Евгений Николаевич Бузни
Жизнь и любовь. Сборник рассказов
Божена принесла Йенику маску медведя, которую сделала для него сама, помогла быстро уложить дрова (так уж принято в Уезде, что все помогают друг другу), и побежала домой помогать маме готовить картофельные кнедлики со шкваркам, жаркое из свинины и блины. Они договорились с Йеником встретиться у часовни, где соберутся и другие ряженые.
– Йеник, только ты приходи обязательно, – уходя, просила Божена.
– Я научу тебя сегодня танцевать седлацку.
– Да уж приду, конечно, – улыбнулся Йеник.
Вальс соуседку с хороводом он уже усвоил ещё на рождественских праздниках, а вот кружиться парой на одном месте в седлацке никак не получалось.
Ян Беднарж вышел из сеней во двор принести в дом ещё дров. В такой праздник топятся обе печи: и в избе, и на чёрной кухне в сенях, где сейчас на открытом очаге жарилась утка. Дрова шли быстро.
Глава небольшого семейства (они жили втроём – мать, отец и сын) подошёл было к только что уложенной возле стены поленнице нарубленных дров, как внимание его привлекло какое-то движение за деревней.
Вглядевшись, он понял, что не ошибся и тут же закричал, стуча кулаком в окно дома, рискуя разбить его:
– Йеник, скорее сюда!
Перепуганный мальчик выскочил на снег без шапки, но отец командовал, не давая опомниться:
– Сынок, немцы едут на двух машинах. Почуяли, что у нас жарится. Лети на кузницу, дай сигнал. Да сделай вид, что и правда куешь что-то или поправляешь.
– Понял, отец. Я крепления на лыжах чинить буду.
Схватил Йеник тут же стоявшие совершенно исправные лыжи, бросил в снег, вскочил на них и уже понёсся вниз без палок, без пальто, без шапки. А через минуту стучал молоток по наковальне. Морозный воздух далеко разносил звон железа по железу. Сыпались искры от мощных ударов молодого силача и встревоженные люди тут же поняли сигнал, не первый раз так было, засуетились, пряча небогатое добро, оставляя только то, что никак нельзя было укрыть. Да и знали ведь немцы, что праздник, потому и ехали, всё не спрячешь.
Всего сто пятьдесят дворов было в деревне, в каждый зашли грабители и нашли, что забрать. Испоганили народный праздник, размахивая автоматами, требуя мясо, сало, пиво и водку сливовицу.
Угрюмые собирались люди на площади после отъезда фашистов. Не было на их лицах весёлых маскарадных масок, не пели они и не танцевали, ибо не только продукты забрали с собой озверевшие немцы. Увезли они нескольких мужиков для отправки на фронт, а наместник Ганс с солдатами связал и забрал в своей машине любимицу всего села Божену и сказал, что будет она у него работницей в городе.
Узнал об этом Йеник, не заплакал, но сжал кулаки и тихо пообещал:
– Отец, не жить Гансу на этом свете. Убью я его.
А рядом стоял дядя Ладислав. Услышал он слова мальчика, положил ему руку на плечо и заговорил так:
– Тихо, Йеник, тихо. У всех горе, но нужно держаться. Ты слышал, что случилось с деревней Лидицей? Два года назад они убили своего наместника Гейндха, и немцы расстреляли там всех мужчин старше 15 лет, а женщин и детей отправили в лагеря смерти. Самой деревни, говорят, тоже нет. Её срыли начисто. Сейчас наши солдаты под предводительством Людвига Свободы сражаются против фашистов вместе с Красной армией Советов. Они идут к нам. Ты уже действительно большой и должен знать. В Словакии много партизан. Рядом с нами в Валахии люди тоже в лесах бьются с фашистами. Пора и нам начинать.
Не сразу, но скоро это начало пришло. Всего через несколько недель после несчастного дня масленицы, когда сошёл снег, недалеко от Рачиц на Вышкове апрельской ночью спрыгнули с самолёта семнадцать советских парашютистов. Распределились они на небольшие группы: кто пошёл в Тишнов, кто в Басковицы, а одна группа добралась до Уезда. Никто не знал об этом, кроме семьи Яна Беднаржа, его брата Ладислава и тех, кто ушёл в лес с русскими.
