Ирина Дудина
Пение птиц в положении лёжа
О ХОРОШИХ И ПЛОХИХ КОНЦАХ
«Я попала под машину»,– раздался в трубке загадочный голос Руру. «Как попала? Ты где? Ты жива? Да? Ты в больнице? Откуда ты звонишь?» – задавала я всё более абсурдные вопросы. «Всё нормально. Я дома. Жива. Здорова. Но меня действительно только что сбило машиной. Пять минут назад. Прямо у нашей парадной. Из подворотни выскочил форд, на хорошей скорости. Я не успела увернуться, было скользко. Удар пришёлся мне… Ну ты знаешь. Догадываешься…» Я мысленно представила рост подруги – метр восемьдесят, представила высоту передней части машины, подумала, что мне удар пришёлся бы по талии. А ей – пониже.
«Ну и как?». «Удар был силён. Меня подбросило на полтора метра ввысь и в сторону». – «Какой ужас! Ты могла бы получить ужасный перелом тазобедренного сустава, или разрыв внутренних органов! Там так много органов! И так много суставов! Ты уверена, что ничего не сломалось и не порвалось? Посмотри на себя в зеркало. Нет ли у тебя в лице бледности? Каков пульс?»– напрягла я все свои познания по гражданской обороне.
«Всё нормально. Ничего не сломалось. Просто неожиданно. Будто удар током. И знаешь… Я кончила». – «Как кончила? С чем кончила? То есть с кем? То есть от кого. Нет, от чего», – я запуталась. – «Я испытала оргазм. Первый раз в жизни такой сильный. Удивительный кайф. Полное удовлетворение. От кончиков пальцев до вершины макушки. Всё содрогнулось во мне. В глазах возникли цветовые галлюцинации. Такого никогда со мной не было. Ни с кем. Ни с одним из мужчин я такого не испытывала».
«Хороший конец», – подумала я. И вспомнила о плохом. При таких же обстоятельствах.
Один знакомый, тогда молодой волосатый красавец , мчался по мокрому шоссе, в условиях плохой видимости. На дорогу неожиданно выскочила пожилая алкоголичка, размахивая пустой авоськой. Свернуть не было возможности. Её подбросило высоко. Она была бездыханна. Было долгое расследование и суд. Несколько раз водителю пришлось выслушивать и зачитывать показания медицинской экспертизы. Больше всего его потрясла подробность, которую назойливо заставляли выслушивать или зачитывать. В описании телесных повреждений, которые машина причинила пострадавшей, присутствовало заключение, что у старушки во время удара произошло обильное семяизвержение, короче – оргазм. Погибшая в момент смерти как бы стала любовницей шофёра.
Такие вот романы бывают у человека с машиной.
О МАГИЧЕСКОМ СПОСОБЕ ПРИВЛЕЧЬ ЛЮБОВЬ
Руру вычитала где-то о простом, доступном способе привлечь любовь. Берёшь каплю месячных, подливаешь в бокал красного вина. Даёшь выпить избранному объекту. Он твой навек. Очень могучий приворот.
Решила испробовать на ближнем. На Гусеве. Он и так её любил, по-своему. Ей хотелось любви изобильной, страстной, навек прибитого гвоздями сердца, и гвозди – из платины.
Он пришёл. «На, выпей». Он смотрит на неё близоруко и бледно. Вздыхает тяжко. «Нет. Что-то не хочется». «Ну выпей, милый. Прекрасное вино. Пре-пре-красное-красное. Чудесный бокал! А какой вечер!» Он посмотрел на неё подозрительно, отвернулся, махнул рукой. «Нет настроения». Вдруг оживился. «Ты сама выпей». Она: «Нет, что-то не хочется. Он: «Выпей, голубка, не стыдись. Давно я что-то не видел тебя разогретой хорошим вином». Она: «Нет, нет, нет. Это специально для тебя. Специальное мужское вино, полезное особенно мужчинам. К тому же разлито мною, моими руками.». Он: «Ну ладно. Сделаем так. Отпей. Я допью после тебя. Да-да. Только так. Иначе ни за что не прикоснусь». – «Так. Он что-то заметил неладное. Не доверяет. Надо же, какой осторожный. И что ему только в голову взбрело? В чём он меня подозревает? Прямо какой–то Моцарт. Или Сальери. Или и то и другое в одном флаконе. Ну что ж! Придётся соглашаться!»
