Ильгар Ахадов
Однажды в Карабахе
История пятая. Нет повести печальней…
Время – это страшная химера. Попытка вернуться в прошлое может обернуться кошмарной иллюзией, где всякая видимая реальность – это просто имитация того прошлого. Где мы уже не мы, и наше окружение уже не то, если даже все на материальном уровне сдублировать. Временное пространство, куда каждую секунду мы все больше проваливаемся, губит самое главное – личность, психику на подсознательном уровне, изменяет восприятие бытия эквивалентное этим секундам…
…На следующий день мы чинно восседали в небольшом уютном зале упомянутого ресторана “Не горюй”. Прохладный морской ветерок освежал наши мысли и надежды на светлое будущее и, что немаловажно, аппетит, а приятный аромат восточной кухни щекотал ставшие невероятно чувствительными, ноздри. Все были опрятно одеты, обуты, выбриты, нафуфырены, даже Ветеран в тельняшке, успевший пополнить гардероб красочным широким галстуком в горошек. Смущало только то, что сей галстук был надет поверх тельняшки и выглядел, как импровизированный ошейник. Режиссер казался намного свежее, а главное, заметно чище и не вонял, как вчера экскрементами изо рта. Оператор прям лучился от счастья, глазея на своего, ставшего похожим на qomo sapiensа, кумира.
Прилизанный прибыл в сопровождении верного лакея Зопаева последним. Выслушав бурные аплодисменты радостной публики, он подал знак хозяину ресторана, покорно ожидавшему его у дверей в позе почтительного рака, к началу банкета. И пошло-поехало. Официанты с полными подносами виртуозно сменяли друг друга. После первой атаки на ароматные блюда и высококачественное спиртное хозяин банкета решил взять инициативу в руки.
– Дамы и господа, мы, надеюсь, никуда не торопимся, и у нас будет возможность насладиться этим чудесным днем, сколько пожелаем. Предлагаю, пока все адекватны, перейти к прослушиванию нашего последнего рассказчика, ибо…
– Гениально! – не дав закончить мысль боссу, воскликнул Зопаев, находящийся, видимо уже подшофе и начал хлопать в ладоши. Но, пробуренный взглядом Хозяина заткнулся, торопливо пряча жирные от шашлыка пальцы в карманы.
– А вы иллюзионист, – я мрачно обернулся к Прилизанному.
– Со вчерашнего дня еще и рефери, – ответил тот. – Но давайте все-таки прослушаем рассказ.
– Давайте! – хором отозвалась публика.
Длинный, до этого отрешенно уставившийся на полную рюмку перед собой, тихо вздохнул, опрокинул ее содержимое, не торопясь, вытер салфеткой рот и начал…
– Она была моей первой и, как показала жизнь, единственной любовью. Мы с ней с одного двора – старого бакинского дворика в поселке Кирова…
– Он сейчас как-то по-другому называется, – встрянул в тему Бакинец.
– Пусть как хотят назовут! – заворчала резко погрустневшая Гюлечка. – Для нас эти названия так и остались, как прежде – Разина, Кирова, Завокзальная, Монтина… И баста…
– У нее после водочки голос прорезался, – ехидно шепнул Режиссеру Оператор.
– А ты тоже выпей, – ответил тот, недовольно бурча, – авось, и у тебя кое-что прорежется.
– Вы идиот!
– Может, все-таки послушаем, – спокойно повторил свое предложение Прилизанный. – Мне ваша тупая болтовня надоела.
Я поддержал и обратился к рассказчику:
– Продолжай. Надеюсь, твоя любовная история имеет отношение к теме.
Длинный пожал плечами:
– Разве это важно? После конца восьмидесятых такое ощущение, что все, что происходит, имеет отношение к этой проклятой теме…
Наши квартиры были на одной общей площадке небольшого пятиэтажного дома, где соседи, если усталые, выпившие или просто от рассеянности порой путали никогда не запирающиеся на ключ двери. Ничего – извинялись и, смеясь, шли дальше.
