Ильгар Ахадов
Однажды в Карабахе
– Спасибо, братан, теперь я твой должник, – сказал я. – И что ты намерен делать дальше?
– Не знаю. Вот думаю… – еле выдавил из себя Карен.
– Пошли к нашим. Я рассажу, как ты спас меня.
– И что дальше, – усмехнулся он, – будете меня держать, как музейный экспонат? Или покажете по телевизору, чтобы узнала вся Армения, как я перестрелял своих?
– Сам же сказал, не свои, – огрызнулся я.
– Не свои, – вздохнул он, – да кто поймет? Для всех я буду предателем. Они перебьют всех моих родственников. А у меня в Ереване больной отец, братик, сестренка…
Положение моего “друга-врага” было незавидное. Мозг мой усиленно работал, стараясь найти решение, которое хоть как-то могло бы помочь ему выйти из сложившейся ситуации. Но что тут придумаешь…
– Куда же нам податься? – устало вздохнул Карен. – Везде мы чужие. Из Баку выгнали, в Армении не прижились – оказывается, мы из-под турков. Чем же мы провинились, а, брательник? Какой черт замутил эту кашу?
– Тот самый, который и сотни тысяч азербайджанцев превратил в беженцев – будь он проклят. Тот самый, который загнал меня в этот долбаный танк, а тебя превратил в убийцу.
– А ты никогда не убивал? – Карен спросил тихо, словно в прострации.
– Меня недавно призвали… Так, стрелял. Хрен знает, куда пули летели.
– Тебе повезло больше… – он опять вздохнул. – Как там наш Баку?
– Какой там наш? – меня словно матом покрыли. – Чей угодно, только не наш! Баку уже не тот, который был раньше. Многие бакинцы-азербайджанцы тоже уехали, как и евреи, армяне, русские…
Тут мы оба вздохнули – в унисон…
– Знаешь, как меня называли в строю, – устало продолжил Карен.
– …
–Мовсесян Карен Османович.
– Ну и что? – недоуменно спросил я.
– А то, что я Мовсесян Карен Осипович, – опять вздохнул он. – А “Осман” у них как ругательство, как бы синоним турка. Ну, типа у вас “Вазген”.
Я не знал, что ответить. И вдруг меня осенила странная мысль. Там наверху дьявол захватил власть и превратил людей в азербайджанцев, армян, русских, грузин, индейцев, бледнолицых… И вбил в их мозг вирус бешенства. В общем, завал… И мало кто понимает, что, когда сдохнем, кто есть, кто не будет иметь для Главного Режиссера никакого значения.
Или будет иметь? Черт… Интересно, как бы я себя чувствовал, если бы родился по прихоти судьбы армянином, а Карен азербайджанцем?
От этих богохульных мыслей меня оторвал голос Карена, который вдруг резко встал на ноги. Я машинально тоже вскочил, направляя на него дуло автомата.
– Вот что, – сказал он, будто не замечая моего движения, – времени мало. Ты давай прострели мне плечо, но постарайся не задеть кость.
Я все понял.
– Думаешь, прохляет?
– Может быть, – задумчиво ответил он, – нет другого выхода. Не могу же я вернуться обратно чистеньким, без царапины. То, что я с ними все время был на ножах, также убавляет мне шансы.
– А с трупами что делать?
– А вот в этом, может и мое спасение, если сделаешь все, как скажу. Я ухожу, и ты иди к своим, пока не рассвело, приведи помощь. Надо забрать отсюда все трупы. Впрочем, ваши так и сделают с целью обмена. Только тебе обязательно надо добиться этого, так как скоро наши возьмут эти места. Если обнаружат трупы, которых пришили из одного и того же ствола – из моего, мне конец.
– Ты скажешь своим, что ваша группа нарвалась на засаду? – спросил я, мысленно все сопоставляя.
– Да. Я скажу, что спецгруппа азеров пришла, чтобы вытащить трупы и оружие. Мы их не заметили и попали в засаду.
– А когда обменяют трупы, не найдут твои пули?
Карен задумался.