Она сделала глоток с величайшим омерзением. Он смотрел на неё пристально. Тяжёлым, испытующим взглядом. Без тени улыбки. Так тигр смотрит сквозь ветки на охотника, не замечающего его, но держащего наготове ружьё, правда не в ту сторону. Она заметила эту суровую, жуткую трезвость, поняла, что он не так глуп, как ей кажется. Засуетилась и, неожиданно для себя, выпила весь бокал до дна.
«Ну вот, девочка моя. Ты выпил? без меня! И ни капли не оставила!», – он смотрел на неё с искренним участием и любопытством, даже, вроде бы, повернул её лицо к свету, чтобы получше рассмотреть.
Я спросила у Руру:
–Ну и как?
–Что – «как»? Никак! С тех пор я люблю только себя. Безумная влюблённость. Другой любви не знаю!
ОБ ОПУЩЕННОЙ РОЗЕ
Прочитала книгу В. Пелевина «Генерация П». «Да, – думаю, – литературное слово – вещь сильная! За это надо брать с них деньги. Тем более, что, судя по опыту автора, платить они готовы… «На пиру у Флоры»! Воспетая мелкая жизнь под ногами. Правда, в конце вставки о берёзе, яблоне и поле ржи. Переход поэтического глаза к более крупным формам. Надо, надо , – пора продать! И есть кому, как кажется!»
Боже, как много растительности удалось вскормить, вспоить, собрать в пучок. Зеленщики! Озеленители! Чу! Шуршание зелёного! Вот, вот где они. Деньги. Доллары. Зелёная сень. Приют поэзии зелёных… Салон цветов! Пробираясь сквозь строй горшков и рой цветочных листьев. В плену у пестиков и в лапках у тычинок…
В кабинете директора – трое. По углам – несметные полки пустых бутылок. Любят, любят любители цветов взбодрить себя живительным нектаром. Хороший нектар предпочитают. Коньяк «Хэннеси» любят. Остальным тоже не брезгуют. Всё метут, судя по разнообразию тары и этикеток. Недопитого не оставляют.
–Уважаемые господа! Я поэтесса. У меня есть цикл стихов, воспевающих цветы. Да-да, господа. Много цветов воспела я. Почти всё воспето мною, что встречается в наших окрестностях под ногами. И кому, как не вам…
–И кому, как не нам оказать вам спонсорскую поддержку для издания ваших стихов… (Улыбается мило своей догадливости). Это нам знакомо. Давайте, что там у вас…
–Говорящий мужчина проявляет наибольшую активность, берёт первый протянутые в пустоту листы рукописи. Да, вот он, вот он, наверно, директор и есть. Тот, что слева среди этих троих – не очень русский. Другой – чересчур благороден. Нос – попугайчиком. Глаза – чуть-чуть навыкате. Граф Гурьев с портрета Энгра. Только острота облика как-бы размазана мышкой в программе «фото-шоп». Срединный путь присущ директору.
Директор роется, углубляется. Сейфулю Мулюковичу перепадает пара страниц. Орлоносцу – ничего. Последнего директор рекомендует, со смешком таким лёгким : «А это наш поэт. У нас тоже есть свой поэт»… Я трепетно жду привычной реакции на свои стихи. Лёгкое выкатывание глазных яблок, приподнятые пёрышки бровей. Выпячивание всё ощутимей, приподнятость всё сильней. Уголки губ при этом опускаются всё ниже. Ниже. Ниже. «Нас предали, господа!». «Я не виновата, что немного угловата…!!!» Ей-ей, эта реакции вовсе не нужна мне, нет. Хотелось бы спокойного удовольствия от своих стихов у народа. Увы…
–Гм… Да-а-а… Кто-нибудь ЭТО читал? Где-нибудь печаталось? – строгие вопросы задаёт Музиль Мухтарович, очень строгие.
