнал, что «я» ещё занимаюсь и торговлей, морской оптовой торговлей! «Я» вожу италийские товары в провинцию Северная Африка, а точнее в Карфаген, отстроенный и заселённый римскими переселенцами. А оттуда карфагенские товары доставляю в императорский дворец. Такова традиция нашего рода – совмещать земледелие с торговлей. Торговые операции являются важным, если не сказать необходимым средством существования в определённом кругу римского общества. Когда-то «мои» предки ещё в период ранней империи, занимая посты сенаторов, были дружны с правящими династиями и, совершая рискованные путешествия в дальние страны, привозили невиданные в Риме вещи. Они поняли, что оптовая морская торговля – прибыльное дело. Сельское хозяйство в своих угодьях оставили на попечение управляющих, а сами занимались политикой и торговыми сделками с провинциями. Но отец «мой» отказался от политики и ограничил сферу своего торгового интереса Северной Африкой, так как в Карфагене жили его родственники, которых он любил навещать. «Я» продолжил дело отца. Но мне, лично мне как быть?
Надо продолжать торговые поездки? Ладно! Конечно, я мог заниматься чем угодно, или совсем ничем. Я же хозяин и никто мне не указ. Но с моим теперешним упадническим настроением бездействие – хуже всего. Я должен себя отвлечь от унылых мыслей, должен увлечь и загрузить себя работой, чтобы продолжать жить. Ведь могло быть хуже. Я не раб, не бедняк, не покалечен… пока. По сути, у меня прекрасные условия для существования. Я должен ликовать, прыгать от радости! А я в полной растерянности… и на душе тошно. Что-то надо делать, а то хандра совсем съест. Продолжать традицию? А какая мне разница! В усадьбе Адолий хорошо управляется, а я подамся в Рим, у «меня» там, оказывается, тоже дом есть. Уцелевшие товары надо сбагрить заказчикам, а потом в путь, за новой партией. Надо, надо побыстрее заняться делом. Раскисать нельзя. Ведь всё хорошо, просто великолепно и я должен быть счастлив! Не ныть и не гневить Бога и судьбу. А работать, работать, работать! Привыкать жить здесь.
Глава пятая. В Риме
I
С товарами нам повезло, большинство удалось спасти. Зерно пришлось оставить в усадьбе, оно очень пропиталось морской водой. Мне пришлось дать распоряжение, чтобы его отдали на корм скоту и птицам вперемешку с другой едой, предназначенной для них. Шерстяные пурпурные ткани, размотав полотна, женщины выстирали и высушили на лугу. Стеклянные сосуды и разные баночки, и пузырьки с духами, благовониями, лечебными мазями и всяческими растирками так умело были упакованы, что на удивление разбилось очень мало. Через несколько дней я со слугами и Фиделисом отправился в Рим. Мы плыли по Тибру против течения. Приближаясь, к Риму меня всё больше поражали масштабы этого древнего города. Море зданий! И какие массивные! Фиделис пытался восстановить мою память и как экскурсовод рассказывал о сооружениях. Я слушал в пол-уха, поэтому мало что запомнил. Плыли мы мимо Эмпория, где находились склады, затем прошли невдалеке от Садов Цезаря и Авентина, одного из семи холмов, на котором возник Рим. Вдали величественно высились стены Большого цирка, расположенного в Мурциской долине между холмами Палатином и Авентином. Проплыли мимо форума Боариума – мясного рынка, обогнули храм Эскулапа, расположенный на одном из островов Тибра и посвящённого богу врачевания. Храм построили в конце III века до нашей эры в надежде, что статуя бога избавит жителей от чумы. Плыли мимо театра Марцелла, который стоит в конце масляного рынка. Построен этот театр Августом в I веке до нашей эры в честь своего племянника. Остановились же мы в районе театра Бальба. Далее наш путь лежал по улицам города. Я буквально ошарашен архитектурой, что окружала нас. Украшенные резьбой колонны и портики, массивные арки, акведуки – всё это подавляло. Перед этой демонстрацией величия, могущества и славы я казался себе ничтожным, потерянным и затерянным во времени. Также, наверное, себя чувствовали и так называемые варвары, впервые попавшие в столицу империи.
