Гайрат Нуритдинович Махмудходжаев
Сумасшедшая парадигма делает СССР газовой супердержавой
4.Ниндзя.
Мы заканчиваем отстрел КМПВ, заканчиваем полевой сезон и возвращаемся на базу в Ханты, а я отправляюсь в камеральное бюро партии или просто в аморалку – знакомиться с обработкой и интерпретацией полевых материалов в партии. Проходит пару дней и меня вызывают, и знакомят с Еленой Владимировной Коровяцкой, оператором второго летного отряда партии, который выполнял точечные сейсмические зондирования. Е.В. была уникальная женщина. Это была, насколько я знал, единственная женщина-оператор СС в истории суровой тюменской сейсморазведки, и это была профи высокого класса. Это была невысокая миловидная женщина – всегда ухоженная, спокойная и ироничная. Она была элитой Тюменской сейсморазведки и под нее проектировали работы. За ней охотились начальники партий, но доставалась она только самым авторитетным и пробивным. И мне предлагают полетать вместе с ней на выполнение точечных сейсмозондирований (ТЗ) в центральной части Западной Сибири! Надо сказать, что именно с ТЗ было связано маленькое чудо, которое я сотворил при окончании института. Дело было в том, что во время моей летней преддипломной практики в партии ВНИИ Геофизика в районе Берёзова мы отработали небольшой сейсмический профиль по Оби именно с помощью ТЗ и убедились в возможности применения их для выделения и прослеживания сейсмических границ. И вот зимой, обдумывая тему своего диплома у меня неожиданно появилась идея предложить сейсмические ТЗ с использованием воздушного транспорта для построения предварительной структурной карты центральной части Западносибирской платформы. Мой рецензент – начальник Главка сейсморазведки А.И. Богданов, не понял ни меня, ни мой смелый диплом и, к моему огорчению, поставил мне только ХОР. А это, по канонам защиты дипломов, был приговор! И вот, я уже сижу со своей институтской группой в аудитории МГРИ на Моховой. Идет защита наших дипломов. Я – последний на сегодняшней защите. Передо мной закончил свою защиту наш комсорг, Игорь Яковлев. Гос. Комиссия сейчас обсуждает его защиту, а я, не теряя времени, с помощью моих товарищей развешиваю на стендах свои плакаты и ватманы с сейсмограммами и диаграммами и возвращаюсь на своё место. У меня потеют руки. Сосёт под ложечкой. Это волнение. Волнение спортсмена перед решающим стартом. И, к тому же, я сам себе усложняю жизнь. Я решил биться до конца за свои идеи! Но это – сверхзадача. Опровергнуть во время защиты оценку рецензента, да еще, выставленную начальником Главка сейсморазведки страны – ну так – это просто высший пилотаж! И вот я уже стою перед Государственной Комиссией. Один против 8-ти ученых мужей и одного представителя Министерства. За окном – яркое майское солнце и в аудитории немного душновато. Некоторые держат в руках свежие утренние газеты у лица, скрывая одолевающую их зевоту. У меня 15 минут для выступления. Я должен захватить всё внимание Комиссии на это время и обрушить на неё свои тезисы. Я начинаю решительно и уверенно. Звучит первый тезис. Стране нужны новые нефтегазоносные провинции. И газовый фонтана из Березовской опорной скважины в 1953 году обещает нам, что именно Западная Сибирь с её необъятной территорией должна стать этим новым нефтегазоносным Клондайком страны. У комиссии просыпается интерес, а я прибавляю темп и перехожу ко второму тезису. Геохронологические и петрографические исследования этой территории в целом говорят о том, что в процессе своего развития этот регион неоднократно подвергался трансгрессии и регрессии древних морей, которые привели к чередованию морских и континентальных отложений в мощной мезо-кайнозойской толще Зап. Сибирской платформы. В то же время богатая растительная фауна, древние микроорганизмы и влажный теплый климат благоприятствовали для образования УВ непосредственно