А случилось так, что когда немцы последний раз пришли в село на масленицу, и пока Йеник звонил по наковальне, предупреждая народ, отец Йеника тоже начал прятать продукты. Шутка ли. Только что забили свинью, которую два года выкармливали. Хватило бы её и на праздник и на всю весну, а тут придут немцы и заберут готовое мясо. Спустился он в подвал, что под сенями был выкопан. Стал думать, как спрятать бочонок с уложенным в него мясом. А когда шёл Ян Беднарж в подвал, то захватил зачем-то деревянную саблю, которую Йеник для колядования сделал, рассердился ещё больше, заметив её в своих руках, да в сердцах решил сломать игрушку и изо всей силы ткнул остриём в стену. Только не поломалась сабля, мастерски сделанная мальчиком, а неожиданно прошла сквозь стену, вывалив большой кусок камня куда-то за подвал. Чуть не упал Беднарж от неожиданности, засветил огнём в образовавшееся отверстие и увидел там большую пещеру. Совсем немного не докопались до неё, когда делали подвал.
Ну, думать тут было некогда. Немцы могли начать обход и с их дома. Быстро разбросали тонкую стену сильные руки крестьянина, сделав достаточное отверстие, чтобы пролезть самому и затащить бочки. А тут и Йеник подоспел на подмогу. Спрятали они в пещеру всё, что стояло в подвале, выбрались, завесили отверстие медвежьей шкурой да привалили лестницей и всяким инструментом, который использовался для работ на барских огородах и в саду. Земли-то вокруг были помещичьи, а теперь принадлежали немецкому наместнику Гансу. Много приходилось работать крестьянам, чтобы и себя прокормить, и хозяев.
Быстро управились отец и сын, так что, когда немцы дошли до их дома, то сильно удивились солдаты, почти ничего не найдя, однако в подвал спускаться не стали, увидев сверху в лучах фонарей, что он пуст. Забрали зажаренного гуся, прихватили двух живых птиц, ссыпали в мешок готовые кнедлики и уехали к другим домам. А Йеник с отцом всё опять перенесли в подвал.
На другой день взяли они огня побольше и пошли в ту пещеру. Она оказалась очень длинной, кое-где совсем узкой, но самое интересное то, что выходила она наружу на противоположной стороне холма Градиско и так незаметно, что сколько здесь ходили люди Уезда и на охоту, и за грибами да ягодами, а никто не знал об этой пещере.
Ну вот, когда русские первый раз пришли, то Беднаржи сразу вспомнили о своём открытии, и уж назад в лес уводили партизан своим подземным путём. Пришлось вход из подвала в этот подземный путь так заделать, чтобы никто не мог увидеть, даже если рядом стоять будет.
Жить, конечно, в этой пещере нельзя было, уж очень большая и холодная даже летом, никаким костром не согреешь. Так что неподалеку от неё на холме Градиско выкопали хорошую землянку с потайным входом, скрывавшемся за деревьями и кустами. Лес в этих местах густой, лиственный. Весной всё так зарастает, что порой тропу не сразу найдёшь, по которой зимой на лыжах бегал.
Много заданий было у партизан. Сначала только сведения собирали, всё узнать о немцах старались, а потом начали активно действовать. Интересовали партизан воинские части в районе города Брно, но ещё больше движение воинских эшелонов по главной одноколейной железнодорожной магистрали, идущей от Усти-над-Лабой до словацкого города Чьерна-на-Тиссе. Именно по ней шли подкрепления отступавшим из России германским соединениям.
Магистраль была расположена значительно севернее Градиско. Целых два дня и две ночи приходилось партизанам идти по горам, чтобы добраться до неё в районе города Ческа-Тршебова. Зато после проведенной операции, когда взлетали на воздух поезда с пушками да снарядами и железнодорожная колея надолго выходила из строя, немцам трудно было узнать, где же находятся виновники взрыва, откуда они пришли. А партизаны возвращались к холму Градиско.
Йеник носил еду партизанам чаще всего подземным ходом через пещеру. Только весной и осенью, когда шли сильные дожди и подземные воды заливали ходы, он уходил ночью лесом, неся на спине тяжёлый рюкзак с продуктами. Почти целый год до января 1945 года был Йеник постоянным связным партизан.