Мы шли к «моему» дому. Но почему так много народа на улицах? Может быть, какое-то важное событие заставило жителей покинуть свои дома? Такая суета, как в крупном городе, в моём времени, только улицы здесь ýже.
– Никакого события нет, – невозмутимо ответил Фиделис и добавил. – В Риме всегда так. В усадьбе лучше, просторнее, но здесь красиво.
Это уж точно, великолепие зданий поражало! Эх, жаль, что нет фотоаппарата!.. И Колизей совсем целёхонький! Мы проходили мимо этого знаменитого здания. Но кроме великолепных зданий в Риме были и свои «хрущобы». Узкие, обшарпанные двух-, трёх-, четырёхэтажные дома с редкими маленькими окошками лепились друг к другу, соприкасаясь крышами. Изредка попадались разбитые колоны и стены некогда величественных зданий. Я видел, как возле одного из таких велось строительство христианского храма. А камень строители брали из соседней «каменоломни» – они попросту рушили древний, ещё крепкий языческий храм.
Я замедлил шаги и с любопытством рассматривал остатки стен, которые соединяли две большие арки, ещё не рухнувшие. Над одной начертано, точнее выбито в камне слово Януарис. Ах, да так латиняне называли бога, что властвовал над миром до Юпитера. В упрощённом варианте учёные называют его Янусом, он ещё почитался как бог времени, именно в его власти были месяцы, дни и годы.
– Фиделис, а ты знаешь, что это за развалины?
–Нет, господин. Как можно знать, если, как вы сказали это развалины.
– Но это здание, похоже, ещё недавно было целым или почти.
– Не замечал, господин.
– Так вот, Фиделис, в древности этот храм наверняка пользовался большим почётом, ещё бы, ведь Януарис, которому он посвящён, мог разгневаться и послать плохой год, поэтому его задабривали сладостями и пирогами, чтобы год был сладким и счастливым. Кстати, месяц январь получил своё наименование в честь этого бога.
– Странная у вас память, господин. Вы помните то, чего и не надо.
– Как же не надо, ведь это же история Рима, история страны, где ты живёшь!
– Не гневайтесь, господин.
– Я и гневаюсь, не беспокойся, но мне не нравятся люди равнодушные к истории и знаниям своей родины.
– Вы правы, господин, но из этих знаний похлёбку не сваришь.
– Надо же какой ты практичный. И теперь я спокоен, что у меня есть ты, моя опора в мире, о котором я забыл.
Фиделис смутился и старался сдержать улыбку от удовольствия.
– Но всё же и меня тоже слушай, – добавил я, – потому что знания никогда не бывают лишними.
Я попытался заглянуть внутрь храма, но там валялись кучи битого камня, лишь в середине оставался большой пьедестал с трещинами по бокам и я сказал Фиделису:
– Наверняка, на нем, – указывая на пьедестал, – стояла статуя бога Януариса. Скульпторы делали эту статую с двумя лицами, обращёнными в противоположные стороны, к входу и выходу, потому что он покровительствовал над ними. А на руках обозначали числа: на одной – 300, а на другой – 65, число дней в году. Януарис контролировал прошлое и будущее. И, когда войны не велись врата храма стояли на запоре.
– Ну, теперь бы они были распахнуты настежь, – промолвил Фиделис с грустью. – Сколько себя помню, где-то воюют, почти во всех провинциях, то в одной, то в другой, то сразу в нескольких, да и на италийской земле тоже.
Мы отправились дальше. Наконец подошли на улице хлеботорговцев к «моему» дому, похожему на тот, что находился в усадьбе, только меньшего размера. Окружал его совсем маленький садик. Внутри дома также красиво и уютно.