Мы с Джулией вот на одной из этих площадок сначала вместе ползали на четвереньках, стучась лбами то в одну, то в другую дверь, после в садик вместе пошли, весело спотыкаясь – благо он находился кварталом ниже. До сих пор помню запах детских шкафчиков в длинном коридоре, запах паркета, пахнувшим мастикой, и аромат цветущих деревьев ранней весной в небольшом дворике перед садиком, где мы играли и бесновались, пока кто-то из родителей нас не забирал… Господи, неужели все это было? – прошептал он, словно в прострации. После вздохнув, продолжил:
– Школьные годы. Десять лет за одной партой. Букет разноцветных роз на каждое 8 марта и непременно маленький флакончик духов “Красный мак” – они ей нравились. Цветы выращивал в своем небольшом садике старый армянин на противоположной улице, не помню уже, как его звали. Пахли они умопомрачительно. Особенно мне нравились бутоны сочных желтых роз. Старик их дорого продавал по тем меркам. За букет я иногда выкладывал до двух, трех рублей. А то и понятно: в то время цветы в государственных лавках были невзрачны, а частных торговых точек вообще не было.
Помню, как подарил Джулии свой первый букет в первом классе. Разумеется, его купили родители и вовсе не Джуле, а учительнице начальных классов. Но я букет из пяти роз аккуратно разделил на две части, и при этом учительнице достались всего две розы, что сильно ее озадачило. Но училка была деликатной женщиной и промолчала. Все раскрылось вечером, когда Джуля, надев на крошечные ножки мамины туфли и набросив на плечи ее шаль, гордо продемонстрировала сначала своим, а после моим родителям первый в своей жизни подаренный ей букет…
Меня зовут Рафаэль, а она Джульетта, потому чуть ли не с пеленок нас окрестили – Ромео и Джульетта…
– Так-так… – тихо проворчал Бакинец. – Еще одна пикантная история… Она что, армянкой была?
– Да, Джулия была армянкой, – ответил тот просто и замолчал.
Наступила тишина. Прилизанный несолидно потянулся и зевнул. Ганмурат осторожно нагнулся к Бакинцу и шепотом спросил:
– Слушай, земляк, у вас в городе вообще азербайджанцы были? А то тут армянин, там армянин…
Тот нехорошо покосился на него:
– Нет, что ты, все ждали вас, чтобы пришли и облагородили наш генофонд…
Гюля хихикнула. Ганмурад насупил брови. Прилизанный безнадежно начал протирать стекла очков и устало обратился к Длинному:
– Я просто умоляю вас продолжить рассказ и не отвлекаться.
Тот развел руки…
– Когда произошли те события, изменившие всю нашу счастливую, беззаботную жизнь, – начал он, – мы очень растерялись. Из Армении каждый день прибегали, приползали в Баку сотни азербайджанцев – обессиленные, обесчещенные, растерзанные, потерявшие не только кров, но нередко родных и близких. Они жаждали мести за свои страдания и унижения. А силы, которые разожгли костер под названием Нагорный Карабах, умело направляли их злобу на бакинских армян. Мы, городские жители, помогали беженцам чем могли, обустраивали их, но также помогали своим соседям-армянам безопасно покинуть родной им город, где они жили так счастливо, деля вместе с нами и радость, и горе. За какие-то пару лет после выступления этого подлеца-провокатора Аганбегяна – советника Горбачева – в Париже, где он “посчитал целесообразным” отторгнуть Нагорно-Карабахскую автономную область из состава Азербайджана и присоединить к Армении, в ужасном положении оказалась, наряду с другими семьями бакинских армян, и семья Манучаровых…
До сих пор помню сцены нашего расставания у парома. Рядом с родителями и родней, естественно, невозможно было дать волю чувствам, переполнявшим нас, но все понимали и делали вид, что не обращают на нас внимания. Мы же в тот горький час разлуки с болью сжимали друг другу руки и общались лишь полными от слез глазами. Так и стояли застывшие, мечтая хоть бы еще чуть-чуть продлить эти мгновения. Лишь когда родители Джулии осторожно потянули ее к парому, она тихо вскрикнула:
– Рома, я буду ждать! Слышишь, буду ждать!..
