Ирина Николаевна Мальцева
Вера… Ника… Вероника

– Я в Москву еду, поступать в театральный.

– Хык! – Степка, а вслед за ним и остальные уставились на Верочку. – Ну, ты даешь, Изверова! Вот вам и тихоня! Кирпич, – обратился он к Косте, – а ты в курсе?

Костя во все глаза смотрел на Верочку. Он и помыслить не мог, что у Верочки есть желания, о которых ему не известно. Ни разу за все время она даже не намекнула, что хочет стать артисткой. Не может же она считать, что её участие в драматическом кружке нечто большее, чем просто детское увлечение?

Значит, им придется расстаться на целых пять лет? А он так привык за эти годы, что Верочка рядом с ним, что у них похожие мысли, похожее отношение к жизни. Он давно уже решил, что пойдет в политех, станет инженером автоматизированных систем управления, а Верочке определил поступление в этот же институт, но только на экономический факультет. А что? С профессией экономиста куда хочешь устроишься.

– Вера пошутила, – ответил Костя. – Правда, Верочка?

Вера ничего не ответила. Она поднялась, вытрясла песок из одежды и босоножек и медленно пошла в сторону дороги. Костя тоже схватил одежду, кинулся в кусты, где у него отдыхал мотоцикл, и, натужно сопя, покатил его по глубокому песку. У самой дороги он нагнал Веру.

– Вер, ты куда? Постой, я подвезу тебя, – он хлопнул рукой по черному сиденью мотоцикла. – Ну что ты, не слышишь?

Верочка повернулась.

– Костя, я давно хотела тебе сказать, но боялась, что ты расстроишься, – она подошла к нему близко-близко, заглянула в глаза. – Ты, конечно, хотел, чтобы мы вместе поступали в институт…

– Ну, да! Представляешь, будем вместе учиться, вместе на практику ездить, на картошку…

– Костя! Я хочу стать артисткой, а не экономистом, как ты спланировал. А ты поступай, как задумал, в политех.

– Но я хочу с тобой… – Костя был растерян, убит.

– Тогда поступай со мной в театральный, – улыбнулась она.

Парень и девушка стояли у дороги и не знали, что делать. Оба понимали: сейчас многое решается в их жизни. У Кости сердце сжалось, когда он представил, что его Верочка уедет. Это означало, что они не будут каждый день встречаться, и он не сможет оберегать её, заботиться о ней. Он вспомнил вдруг, что когда-то давно первый сказал ей, что у неё талант, что она может стать артисткой.

– Ты решила в театральный потому что я тогда сказал…

– Глупый, – Верочка провела по рыжему чубу Костика. – Если хочешь знать, я с первого класса мечтала стать артисткой, только никому не говорила об этом. Мама с папой узнали только вчера…

– И что сказали?

– Папа за сердце схватился, – она тяжело вздохнула, – сказал, что у меня таланта только для драматического кружка…

– Ну, вот, а я что говорю!

Верочка вдруг разозлилась. Что они все понимают? Её решение выношенное и окончательное. Девушка вздернула подбородок, перебросила косу на спину и решительно шагнула на дорогу.

– Не тебе и не папе судить об этом. Для меня театр – жизнь! – Она чуть замедлила шаг, но не обернулась, а только крикнула. – А ты катись!

– Тоже мне артистка! – тоже разозлился Костя. Он рывком вытянул мотоцикл из вязкого песка, завел и, окутав Веру едким дымом, оглушив страшным треском, помчался в ту же сторону, куда направилась девушка.

– Вот дурак, – вслед проговорила она, помахав перед собой ладошкой.

На выпускном вечере Верочка перетанцевала со всеми мальчиками из своего и параллельного класса. Только Костя ни разу не пригласил её, а все больше крутился вокруг Сони Голдмайер, которая пришла не в светлом платье, как принято на выпускных, а в темно-малиновом, которое удивительно шло к её кудрявым иссиня-черным волосам. Соня кружилась с Костиком в вальсе, томно улыбалась и победительно глядела на Верочку. Сказать, что Веру это задело, нельзя. Она лишь не могла простить Костику его сомнений в её артистических способностях. Назло ему в середине вечера, когда заиграл рок-н-ролл, она выдала такой танцевальный шедевр с Сашей Козиным, который занимался бальными танцами в том же доме культуры, куда она ходила заниматься в драматический кружок, что все присутствующие в зале: и выпускники, и учителя, и родители – взорвались аплодисментами. Саша галантно проводил её на место, а взрослые еще долго шептались, поглядывая на неё с улыбкой.