Я поймал себя на том, что уже стал привыкать, даже более того пребывание здесь меньше тяготило и не казалось противоестественным! Заметив это, удивился, не слишком ли быстро? А может я жил здесь в прошлой жизни? Не знаю, ничего не знаю и не понимаю.
II
На следующий день решил познакомиться со своими соседями. Послал Фиделиса к ним с приглашением на обед. Стол накрыли в гостиной, очень хорошо освещённой солнечными лучами, проходящими сквозь стёкла четырёх окон, выходящих на южную и западную стороны. Одна из дверей гостиной открывалась в небольшой внутренний дворик с маленьким водоёмом. Перед обедом я принял ванну, так тут заведено.
Вошёл первый гость. Он тут же обратился ко мне, как старому знакомому. Значит, я правильно сделал, что пригласил соседей. Вошедшего звали Гален Домиций Литор, на вид ему около пятидесяти лет, упитанный с крупными чертами лица и остатками кучерявых темных волос на затылке. За ним последовала супружеская пара Сканд и Юста Цит, им немного за тридцать. Юста поджарая, с орлиным носом, одета в фиолетовую паллу, обнажённые крепкие руки прикрыла большим цветастым платком, обмотанным вокруг шеи. Волнистые чёрные волосы переплетены и уложены в пучок. Голову украшал ободок в виде небольшой золоченой короны. Чёрные глаза из-под изогнутых бровей так и буравили. «Похожа на ведьму», – мелькнуло у меня. Её муж являл собой почти полную противоположность: небольшого роста, толстенький, с лоснящейся кожей, в светло-русом парике. Маленькими серенькими глазками осматривался вокруг, в поисках каких-либо изменений за время своего отсутствия. Оказывается, они тоже частые гости. Вся наружность его была не столько добродушна, сколько безвольная. Явно заметно, что Юста над мужем верховодила.
Следующим вошёл Мальв Преп, лет пятидесяти пяти – пятидесяти семи, важный, осанистый. Он привёл с собой двух сыновей: Фому, вероятно, ровесник мне, лет двадцати шести-двадцати семи, и младшего Фабла. Почти одновременно с ними появились в дверях Марк Колоций, седой и тучный старик, его жена Юлия, закутанная в многочисленные драпировки клетчатой одежды. На голове – складки красивого светлого покрывала с зеленоватой бахромой. С ними пришёл внук Непос, лет семнадцати, унылый, вялый и бледный юноша со скучающим видом.
Последними робко вошли две женщины, укутанные с головы до ног в складки светлой одежды. Это самые ближайшие соседи: мать и дочь. Мать звали Епифанией, милая и тихая женщина, ей, наверное, лет сорок или около того, возможно, чуть больше. Её дочь – Ксения, лет шестнадцати-семнадцати, скромное создание с живыми голубыми глазами, которые она частенько опускала.
Мы все прошли в гостиную, где нас ожидали жареные фазаны, зайцы, грибы, а в центре лежал кабан, обложенный петрушкой и укропом. Слуга принёс стеклянную амфору с надписью «Фалернское» и разлил вино по серебряным чашам. Мы с гостями разместились на диванчиках и софах вокруг большого круглого стола. Гости выказывали свою радость моему возвращению. Думаю не все искренно. Сканд всё больше сокрушался на то, что его службу на благо империи оплачивают всё больше «натурой», то есть, продуктами, готовой одеждой, обстановкой. А денег не платят совсем.
– А я хочу сам выбирать, сам покупать, – стучал маленьким кулачком Сканд. – А мне навязывают вещи, которые мне не по душе, не по вкусу!
– Это не беда. Вот налоги растут и растут, вот что худо! Как бы совсем не разориться. Ведь есть примеры, – озабочено возразил Марк Комиций, обгладывая ножку зайца. – А как хочется блеснуть, как нашим дедам и прадедам удавалось! Всё казна забирает, а как не отдать?
– А я и не отдаю, – откровенно и нагло вставил Мальв Преп, аккуратно разламывая фазана.
– Ну, ты богат, поэтому и силён, и свою волю гнёшь, – сказал Марк.