Я же не смог ей даже ответить от горького комка в горле…
Длинный замолчал, пустым взглядом уставившись в одну точку. И вообще, казалось, он находится в другом измерении и про нас, земных, совершенно забыл. Его плавно начатый рассказ околдовал, и мы завороженно ждали. Продлившиеся мгновения тишины первым нарушил Прилизанный, деликатно покашляв.
Длинный рассеянно посмотрел на него, постепенно возвращаясь в действительность. Тут в Бакинца опять бес вселился:
– Этот фильм я кажется видел – “Ромео, мой сосед”24, – он демонстративно опустошил содержимое носоглотки в видавший виды платок. – У кого-нибудь есть полотенце? Я хочу рыдать.
И, действительно, противно завыл.
– Смотрите-ка, у него слезы есть! – ехидно удивилась Гюля. – Да у любого бультерьера их больше.
– А сам как распинался по телефону перед своим армихоном. Брат, дорогой… – это Аталай поддержала Гюлю. – Наверное, бабки прочуял.
– Кто? Я!.. – ощетинился Бакинец.
– У тебя опять словесный понос? – наехал на него и Арзуман.
Тот растерялся и зло буркнул:
– Говно покушал. Больше не буду.
– Приятного аппетита, – не успокаивалась Гюля.
– Пусть расскажет, черт вас всех побрал, съемка идет, – завопил Режиссер и обрушился на Гюлю, которую почему-то очень невзлюбил. – Отстань от него, пиявка!
– Ах ты жирный, грязный поросенок! – вскочила с места и пошла на него Гюлечка. Она явно взбодрилась после принятого на грудь алкоголя. Но тут на сцену, как разъяренная пантера, выпрыгнул Оператор:
– Только попробуй, сучка! Я тебе все волосы повыдергиваю и глаза выколю!
– Питух гамбургский! – завизжала Гюлечка.
– Курица безмозглая! – парировал Оператор.
Так и стояли друг перед другом, не решаясь атаковать первым. Тут Прилизанный дико расхохотался и обратился к Режиссеру:
– Снимайте подряд. Я за все заплачу. Все это нарочно не придумаешь. Когда у меня будет плохое настроение, я просмотрю эти кадры и повеселюсь. Ха-ха-ха!..
Все моментально притихли и с удивлением проследили, как Прилизанный, с отклеенными на плешивой голове волосами, наливает себе водочку.
– У меня предложение, – он обратился к публике. – Мы в очередной раз граммов на 50 успокаиваем нервы и, по возможности дольше не перебиваем нашего товарища.
Здравые доводы и интересные предложения всегда имеют успех. И на этот раз волшебный напиток примирил всех оппонентов. Длинный ветеран, закусив водку протянутым ему на вилочке соленым баклажаном, продолжил…
– Не надо меня упрекать, пацаны, – проворчал он. – Все мы дети совкового времени и отлично все понимаем. До этих событий в Баку не существовало понятие – нация. Вернее, был один, сугубо революционный, наднациональный, неповторимый в своей уникальности анклав – бакинцы. Мы так перемешались в этом винегрете, что порой трудно было вообще определиться с нацией. Люди просто по-настоящему счастливо жили и верили в светлое будущее.
Семья Джулии, как и многие бакинские армяне, не сумевшие переварить жизнь в Армении с совершенно чуждой им ментальностью, перебрались в РФ, точнее в Москву. Им повезло. В третьем Риме издавна обосновалось несколько колен Манучаровых, приходившимися им родственниками. Глава этого клана, дядя Джулии – бывший цеховщик, зэк, человек с железной хваткой, а по современным меркам успешный предприниматель, воспользовавшись перестройкой-перекройкой советского наследия, приватизировал несколько заводов, раскрутился на народном добре и жил теперь припеваючи. Московские Манучаровы с сочувствием приняли бакинских родственников и помогли им с обустройством. Благо, у армян племенной инстинкт развит не хуже, чем у нас, азербайджанцев.
Джулия была большой умницей, поступила в столичный медицинский вуз, иногда практиковала в одной из престижных клиник медсестрой. Папа же ее, дядя Самвел, открыл несколько точек пекарен, которые начали достаточно прилично кормить, одевать и обувать не только его семью, но и семьи прибывших в столицу других бакинских армян. В общем, благодаря традиционной армянской сплоченности и предприимчивости жизнь их, казалось, так безвозвратно разрушенная, потихоньку начала налаживаться…
– А вы откуда обо всем узнали? – не смогла удержаться от любопытства Аталай. – Поддерживали связь?