– Это не скоро произойдет. Сначала будут переговоры, установка связи с родственниками… А может события обернутся так, что не до них будет. К нам в тыл – на русскую базу – перебрасываются свежие подразделения. И все время ведутся переговоры. Во всех войсковых частях появились русские инструкторы. Они и раньше были, но сейчас удвоились и даже утроились. Кажется, скоро начнется повальное наступление наших войск по всему фронту. У вас никаких шансов…
У меня тогда кольнуло сердце. Все в принципе так и произошло. Недовольные тем, что к власти пришли силы, наступающие на позиции России в Азербайджане, кремлевские силовики начали уже открыто поддерживать и подпитывать агрессию Армении в Карабахе. Но это уже другая история…
Карен добавил:
– В любом случае я закопаю свой автомат и возьму у кого-нибудь из них, – указал он на трупы. – Идентифицировать тела будет легко, паспорта у них в кармане. И еще – слушай меня внимательно.
– Да, браток.
– Я у них долго не задержусь, мне нужен потолок месяц. При первой возможности соскочу в Москву. Там – родственники с материнской стороны. И, кажется, нехило развернулись. Не хочу быть пушечным мясом у своих толстолобиков. Ясно, что в конечном итоге все мы будем в проигрыше, и из этого дерьма надо вовремя вырваться…
Карен внимательно посмотрел на меня.
– И тебе это советую. Так получилось, что судьба нас кровью повязала. Если выживу, ты можешь легко найти меня в Москве. – Он назвал место. – Спросишь Эмиля, кликуха Помидор. Он мой дядя и большой авторитет по своей части. Через него и выйдешь на меня… Но смотри, я тебе доверяю. Чтоб не мои, не твои…
Карен многозначительно замолчал.
– Ты что, – я горячо возмутился, – я, по-твоему, сволочь? Ты мне жизнь спас. И вообще, ты нормальный пацан по жизни. И чихать мне на то, что ты армянин.
– И мне чихать, что ты азербайджанец, – он ухмыльнулся и, кажется, меня подколол.
Мы обнялись. Я сказал:
– Насчет трупов не переживай. Сделаю, как ты сказал.
Я выстрелил и слегка ранил его в руку. Рану наспех перевязали, и я измазал Карена в его же крови. Немного порвал “афганку” на нем. Уже рассветало, надо было торопиться…
Когда он, крадучись, уходил по горной тропе, я не в тему крикнул в след:
– Братан, а почему дядю твоего Помидором назвали? Что, похож был? Извини, любопытство жжет…
Карен уже скрылся за кустами, когда послышался ответ:
– А он всю жизнь с помидорами возился – покупал и продавал, пока не посадили.
– Ты что, разве за помидоры сажают? – я удивился.
– За помидоры – нет. Но он внутрь помидоров план21 засовывал. И однажды, перепутал и продал такой помидор менту. С тех пор и сам стал “помидором”.
– Аа-а, в этом смысле!..
Тут Бакинец умолк и задумался. Кажется, воспоминания нахлынули…
– Ну что, встретился ты потом с Помидором? – спросил его в нетерпении Ветеран в тельняшке.
– Причем тут Помидор? – возмутилась Аталай. – Пусть по порядку расскажет. Что стало с Кареном? И вообще, как эта история закончилась?
Бакинец вздохнул:
– Я сделал все так, как и обговорили. Наши прислали бойцов, забрали трупы и оружие. Хачиков мы после просто закопали, не до них стало, так как на следующий день началось повальное отступление наших войск по какой-то непонятной причине…
Меня представили к награде, присвоили медаль за отвагу, так как я рассказал, как очнулся после контузии и, заметив подкрадывающихся хачиков к танку, всех перестрелял. Трупы армян были наглядным доказательством.
Так я стал героем…
Наступила тишина. Слышалось лишь всхлипывание вконец опьяневшего Режиссера.
– Боже мой! Боже мой!.. Поганая жизнь…
– Да, мэтр. Это сюрр… – прошептал Оператор.
Прилизанный встал и распахнул окно, вдыхая полной грудью свежий осенний воздух. Галстук его несолидно был спущен. Присутствующие также зашевелились, как после долгой спячки.
– А вам не стыдно было носить эту награду… как это – медаль за отвагу? Ведь, по существу, вы ее не заслужили? – Прилизанный обернулся и прицелился взглядом следователя в Бакинца.
– А я ее и не ношу, – спокойно ответил тот, – лежит себе в комоде. Как можно носить медали, когда земли еще не отвоеваны?..