Отец Ян и дядя Ладислав иногда выезжали на лошадях в Быстрицу или Юосковице будто продать немного продуктов, а сами привозили оттуда новые сведения, связывались с партизанами тех мест, перевозили взрывчатку, патроны, оружие.
Однако правильно говорит пословица: «Сколько верёвочка ни вьётся, а конец найдётся». Как ни осторожны были партизаны, а почувствовали немцы, что откуда-то отсюда, из Уезда, совершаются налёты на склады с оружием, автомобили с продовольствием, узлы связи. Стали фашисты чаще наезжать в Уезд под предводительством Ганса, который очень любил издеваться над жителями, устраивать порки плетьми, требуя выдать партизан. Но точных сведений у них не было, пока не пришёл этот холодный январский месяц.
Снег в те дни выпал на редкость большой. Партизанская группа возвращалась после успешно выполненного задания из Ческа-Тршебова, сумев удачно уйти от погони. В этот раз их было семеро – трое чехов и четверо русских. Усталые, они приближались к своей землянке, когда вдруг услыхали впереди чужие голоса. Послали одного бойца вперёд в разведку, и тот бесшумно подкравшись, увидел, что вход в землянку раскрыт, а немцы вытаскивают через него убитых партизан, которых застали врасплох спящими, но не удалось захватить живыми.
Это было предательство. Кто-то точно указал немцам место стоянки партизан.
Разведчик попятился назад, и тут раздался оглушительный лай собак. Здесь были немецкие ищейки. Они почуяли чужого и с лаем кинулись в погоню. Бросились за ними и каратели.
Разведчик в упор расстрелял наседавших на него собак, но самому уйти от немецкой пули не посчастливилось. Товарищи пытались спасти его своим огнём. Завязался неравный бой. Раненые партизаны сумели-таки уйти от преследователей, которым не помогали теперь собаки. Ценой своей жизни спас друзей разведчик.
Сделав большой крюк по лесам, поздней ночью четверо раненых русских пришли к дому Беднаржей, оставив в лесу двух чехов, не знавших об этой связи и подземном ходе. Но один из них и оказался предателем. Он убил своего товарища и пошёл за русскими, а, увидев, в чей дом они зашли, тут же помчался за карателями, которые успели уехать в Кунштат.
В эту ночь Йеник стал на лыжи, взял высокую метлу и поехал заметать следы лыж на снегу, которые вели к дому. Идя по ним в обратную сторону, он заметил и след преследовавшего русских предателя, а затем нашёл и убитого им партизана. Вернувшись, он застал дома, кроме своих родителей, и дядю Ладислава, помогавшего перевязывать раненых.
Йеник рассказал, о чём прочитал по следам на снегу, и все поняли, что сейчас могут нагрянуть фашисты. Уйти по снегу незаметно партизаны не могли, поэтому их тут же отправили потайным подземным ходом, прикрыв его изнутри как можно тщательнее и залив пол водой на случай, если опять приведут собак. Но злых клыкастых зверей в этот раз не было. Фашисты приехали сами, и с ними прибыл Ганс.
Уже рассвело, когда две грузовые машины с солдатами и одна легковая с начальством мчались на полной скорости к дому Беднаржей. Дядя Ладислав, боясь за семью брата, не ушёл и встретил выскочившего из опеля Ганса у калитки, спокойно забивая деревянный кол в землю для укрепления плетня.
– Что случилось, господин Ганс? – спросил он, с удивлением наблюдая за тем, как солдаты соскакивают с машин и окружают дом. – Ищете кого-нибудь?
Ганс подозрительно посмотрел на могучую фигуру кузнеца, стоявшего с молотком в руке без тени волнения на лице.
– Чего это ты здесь с самого утра? Партизан прячешь?
– Упаси бог, господин Ганс, – возразил дядя Ладислав. – Партизанам здесь делать нечего. Самим еды не хватает. А встаём мы всегда рано. И разве плохо, если я брату помогу? Таков у нас обычай.