Но это была только ссора. В конце лета они снова встретились – первокурсник политеха и первокурсница Щукинского училища. Верочка взахлеб рассказывала о замечательных преподавателях «Щуки», вспоминала забавные моменты с экзаменов.

– Я когда читала басню, у меня коленка вот так затряслась, – Вера снова переживала недавний свой экзамен. – А потом подумала, что передо мной не преподаватели, а наш класс, и нечего бояться, и как начала рассказывать…Если бы Ольга Васильевна только слышала.

Ольга Васильевна была любимая учительница Вероники, которая вела литературу в их классе последние четыре года.

– А я тоже на физике… – начал было Костя, но замолк: Вера была в плену своих воспоминаний, и такой прозаический предмет, как физика, её мало интересовал.

– Я рада за тебя, Костик, – учтиво ответила она. – И еще обещаю пригласить тебя на первый же спектакль, в котором я буду играть. Ты сможешь приехать в Москву?

– Ради тебя, хоть в Крым, хоть в крематорий, – засмеялся Костя.

Словно и не было двух месяцев разлуки, не было того разговора у реки. Костя смирился с тем, что Верочка уедет, но про себя твердо решил, что по окончании учебы он сделает ей предложение. Работать артисткой можно и в их драматическом театре. А о той жизни, что ведут артисты, об их свободных отношениях он не думал, был уверен в своей Верочке, которая перед самым отъездом в Москву сказала ему, что если из неё не выйдет хорошей артистки, она станет хорошей домашней хозяйкой, выйдя за него замуж.

Но это были только слова. Вера была уверенна, что ей предопределен трудный, но яркий путь в большом искусстве. Она видела себя на афишах Малого театра, видела толпы поклонников и внимательные взгляды известных артистов. Она готова была играть «самые большие роли за самую маленькую зарплату», и даже придумала себе сценическое имя – Ника Изверова. Имя Вероника, по её мнению, слишком претенциозное, а Вера – простое. Ника будет в самый раз. Поэтому все студенческие годы она отзывалась исключительно на это имя. И в письмах домой подписывалась: «ваша Ника».

…Вероника Андреевна прошла уже большую часть пути, когда заметила, что совсем стемнело. Прохожих становилось все меньше, фонарей тоже. Она зябко ежилась в своей легкой ветровке, проклиная себя за то, что поддалась злости и отчаянию при виде пары любовников. И как результат – забыла автомобиль у подъезда. Где только была её голова! Иди вот теперь ночью одна и трясись от страха. Может, автобуса подождать? Ага, здрасть! А при себе ни копейки – все в машине осталось: и документы, и сумочка, и ключи. Ну, что ты будешь делать! Из-за какой-то секретарши голову потерять, остаться без колес. Значит, завтра до театра придется добираться на автобусе. Хоть бы с машиной ничего не случилось.

Вероника подняла повыше воротник ветровки, застегнула до конца молнию, засунула руки глубоко в карманы.

Ладно, доберусь пешком. Лишь бы Константин раньше меня не приехал, а то родителей и Юльку напугает. Будут бегать по улицам, искать её.

Садиться в машину частника Вероника не решалась. Много было случаев, когда пассажиров грабили и убивали. У неё, конечно, сейчас взять нечего, так покалечить могут или вовсе…

Стараясь держаться светлых мест, Вероника двинулась дальше на окраину, в район, называемый Еремейкой. До дома оставалось не более часа ходьбы.