Да ничего она и не стоит материально. За нее копейки добавят к пенсии. Наверно…
– А это как сказать, милейший, – вдруг громко обратился к Прилизанному Арзуман, – как это не заслужил! Человек готов был наложить на себя руки – застрелиться, чтобы не попасть в плен! Вы понимаете, что это такое?
– Не мог же он объявить, что его спас армянин? И кто поверил бы? – печально спросил, словно сам себя Длинный ветеран.
– Точно! Потом докажи нашим ментам, то бишь особистам, что ты не верблюд. Им бы только звездочки заработать. Гады! Уу-у, ненавижу!.. – зарычал опять Ветеран в тельняшке.
– Тише, братан, тише… – я попытался отвлечь его от мрачных и преступных мыслей. – Люди разные, дорогой. Не надо косить всех под одну гребенку.
– Ты и не коси, – огрызнулся тот. – А у меня с ними свои счеты…
– Умоляю вас, расскажите дальше, – опять воскликнула эксцентричная Аталай, – ведь это не конец, правда?
– Правда, – заулыбался Бакинец, – но, кажется, я вас разочарую. Ни с Помидором, ни с Кареном я так и не встретился после. Жизнь так засосала, что не до них стало. Пытался лечить, а в итоге проводил в мир иной больных старых родителей. Неудачная женитьба. Развод. Безработица. И ожидаемый результат – утрата квартиры, зубов и веры в счастливое будущее. Честно говоря, я так и не понял, как эти 25 лет пролетели после войны.
– Как скучно и банально, – нервно затеребила пальцами по столу Гюлечка, – исповедь очередного неудачника… – И демонстративно зевнула.
Бакинец, как ни странно, не отреагировал на реплику, а продолжал рассеянно-мечтательно улыбаться.
Аталай подозрительно покосилась на него.
– А чему тогда лыбитесь? Не вижу повода. Вы взяли и топором обрубили этот прекрасный рассказ. Хоть что-нибудь придумали бы, чтобы таким болваном не выглядеть…
– А зачем? – продолжал загадочно улыбаться Бакинец. – Можно и не выдумывать… Кажется, отвергавшая меня все эти 20 с лишним лет фортуна решила смилостивиться и еще раз подфартить.
Он важно налил себе из бутылки на этот раз газировку и, не торопясь, глоточками начал выпивать.
– Чтоб ты захлебнулся, фраер, – зашипел на него в нетерпении Ветеран в тельняшке, хватаясь за пустой стакан, – напрасно Карапет тебя не грохнул…
– Спокойно, коллега. И что за манеры? – с пафосом ответил Бакинец. – И закройте свой люк. А то не расскажу.
– Закрой! – все дружно потребовали. Ветеран в тельняшке, как бы нехотя, сник.
Бакинец же, довольный, продолжил:
– Недавно, роясь от безделья в компьютере соседа, я иногда за его детьми смотрю, ну, типа, “усатый нянь”, вспомнил про эти события и набрал в “Одноклассниках” номер сначала своей, а после Карена школы. И как молнией меня ударило, когда увидел знакомый фейс своего спасителя. Мовсесян Карен Осипович, с довольной и основательно пополневшей физиономией, глазел на меня из окна монитора. Не веря глазам, я настучал ему на клавиатуре, благо он был на сайте, и вмиг ответил…
Не буду описывать, как мы были рады друг другу и, рыдая от пережитого шока, общались. Это не поймут лишь те, у кого душа обитает по ту сторону рая, в обители дьявола…
Карен преуспел. Москва – начала 90-ых, как и многих переселенцев с хваткой, моего друга тоже не обидела. При поддержке краснощекого и толстозадого дядьки Помидора, Карен быстро раскрутился и завладел заводом, солидными счетами в банках, десятками коммерческих точек и т.д. И думаю всем понятно, что он с того времени чуть ли не каждый день мне звонит и приглашает к себе на ПМЖ. Кстати, у него на предприятиях трудится много бакинцев, в том числе и азербайджанцы. И все они в душах носят частицу милого, старого города нашей молодости…
– Ура!.. – восхитилась по-детски Аталай. – Я ожидала, что это не все! И ждала такого конца… Ну, идите же ко мне, – томно и страстно прошептала она, – я хочу вас поцеловать!