В это время из дома вышли Ян Беднаржи и Йеник. Ян был таким же плечистым и рослым, как его брат Ладислав. Но Яна не угнали на фронт по той причине, что пальцы на его правой руке были повреждены во время уборки солодового ячменя и, значит, не мог он стрелять. Ладислава же не брали, как единственного умелого кузнеца на весь район. Йеник ещё не мог заменить его, а ведь даже сам Ганс приезжал в кузницу с заказами.
За мужчинами из дому взволнованно выскочила толстушка мать, отряхивая муку с передника. Только она выглядела напуганной, но так, как обычно боятся женщины деревни появления Ганса, всегда что-то забирающего.
Йеник вышел с банкой краски и кисточкой в руках. Чехи любят разрисовывать передние стены домов, окружая двери и окна красивыми узорами. Один из рисунков Йеник будто решил сейчас освежить краской.
Всё это Ганса поразило. Он считал себя великим психологом и знатоком славян. Сомнений быть не могло – в доме есть или, по крайней мере, были партизаны. Об этом только что сообщил их человек: сын владельца пивоваренного завода, который с большим трудом проник в партизанский отряд, но никак не мог выяснить, с кем в деревне и как поддерживается связь.
И вот сегодня, когда по его чётким данным почти всех разгромили, когда по его словам он лично видел, как русские зашли в дом Беднаржей, хозяева ведут себя так, словно и не подозревают о существовании партизан. Это казалось Гансу невероятным. Он ещё перед тем как ехать сюда, приказал по прибытии немедленно осмотреть следы вокруг дома. Но вот к нему подошёл один из офицеров и доложил, что вокруг дома вообще следов нет.
Порывами дул небольшой ветерок, и тогда по земле мела лёгкая позёмка, но она не могла замести глубокие следы лыж, оставленные в мягком снегу всего часа два назад четырьмя взрослыми людьми, да ещё ранеными. А то, что они ранены, тоже было известно. Да, собственно, и этот лжепартизан был сейчас здесь и тоже удивлённо смотрел на чистый снег возле дома.
Солдаты успели обыскать весь дом. Им приказали перевернуть вверх дном все кровати, вспороть все перины и все мешки. В избе стол был перевёрнут, лавки с резными спинками опрокинуты, на них сброшены подушки и пуховики. Искали под соломенными скатами крыши и в подвале, в сараях и в хлеву, откуда теперь непрерывно мычала недовольная корова, обеспокоенная чужими людьми и задержкой с доением.
Ганс не заметил, как напряглись мышцы лица Яна Беднаржи, когда солдаты стали спускаться в подвал. Ян стоял на пороге сеней и, казалось, готов был к чему-то. Но об этом поняли только его сын и брат по тому, что Ян вдруг запел тихонько песню о крестьянине Ондраше.
Когда-то ещё в детстве Йеник спросил отца:
– Почему ты всегда, прежде чем начать что-то делать, поёшь одну и ту же песню про Ондраша?
– Ну, знаешь, привычка такая, – ответил он. – Ондраш руководил восстанием крестьян в Моравии. И для меня каждое трудное дело, как борьба с самим собой. Вот и пою о нём, чтобы поддержать себя, сделаться таким же, как Ондраш.
Однако солдаты вылезли из подвала, где ничего кроме пива, которое тут же попробовали из бочки, ничего не нашли. Ян облегчённо вздохнул и перестал петь себе под нос.
– Странно, очень странно, – проговорил Ганс, получив очередной доклад солдата о том, что ничего нигде не обнаружено.
Он подошёл к Яну Беднаржи, доставая из кобуры пистолет. Стоявший рядом солдат поднял автомат наизготовку, направив дуло на хозяина дома.
– Как это может быть, – спросил Ганс, – что наш человек видел сам, как русские к вам заходили, а вы ничего не знаете? Не улетели же они на самолёте с крыши?
– А, может, он всё врёт, господин Ганс? Следов-то никаких нет.
Это говорил Ладислав, опершись на кол, только что вбитый в изгородь.
– Правда, следов никаких нет, – согласился немец. – И людей нет. Тут какой-то фокус. Но я его разгадаю. Проведу очередной славянский эксперимент. Ну-ка, мальчик, подойди сюда, – и он махнул пистолетом Йенику.
Тот опустил на землю возле стены банку с краской и кисточкой и подошёл к офицеру.