Благодаря хорошо развитому чувству самосохранения, Изверова не была ни излишне смелой, ни слишком пугливой. Это чувство не раз выручало её в прошлом, а опыт жизни в Москве научил её нескольким практическим приемам, позволяющим обезопасить себя. Сегодня был как раз тот случай, когда ими следовало воспользоваться. Женщина огляделась – никто из редких прохожих не обращал на неё внимания. Она немного согнулась в пояснице, выставила в сторону выпрямленную в колене ногу и, размахивая одной рукой, пошагала, изображая женщину-инвалидку. Такая походка, однозначно, не привлечет внимания сексуально озабоченных мужчин, да и грабители по своему опыту знают, что с инвалида взять нечего.

Не сказать, что ходьба в таком «изломанном» виде доставляла Веронике удовольствие, зато гарантировала безопасность, давала возможность снова погрузиться в воспоминания.

Легкость, с которой девушка прошла творческий конкурс на экзаменах, обернулась трудностями, с которыми столкнулись преподаватели училища уже на занятиях. Ника их озадачила. С одной стороны, она обладала феноменальной памятью и моментально запоминала огромные куски текстов, причем не только своих, но и однокурсников. Она обладала редким по тембру и глубине голосом, у неё замечательно получались миниатюры, которые без конца разыгрывались на занятиях группы. Но у неё обнаружилась странная несовместимость со сценой. Уже на первом курсе преподаватели пришли к единодушному мнению, что Нике Изверовой прямой путь не на сцену, а, например, на радио.

Девушка сильно переживала, снова и снова репетировала, но результат оставался прежним: где-нибудь в темном закутке коридора она с подружкой разыгрывала сцену, и все получалось замечательно, но стоило ей выйти на сцену – полный крах. Подружки жалели её, советовали не отчаиваться, потому что считали, что со временем странность эта пройдет.

Родителям домой Вероника о своих трудностях не сообщала, да они, в общем-то, больше интересовались, хватает ли ей денег на питание и прочие расходы, чем творческими достижениями.

Однажды Костя встретился с Андреем Петровичем в отделе рыболовных принадлежностей. Разговорились о том, о сем. Зашел разговор, конечно, и о Верочке.

– Зря она в театральный пошла, – напрямик сказал отец Веры. – Есть в ней, конечно, артистизм, но для большой сцены этого мало. Пусть я в искусстве мало что понимаю, но как отец чувствую, что промашка вышла у дочки. Врожденные задатки она приняла за талант, – он помолчал, выбирая блесны, потом завершил. – Может, в училище ей раскроют глаза, да посоветуют уйти, пока не поздно. Как думаешь?

В тайне Костя надеялся, что так и будет. Но уверенность к нему пришла через три года, когда Верочка, как и обещала, пригласила его на спектакль со своим участием. Побывав на курсовом спектакле, он окончательно убедился, что его жениться на Веронике не за горами.

Далекому от искусства Косте Кирпичову хватило полутора часов, чтобы понять: великой артистки из Верочки не получилось и вряд ли что изменится в будущем. Такая естественная, милая, открытая в жизни девушка, на сцене она выглядела заводной куклой. Даже её голос, которым был покорен не только Костя, но и весь их класс, звучал фальшиво. Верочка старательно проговаривала текст, заученно двигалась и жестикулировала. Ей не хватало легкости, непосредственности, живости. В некоторые моменты Костя опускал голову, чтобы не видеть её в очередной сцене.

Но после спектакля он ни одного плохого слова ей не сказал. Напротив, находясь в студенческой компании, от души поддерживал шутки Верочкиных однокурсников, искренне восхищался ребятами, целовал девушкам ручки. Всей гурьбой студенты двинулись в дешевую кафешку, где пили слабое винцо, закусывали бутербродами и несвежими салатами. Там, за столом, а потом в кругу танцующих Верочка была совсем другой. Её порозовевшее от глотка спиртного лицо выражало радость и упоение осуществившейся мечты, глаза, как голубые молнии, разили наповал, и подвыпившие ребята наперебой приглашали её танцевать. На маленьком танцевальном пятачке Вероника двигалась с присущей ей от рождения грацией, была великолепной партнершей что в танго, что в быстрых танцах.

Костя любовался ею и думал, что если бы она была такой на сцене, то ей бы цены не было.