– Да врет он! Сам придумал, разве не ясно? А ты, как дурочка, поцелую, поцелую… – торопливо загородила собой Бакинца Гюля от натиска Аталай и вдруг взвизгнула:
– Целуй другого!
Аталай в растерянности остановилась. Бакинец смутился и замолчал. Режиссер с Оператором захихикали. Обстановку разрядил опять Прилизанный:
– А почему вы не уехали? Ведь, как я понял, вас кроме ваших оков здесь ничего не держит? – стекла очков Прилизанного заблестели под лучами осеннего солнца, освещавшего комнату, и удивительно точно придали ему сходство с Гимлером из знаменитого староотечественного фильма.
Все ожидали ответа, но Бакинец как-то медлил. Наконец нехотя ответил:
– Вы понимаете?.. Он не знает, что я… в общем, вы правильно изволили сказать, – печально обратился он к Гюле, – неудачник и бомж. Ведь у меня даже своей крыши нет. Живу на чердаке соседа. Ну, типа Карлсон…
Бакинец вытащил из полупустой пачки сигарету и закурил. На этот раз его никто не торопил.
– Я ему наврал, что у меня своя животноводческая ферма… Я же за коровами и курами соседа тоже смотрю, – смущенно добавил он, – чищу их парашу… – он нервно затушил недокуренную сигарету в пепельнице. – Ну, мне стыдно было как-то за себя. И куда я поеду без денег, без зубов, без одежды? Вот, пока думаю, как выкрутиться.
Тут Ветеран в тельняшке взревел из угла, куда почему-то забился во время рассказа:
– Да я продам свой дом, машину, голубей!.. Нет, голубей оставлю… Куплю тебе одежду, поставлю клыки не хуже, чем у Абрамовича, и мы вместе укатим из этой зоны, в которой всем место есть, только не нашему брату. Да тут каждый третий погоны носит, а четвертый на них стучит. Тьфу! Дожили!.. Волки позорные!
Прилизанный безнадежно махнул на него рукой, но не ответил.
Бакинец отвернулся к окну с новой сигаретой, когда зазвонил его мобильник. Он торопливо и взволнованно ответил:
– Да, дорогой, нормально все. Да ничего, баранов пересчитываю, – посмотрел он на нас как-то не в тему. – Да не-е, все на месте. Как к черту их… Я так не могу, дорогой. Надо продать ферму… Да не надо билеты, что я сам не смогу купить? Вот закончу стрижку и сразу прилечу… Да-а, столько лет, действительно… Как твои дети, семья?..
Смотрел я на него и под неяркой хилой оболочкой угадывал человека, действительно с большой буквы. Этот невзрачный тип с тонкими усами, с непрекращающейся иронией, в основном в свой адрес, напомнил вдруг мне персонажей Чаплина – маленьких, нищих, но гордых и благородных человечков…
Вдруг заговорил Ганмурат. Он все это время молчал, пыхтя трубкой. Потому все замолкли, когда он прочистил горло и с интересом начали слушать.
– Я все понимаю, ты поступил, как должен был поступить настоящий мужчина. Не предал и не подставил человека, которому был обязан жизнью, хоть вы из разных воюющих сторон. И который, судя по твоему рассказу, сам был жертвой этих проклятых обстоятельств. Но тогда ответь – почему ты корил меня, когда я рассказывал историю дружбы с армянской семьей у себя в Армении? Где справедливость?
Бакинец заметно покраснел и занервничал. Ганмурат неторопливо почистил трубку и убрал во внутренний карман.
– Ответь! Я жду…
– Ну… – Бакинец промямлил, перекрашиваясь в бордовый цвет. Вопрос, как говорится, бил его наповал. – Ну как тебе объяснить, – наконец выдавил из себя он, – не могу я воспринимать Карена, как армянина. Он для меня бакинец и баста. Мы бакинцы, отдельная нация. Другой такой нет во всем мире. Ты ераз, не поймешь…
Ганмурат насмешливо ответил:
– Ну почему же? Не такой я непонятливый, как тебе кажется, хоть и не бакинец… Наверно человеком надо быть прежде всего, а не бакинцем, или армянином, или азербайджанцем… Такими людьми и были покойные родители моего… – тут он запнулся, – …бывшего друга – Гурген и Сирануш. И пусть земля будет им пухом!