– Ну, кое-какую связь мы никогда не теряли. Работала и “цыганская почта”. В Москву, как вы знаете, хлынуло немало и “азербайджанских беженцев”, которые, не сумев в пронизанном новыми реалиями Азербайджане ужиться, перебрались на российские просторы. Но в основном обо всем я узнал после нашей с ней встречи…
– Вы молодец! – захлопала в ладоши Аталай. – Все-таки поехали к ней!
– Да, поехал. Но только через пару лет и при довольно странных обстоятельствах. И романтика здесь, поверьте, была на последнем месте. Так что не торопитесь меня расхваливать…
– …В отличие от Джулии моя жизнь сложилась не так удачно. Наши дворовые ребята, движимые патриотическими чувствами, начали записываться добровольцами в батальоны самообороны, действующие на приграничных с агрессором рубежах страны. Я долго терзался противоречивыми чувствами, сами понимаете какими, и уже решился “сделать ноги” к Джулии, когда событие, произошедшее за несколько дней до отъезда, перевернуло всю мою жизнь.
В ноябре 1991г. при защите азербайджанских сел бывшего Шаумяновского25 района погиб мой брат Искандер. Я его очень любил, и он всегда был моей гордостью. Высокий, красивый, спортивный Искандер был любимцем всей нашей дворовой братии. Будучи большим патриотом, он одним из первых записался на фронт и увел за собой остальных. Зная мои чувства к Джулии, брат всячески избегал обсуждать со мной армянскую тему и препятствовал моему участию в военных действиях, мотивируя тем, что, мол, хватит и одного в семье для фронта. Думаю, вы представили, как я в душе был благодарен ему…
– Конечно, дорогой. Трудно воевать с будущими родственниками, – опять не удержался от реплики Бакинец.
– Слушай, ослослов хренов, – Длинный, не торопясь, глотнул из своей рюмки, – я очень терпеливый человек, но, если еще раз пикнешь на эту тему, убью вот этим баклажаном, – вполне серьезно помахал он ему обрубком соленой закуски и откусил от нее.
– Молчу, молчу, – “испугался” Бакинец…
– Родители очень тяжело переносили это горе. Мама слегла и чуточку помешалась. Отец в один миг поседел, когда получил это известие. Они с Искандером были очень близки, почти как друзья. Вместе занимались спортом, боролись, делали пробежки по утрам… Интересно было слушать, как они дискутируют о политике, литературе, об истории Азербайджана и Востока. Я с открытым ртом, даже немножко с завистью, слушал их, уплетая пирожки, которыми в эти тихие вечера любила нас баловать мама.
Все изменилось, как по взмаху волшебной палочки злобной крысиной царицы. Помните, Щелкунчик?.. Потеряв родных людей, я имею в виду также отъезд Джулии, я сам озлобился и отчаялся. Мы с отцом до сорокового дня поминок почти не общались. Казалось, он в упор не видит меня. Все были осведомлены о моем желании податься в Москву, к Джулии. Раньше это воспринималось терпимо, благо, мы были воспитаны в духе толерантности и интернационализма, как и тысячи других бакинских семей. Даже столь кровавый армяно-азербайджанский конфликт у бакинцев не изменил прерогативу человеческих отношений над межнациональными. Но сейчас…
Отец заговорил на поминках. Когда после очередной молитвы многочисленные родственники и соседи начали успокаивать его, попутно восхваляя личность и поступки погибшего, он вдруг, грубо перебив муллу, глухим, дрожащим от жуткой тоски голосом, сказал:
– Не надо меня жалеть! И пустые слова ни к чему! Да, беда постучала и в нашу дверь. Но мой сын погиб за Родину! Так погибают самые лучшие, угодные Аллаху люди. А вы все знали, каким он был… Когда многие родители, в том числе и из присутствующих, прятали своих сыновей по соседям, мой сын, получив отцовское благословение, пошел исполнять долг. И если он погиб… значит такова Его воля…
Сегодня я не могу мстить. Я стар и стал немощным, горе сломило меня. Я должен заботиться о матери моих детей, которая тронулась умом и общается с покойником, как с живым. Готовит ему завтраки, утюжит одежду, перебирает соседских девочек, высматривая себе невестку… – тут он впервые за сорок дней смахнул предательскую слезу. – Но у меня есть еще сын!.. И теперь, в день, когда дух Искандера возносится на небеса, перед Аллахом и перед вами объявляю: я отрекусь от него, если он не отомстит за брата! Не отправит в ад хотя бы десять дашнакских выродков. Слышишь, Рафаэль, десять, не меньше! – прогремел его голос. – Или прокляну тебя! А после… После поступай, как знаешь…
Люди молча сидели, думая каждый о своем, больше, наверное, о постигшем нас сатанинском времени. Только самые близкие поняли: отец назначает мне цену за Джулию…
Длинный закашлялся. Воспользовавшись передышкой, и мы перевели дух.