– Хорошо, что ты не такая, – бормотал он под нос, наливая в стакан вина. – И ты это скоро поймешь. Поймешь и выбросишь дурь из головы. И заживем мы с тобой на зависть многим.

Вслух сказать это Верочке он не решился. Когда поздно вечером она провожала Костю на поезд, то так, мимоходом, поинтересовалась, понравилась ли она ему в роли подружки невесты. Говорить правду парень не хотел, врать тоже.

– Я думаю, – сказал он, прямо глядя ей в лицо, – что в роли моей невесты ты будешь просто великолепна. Такой красивой, замечательной невесты еще поискать. Я жду тебя, Верочка.

И в первый раз за все время дружбы её поцеловал. От неожиданности Вера онемела, растерянно смотрела, как быстро Костя шагал к своему вагону, как на ходу оборачивался и махал ей рукой. Он что-то ей кричал, но она не могла расслышать его за гулом вокзала, за говором сотен людей. Она так и не поняла, понравилась ли Косте её игра.

О поцелуе же она помнила долго. Частенько, сидя на занятиях или гуляя в одиночестве по Арбату, она вспоминала поцелуй, но почему-то представляла, что её целует не рыжий Костя, а, например, красивый старшеклассник, который приходил в училище с гитарой и, сидя на подоконнике, пел песни собственного сочинения. В этих песнях мужчина куда-то уходит навек, прощается с любимой и просит её забыть те дни и ночи, что были они вместе.

Еще хорошо бы поцеловаться с тем художником с Арбата, что рисует портреты прохожих за деньги. У него такие выразительные темные глаза, бородка, как у средневекового пирата и такие красные губы, которые он облизывает, когда видит симпатичную девушку. Пару раз и на неё глядел и тоже облизывал губы.

Странно, Вероника была очень симпатичной девушкой, умной, общительной, но семестр проходил за семестром, а у неё не было поклонника. Другие девчата меняли парней каждый месяц, бегали на свидания к двум сразу, а ей не с кем было и в кино сходить. Справедливости ради, следует сказать, что знакомились с ней охотно, осыпали комплиментами, провожали до парадного дома, где она снимала угол. Но после двух-трех встреч исчезали, не объяснившись.

– Ой, Ника, – теребили её однокурсницы, – с кем это вчера тебя видели в Измайлове? Петька сказал, что кадр отпадный. Ну, делись! Как зовут? Где учится? Москвич?

– Эдик, – отвечала Ника и добавляла, – а где учится или работает, я не спросила, а он сам не сказал.

– А о чем вообще говорили? Он к тебе приставал?

– Так, ни о чем.

Хотела добавить: «Не приставал», но промолчала.

Ника действительно не знала, о чем говорить с малознакомым человеком. Ну, не о театре же, не о книгах?

– Он всё о «тачках», «кабаках», «Спартаке» говорил. Скучно.

– Сама ты скучная, – возмущались девчонки. – Со стороны посмотришь – классная девчонка, а приглядишься – замороженная. Раскрепостись, будь проще, и люди к тебе потянутся. И вообще поменяй внешность. Ну, скажи, кто в наше время с таким реликтом ходит, – дергали девчата за косу, которая за годы учебы, казалось, еще длиннее стала. – И купи какую-нибудь блузочку, знаешь, тут декольте, на спине тонкие завязки, и косметикой пользуйся. Косметика из любой страшилы красавицу сделает.

Но девушка понимала, что дело не в одежде, не в косметике. Чего-то недоставало ей самой. Словно она не проснулась, ходит, говорит, ест, учится, но внутри все спит. Недаром в детстве она мечтала о принце, который одним поцелуем оживит её.

Но принц не появлялся, зато часто звонил Костя Кирпичов, а в дни каникул не оставлял её ни на минуту.