Бакинец молча подошел к оппоненту и протянул руку.
– Ты прав, дорогой. Прости… И, честно говоря, я решил рассказать эту историю после, когда услышал твою. Зачем нам лицемерить? На сердце и так тяжело…
Ганмурат утопил в своей лапе протянутую руку.
– Хеппи енд! Да здравствует дружба! – воскликнула Аталай. – Правильно, помиритесь, дяденьки!
– И не пора ли нам перейти к следующему рассказу, – бесстрастно предложил Прилизанный. – Кто следующий?
Наступившую паузу на этот раз нарушил Арзуман Алиев, который обратился ко мне:
– Командир, давай-ка я расскажу нашу историю. Помнишь, как пытались врачеванием заниматься в тылу у противника?
Я вспомнил. Теплые воспоминания молодости осветили мое лицо благодушной улыбкой, интригуя аудиторию. Стаканы шумно наполнились водкой и минералкой из необъятного ящика Арзумана, и он начал…
История третья. Зубная. Или лечите зубы до войны
Это уже не твой зуб. Это даже не мой зуб! Это его зуб…
– Однажды наша разведдиверсионная группа ночью сделала вылазку с Кубадлинского района к позициям противника. И Балабеков тоже решил пойти с нами, устав протирать штаны в штабе. Те, кто воевал, могут подтвердить, что в этих горах, густо обросших вековой растительностью, могли затеряться не то что наша маленькая группа, но и армия Ганнибала Великого. Мы достаточно глубоко внедрились в тыл армянских позиций, оставляя за собой вражеские посты, и к рассвету решили окопаться в одной расщелине с целью отдыха и оценки обстановки. Тут и началась эта история…
Вдруг противно замычал наш учитель Джабраил. Ну тот, с кем мы происхождение ишака обсуждали, и заявил, что у него зуб разболелся. Мы сначала не придали этому значения и велели ему заткнуться, так как он своим ревом мог привлечь к нам какого-нибудь голодного армянского охотника. В этих горах, по обе стороны общин, крестьяне основательно промышляли охотой, компенсируя нехватку продовольствия в условиях войны.
Джабраил ненадолго притих, но после так зарычал, что армяне всерьез могли бы подумать об инопланетном вмешательстве в карабахскую проблему. Мы в тревоге скрутили ему руки за спину, заткнули рот кляпом. И, столпившись вокруг “пленного”, задали себе сакраментальный вопрос всех времен – “что делать”?
– И зачем мы взяли этого борова в разведку? – спросил с досадой наш комвзвод Мирсадык, по прозвищу “Мулла”. До войны, в свободное от безделья время, он промышлял на кладбище, читая усопшим сомнительного текста и происхождения молитвы. Не знаю, как его старания воспринимали жмурики, но духовную кликуху он заработал честно. И теперь, степенно поглаживая свою козлиную бороду, он произнес вслух мучающий всех нас вопрос:
– И как же мы его тащить будем обратно?
– Да его легче разделать, чем тащить, – взорвался Черный Магомед, видимо, с отвращением представляя себе эту картину. – Этот сукин сын весит полтонны…
– Слушай, джан кардаш22, тут тебе не бойня, а Джабраил не баран, – огрызнулся на него Лезги Гюлахмед, намекая на его нелицеприятную профессию мясника. Они с Джабраилом были большими друзьями, друг в друге души не чаяли. И теперь он честно выполнял свой дружеский долг. – Откройте ему рот. О Аллах, он же задохнется!
Почувствовав поддержку, герой нашего рассказа начал мычать с удвоенной энергией, словно требуя прислушаться к Гюлахмеду.
– Если мы откроем ему рот, то армяне закроют наш, – глубокомысленно изрек невозмутимый Садык. В молодости он усердно занимался еще и йогой, и, хотя последнее никак не сочеталось с его солидным брюхом, нордический характер он сохранил.
Мы дружно посмотрели на нашего уважаемого командира, ожидая от него решения этой непростой задачи. Он, кстати, был в отвратительном настроении, так как страдал расстройством кишечника от немытых лесных плодов и некачественного самогона, извини, командир…
-Мог бы пропустить детали, – проворчал я.
Арзуман пожал плечами и продолжил свой рассказ…
– Так или иначе Балабеков наклоняется к Джабраилу и спрашивает:
– Если откроют рот, будешь орать?