– Шекспир отдыхает… – это заворчал Арзуман. – У меня волосы дыбом встали. Клянусь, ему надо было родиться на Кавказе.
– Кому? – Режиссер не врубился. Все внимание его было сосредоточено на непочатой бутылке, которую наш бывший войсковой разведчик только что вытащил из ящика.
– Сказал же, Шекспиру. Тут столько сюжетов! И головы откупоривают… – он откупорил бутылку. – И уши режут…
– Хуже индейцы, – согласился Режиссер. – Те живьем скальпы снимали.
– Мне все-таки неясно, – вдруг спросила Гюлечка, – ваш отец только что потерял сына. Как мог он отправить на эту бойню и второго, прекрасно осознавая, что и тот может разделить судьбу брата?
– И мне непонятно, – поддержала ее и Аталай. – Прям цифру озвучил – 10. Жуть!..
Длинный тяжело вздохнул:
– Кто мы такие, чтобы осуждать своих родителей… Думаю, он тоже тогда чуточку рехнулся. Вы не можете представить, настолько они с Искандером были близки… И еще: представьте себе состояние общества, когда каждый день из СМИ озвучивались известия об оккупации очередных населенных пунктов, о кровавых рейдах армянских националистов в азербайджанские села, о погромах, поджогах, о погибших…
Всюду Дьявол наступал на позиции Бога. А тот, непонятно почему, молчал…
– Службу я начал в Отдельном Батальоне Специального Назначения. Наверное, слышали, – он вновь обратился к товарищам, – Мудраковский батальон был такой – 778, его еще и Бакинским называли. В то время армия еще только создавалась, добровольцев набирали…
– Как же, помним, – кивнул Арзуман. – Первые трофейные танки и прочую военную технику из русской армии Мудрак тогда пригнал. И он же более основательно отточил профессионализм личного состава с привлечением военных специалистов, собрал внушительный парк военной техники, ужесточил дисциплину и т.д.
Только мало кто знает, что этот знаменитый в свое время батальон, в дальнейшем получивший название “Одноглазая Сова”, изначально собирал покойный Риад Ахмедов – подполковник, замначальника Разведывательного Управления МО, посмертно удостоенный звания Национального Героя Азербайджана. Риад тогда перевелся в МО из КГБ Азербайджана, командовал особым отделом разведки и успел уже навести ужас на бандформирования противника в Карабахе…
Увы, он пропал без вести в ходе операции под Дашалты26 при весьма странных обстоятельствах… Царствие им обоим небесное – и Риаду, и Мудраку Виктору Анатольевичу!
– Аминь! – хором отозвались ветераны…
– …В ОБСН я приобрел хорошую выучку, был зачислен во взвод снайперов…
– Кажется, командиром той роты был Искандер Мамедов из твоего же поселка, так? – переспросил Бакинец. – Он когда-то меня тренировал.
– Судя по твоей оболочке, он к тебе был невнимательным, – захихикала Гюля.