– Ты, конечно, не скажешь, кто приходил к вам сегодня ночью, пока ты спал? – спросил Ганс, поправляя на длинном носу маленькие круглые очки в металлической оправе.
– А никто и не приходил, – хмуро ответил Йеник.
– Ты откуда знаешь, если спал?
– Оттуда, что я первым просыпаюсь, если кто стучит.
– А что, стучал кто-то?
– Нет, не стучал, раз я не проснулся первым.
– Тогда смотри, чтоб тебе первым не уснуть навечно, – сказал, свирепея, Ганс, и лоб его покрыла дорожка мелких капель пота.
– Я тебе вот что предлагаю, – продолжал он. – Тут у вас лежит бревно, – и он указал на толстый отпиленный кусок дуба, много лет служивший во дворе площадкой для рубки дров. В жаркие летние дни его использовали даже в качестве стола, за которым взрослые пили белопенное чёрное чешское пиво.
– Возьми топор и разруби его пополам. Мне говорили, что ты очень сильный. Не разрубишь через пятнадцать минут – убью твоего отца, а потом, может, и дядьку. Не посмотрю, что он кузнец хороший. А пока будешь рубить, подумай и лучше всего скажи о партизанах. Тогда все живы останетесь. И вы все подумайте, – сказал Ганс, поворачиваясь к Яну и Ладиславу Беднаржам.
– А если разрублю полено? – Вдруг спросил Йеник.
– Да не разрубишь.
– Ну, а вдруг разрублю?
– Тогда тебя пристрелю, щенка, чтоб ты глупым таким не был.
Йеник криво усмехнулся и принялся за работу. В круглом дубовом полене засыпанные снегом торчали оба его топора: один побольше – колун и другой – меньшего размера с красивым резным топорищем. А полено было действительно гигантским – около метра в диаметре. Пришлось когда-то спилить старый дуб, да крепок он оказался, вот и оставили часть для рубки дров. Никому и в голову не приходило колоть его на части.
Сын взглянул на отца. Тот стоял, напружинившись.
– Не волнуйся, отец, разрублю, – сказал Йеник и, плюнув в руку, схватил колун.
– Не надо, сынок, – хрипло ответил Ян Беднарж. – Всё одно, думаю, мне крышка.
Но пятнадцатилетний мальчик, почти выросший в юношу, уже работал. Он смахнул снег с поверхности бревна, положив второй топор рядом с собой, и несколькими ударами колуна отсёк от краёв острые крепкие клинья. Затем, взяв в руку маленький топорик, быстрыми ударами слева и справа сделал ровную насечку через всю поверхность распила. В эту насечку начал вставлять клинья и потихоньку вбивать их один за другим.
Ганс отошёл в глубину двора, прислонившись к стене дома. Его увлекла идея славянского эксперимента, и он с удовольствием посматривал время от времени то на часы, то на Яна и Ладислава Беднаржей. Его интересовали два вопроса. Может ли действительно этот парень разрубить такое огромное бревно? Но ещё больше интересовало, почему он взялся рубить. Неужели не проще сказать о русских партизанах, чем трудиться, зная, что получишь за это пулю? Ну, спасёт отца, спасёт партизан, а сам-то погибнет. Казалось бы, чего проще, пытаться разрубить, но не суметь. Мальчишка не будет виноват в смерти отца. Все видят, что он пытался спасти его. Но Ганс видел, что происходит нечто другое, что заставляло его не понимать славянский характер.
Йеник знал своё дело. Уже через пять минут дерево затрещало под мощными ударами топора по клиньям.
Солдаты, переставшие искать, стояли лениво кто вокруг плетня, кто в самом дворе. Чуть подальше за их спинами собрались и жители деревни, привлечённые шумом машин и голосов у избы Беднаржей. Все молча наблюдали за работой мальчика.
Разрубив волокна, связывавшие трещины по краям, Йеник приготовился делать последний ход. Он вложил колун лезвием в глубокую трещину, врезавшуюся через всё полено, и ухватил покрепче резное топорище маленького топорика. В этот момент он услыхал песню об Ондраше и, подняв голову, смахивая пот со лба левой рукой, быстро проговорил:
– Рано поёшь отец. Я ещё не сказал своё последнее слово.