…А вот и Еремейка. Со стороны ипподрома донесся запах конского пота и свежего сена. Многоэтажки остались позади, впереди – улицы и переулки, застроенные одноэтажными домами с небольшими клочками земли, которые жители использовали, кто под гараж или мастерскую, кто под огород, кто под сад-палисад. Если идти прямо по дороге и никуда не сворачивать, попадешь к служебному входу ипподрома, свернешь направо – к заброшенному кладбищу. Веронике надо было идти влево, по улице Школьной. Откуда такое название, понятно: там стояла школа, в которой Вероника когда-то училась. За школой улица Героев танкистов, где до сих пор жил отец Константина, Сергей Васильевич Кирпичов. А в самом конце Еремейки находилась улица, заселенная в основном семьями работников ипподрома. Туда и направлялась сейчас Вероника Андреевна.

Их район считался безопасным, поэтому необходимость в «походке инвалида» отпала. От школы Вероника могла пройти, закрыв глаза. Сколько километров они с Костей наматывали, кружа по Еремейке. И никогда им не хотелось пойти прогуляться в центр, на главную площадь, по бульвару, побродить по центральному парку. Разве она могла представить тогда, что Костик предаст её, променяет на это «мясо» – Кобзарь?! Он никогда не заглядывался на других девчонок, это она точно знает. Что же произошло с верным рыцарем, Костей Кирпичовым?

Незаметно проходили месяцы. В институте у Кости проявился талант в учебе, и он, одновременно со своим, закончил экономический факультет, куда в свое время не стала поступать его Верочка. Ему пророчили хорошее будущее, карьерный рост, и уже сейчас на крупном заводе придерживали для него место. Но у Кости были свои планы. Во всяком случае, рабочим конем он не собирался становиться. Он прикидывал, где мог бы работать с наибольшей пользой для себя, но свои мысли таил от всех, даже от отца и старшего брата. Кстати, брат к тому времени занимал должность начальника цеха на заводе стальных конструкций и звал младшего последовать его примеру.

– На завод я всегда успею, – отговаривался Костя. – Вот женюсь, тогда подумаю.

Кирпичов планировал, что они с Верой поженятся сразу по окончании учебы. Но ему пришлось ждать еще лишний год. Ника Изверова пыталась устроиться на работу в какой-нибудь из столичных театров, была готова на любые роли. Но, по-видимому, в театрах было достаточно талантливой молодежи, и даже нестандартная внешность Верочки: коса до пояса, удивленно распахнутые голубые глаза, фигурка-тростинка – не смогла заменить таланта. Однажды на просмотре ей прямо сказали, что надеяться ей не на что.

– Поезжайте в провинцию, там поработайте, приобретите опыт и тогда …

Верочка вернулась домой и сразу попала в объятия Кости Кирпичова. Её давний друг возмужал, рыжие волосы потемнели и приобрели модный каштановый оттенок. Стригся он коротко, предпочитал модные в то время джинсы и свободные свитера. По окончании института он устроился на небольшое предприятие, которое занималось поставками железобетонных изделий на крупнейшие стройки страны. Его двойное образование сослужило ему хорошую службу – за год он из инженеров АСУ прыгнул в главные специалисты предприятия, прилично зарабатывал и надеялся, что в связи с женитьбой, ему дадут квартиру.

Перед октябрьскими праздниками Константин пришел к Изверовым домой с огромным букетом цветов для Альбины Петровны и бутылкой дорогущего коньяка для хозяина дома.

– Костик, дорогой, здорово! – обнял его Андрей Викторович. – Давно у нас не был. А я тут без тебя на рыбалку ходил, ты не поверишь…

– Отец, – Альбина Петровна с удовольствием вдыхала аромат цветов, – может, о рыбалке позже расскажешь? Видишь, Костик по важному делу пришел.

– А что может быть важнее хорошей поклевки? – не унимался заядлый рыбак. – Вам, женщинам этого никогда не понять. Вот погодите, родится у меня внук…

– Ты что такое говоришь? – всплеснула руками жена и чуть не выпустила из рук хрустальную вазу, которую вытащила из серванта для букета. – Еще и слова не было о свадьбе, а ты уже о внуке…

– А чего? Разве Костя не для того пришел, чтобы сделать предложение нашей Веронике? – Он широко улыбнулся. – Я как в окно увидел тебя при параде да с цветами, сразу догадался…

– Здравствуй, Костя, – появилась в гостиной Вероника. Она прислонилась к косяку двери, спрятала за спиной руки.