–Ну, впрочем, ладно. А что-нибудь о сирени у вас есть? А о ноготках? А есть о мышином горошке? Дело в том, что я знаю о цветах всё. Почти всё. Я не специалист в области поэзии, но сопоставить своё ощущение цветка – и ваше, узнать, насколько похоже… – Директор роется в листках… -«Сирень по средам хороша. Сиренам тело и дыханье твоё…» – Директор выразительно смотрит на меня поверх очков.
Внутри меня всё хихикает и трепещет от веселья и восторга. «Именно так, именно, да, по средам, милостивый государь…», – что-то этакое проносится в голове моей поэтической.
–Ха. Ха-ха. Ну! Ну и ну! По средам хороша! А по четвергам как ? По пятницам или субботам? Ради ваших стихов мы будем продавать сирень только по средам. А вообще сирень по цвету типа как труп. И воняет трупом. И покупают её для трупов в основном. Вот что я скажу.
В интонациях проступает строгость. Орлоносов и Фазиль Искандерович заметно ожили. Заговорили сразу все. Серая сирень цвета разложившегося трупа и с его же ароматом вызвала в народе одобрение. К мнению директора присоединились все.
–«Сирень по средам хороша»! Чушь какая-то. Бред. Полный бред! – я вжимаюсь в кресло с ущиплённым авторским самолюбием. – Бред. Но запоминается. Что-то в этом есть. Сирень по средам хороша (бормочет себе под нос)… О, Да тут одуванчик!. Тэк-с. «Вчера блондином шелковистым ты был. Сегодня весь седой. А завтра – лысый…» Что-ж. Это предстоит. Это ещё только предстоит. Что ж поделаешь. «Десант парашютистов летит по небу! Грядёт солнцеголовость, седина и лысость!» Хм-м. Опять лысость. Да, грядёт, без этого не обойтись. Хотя можно и пересадку волос сделать. – Смотрит строго на Орлоносова. Тот елозит, похохатывая неявно.
–А что там, кстати, о розе?
–Да, да, хотим о розе!!!
–Посмотрим. Тэкс.
Орлоносов и Мулюк Гафизович опять заметно оживляются. Сами подобные вчерашнему трупу розы, вспрыснутому водой сегодня и заметно в результате этой процедуры посвежевшие.
Я объясняю скромно, но с достоинством, что о розе написано слишком много. Так много, так много, что пристраиваться в длинный хвост поэтов, воспевших розу, даже неприлично как-то. Всё равно в первых рядах оказаться трудно. Поэтому о розе я написала по-своему. Неожиданно. Свежо. Лаконично.
Писать о розе я не буду.
Шаг один
От розы к роже.
Свежи ужи,
А розы вянут.
Директор читает стихотворение громко, с нарастающим изумлением. Гуляф Шокирович и Орлоносский начинают, перебивая друг друга, рассказывать истории из своей жизни о встрече с ползучими тварями, которые, действительно, всегда свежи. Незаметно от всегда свежих ужей разговор переходит на другие темы. О том, что у Орлоносова в его 50 лет было 500 женщин, и о романе с каждой из них он может изящно рассказывать. Что интересно было бы послушать истории о любви от женщины лет 30, утончённой женщины, не швабры дешёвой какой, а умной, из элитарной среды. О том, что она испытывала при этом. Как она? Не трахнуть ли её? Потом, после лёгкого молчания, речь плавно возвращается к цветам.