Тот усиленно помотал головой, и командир начал осторожно вынимать кляп. Мы, уверовав, что божественная тишина леса не нарушится глоткой этого Тарзана, свободно вздохнули. Но ненадолго.
Не успели освободить руки мнимого учителя географии, он так заорал, что наши ушные перепонки зазвенели церковным колоколом.
– Вай мама! Вай, я умер уже! Аа-а!..
Мы вновь налетели на него и кое-как засунули этот кляп обратно. Начали прислушиваться к лесу – вроде тишина. Хотя вопль этого недобитого кабана могли бы услышать аж в Ереване.
– Глядя на тебя, братец, можно потерять веру в человека, – процедил сквозь зубы Мулла Садык. – Неужели у тебя нет капли мужества, чтобы пересилить эту боль. Чему ты учил детей в школе?
– Взяточничеству, – залыбился Балабеков, – он у них бабло собирал якобы на веники и на день рождения директора.
– Да он всех нас подставит, – завопил опять Магомед. – Надо от него избавиться по закону военного времени.
Все знали, что Черный должен Джабраилу энную сумму за приобретение российских коров. Потому нам было понятно его служебное рвение.
– Только попробуй, – процедил сквозь зубы верный Гюлахмед и схватился за свой штык-нож, торчащий у него как всегда почему-то над задницей. – Брат мой завещал твой долг мне, если с ним что-то случиться, правда, джан кардаш? – обратился он к пленнику.
Тот опять усиленно закивал, хоть и разрывался от болии страха, и Магомед разочарованно сник. Все знали, что с Лезги Гюлахмедом лучше не связываться, когда он не в кондиции.
– Что же нам все-таки делать, командир, – обратился я вновь к Балабекову, – он действительно сорвет всю операцию. Если даже сумеем вернуться, таща этого кабана на себе, над нами будет смеяться вся часть.
Мы всегда надеялись на смышленость Балабекова. Он находил выход даже в самых щекотливых ситуациях и нередко этим спасал наши шкуры. И на этот раз он не подвел.
– Гюлахмед, – недолго думая, командир обратился к нашему суровому воину, – ты взял с собой кусачки?
Дело в том, что бравый горец на гражданке зарабатывал с помощью деревообрабатывающих инструментов. Проще говоря, был плотником. И в знак благодарности к ремеслу, которое его кормило, всегда носил в своих необъятных карманах небольшие кусачки и молоток. Тот недоуменно кивнул.
– Надо удалить зуб, – решительно объявил Балабеков. – Братец, ты к этой процедуре наиболее подготовленный. Мы подержим его за копыта и грабли, а ты вырвешь этот поганый зуб, который отравляет и ему, и нам жизнь.
Наступила тишина, нарушаемая лишь душераздирающими стонами несчастного учителя географии, который все слышал и на наших глазах вдруг покрылся холодным, липким потом от ожидаемой его экзекуции.
Гюлахмед неуверенно посмотрел на свои волосатые лапища.
– Джан кардаш, он откусит у меня пальцы. Смотри! У него зубы как у молодого верблюда. И как я тогда буду зарабатывать! Не смогу! – он решительно замотал головой.
– Сможешь, – незаметно подмигнул мне командир, – жизнь друга в твоих руках. Если ты этого не сделаешь, придется…
Он неопределенно провел пальцем по горлу:
– Я не могу рисковать людьми ради одного зубастого верблюда. Выбирай, или он останется без зуба, или без головы.
Гюлахмед озадаченно почесал затылок. Человек он был наивный и кристально честный. Судьба друга его волновала не меньше, чем откусанный в перспективе палец.
Магомед заржал:
– Да что с тобой? Считай, ржавый гвоздь вытаскиваешь из паршивого ящика.
Джабраил опять замычал, не то из-за зуба, не то от обиды.
– Одень мой масхалат, он не такой грязный, – предложил Мулла Садык. – Смотрите, какой у него умный вид! Настоящий врач.
– Ветеринар, – мстительно поправил Магомед.
– А если он все-таки откусит палец? – со страхом спросил опять Гюлахмед, глядя на скрученного друга, который вновь начал усиленно мычать и кивать головой.