– Ну-ну, говори, – засмеялся Ганс. – Никогда не пойму славян. Посмотрим, что ты скажешь теперь, – и он начал поднимать пистолет, приговаривая: – Разрубишь, и нет тебя. Разрубишь, и нет тебя.
Ян Беднарж, словно зверь в западне, напрягся, готовясь к прыжку. Присевший солдат с автоматом, забыв, было, об охране, потянулся рукой к курку.
Йеник смотрел на немецкого офицера, и улыбка скользнула на лице мальчика. Он даже хмыкнул и пояснил своё поведение словами:
– Да, господин Ганс, вам никогда нас не понять.
– Ну, ты руби! – взревел офицер, поднимая и опуская пистолет. – Или говори, где партизаны. А, может, вы скажете, чтобы спасти сына или племянника? – и Ганс посмотрел на Яна Беднаржа.
– И-и-ех!
Топорик с красивым резным топорищем точно впился в длинную шею немца, пригвоздив её на мгновение к деревянному срубу дома, пока тяжёлое тело, облившееся внезапной кровью, не рухнуло, вырывая из стены орудие возмездия.
– И-и-ех!
Второй топор, потяжелее, слёту размозжил голову автоматчика.
Опешившие от неожиданности немецкие солдаты не сразу сообразили, что произошло, а три мужские фигуры уже метнулись через плетень за дом и помчались в сторону леса.
Опомнившись, немцы вскочили, схватились за автоматы и вдруг:
– Та-та-та-та – застрочили автоматы из окон и из-под крыши дома.
Это русские партизаны, оказывается, не захотели уйти подземным ходом, оставив в беде семью своих помощников, и, как только немцы прекратили поиски, они поднялись потихоньку в избу и заняли исходные позиции, чтобы принять теперь неравный бой, прикрывая отход своих братьев по оружию.
Совершенно растерявшиеся фашисты не понимали сначала, откуда огонь и беспорядочно разбегались, попадая под автоматные очереди. Но те, кто сразу попал в укрытие, быстро пришли в себя и сумели поджечь избу сзади.
Заполыхало огнём, горестно затрещало от боли деревянное строение, наполнилось внутри едким дымом, и жадное, поглощающее и живое и мёртвое пламя не позволило русским партизанам воспользоваться подземным ходом и спастись под землёй.
С болью в сердце смотрели трое Беднаржей на горящее их жилище, откуда продолжали слышаться автоматные очереди. Только ночью прошли они подземным ходом к пепелищу похоронить товарищей, которые так и не вышли по другую сторону холма Градиско. Думали, никого они не встретят ночью в своём сгоревшем жилище. Видели, как уезжали немцы, увозя тела убитых. Но не заметили к несчастью, что оставили немцы засаду. Схватили фашисты всех троих и отправили в концентрационный лагерь, откуда никто уже не возвращался.
Вот и осталась памятью о них лишь сделанная кем-то из односельчан надпись на часовенке Уезда, да небольшая картинка, на которой изображено, как Йеник и дядя Ладислав коня подковывают.
ИД МУБАРАК
То, что его родному городу Хайдарабаду исполнилось недавно двести лет, не имело никакого значения для Али Замана, так как ему самому только что стукнуло всего лишь шесть. Историю ему ещё не преподавали, и потому он не знал о величии крепости Тальпуров, стены которой стоят здесь уже два столетия. Они возвышаются над городом несколько мрачновато, сморщившись от времени, укоризненно наблюдая за суетливой, не прекращающейся ни на минуту жизнью некогда бывшей столицы Синда, а теперь не столь, может быть славного, но растущего города развивающегося пакистанского государства.
Неприступные два века назад укрепления рассохлись, покрылись длинными морщинами, пропуская по ним как сквозь гребень с широкими зубьями грязные потоки редких дождей. Жизненные драмы случались у основания стен значительно чаще. И стены наблюдали их молча, независимо, не мешая и не помогая. Даже разогретые так, что нельзя прикоснуться, солнцем, они холодно взирали на проезжающие где-то внизу тонги с женщинами, укрытыми преимущественно черными паранджами, роскошные японские легковые крессиды и тойоты – мощные грузовики, управляемые порой сомнительными водителями, напоминающими контрабандистов. Так же мрачно стены взирали на важно шагающих буйволов, деловито семенящих, навьюченных тяжелой поклажей маленьких осликов и небрежно тянущих низкие повозки верблюдов, лениво переставляющих высокие двухколенные ноги и готовые в любой момент презрительно сплюнуть пенистой слюной через отвисшую губу.