Директор забивает всех своим красноречием. Все молчат и слушают. О том, что в младенчестве ребёнок близок к земле, к растительности, к цветам. Ползает среди цветов, и они кивают головками над ним, яркие, прекрасные, как радостная весть из рая. И ничего ярче и сильнее этого впечатления у человека нет. У взрослого младенческие впечатления вытесняются другими, но память о самом красивом, потрясающем, тлеет где-то на дне души и даёт о себе знать. Во время самых важных событий своей жизни человек волей-неволей обращается к цветам. Хочет кого-то порадовать – но слов нет у него, одни неясные эмоции, и свои чувства он выражает при помощи цветов. Они, такие яркие, выразительные, с таким богатством цветовых оттенков, ароматов, форм, лучше всего способны отразить эмоциональную сферу человека. Дарить картину, открытку или стихи – это что-то совсем другое. Цветы говорят о чувствах дарителя не так прямолинейно, не так навязчиво, грубо, но, зато, и более эмоционально – включая почти весь спектр ощущений – зрительные, тактильные, обонятельные. Цветы – универсальный язык для отображения человеческих чувств, понятный всем народам. К тому же простой и доступный любому – и бедному и богатому, и умному и не очень, и галантному, и простоватому… Цветы – это…
Тут Орлоносов прервал излияния директора. Посмотрел на меня удивлённо.
–Я думал, что ваша речь будет литься беспрерывным потоком. Что вас будет не остановить. Будете обосновывать значимость своих стихов и необходимость больших денег. А вы…
–Мне интересно узнать мнение господина директора о цветах. Пусть выскажется. Всё, что я думаю о цветах, я выразила поэтически…
Приятная беседа о цветах, стихах и женщинах длилась часа три. Директор сказал, что должен подумать дня три-четыре о том, как можно использовать мои стихи в цветочном царстве, в коем он был и королём, и розой, и садовником, и ужом по совместительству.
Я пришла в назначенный день. Кабинет был пуст, если не считать копошившегося там Орлоносского. Количество бутылок возросло с тех пор. Их стеклянная волна сползла со столов по бокам кабинета на пол и начала взгромождаться на центральные столы – столы для переговоров. На стене висела изящная литография какого-то современного французского художника, судя по подписи. Изображала она в весьма раскованной манере расплывшийся и совершающий экспансию в пространство цветок, с намёком на распирающие его силовые поля.
Орлоносов был с большого бодуна. Глаза его алели, как революционная гвоздика на фоне свинцового неба Октября, покрытого ненастными тучами. Он посмотрел на меня как-то снизу и сбоку одновременно, несмотря на вполне высокий рост красивого мужчины.
–Ты чего розу опустила?
Я нервно задёргалась, пытаясь осмыслить его вопрос и дать правильный на него ответ. Я правильно почувствовала, что речь идёт об опускалове в смысле «опустить Коляна на тонну баксов» или ещё чего такое. Мне захотелось залепетать что-то о том, что: «Да нет, что вы, не опускала я, это вам только показалось. Почудилось. Даже и в мыслях не было…»
–Чего, хочешь круче всех быть, да? Ишь, и рифмочку придумала…Мол, ссала я на вас всех, на всех поэтов…
Я почувствовала в душе свою запредельную поэтическую крутизну, да, такая вот, крутая… Но вошёл Нариль Хайфизович, вид у него был сильно похмельный, простонал что-то о том, что директор в этот день вряд ли сможет выйти на работу.
Через неделю абсолютно трезвый директор дал таки мне сотню баксов на стихи. Было мне неловко как-то прятать деньги в дамскую свою сумочку, но я подумала, что поэты всегда были приживалами при столе богатых, всегда их приближали и сбрасывали им крохи за приятную беседу… Ничего в этом позорного нет.
Маша, выслушав мой рассказ о посещении цветочного магазина, долго потом применяла в своих репликах различные модификации выражения: «Ты чего розу опустила». Типа: «И пришёл он, грустный. Розу свою опустил.». А больше всего ей понравилось выдавать целый каскад, в той же последовательности: «опустил розу», «нассал на всех», «круче всех хочешь быть, да?».