– Ты чего как неродная стоишь? – Андрей Викторович потащил дочь на середину комнаты. – Вот, значит, Верочка, Костик, то есть я хотел сказать, Константин Петрович Кирпичов просит твоей руки.

Вероника повернулась к гостю.

– А что же он сам молчит?

– Я не молчу.

Жених шагнул в девушке, положил ей руки на плечи.

– Верочка, выходи за меня замуж, – просто сказал он. Потом помолчал, покосился на застывших в ожидании родителей и закончил, – Я тебя люблю, Верочка. С седьмого класса люблю.

– Но я…

– Вот и хорошо! – громко хлопнул в ладоши отец семейства. – Так тому и быть. А мы, – он взял за руку жену, – с Альбиной Петровной не возражаем, напротив, очень рады. – И неожиданно крикнул: – Горько!!!

Предложение было сделано, невеста хоть и не дала вслух согласие, но не стала возражать, когда Костя поцеловал её.

– Андрей Викторович, Альбина Петровна, ты Верочка, – проникновенно начал Костя, – знаете, как я уважаю вашу семью, как отношусь к вам. Верьте моему слову: вы для меня были и останетесь родными людьми, чтобы ни случилось в жизни. И обещаю вам, – он обнял Верочку, – ваша дочь не будет знать трудностей и забот, не станет жалеть, что согласилась выйти за меня замуж. – А потом без всякого перехода, – там, в машине отец сидит и брат с женой. Я позову?

– А как же! – хором ответили Изверовы.

Остаток дня семейство провело на открытой веранде позади дома, наслаждаясь шашлыком и свежеприготовленными салатами. Сергей Васильевич Кирпичов и старший брат Кости Кирилл с женой Люсей, хоть и не были знакомы с родителями Веры раньше, быстро освоились в незнакомой обстановке. Пили «Цинандали» и домашнее вино за здоровье присутствующих и состоявшуюся помолвку.

Через месяц сыграли свадьбу.

Ну, вот и пришла. Кажется все спокойно, значит, родители еще ничего не знают. Кирпичов, видать, не стал на ночь глядя беспокоить родственников. Интересно, где он сейчас: с секретаршей или еще кого-нибудь нашел?

Вероника открыла калитку, прошла по бетонной дорожке к двери дома. Над ступеньками горела лампочка. Женщина совсем уж собралась позвонить, но в последнюю минуту решила еще немного продлить своё одиночество. Попытаться окончательно успокоиться, «привести лицо в порядок», как говорил их режиссер в театре, когда видел озабоченное домашними проблемами лица артистов.

Она опустилась на верхнюю ступеньку, подперла щеку кулаком. Света лампочки хватало на четыре ступени и неширокую полоску дорожки. Остальное скрывалось в ночи. Правда, в гостиной горел свет, отбрасывая оранжевое пятно на кусты под окном. Все было ухожено, прибрано.

Красота и порядок около дома – заслуга Андрея Викторовича. Натрудившись весь день среди металла, стекла и бетона, отец с удовольствием копался в земле, тщательно взращивал редкие виды кустарников и цветов. Еще две-три недели назад глаз радовал ковер цветов на клумбах, но к сентябрю остались лишь астры, георгины, хризантемы. Из года в год Юлька приходила в школу первого сентября только с букетом, составленных под строгим надзором дедушки. Тот считал, что кое-как собранный букет выглядит так же, как небрежно одетый человек, пусть даже одежда у него дорогая.

– В букете должна быть гармония, – поучал Юльку Андрей Викторович. – Недаром, японцы возвели икебану в ранг государственно-важного дела. Если человек не может правильно составить цветочную композицию, сможет ли он грамотно спланировать свою деятельность? А для женщины, – он поднял палец вверх, – это еще важнее, потому что дом, семью можно рассматривать, как сложный букет. А кто главный в семье? – спрашивал он маленькую Юльку.

– Ты, деда?