– Был такой, и сейчас, слава богу, есть, – ответил Длинный, жестом предупредив возмущение Бакинца, тщетно пытавшегося надуть бицепсы. – Еще были Шакир Гасымов, Юра Газиахмедов, Ровшан Халилов, Хатаи Бахышов, Ядигяр Агаев, Вугар Ахмедов, Ровшан Бабаев, Эльхан Агаев, Фаиг Рустамов… Фаиг был смертельно ранен в мае 1992-го года на подступах к г. Шуша. Я был рядом, когда его ранили. Держал в объятиях, пытался успокоить. Удивительной широты души был человек… А Эльхан, я слышал, погиб в апреле 1997 в составе разведдиверсионной группы в тылу противника. Героически погиб, как и остальные шестеро военных разведчиков. Попав в окружение, парни до последнего отстреливались. Три дня отстреливались, нанося противнику урон в живой силе. После, не желая сдаться, взорвали себя гранатами. Лишь одного взяли тяжелораненым. Я слышал, сконфуженные их героизмом армяне, погибших с почетом похоронили, а пленного позже обменяли… Вы, я вижу, все пишете, – вдруг обратился он ко мне.
– Так эта моя профессия… – я сначала не врубился в суть вопроса. – А что?
– Я хотел бы назвать всех, кого помню, с кем воевал. Да долго будет…
– А вы дайте мне все отдельным списком. Обещаю…
– Им приятно было бы, – он задумчиво перебил. – Тем, кто еще жив. Кое-кто же остался вечно молодым…
– Не нагоняйте тоску, – Прилизанный в досаде заворчал.
Длинный вздохнул…
– Но я в спецназе долго не задержался. Осенью попросился на позицию. И меня перевели…
– Папины заветы торопился исполнять? – Бакинец вновь разболтался. И зря…
Рука Длинного молниеносно метнулась и вцепилась в его воротник. В следующий миг Бакинец как-то удивительно легко вспорхнул в воздухе и приземлился у ног рассказчика. Голова его теперь беспомощно болталась под мышкой оппонента. Никто не ожидал такой прыти от апатичного и прозрачного на вид Длинного.
– Я же сказал, не зли меня, – вежливо напомнил он. – И где баклажан?
– Не надо баклажана… – еле выговорил Бакинец, с трудом переводя дыхание. – Имей совесть, нечем закусывать…
Тут опять к нему на выручку взлетела Гюлечка.
– Что вы себе позволяете, хулиган! – она выглядела очень разъяренной. – Да как вы смете распускать руки! Слабого нашли?
– Извините, – растерянно пробормотал Длинный, уронив жертву под стол. Видимо, по натуре был вежливым.
– Ну у тебя хватка, братан… – Бакинец выполз из-под стола, осторожно проверил шейные позвонки. – А тебе спасибо, сестричка, – обратился он к Гюлечке.
– Тоже мне братик! – вспыхнула она. – Ты что, в родственники записался? – кажется, обиделась она не на шутку.
Режиссер опять мерзко хихикнул.
– Говорил же, дело нечистое! У меня глаз-алмаз.
– Да вы дальтоник, – огрызнулся Оператор. – У вас все в цвете зеленого змия…
– Хватит! – очередной раз возмутился Прилизанный, но как-то уже беззлобно. – Господи, дай мне терпение!
– Аминь!.. – поддержала его публика.
По моему знаку Длинный продолжил…
– В горах я полностью раскрылся, применяя полученные в спецназе навыки. Шла позиционная и, нередко, диверсионная война, где вопрос выживания напрямую зависел от степени военной выучки и физических навыков. Конечно, существовал еще и фактор фортуны… Я неоднократно получал ранения, но они были легкие и быстро заживали. Однажды попал под артобстрел и чудом выжил – меня от взрыва загородил товарищ, который по воле судьбы оказался на шаг впереди. Этот же шаг разделил нас навсегда. Один из осколков врезался несчастному в горло…
И когда на прикладе моего СВД27 появилась девятая нарезка, меня вызвали в штаб бригады. Я в недоумении сел в специально посланный за мной “воронок” и пытался по угрюмым мордам сопровождающих меня “гэбэшников” определить – что все-таки случилось? То, что ничего хорошего, я чуял сердцем…
В штабе меня привели прямиком к комбригу. Он, по-видимому, был удивлен и нервно пережевывал кончики своих пожелтевших от табака усов. С ходу заорал:
– Что ты натворил, сучонок?