О ГРУСТИ КЛОУНОВ
Ехала куда-то по делам в метро, в Москве. В золотых кудрях и в красных брюках. Подошли трое молодых людей. Говорят: «Поехали с нами в цирк на Цветном бульваре. На премьеру – бесплатно! Будет очень интересно. Мы – студенты-клоуны». «О, как это круто!» Я стала говорить с ними о чём-то смешном, о всяких сценках и прибамбасах. Они смотрят угрюмо, и не смеются. Стала даже изображать чью-то походку – кажется, как негры ходят. Они, опять, смотрят невесело, угрюмо. Едем дальше – в автобусе. Они разговорились, наконец-то. О том, какой Олег Попов – ужасный человек, почти негодяй. Как женился на молоденькой, как зарабатывает бешеные деньги, а с другими не делится, держит коллег в нищете.
Приехали. Они говорят: «Подожди нас в общежитии полчаса. Мы скоро». Заходим в их цирковое общежитие. Я сижу, жду. Двое вышли. Один остался. Стал робко, трепетно приставать. Совсем скучно. Хоть бы фокус какой показал, встал бы на голову, проглотил шарик или ещё что. Я посмотрела на него, как на дурачка. Он вздохнул, перестал приставать. Двое вошли. Вчетвером отправились в цирк. Действительно, посадили на хорошее место. Не дожидаясь окончания представления, сбежала. Вдруг опять пригласят в общежитие, и скучно начнут приставать – сразу втроём.
О ЧИТАТЕЛЯХ И ОБ ОСТАЛЬНЫХ
Написала: «У него были белые зубы и серые глаза. Хорошо, что не наоборот». Развеселилась. Дети даже спросили испуганно: «Мам, ты чего, а?» Решила развеселить знакомого физика, любителя изящной словесности. Он захихикал одобрительно. Позвонила приятельнице, тоже начитанной девушке, знатоку остро сказанного слова. Ей тоже стало смешно: «Боже, какой монстр получается!» Решила продолжить. Поделиться смешным ещё с кем. Рассказала о написанном преподавательнице вуза. Она посмотрела на меня с каменным лицом. Я заюлила: «Ну, представляешь, если наоборот – переставь прилагательные, какой ужас выходит: серые зубы, белые глаза. Смешно?» Она повторила мою фразу загадочно. Мне показалось, что до неё не очень дошло. Или она привыкла радоваться другим вещам. Позвонила ещё одному знакомому. Один раз я довела его своей поэтической строкой до падения со стула. Он выслушал и почему-то ужасно разозлился. «Какую, – говорит, – ты гадость пишешь. Лучше не писала б вовсе».
О РАЗОБЛАЧЕНИИ ТАЙНОГО ПРИ ПОМОЩИ ШЛЯПКИ
Моей подруге 38 лет исполнилось. Но выглядит она неплохо. Маленькая, стройная. Такая маленькая и обезжиренная, что трудно разобрать, сколько ей лет. Искусно одевается под девушку из сэконд-хэнда. Бессовестно этим пользуется. Сделала себе поддельную студенческую карточку и бесплатно ездила в метро. Никто не замечал, не останавливал.
Однажды возникла необходимость съездить в солидное учреждение. Она засуетилась. Надо что-то одеть посолиднее. Сменить имидж. «Да, шляпка спасёт!» – решила она и нашла старую женственную шляпку, видавшую виды. Тут ударил мороз. Она решила соединить приятное с полезным. Украсить шляпку куском старого меха. И тепло и солидно. Пошла в метро. Вдруг контролёр говорит: «Женщина!» Она засуетилась, поняла, что к ней, и что это нехорошо. «Женщина! Покажите ваше удостоверение. Вы – не студентка. Вы, женщина, давно вышли из студенческого возраста. Очень давно. Стыдно! Заплатите за проезд!» Действительно, было очень стыдно.
Шляпка – важный атрибут женского гардероба. К её выбору следует подходить щепетильно.
О СИЛЕ ЛЮБВИ
Я снимала квартиру. Я никогда не была так счастлива и адекватна самой себе, как тогда, среди чужой мебели, чужих стен и следов чужой жизни.