– Поэтому и богат, что не спешу налоги оплачивать.
– Налоги велики, но не меньше огорченья и хлопот доставляет бегство рабов, – сказала Юста, отщипывая от куска свинины, который она держала в руках.
– Да, что рабы! Колоны и ремесленники из поместья убегают! – добавил Гален Домиций, раскрывая створки моллюска. – Они жалуются, что им тяжело жить! А нам легко? И куда они бегут?! К варварам!
– Варвары! Они заполонили весь Рим! Уже римляне выглядят как варвары, вон мои сыновья тому пример – одеты по варварской моде! – Мальв Преп кивнул на Фому и Фабла, которые одеты в брюки и рубахи с рукавами.
Я слушал своих гостей, а сам частенько бросал взоры на Ксению и удивлялся, почему трое юношей на неё не обращают внимания. Она такая хорошенькая. Епифания, иногда поддакивая, соглашалась с кем-нибудь из гостей. Мать с дочерью – красавицы: у Епифании тёмно-каштановые волосы густо посеребрены, особенно у висков; Ксения, на первый взгляд, похожа на мать, только глаза у неё не светло-карие, как у матери, а цвета небесного свода в прохладный, но солнечный день и волосы светло-русые. И такая она вся хрупкая, нежная. Именно такими я и представлял римлян. Но кроме этих двоих внешность остальных моих гостей, да и тех, что я видел на улицах Рима, будто вытесана топором или неумелой рукой. Где же хвалёная римская красота? Мне захотелось узнать о Ксении побольше, она мне напоминала что-то родное и знакомое. Я недоумевал. Потом понял: она похожа на русскую, как ещё говорят, у неё славянский тип. Ведь есть в лицах русских людей что-то такое, что отличает их от иностранцев. Видимо, природа или Бог продолжали со мной свои игры. Во мне проснулся интерес к Ксении и её семье. Но как с ними поближе сойтись, я ещё не придумал, наверняка, – это не просто. Явно чувствуется, что Епифания с дочерью держат дистанцию с остальными, я имею в виду тех, кто присутствовал у меня на «вечеринке». А мне хотелось бы общаться с ними запросто. Я надеялся, что время, хоть в этом случае, будет на моей стороне.
Только успел я распрощаться с гостями после обеда, как часа в четыре дня меня навестили шесть человек, рассыпаясь в поздравлениях благополучного возвращения, и всё повторяли льстивым тоном, от которого становилось тошно: «Здравствуй хозяин, здравствуй царь!». Спрашивали, нет ли у меня поручений для них. Они извинялись, что не пришли утром, как это положено, потому что поздно узнали о моём прибытии в Рим. С помощью старого слуги дома Тетра мне удалось их выпроводить. Посетители, так называемые клиенты, по сути, не столько приживалы, сколько нахлебники, не желающие работать и обеспечивающие себя тем, что шатаются по богатым домам, ищут покровительство у состоятельных хозяев. Я их хотел прогнать совсем, но Фиделис и Тетр рассоветовали, объяснив, что количество клиентов, так же как и количество рабов и колонов, говорит о состоянии римлянина. И чем их больше, тем больше уважения к их хозяину. Пришлось уступить, хотя мне эта система и не нравилась. Что ж, со своим уставом в чужой монастырь не ходят. Потом слуги принялись укладывать и упаковывать товары для отправки во дворец императора.
III
Утром следующего дня я в резной колеснице, запряжённой двумя лошадьми, направился к дворцу. За мной следовала повозка с грузом, которой правил Тетр, а рядом с ним сидел Фиделис. Мы приближались к Палатинскому холму, где располагалась резиденция императора. Тесных бедных кварталов поблизости нет. Вокруг только роскошные дома богачей, дворцы императоров, храмы и базилики. Красота, мощь и величие обступают со всех сторон. Я уже ощущал гордость за это каменное великолепие.