Меня вдруг развеселила его трусость, и я ухмыльнулся ему в рожу:
– Да пустяки. Написал письмо в аппарат главнокомандующего. Попросил разобраться с тем мурлом, которым нас кормят.
Командир покрылся пятнами.
– Ничего, сейчас тебя откормят, падла, – процедил он сквозь зубы.
– Сам такой… Козел!
В то время мы еще могли обзывать нелицеприятными эпитетами потерявших уважение личного состава военачальников. Правовая бюрократическая система молодого государства еще не была сформирована, и мы без зазрения совести пользовались этим. Командир наш, мягко говоря, был порядочной скотиной. Все знали, что он запустил руки даже на кухню, где орудовал его кривоногий и толстозадый племянник, которого я как-то пытался перевоспитать отнюдь не маршаковскими методами…
Он не успел ответить. Двери распахнулись, и в комнату ворвались трое – гражданский, с очень угрюмым лицом, и два офицера – те, которые сопровождали меня в машине. Гражданский чем-то напомнил мне следователей НКВД, которых я видел в фильмах, изображающих события далеких сталинских времен. В том, что он соответствовал моему воображению я убедился, когда наш бравый команданте, вскочив с места, начал лебезить перед ним, как Жучка перед хозяином. Вошедший следом рядовой с автоматом на груди застыл в позе фонарного столба у двери. Гражданский бесцеремонно отказался от предложенного командирского кресла, сел на стул и уставился сухими немигающими глазами на меня, словно пытаясь пробурить скважину во лбу. Через минуту противоборства взглядов, чего я, что греха таить, с трудом выдержал, он начал:
– Скажу прямо, без проволочек. Вы обвиняетесь в убийстве гизира28 Бахтияра Мамедова, погибшего неделю назад при весьма неясных обстоятельствах на высотке Сарыгаялар. Нами изучена ваша снайперская винтовка Драгунова 1986 года выпуска и выяснено – пуля, поразившая покойного в затылок, была выпущена из этого оружия с расстояния 40 метров. Ваш пост находился по близости, вы могли подкрасться…
Неделю назад между вами произошла драка, вы пригрозили убить Мамедова и, выходит, сдержали слово. Исходя из вышесказанного, вы обвиняетесь в преднамеренном убийстве сослуживца и, если ваша вина подтвердится, понесете заслуженное наказание. Вы арестованы, гражданин Гусейнов Рафаэль Алекпер оглы…
Я был как во сне. Происходящее никак не укладывалось в голове. Что он прет? Какой арест? Я вдруг вспомнил, как под видом учета дня три назад отобрали у меня винтовку. И даже не успел испугаться, когда словно под гипнозом протянул руки подошедшему офицеру, который пристегнул на моих запястьях “браслеты”. Только в голове начался непонятный шум, постепенно перерастая в невыносимый гул. Защемило в сердце. События, предшествовавшие этому, начали выстраиваться в моем сознании словно из тумана и проясняться по мере осмысливания происходящего…
Я поссорился с Бахтияром на почве его ревности к нашим отношениям с врачом районного госпиталя Наилей Саламовой. Излишне говорить, что между нами ничего не было и не могло бы быть, так как все мои мысли были заняты только Джулией. Просто, после очередного ранения, когда я вынужден был лечь в районный госпиталь, у меня с врачом Саламовой сложились весьма теплые отношения. Не знаю, чем я привлек ее внимание, скорее тем, что не пытался почтить ее этим самым вниманием.
А она была действительно красивая – с огромными бездонными глазами и очень хрупкой грациозной фигурой. Наилю прикомандировали из Баку с группой военврачей, а после ссоры с женихом девушка вовсе попросилась остаться в райцентре с целью прекращения всяких отношений с ним. Причина была банальна – он изменил с ее лучшей подругой.