– Я, конечно, тоже не последнее колесо в колеснице, но дом держится на женщине.

– Какой, деда?

– Как какой, внучка. В каждой семье своя: здесь, – он махнул головой в сторону дома, – бабушка Аля. Дома у вас – мама, а когда ты вырастешь и выйдешь замуж, главной в семье будешь ты. Даже если твой муж будет миллионер…

– А кто это миллионер? – перебила Юлька.

– Это значит, у него куры денег не клюют. Так вот, – продолжал дед, – семья на женщине держится, на её мудрости и душевной гармонии. Понятно?

– Ага.

Неизвестно, все ли Юлька поняла из слов деда, но результат был самым неожиданным: однажды её застали около птичьего сарая. Девочка уговаривала несушек и нарядного петуха по кличке Феликс «поклевать денежки». На вопрос, что она делает, Юлька ответила:

– Хочу знать, мы миллионеры или нет.

– Ну, и как? – спросила бабушка Аля.

– Мы миллионеры, потому что у нас курочки деньги не клюют.

Семейство захохотало.

Давно у Юльки не возникает желания проверить, миллионеры ли её дедушка или папа, но каждый год учителя обращают внимание на тщательно продуманный букет Юли Кирпичовой.

Вероника горько усмехнулась.

Когда она выходила за Костю замуж фамилию оставила свою, Изверова. Её не оставляла мечта увидеть афишу со своим именем, написанным крупным шрифтом: Ника Изверова, но никак не Вероника Кирпичова. Костя отнесся к желанию невесты с пониманием, не устроил скандала, но твердо сказал, что дети их будут Кирпичовы.

Чтобы как можно скорее увидеть свою фамилию на афишах, сразу же после медового месяца Вероника устроилась в местный театр. Её приняли радостно, тем более, что главный режиссер много лет был знаком с семейством Изверовых. Одновременно с ней в театре появилась еще Ксения Павловская, закончившая театральный институт где-то в Сибири и переехавшая к ним по семейным обстоятельствам. На двух молодых артисток возлагались большие надежды.

Репетировать с Верой было одно удовольствие: она с легкостью запоминала свои тексты, тексты коллег, при случае могла заменить на репетиции любого. Ксения ничем особым не выделялась. Новых спектаклей пока не ставилось, и девушки могли рассчитывать только на роли внезапно захворавших артистов, да на маленькие, незаметные рольки молоденьких служанок, безмолвных свидетелей или девочек на побегушках.

Несмотря на то, что Верочка вела себя достаточно благоразумно, мужчины помоложе пытались ухаживать за нею, но ничего серьезного или оскорбительно не предлагали. Они были наслышаны о муже молодой артистки, которого давно уже не за внешность звали Костя-кирпич. Начавшаяся перестройка выявила у него жесткий характер, умение добиваться своего во что бы то ни стало, давить всех, вставших на его пути.

Организовав свое собственное дело, Кирпичов был умен, изворотлив, но не гнушался применять в делах приемы, свойственные простому кирпичу, летящего с высоты пятиэтажного дома. Партнеры его уважали, враги побаивались. И только Верочка, его жена, не замечала перемен в своем Костике. Он был с ней предупредителен, нежен и ласков, одевал её во все фирменное, не ограничивал в средствах. После того, как она родила ему дочку, подарил машину «Жигули». Не успевала Вера о чем-то подумать, как Костя исполнял её желание. Как само собой разумеющееся молодая женщина принимала заботу мужа, дорогие подарки в праздники и просто так. Он выбирал для неё одежду и обувь, и цена никогда не играла для него роли. Вера счастливо улыбалась, благодарила поцелуем и верила в свое, как она считала, заслуженное счастье.

Три года, что Вера сидела в декретном отпуске, были, пожалуй, самыми счастливыми в их жизни. Это были медовые годы. Верочка успевала не только ухаживать за ребенком, но и готовить любимые блюда Костика, печь торты, стряпать пироги, украшать их квартиру. Её проснувшаяся сексуальность нашла горячий отклик у мужа, который упивался близостью со своей красавицей женой, которая и после родов сохранила удивительно стройную фигурку. Одеваясь на деньги мужа с большим вкусом, она строго следила, чтобы и Костя выглядел презентабельно, дипломатично предотвращала его попытки слиться внешним видом и манерами с массой «братков».