Тетр оставил вместо себя Фиделиса, а сам перебрался ко мне в колесницу и направил её по знакомой дороге к известному ему входу. Так как я всё ещё «страдал потерей памяти», то «мои» слуги взяли дело в свои руки. Они оба бывали здесь со «мной» раньше.
Со слугами мне повезло, по правде сказать, слугами их не считал, а относился как к служащим. Иначе не мог. И если бы им вздумалось выдвинуть какие-нибудь требования, то я постарался бы облегчить им жизнь и удовлетворить запросы. Ну, а, если бы у меня не было такой возможности, то честно признался бы в этом и предложил выбор: остаться или искать для себя место получше. На каком основании я могу заставлять прислуживать себе? Забегая вперёд, скажу, что, рискуя быть непонятым и не признанным в римском обществе, я дал всем «моим» рабам вольную. Имел ли я право распоряжаться чужой собственность? Не знаю, и одобрил бы меня настоящий их хозяин? Возможно, что и нет… Я не выношу раболепия, чинопочитания. Конечно же, я не афишировал свои взгляды. И на недоуменные вопросы соседей: «Почему рабам дал вольную?», отвечал: «Блажь моя такая». Вот этим-то никого не удивишь, странные капризы – почти норма жизни богачей. С верующими во Христа было проще, потому что они считали освобождение раба равносильно освобождению души.
Меня удивило то, что став свободными, мало кто из бывших рабов ушёл из «моего» поместья и римского дома. До меня дошли слухи, что работники, так я их теперь называл, относятся ко мне как к «доброму хозяину». Что их остановило? Это или другие обстоятельства, но, говоря канцелярским языком ХХ и начала ХХI веков, «проблема кадров передо мной не стояла».
Тетр тоже был рабом и тоже остался. Когда получал вольную, плакал как и другие. Свобода – заветная, но неосуществимая мечта всех рабов. Тетр родился в поместье, родился рабом. Но родители его когда-то были свободные. Отец Тетра, галл по происхождению, вынужден был ещё совсем юным встать на защиту своего племени. Но римляне одержали победу и пленённые галлы стали рабами. Его мать – из какого-то сарматского племени. Её, маленькую девочку, нашли в обозе римские воины, победившие сарматов, которые в союзе с квадами, одним из древнегерманских плёмён, и в союзе со свевами нарушали «покой» Римской империи. Их, юношу-галла и девочку-сарматку, в разное время купил «мой» дедушка. В поместье они встретились уже рабами, но всю жизнь помнили вольное детство, любовь родителей. Прошли годы, они полюбили друг друга. Хозяин разрешил им пожениться. Они смогли воспитать в своих детях (у Тетра есть старший брат и младшая сестра) чувство человеческого достоинства, почти отсутствующее у потомственных рабов. К сожалению, родители рано умерли и не увидели внуков. Как бы их обрадовала весть, что дети уже не рабы, а внуки – свободные граждане Рима! Тетр даже забыл имя, которым назвала его мать. Тетр – это прозвище, которое ему дал друг отца – грек, учитель хозяйского сына и тоже раб. А называл его так, потому что малыш долго не мог ходить ножками, а ползал на четвереньках. Тетра по-гречески означает четыре. Так прозвище Тетр к нему и прилипло, вытеснив настоящее имя, давно всеми забытое. Тетру сорок восемь лет, он ещё крепок и бодр, хотя и совсем седой. Галльские и сарматские корни переплелись и породили удивительную красоту. Да и теперь мужчина представительный и привлекательный, не подумаешь, что всю жизнь был рабом. А как на него смотрят женщины! Позавидуешь! Четыре года назад овдовел. У него два сына красавца и пятеро хорошеньких внучат. Все они тоже не захотели покинуть бывшего хозяина, то есть, меня. Тетр – незаменимый помощник, благодаря его советам и напоминаниям, я избежал многих неприятностей и недоразумений. Он знает город, знает дом и соседей, моих заказчиков и клиентов, «коллег по бизнесу» и конкурентов. В общем Тетр и Фиделис – главные навигаторы в моей «новой» жизни. А поместьем прекрасно управляет Адолий.