Из тех следов одним были звонки ухажёра хозяйки. Судя по скрипучему голосу, ему было за 50. Он звонил мне, двадцатипятилетней, и предлагал себя в мужья. Скучный, старомодный, как пропахший нафталином пиджак из бабушкиного шкафа. «Вы немолоды», – говорил он мне.– Соглашайтесь, я ваш последний шанс обзавестись мужем». Другим хозяйкиным следом был кактус на кухне, почернелый, с какими-то потерявшими остроту колючками, в зацементировавшейся без полива земле. Хозяйка настаивала на том, что поливать кактус вредно. Я её ослушалась.
Почти каждый день ко мне приходил мой возлюбленный. Мы познавали с ним снежные вершины любви. Он спрашивал, какое ещё место во мне осталось девственным и им не потреблённым. Девственности становилось всё меньше. Приходилось проявлять фантазию и выдумку. Кактус от полива позеленел, колючки его посвежели. Он бурно начал расти, толстеть сам и своими ответвлениями. Через несколько месяцев на нём появился бутон. Вскоре он зацвёл.
«В нас столько любви, что она пропитывает всё вокруг. Даже кактус не смог выдержать её напора».
О ГОЛУБЕ
Возвращались с демонстрации. Свернули на тихую улицу. Где-то гремела музыка, улюлюкала и вскрикивала толпа, нагруженная бумажными цветами, шарами и транспарантами… Праздничное напряжение алкоголизировало народ, у женщин пьяно румянились щёки и сверкали глаза, мужчины готовились сильно принять, некоторые, нетерпеливо перебирая пальцами по древкам доверенных им красных знамён, – в ближайшей рюмочной за углом.
На непраздничной улочке царил нездешний покой и тишина. Как в прошлом веке. Серые доходные дома подставляли свои верхние этажи золотому солнцу, умиротворённо ворковали голуби. Голуби-мужчины, раздувая грудку и выглядя солидными, приставали к своим птичьим дамам, требуя взаимности. Голубки прикидывались целками и скромницами, целомудренно перебирали ножками и убегали от ухажёров, впрочем, позволяя тем ворковать себе в уши голубиные слова любви.
На первом этаже широко были распахнуты форточки. За добротным, полноценным петербургским окном, высотою метра в два, угадывалась кухня. Старинная, ручной работы занавеска, с мережками, изобилие цветов и цветочков в разнокалиберных горшках говорили о том, что хозяйка квартиры немолода, как и этот дом.
Несколько голубей, не вовлечённых в любовные игры на чахлом газоне, расселись на раме и с любопытством что-то высматривали внутри кухни, повернувшись хвостами на улицу. Это были ужасные, больные голуби. Их худоба и грязная чернота делали их похожими более на орлов, нежели на голубей. Клювы кривились крючками, на тощих головках хищно сверкали выпученные жёлтые глаза. Им хотелось жрать.
Они нетерпеливо перебирали ножками по грязной раме, им и хотелось, и было боязно. Судя по жадности взглядов, на кухне их привлекло что-то съедобное для птиц. Эти орлы были трусами, толкаясь, взмахивая крыльями, они не смели, не могли, но очень хотели…
Один, самый страшный, самый тощий, заплюзганный, не выдержал, полетел внутрь кухни.
–Представляешь, хозяйка войдёт на кухню – а там такой подарок. Грязный гость.
Вдруг птичьи оборвыши испуганно затрепетали, захлопали громко полыми своими крыльями, подобно серым брызгам, разлетелись в разные стороны.
На кухне послышались возгласы и биение крыл испуганной птицы. У окна появилась древняя старушка, лет под 90, сухощавая и поджарая, как истощавшие голуби, взалкавшие её оставленной на кухне пищи.
–Кыш, кыш!– дряблым кротким голосом гнала прочь незваного неопрятного гостя дряхлая бабушка, взмахивая слабо своей узловатой костлявой рукой.
«А ведь этот исхудалый орёл за ней прилетел… Олицетворение ненасытной исхудавшей смерти…»