После декрета Верочка вновь вернулась в театр. С удивлением узнала, что Ксения Павловская добилась успеха, есть у неё и главные роли. Конечно, и Веронике представилась возможность в новом сезоне сыграть несколько небольших, но значимых ролей. Она с жаром начала репетировать, но первая же репетиция на большой сцене…

Вся труппа испытала шок. Стоило милой Верочке ступить в освещенный круг, как исчезла её живость, искренность, непосредственность. Она сделалась холодно закованной, сухо цедила текст и двигалась по сцене с грацией робота второго поколения.

Это была катастрофа. Кто-то хихикал, кто-то жалел Верочку, а заслуженный режиссер вынужден был забрать у неё роль, а потом продолжал менять ей роли с маленьких на еще меньшие, незначительные. Конечно, её такое отношение обижало.

– Мне не дают работать, – плакалась она в плечо Альбины Петровны. – Этой мымре Павловской опять роль дали, а мне три слова в конце второго акта: «Кажется, в ночь пойдет дождь». Что за несправедливость!

Альбина Петровна обняла дочь, погладила, как маленькую, по голове. У неё сжималось сердце, когда она видела Веронику в таком состоянии. Бедная девочка!

Вероника не подозревала, что Альбина Петровна уже разговаривала с режиссером театра, с которым была знакома с давних лет. При всем уважении к Альбине Петровне Борис Львович был категоричен: таланта у Вероники нет.

– Дорогая Альбина Петровна, поверье, если бы хоть искра тлела в Веронике, я бы сумел разжечь из неё пламя. Увы! Сам поражен до глубины души: вне сцены Вероника – само обаяние. Жесты, мимика, голос – лучше и не надо! Но видели бы вы её на сцене, – режиссер удрученно покачал головой. – Приходите на репетицию, сами увидите.

В ближайший свой свободный день Альбина Петровна, никем не замеченная, пробралась в репетиционный зал, выбрала самое затененное место в последних рядах партера.

Репетировали небольшую сцену, где Веронике по роли нужно пройти к столу, взять нужную бумагу, быстро прочесть её и бегом вернуться к двери, где её встречает хозяин дома, который крайне удивлен, застав свою племянницу в кабинете. Звучит несколько фраз, и девушка, вырываясь из рук дядюшки, убегает. Всё.

Но как это было сыграно! Альбина Петровна глазам своим не верила. Неужели это её Верочка?! Эта мумия с вытаращенными или наоборот невпопад прищуренными глазами, с раскачивающейся походкой мамы-утки и замогильным голосом?! Хорошо, что Вероника не видит себя со стороны, иначе она бы сгорела со стыда.

Мать сидела в темноте зала, схватив себя за пылающие щеки. Прекратить, нужно немедленно прекратить это! Сцена не для неё! Пусть потрачены шесть лет, это не страшно. Страшно будет, когда состоится премьера спектакля, и все увидят бедную Верочку на сцене.

Альбина Петровна не помнила, как выбралась из зала, как добралась до дома. Она с нетерпением ждала мужа, чтобы рассказать ему о страшной ошибке Вероники, выбравшей профессию артистки. А ведь муж предупреждал! Почему же она не прислушалась к его доводам? Она, мать, тоже виновата в том, что случилось. Это слепая материнская любовь сыграла с ней такую жестокую шутку.

Пока готовился ужин, Альбина Петровна вспоминала, как в течение выпускного года она, посвященная дочерью в планы поступать в театральный институт, тайком от Андрея Викторовича репетировала с Вероникой. Они разыгрывали целые куски из Грибоедова, Островского, Арбузова. Верочка была великолепна! Руку на отсечение! Что же произошло? Если бы сегодня в театре дочь сыграла так же, как тогда, в школьные годы, она бы первая зааплодировала ей. Верочка, её живая, как мотылек, доченька на сцене выглядела перемороженной говядиной.