на самой территории Западносибирской платформы. Далее звучит следующий тезис. Отсутствие интенсивных тектонических движений, с одной стороны, говорит о том, что не было серьёзных предпосылок для серьёзной миграции сформированных залежей УВ в соседние регионы, а с другой, о наличии благоприятных условий для образований унаследованных структур, являющихся идеальными ловушками для УВ. В аудитории стоит напряженная тишина. Все захвачены моим выступлением и перспективами нефтегазоносности Зап. Сибири. Анализ имеющихся сейсмических материалов показывает, что такое спокойное чередование циклов осадконакопления на данной площади привело к формированию уникальных сейсмогеологических условий на большей части территории Зап. Сибири. Так, внутри толщи мезо-кайнозойских отложений имеются протяженные сейсмические отражающие горизонты, приуроченные к геологическим границам с выдержанными динамическими характеристиками. И вот уже звучит последний тезис. Эти уникальные сейсмогеологические условия позволяют начать широкомасштабные поиски и разведку залежей УВ на территории центральной части Западносибирской платформы на основе детальных сейсмических исследований. Однако этой детальной сейсмической разведке должны предшествовать рекогносцировочные работы для выбора перспективных площадей. В качестве таких работ могут служить площадные ТЗ или точечные сейсмозондирования с помощью АН-2, которые предлагаются в настоящем дипломе и которые снимают все ограничения сейсморазведки в Зап. Сибири, связанные с её труднодоступностью, поскольку её многочисленные озера являются идеальными посадочными площадками и зимой, и летом. Следует небольшая пауза. Я успеваю немного отдышаться. И на меня тотчас обрушивается шквал вопросов. Простые, сложные, каверзные, “на засыпку”. По тезисам, по плакатам, по диаграммам, по скважинам. Вопросы ссыпается со всех сторон. Проснулся дар речи даже у представителя Министерства, до этого молчавшего как рыба. Мой диплом выворачивают наизнанку, пытаясь найти прорехи. Я понимаю, что если меня сейчас сомнут, а я ещё буду упорствовать, то меня просто посадят на место и поставят ненавистный ПОС. Но во мне уже проснулся боец и я чувствую себя настоящим ниндзя, который ведёт бой против восьми ученых мужей и одного представителя Министерства. Я верчусь как юла с указкой у стендов с моими плакатами и диаграммами и отбиваю вопросы. Идут минуты напряженного противоборства – 5, 10, 15,20… Но вот уже Председатель Комиссия, декан нашего факультета – профессор Тархов А.Г. вытирает платком пот со лба, а я иду на своё место, сопровождаемый дружеским пожатием и шёпотом одобрения моих сокурсников по группе, которые за трудные и долгие студенческие годы стали для меня родными братьями и сестрами. У нас была интернациональная группа – РФ-52-4. В ней были студенты из Албании, Болгарии, Венгрии, Чехии и Румынии. И, мне кажется, что мы все, независимо от пола и расовой принадлежности, любили друг друга какой-то своей особой студенческой любовью. Мы были одной дружной семьёй – без ссор и обид. Через пол часа мы опять в аудитории. Звучат фамилии моих товарищей с оценками. А вот и я – Шарафутдинов М – ОТЛ! Всё! Я сделал это! Два дня я ходил под впечатлением своей защиты и мне казалось, что теперь я смогу переплыть даже Ледовитый Океан! И не думал я, что через два с лишним года я действительно буду купаться, если не в самом Ледовитом Океане, то, по крайней мере, в ближайших его окрестностях. Моя успешная защита открывала мне дорогу к Красному Диплому. И мне нужно было только пересдать пару троек, затесавшихся в моей зачётке ещё с первого курса. Но я не был настолько тщеславным студентом, чтобы переживать из-за цвета своего диплома. И слава Богу! Неизвестно, какую тогда свинью подложил бы мне В.Т., и справился ли бы тогда я с ней.
5.Сейсмозондирования на Аннушках.