В это разнообразие транспорта вмешивались стремительные мотороллеры и юркие велосипедисты. Всё остальное пространство заполнялось людьми, одетыми преимущественно, как мужчины, так и женщины, в лёгкие шельвар-камизные одежды разнообразных расцветок и фасонов. Пестроту дополняли некоторые европейские костюмы, индийские сари, белые тюрбаны, украшенные бисером тюбетейки и многочисленные чёрные и седые бороды.
Однако всё это было решительно безразлично стенам крепости. Но на то они и были стены, хоть и умудрённые древностью. Конечно, мальчишке с любопытными чёрными глазёнками нравилось наблюдать со своей улицы, как в широкие щели находящихся недалеко стен прячутся многочисленные птицы, и когда он ходил с отцом за конфетами к лавочке под самой башней, то, задрав голову, внимательно наблюдал за большими ящерицами, ловко ползающими по вертикальной поверхности, но чаще застывающими в изогнутых позах, долго выжидая появления мошек или мотыльков возле самого их носа, когда достаточно мгновенно высунуть язычок, чтобы им ловко направить жертву в маленькую, но хищную пасть.
Впрочем, сейчас малыша интересовало другое, о чем ему надо было срочно поговорить с Иршадом. Али любил по всем вопросам советоваться со своим товарищем, который был на два года старше и недавно отпраздновал окончание изучения Корана. Иршад умел объяснять самое трудное. У него всегда можно было получить ответ, не то, что у учителя Корана господина Сиддики. Тот требовал всё запоминать и не спрашивать, так как Коран не разрешает задавать лишние вопросы. Потому, наверное, у Али трудно складывались отношения с Аллахом.
Вот, например, не так давно он увидел, как маленький котёнок залез на акацию и никак не мог спуститься с неё. Тщедушное создание громко мяукало, прося снять с дерева, и тогда Али полез помочь котёнку, но ветка, на которую он стал, обломилась, и Али упал, больно ударившись рукой о каменный порог. В это время из дома вышел господин Сиддики и сказал, поднимая мальчика с земли:
– Аллах наказал тебя за то, что ты споришь с Кораном вместо того, чтобы просто учить его. Али перестал плакать и тут же возразил:
– Но ведь я хотел помочь котёнку, значит, собирался сделать доброе дело, почему же он меня наказал?
– Надо было позвать кого-нибудь, раз сам не умеешь лазать по деревьям, – ответил учитель.
– Нет, Аллах должен был помочь мне, раз он всё может. А зачем он сломал ветку и ушиб руку?
Тогда господин Сиддики рассердился и сказал, что Али совсем глупый и на этом закончил спор.
Али хотел добавить, что Коран не позволяет мусульманам грубо говорить друг с другом, но учитель уже зашел в дом. Тогда Али побежал в соседний двор, где Иршад гонял мяч и рассказал о случае с котёнком, который, кстати, тоже свалился с дерева, но тут же убежал.
Иршад глубокомысленно подумал и изрёк:
– Всё правильно, аллах хотел проверить, будешь ты плакать или нет.
А ты плакал?
– Да. – ответил Али, – но зачем ему проверять, если он всё знает заранее?
– Тоже правильно – согласился Иршад. – Значит, ему нужно было, чтобы ты поплакал. Может, у тебя были лишние слёзы, и они бы не вылились, если бы ты не заплакал, а ты не заплакал бы, если бы не упал, а не упал бы, если бы не полез на дерево. Вот он и посадил туда котёнка. Понял?
С таким длинным объяснением Али спорить не стал, хоть и не очень понял, зачем аллаху нужны были его слёзы. Теперь же его интересовало другое.