Кроме того, выяснилось, что ее любимая бабушка проживала в соседнем с нами дворике поселка Кирова, и она все детство провела у нее после того, как отец развелся с матерью. Мать года два назад захворала и скончалась – она всегда была болезненная. А отца след пропал в России, куда он после развода подался…
Такая вот судьба сложилась у Саламовой. И странно, что я не заметил у себя под носом столь очаровательное создание…
– Что делает вам честь и доказывает, что вы действительно были увлечены вашей Джулией, – не удержалась от реплики Гюлечка…
– Мы во время одного из ее дежурств разоткровенничались и почувствовали душевное родство между собой. Я рассказал ей о Джулии, она о своем. С тех пор мы начали часто общаться, что не понравилось одному из ее поклонников – гизиру Бахтияру Мамедову. Тот просто бесился от ярости, хотя я пытался уверить его, что это простая дружба и не я виноват, что она в упор его не замечает. Он же, видимо, не переставал видеть во мне источника провала его безответных чувств и все чаще доставал хамскими выходками, которые начали переходить в оскорбления. Я пока терпел, надеясь, что он все-таки образумится…
Длинный машинально сделал глоток из рюмки, не замечая, что емкость давно пуста.
– Люди могут образумиться от чего угодно, но только не от любви, – вдруг печально произнес Ганмуратбек, тяжело вздыхая.
– А вы откуда знаете, косолапый вы наш, – воскликнула в восторге Аталай. – Неужто и вас когда-то пронизывали стрелы Амура?
Тот опять сконфузился, пытаясь переварить сказанное. После все-таки нагнулся к Бакинцу:
– Переводи.
Бакинец в отчаянии развел руками.
– Не смогу. Пока объясню, постарею. И ты… – он как-то с удивлением оглядел оппонента, – вопреки законам логики и природы, кажется, ей нравишься.
Ганмурат плавно перекрасился в бордовый цвет и в смущении, начал кашлять…
– Но однажды Мамедов все же перегнул палку, – продолжил Длинный. – Как-то в столовой в моем присутствии начал говорить про Саламову всякие гадости. Я велел ему заткнуться и пойти вымыть рот. Все удивленно замолчали. Мамедов был еще тот здоровяк. В свободное время любил подкачиваться гантелями. А я, как видите, кожа да кости…
– Не скажи, – вновь пощупал шею Бакинец. – Да ты, браток, еще и скромный…
– Как я и ожидал, гизир озверел после моего выпада. Он был еще и на взводе – покрасневшие и воспаленные глаза и прочее. Раскидывая столы-стулья в сторону, ринулся на меня. Пришлось встретить его прикладом винтовки в челюсть.
Когда Мамедова оттащили в сторону и начали приводить в чувство, я просто сказал, что в следующий раз, когда распустит язык про Саламову, я его пристрелю…
– Вы действительно пристрелили бы его? – вкрадчиво задал вопрос Прилизанный.
– Нет, конечно, я с ним без этого справился бы. Просто вырвалось, я разозлился.
–А как оказалось, что пуля была выпущена из вашей винтовки? – не отставал Прилизанный.
Длинный призадумался.
– Думаю, меня подставили. В ту ночь я плохо себя чувствовал. Тошнило и ко сну тянуло. Потом еще и голова жутко разболелась. Сослуживцы, увидев мое состояние, повели в укрытие под скалой, где мы обычно отдыхали, и взялись за меня отдежурить. Была летняя ночь. Обняв винтовку, с которой никогда не разлучался, я заснул как убитый. Правда, утром, когда меня разбудили, почувствовал запах пороха, но не придал этому значения. Тогда же услышал, что ночью Бахтияра Мамедова застрелил якобы снайпер.
– А почему якобы?
– Потому что мы еще тогда обратили внимание: пуля попала в затылок покойному, а лежал он навзничь, головой к противнику. И отверстие от пули было достаточно широкое, что указывало на выстрел с близкого расстояния.
– Хотите сказать, что пока вы спали, по какой-то причине почти в отключке, кто-то взял вашу винтовку, подкрался к вашему недругу и убил его? – продолжал вершить допрос Прилизанный, почувствовав себя в своей стихии. – Но мотив-то должен быть? – он важно крякнул, ерзая в кресле. – А может вы врете, голубчик? Все вы чокнутые, судя по этим рассказам. Может, замкнуло где-то, и вы решили отомстить?