Мы летали на зеленых Аннушках – бипланах АН-2, за штурвалами которых сидели ассы Тюменской авиагруппы – всегда элегантные и уверенные в себе мужчины и имевшие специальный. допуск на такие работы. И они могли посадить свои винтокрылые лайнеры на любом, пятачке и в любую погоду. Они лихо приводнялись на одном из многочисленных озер, и мы сходу подруливали к берегу. На берегу уже все было готово к работе – приемная линия и заряженная скважина. Я выскакиваю из Аннушки и бегом подсоединяю станцию к приемной линии, а Е.В. дает команду “Огонь” и принимает сейсмограмму, и мы летим на следующее Т.З. Она работала на такой же серийной СС-26 51Д, как и В.Т., но похоже никаких поросят она мне подкладывать не собиралась. Да и зачем это было ей. Но, и к станции она меня не подпускала – она ревностно охраняла и блюла свою операторскую честь. Я крутился около неё и ловил каждое её слово, совсем как та собачонка, которая заглядывает в рот хозяину и готовая принести свою поноску сразу, куда бы он её ни забросил. Но вот осень заканчивает свой короткий сибирский бег. Рыба на озерах уходит на глубину. Рабочие на точках жалуются на осеннюю сырость. Мелколесье окружавшие наши озера сбрасывают свои багрово красные наряды и готовятся укрыться под белыми пушистыми одеялами зимы. А наши Аннушки едва не сталкиваются с клиньями курлыкающих журавлей, улетающих на юг. И мы прекращаем летать. Я опять иду к Лине Павловне и меня опять через пару дней вызывают в контору партии и посылают в Москву во ВНИИ Геофизика получать шведку или Шведскую портативную переносную сейсмостанцию, которую Институт передавал на баланс нашей с/п для выполнения зимних Т.З. во втором летном отряде нашей партии, который был образован из отряда В.Т. Я со своим техником получаю шведку, которая к тому времени уже походила по рукам и побывала на заводе “Нефтеприбор” при разработке отечественных ПСС-24 и ПСС -60. Мы возвращаемся в Ханты, сопоставляем записи шведки и стандартной СС-26 51Д, и шведку с оговорками допускают к зимним работам партии в паре с СС-26 51Д, на которой работала Е.В. Высоцкий по болезни отказывается от лётных работ и меня назначают оператором во второй лётный отряд. Приходит долгожданная зима. Озера покрываются зеркальной гладью льда, затем покрываются снегом и с нетерпением ждут нас после почти месячной разлуки. Мы все, кроме конторы и камералки, перебазируемся в районный центр Уват, где припасли горючее для наших винтокрылых Аннушек. Вскоре они прилетают из Тюмени, уже обутые в свои зимние лыжи и готовые снова посадить нас на свои надежные зеленые крылья. И я начинаю свой первый зимний операторский сезон. Шведка не продемонстрировала свое европейское качество. Взаимные наводки на первых вступлений каналов портили внешний вид сейсмограмм, а неуверенная работа лентопротяжки могла вызвать нервный срыв у оператора. К тому же, по своей динамической выразительности, она уступала СС-26 51Д, которая, наверное, так и осталась непревзойденным эталоном регистрации сейсмических колебаний для операторов старших поколений. Других станций у нас под рукой не было, и мы довольствовались тем, что есть. Нам надо было летать, актировать условные точки и осваивать те громадные лётные деньги, которые были заложены в проекте на наши работы. – в противном случае, партия рисковала остаться без денег на будущий год. И мы летали, и летали: посадка – взрыв – взлет и снова посадка – взрыв на следующем Т. З. Иногда в хорошую погоду, удавалось сделать до 5-6 Т.З. Особых операторских ухищрений при этом не требовалось. Если материал был – трудно было его не получить, а если материала не было – трудно было его получить. Мы с Е.В. летали, а Лина Павловна по нашим Т.З. строила первые структурные схемы опорных отражающих горизонтов центральной части Западной Сибири – будущего нефтяного Клондайка России.
6.Провальный роман.