– Не откусит, – уверенно заявил Балабеков и вдруг, страшно выпучив глаза, наклонился к пленнику. – Слышишь? А то… – он задвигал пальцами, изображая ножницы, – еще кое-что удалим. Ты же знаешь, я держу слово…
Джабраил, кажется, был близок к обмороку и слабо вырывался, когда мы навалились на него. Делать было нечего. Гюлахмед вымыл руки тутовкой и решительно ухватился за его челюсть. И мы вновь осторожно вынули кляп. Тут столкнулись с новой дилеммой. Несмотря на адскую боль, Джабраил ни в какую не хотел открыть рот и лишь жалобно мычал.
– Открой рот, негодник! – потребовал у него Мулла Садык.
– Мы делаем это для твоего же блага, – сладко соврал Магомед.
Но он ни в какую. И тогда командир гаркнул:
– Хватайте кусачками за яйца!
Когда мы по инерции повернулись в указанном направлении, зубы несчастного непроизвольно разомкнулись, выплескивая наружу такой вопль, что сирена скорой помощи послышалась бы блюзом. Гюлахмед торопливо всунул кусачки в зияющее отверстие и схватился за чернеющий и опухший зуб. Повторный вопль несчастного подтвердил, что он не ошибся. Дальше произошли действия, очень напоминающие инквизиционные сцены из фильмов ужасов Спилберга, где хрип и хрюканье несчастной жертвы оглушался потоком проклятий незадачливого садиста.
Зуб никак не поддавался. Крупные капли пота застыли на лбу Гюлахмеда, отражаяв себе бледные отблески полной луны. Тогда он в отчаянии уперся коленом вгрудь Джабраила и с возгласом: ”Аллах акбар!” сделал нечеловеческий рывок. Джабраил в последний раз издал, словно предсмертный вопль потерявшего скальп индейца, и затих. Его друг и истязатель, поневоле не удержавшись, перекувыркнулся назад и скатился к колючим кустам ежевики.
Мы, застывшие, уставились на лежавшего без проблеска жизни товарища и ждали, когда он издаст хоть какой звук. Кровь из вырванного клыка сочилась из челюсти, проложив тропинку по шее. Из кустов слышались мычание и проклятие взбесившегося от колючек лезгина. Вскоре он появился перед нами в трясучке и с окровавленной добычей в кусачках.
– Вот это зуб! – удивился Магомед. – Можно подумать, он из пасти доисторического ящера. Эй, воин, – неуважительно пнул он товарища, – подыми свои апельсины. Нам кушать надо.
Джабраил же, как лежал, так и продолжал лежать без движения. Смутное чувство тревоги начало заползать в наши грешные души. Садык наклонился и приставил ухо к груди Джабраила.
– Братцы!.. – вдруг страшно прошептал он. – Он, каж… скопытился!..
Я быстро схватил руку несчастного и пощупал пульс. Он не бился. Рука была, как из холодильника. Я почувствовал, что холод, как ползучий гад, постепенно проникает и в мою душу.
– Что будем делать, командир? – повернул я побледневшее лицо к Балабекову. Но и он застыл от нежданно обрушившейся на нас беды.
Вырвал нас из оцепенения Гюлахмед, который, вдруг, бросив кусачки с зубом в сторону, с воплем ринулся к грязным ботинкам погибшего:
– Вай, горе мне! Вай, чтоб я сдох с тобой вместе! Зачем ты нас покинул так рано! Вай Алла-ах!..
– Заткнись ты, армяне услышат! – с тревогой рявкнул на него всегда трезвый Мулла Садык. – Ему ничем не помочь, душа уже обитает в раю. Наверно… А ты со своими бабскими воплями и наши души туда отправишь.
– Вай, чтоб я ослеп!.. – продолжал убиваться и почему-то обнимать вонючие ноги Джабраила Гюлахмед. – Такой джигит умер от какого-то зуба! Почему ты не сдох от пули?
– А это мысль… – вдруг тихо проговорил Балабеков, дрожащими пальцами зажигая сигарету.
Садык с Магомедом пытались оттащить крикуна от тела и закрыть ему рот. Но безуспешно. Гюлахмед вдохнул грудью воздух и с новой силой вновь заорал, как нарочно, в сторону армян.
– Что я скажу твоей жене и детям! Как посмотрю им в глаза?
– А никак, – пыхтя, ответил Садык, – очки наденешь…
– А очки зачем? – озадаченно спросил я у него.