Через три дня все собирались праздновать Солёный Ид. Али знал, что бывает два Ида: сладкий и солёный. Сладкий праздновали не так давно, после длинного Рамазана, когда целый месяц папа и мама днём ничего не ели до захода солнца. Ему, как маленькому, аллах разрешал есть в любое время, а им нет, и потому Али тогда не хотел становиться взрослым. Зато сразу после Рамазана, когда в небе появилась луна, начался сладкий ид. Тогда все стали ходить друг к другу в гости и Али угощали халвой, зардой, шакар парой и многими другими особыми сладостями, не говоря уж о конфетах и печенье.
В этот раз, как рассказал папа, будет большой праздник – Солёный Ид, когда все настоящие мусульмане должны принести жертву аллаху. И тут начиналось самое непонятное. Почему нужно было что-то дарить тому, кого никто не видел? Если Али спрашивал маму или папу что-нибудь о Коране, они всегда говорили:
–Тебе всё объяснит учитель.
Но мистер Сиддики не всё мог объяснить и часто сердился. Али спрашивал:
– Господин Сиддики, если аллах всё видит, всё знает и всё может, то почему он не приходит на землю с неба? Пусть хоть раз покажется, чтобы мы увидели, какой он, а потом уходит, раз не хочет жить с нами.
И учитель в который раз тыкал пальцем в Коран и рассерженно говорил:
– Вот тут написано: Аллах не разрешает задавать ненужные вопросы.
Когда захочет, тогда придёт.
– А как я его узнаю? – уточнял Али.
– С твоим умом ты сразу поймешь, что это он, – саркастически парировал Сиддики. Эта мысль и беспокоила сейчас Али. Иршад как раз вышел на улицу. В руке узелок, с которым он ходил на рыбалку.
– Иршад! – закричал Али, – можно и я с тобой?
– Пошли. На, неси червяков.
Иршад протянул Али жестяную банку с накопанными червями. Мальчики часто рыбачили вместе но, конечно, не ходили на Инд. Эта река огромная, широкая, вода в ней мутная и рыба вряд ли увидит маленького червяка. Да к тому же говорили, что там такая большая рыба, что её и не вытащишь. Она сама затянет в воду, кого хочешь. Взрослые рыбаки приносят оттуда таких рыбин, смотреть страшно. Что говорить, если даже здесь, в разливах, где они, мальчишки, ловят на маленькие крючки, и то попадаются иногда такие экземпляры, что большие ребята еле справляются с ними.
Иршад для Али казался большим мальчиком, так что он с ним не боялся ходить, тем более рядом от дома, откуда хорошо видна могучая крепость Тальпуров.
От широкого пустыря, на котором вечно бродят чьи-то козы да беспризорные собаки, узенькая тропинка вела вниз к воде. В жаркое время, когда вода спадает, узкий конец разлива становится всё короче и мельче. Тогда даже в мутноватой воде среди невысокой травы можно видеть постепенно оголяющиеся лысины дна и мелькающие над ним тени чёрных усачей или сверкающие желтизной бока сазанов.
В такие дни мальчишки ловили рыбу небольшой сетью, беря её с двух сторон и осторожно заходя сбоку в воду, чтобы перегородить рыбе отход на широкий простор. Затем один край сети опускался ко дну и тут же рыболовы падали в воду, пытаясь накрыть нехитрым устройством всё, что окажется в захваченном участке. Али сам ещё так не ловил, но видел, как это ловко делал Иршад с товарищами постарше. Рыба таким способом попадалась редко, но всё же случалось. Сегодня об этом не могло быть и речи: где-то в верховьях реки шли дожди. Вода стояла высокая.
Провода электролиний проходили совсем низко над её поверхностью и являлись дополнением к пейзажу, даже необходимой частью его. Али казалось, что провода для того и протянуты над водой, чтобы вечером, когда солнце начинает всё быстрее спускаться к крепости, на них садились самые разные птицы: серенькие воробьи, зелёные попугаи, пёстрые зимородки, чёрные вороны и многие другие голубые, синие, жёлтые. Они рассаживались длинными рядами вперемешку, громко перекликаясь между собой всевозможными голосами. А где бы они собирались, если бы не было проводов, на которых то там, то здесь висят куски оборванных лесок, заброшенных незадачливыми маленькими рыбаками? Именно такой леской с большой чёрной гайкой на конце вместо грузила и куском деревяшки вместо поплавка собирался сейчас ловить рыбу Иршад.