Мое пребывание в Увате, помимо работы, мне так ничем и не запомнилось. Вот, разве только, не считать двух связанных между собой курьезных историй, случившихся здесь со мной. Самое смешное, что в каждой из них я оказался в двух совершенно противоположных ипостасях. В первом случае – это была отчаянная рукопашная с немецкой овчаркой, и здесь я пострадал за свое грубое обращение с ней, а во втором случае – это был настоящий любовный облом, когда из-за моей чрезмерной нежности из моих объятий сбежала моя подруга. Впрочем, всё по порядку. В один из Уватских дней меня попросили занести по дороге пакет начальнику Уватской партии разведочного бурения Ивану Федоровичу Морозову, переданный ему из Хантов. Открываю калитку его дома, захожу в палисадник и подхожу к крыльцу, а из-под него на меня в полном молчании бросается внушительная немецкая овчарка – а я на неё. Мгновенный удушающий захват правой бывшего самбиста Московского СК” Динамо”, чья звездная карьера завершилась разрывом коленных связок и окончанием института, и мы уже оба барахтаемся в глубоком снегу. Пёс своей крокодильей пастью пытается отхватить мне голову или, на худой конец, мой нос, а я – довести до логического конца свой удушающий захват. Меня спас воротник моей овчины, а пса – её хозяин, который вышел на крыльцо и жестко отчитал меня за мое нечеловеческое обращение с его любимцем. Я вручил ему пакет и быстро помчался в районную больницу пришивать мой болтавшийся полу откусанный большой палец правой руки пока я его совсем не потерял. Моим пальцем занялась молодая женщина – хирург. К счастью, она успела вовремя пришить мой недотканный палец на своё место. А я в благодарность отпустил ей комплимент. А потом мы посмотрели в глаза друг другу. А потом мы улыбнулись друг другу и стали друзьями. И я радостный вприпрыжку побежал к себе на квартиру. Я стал регулярно навещать Марию, так звали мою новую подругу. Она размещалась в квартире, не стандартного формата. Вернее, в комнате не стандартной планировки, образованной с помощью фанерной перегородки из коридора коммунальной квартиры. Это была сибирячка, необычной породы – черноволосая и черноглазая. Хотя я всегда больше тяготел к девушкам более светлой окраски, я быстро привязался к ней. Наши отношения развивались как вялотекущий процесс без особых обострений. Её нестандартная квартира с фанерной перегородкой не сулила нам ничего хорошего в перспективе, и я не спешил форсировать события. Она прекрасно готовила и была прекрасным собеседником. Мы набивали наши рты огромными пельменями и пускались в отчаянные дискуссии. Она была молода, неискушённо, и её безумно интересовали взаимоотношения полов, психология мужчин и особенно её тайные стороны, которые мы – мужчины используем для обольщения женщин. И всё это она хотела узнать из первых уст, то есть, от меня. Я охотно делился с ней своими соображениями на этот счет и стучал на мужиков, хотя, честно говоря, сам не особенно разбирался во всём этом. И вообще, по мне, обе половины человечества были на одно лицо и мало чем отличались друг от друга, ну вот, разве только, чем-то там – внизу! За стукачество и предательство мужских интересов меня в неограниченном количестве кормили сибирскими пельменями со сметаной и позволяли некоторые нежности…, но в определенном формате и в ограниченном количестве. Но вот однажды мы с Марией увлеклись этими самыми нежностями и слегка выскочили из их привычного формата. А она! А она в одном исподнем выскочила из моих объятий в 30-ти градусную январскую полночь на центральную улицу Увата и как оголтелая помчалась по ней, визжа как недорезанный поросенок. А я за ней! Я чуть не умер от стыда и позора. Хотя, чего была нужда умирать то? Ведь со стороны, всё это выглядело всего лишь как обычные пьяные сибирские семейные разборки. Да, к тому же ещё, без топора. Я кое-как догнал и остановил её, потом обнял, поцеловал и пробормотал что-то ей на ушко про загс. Мы вернулись в её фанерную квартиру, но пельмени мне в рот уже не полезли. Наши отношения начали увядать и вскоре засохли. Вообще, этот казус с Марией мне многое прояснил в моих будущих отношениях с женским полом, который для меня, если, по-честному, так и остался величайшей загадкой. Я так и не понял – что они исповедуют и чем они руководствуются? Я понял только одно. Что для меня они будут иглой, с которой я не слезу до своего последнего вздоха. И ещё я вспомнил, что Мария как-то обмолвилась, что её мать воспитывалась в старообрядческой семье.
7.Таинства Конды.
Апрель 1958г. и вот уже под полозьями наших Аннушек появляется влажная лыжня, а это значит, что им надо возвращаться к себе домой в Тюмень, ждать летней воды и переобуваться в летнюю обувку. – гидро-понтоны. И мы все снова возвращаемся в Ханты. Я сижу в камералке над сейсмограммами, и тут за окном начинает звучать:” Ледоход! Ледоход!” Я бросаю сейсмограммы, выскакиваю наружу и бегом к Иртышу.
Ледоход на Иртыше.