– А чтоб скрыть бесстыжие глаза. Убил родного друга, а теперь нагло ревет, – кивнул он на лезгина.
– Я убил?! – у Гюлахмеда глаза моментально высохли, а рот захлопнулся. Кажется, он вообще дар речи потерял.
– Не я же! – невозмутимо ответил Садык. – Кто зуб вырвал?
Гюлахмед, как ошпаренный, отпрыгнул в сторону.
– Ведь вы же сами… сами… – округлившимися от ужаса глазами он уставился на Балабекова и прозаикался:
– Б-б-братцы!.. К-командир!..
– А что командир? – безжалостно продолжал добивать его Мулла Садык, прикрывая грязным платком лицо покойного. – Он тебя вежливо попросил удалить этот проклятый зуб у страдающего раба Аллаха. А ты? Изверг! Ринулся на него, как на армянина…
– Я убью себя! – вдруг завопил Гюлахмед, дико тараща глаза. – Перережу кинжалом горло! И вас убью!..
Мы еле успели отнять у него штык-нож. Он дико отбивался и в потасовке успел въехать в глаз Магомеду. Наконец его тоже повязали, прислонили к трупу и засунули в пасть кляп. Глаза его продолжали безумно гореть и блуждать.
Мы, еле отдышавшись, сели неподалеку – кто куда и начали совещаться.
– Вот гад! Силен… – проворчал Магомед, трогая синяк под глазом. После помахал кулаком в сторону обидчика. – Чуть в говно не влипли!
– А мы и так влипли, – спокойно изрек Мулла Садык.
– Ты тоже хорош, – наехал я на него, – убил, убил… А он поверил.
– Так, правда, убил, – ответил Магомед. – Он же мертвый! Кто ж его тогда убил? Сам что ли сдох? Если не он, то кто?
Все замолчали и дружно посмотрели на Балабекова. Чувствовалось, что мозг того усиленно работает. Ясно, ответственность лежала на нем. И приказ он отдал. Но мы деликатно молчали и ждали решения командира.
– Откройте рот этому… – наконец, указал он на Гюлахмеда. Нелицеприятную концовку фразы Балабеков озвучил беззвучно, но мы прочли по шевелению его губ. – И объясните, что вы шутили. Пусть заткнется и не мешает думать…
Пока Мулла, с присущим ему терпением толковал Гюлахмеду, что молчание все-таки золото, Балабеков подошел и еще раз внимательно осмотрел труп. После сел рядом на какой-то пень и неторопливо произнес:
– Я, как командир группы, внимательно осмотрел труп нашего храброго товарища и пришел к выводу, что его убили армяне…
Наступившую тишину нарушали лишь лесные звуки. Где-то жаба квакала, где-то сова крикнула. После воя какого-то горластого шакала Магомед озадачено спросил:
– Я что-то не допетрил, командир. Мы что, в штабе скажем, что пригласили армянского дантиста в лес, и он во время операции по удалению зуба нечаянно убил нашего товарища?
Мы с Садыком тоже переглянулись. Сказанное как-то не укладывалось в наших котелках. Неужели командир рехнулся от страха?
– Нет, конечно… – словно отвечая нашим мыслям, нахмурился Балабеков. – Он погиб во время боя с превосходящими силами противника.
Я, будучи хорошо знаком с изворотливым умом нашего командира, решил промолчать и ждать, чего он еще скажет. Садык также перестал напрягать мозги и ждал развязки. Но Магомед опять не стерпел и взорвался:
– И в этом бою в рукопашной схватке какой-то армянский изверг схватил кусачки и начал вырывать зуб нашего Джабраила, который скончался от болевого шока… Я правильно понял, командир?
Я слегка пнул его ногой. Балабеков же сладко потянулся, по-видимому, он уже оправился от шока и терпеливо, как первокласснику, начал объяснять Черному:
– Нет, дорогой. Во время разведывательных действий в тылу противника, мы наткнулись на дозор армян. Завязалась ожесточенная перестрелка, в которой был нанесен агрессору ощутимый урон в живой силе, исчисляемой… кажется, тремя убитымии, допустим… четырьмя ранеными. Мы же, ловко уйдя от преследования, вынесли с собой убитого в этом бою товарища. Пусть земля ему будет пухом!