отпечаток этой божественной красоты – красоты таёжной сибирской природы.
Река Конда ХМНАО.
Начальником партии у нас был некто Щербицкий, интеллигентный товарищ, только что приехавший на летние заработки в экспедицию с юга. Он, конечно, не знал, это мировое Шмелёвское know how – речную сейморазведку, но, похоже, хорошо знал, что не надо мешать людям работать. Постепенно наша работа налаживалась, мы набирали темп работ, повышалась наша производительность. И я, дитя юга, которому по гороскопу было строго предписано жить около фонтанов, не мог оторваться от воды. Я прыгал в воду при каждой возможности. В свободное от работы время с нашей плавучей баржи-общежития, а при работе во время технических пауз прямо с катера, который буксировал боны и где стояла наша станция. Я прыгал за борт катера, хватался за болтавший фал, чтобы меня не унесло течением и предназначенный специально для таких моих забав, забирал в легкие воздух и, как Жак Кусто, погружался в глубины Конды насколько мне позволял фал. Израсходовав запас воздуха, я выныривал из воды, пулей взбирался по фалу на борт я был готов к работе. Нет, не по 24 часа в сутки, а по 36 или 48 часов. Мы работали в две смены и мой сменщик – старше меня Витя Вахрушев из Свердловского Горного с трудом переносил сырую прохладу Конды, и в таких случаях я был вынужден заменять его. Но мне это было не в тягость. Я был молод. Я был здоров. Кругом была моя любимая вода, вокруг стояла девственная тайга, у меня была любимая работа, вот только, рядом не было любимой – но это уже был бы перебор. Мы работали по простой схеме. Свинцово-серого цвета катер из серии Ярославец буксирует 500 метровую колбасу бонов с приемной линией на очередную стоянку и бросает якорь так, чтобы с максимальной точностью установить первый канал приемной линии напротив вешки пикета взрыва, установленной на берегу. Помощник взрывника завозит и бросает заряд с прикрепленным буйком. И как только буёк достигает створа топографической вешки я даю команду “Огонь” и регистрирую сейсмограмму, контролируя качество записи в окошке осциллографа, То же самое повторяется с удаленным ПВ, и мы переезжаем на следующую стоянку. При работе по такой схеме мы отрабатывали порядка 20 стоянок за смену. Но, когда мы ловим кураж, капитан Ярославца для первого взрыва не бросает якоря, а только глушит двигатель, а для второго взрыва только слегка подтягивает боны. Но такая работа требовала от взрывников дополнительного напряжения, и я не злоупотреблял этим. Ну и, кроме того, наш речной профиль был ограничен районным центром Нахрачи и мне вовсе не хотелось раньше времени прерывать свой речной кайф. Раза два, к нам наведывались ребята из Рыбнадзора, но убедившись, что наши работы не грозят полному уничтожению рыбных богатств Конды, тихо восвояси уезжали, не забыв при этом на посошок распить с партийным начальством, которое в таких случаях всегда присутствовало в отряде, бутылку армянского коньяка и закусить её только что свежее-подорванной поджаренной стерлядью в томатном соусе и с маринованными огурчиками из ближайшего сельпо. Кончается июль. Белые ночи начинают чернеть, и партия переходит на односменную работу, а мой Витушка уезжает готовить новую партию к зимнему сезону, по слухам, уже в качестве начальника. Я один достреливаю наш проектный профиль, и вот мы уже всем отрядом в качестве культурной программы плывем в Нахрачи. Едва наш Ярославец касается причала мы все бросаемся на берег и как оголтелые бежим по деревянным мосткам тротуаров в промтоварный магазин. С выпученными глазами врываемся в магазин, а там – мать честная, весь магазин завален китайскими свитерами: красные – белые – синие – оранжевые, мужские – женские – детские, каких только фасонов нет. Я выбираю три женских свитера и отправляю в Ташкент своей матери. Это был мой первый подарок моей матери на заработанные мной деньги. Через год я отправил её путешествовать по Индии, а ещё через год в круиз вокруг Европы. Я платил по счетам моей матушке за её бессонные ночные дежурства в клинике и за дополнительные ставки, которые она брала, чтобы обеспечить мою комфортную студенческую жизнь в Москве. А за её бездонную материнскую любовь?
