Ася Батурина
Елочки-иголочки, чудеса под Новый год
Разговор не клеился, пока речь не зашла о семье и детях. Ира рассказала, что несколько лет назад её бросил муж, водитель-международник, осев то ли в Румынии, то ли в Венгрии с краденным грузом краденного грузовика и любовницей из тех краев. Теперь Ирине приходилось крутиться за двоих, воспитывая троих детей одной.
– И никто не помогает? – удивился Андрей, у которого улыбка не слезала с лица. Ему нравилось буквально всё: обстановка, запах разогретых позавчерашних круассанов, железные неудобные стулья, на которых не умещалась его большая мускулистая пятая точка, разговоры с Ириной, её жалобы на жизнь, но главное, она сама. Такая настоящая, истинная женщина.
– Помогает, – заметила Ирина. – И свекровь, и свекр, и отец мой, и дед Анатолий. Если б не они, не знаю, как с Пашкой, Антоном и Катькой справилась бы. Они у меня шалуны.
Настала очередь Андрея рассказывать. Но его рассказ уложился в два предложения, в котором он поведал, что жил всю жизнь без любви. От того вся печаль-тоска.
Они съели по два круассана, выпили по две чашки кофе. Приближалась минута прощания, но Андрей никак не мог решиться отпустить Ирину домой. Они так и сидели у её обшарпанного подъезда в молчании. Она ждала продолжения. Он ждал, пока последняя капля храбрости переполнит чашу терпения и наконец выдал:
– Вообще-то я никогда так не поступаю. Но… Ира, скоро Новый год. Говорят, как встретишь Новый год – так его и проведёшь. Я хочу встретить его счастливым. И сам не знаю почему, от одного взгляда на тебя я становлюсь счастливым, как дурак. Может…
Ира повернулась к ухажёру лицом, по которому текли кристально-чистые слёзы счастья и благодарности за такие красивые слова, за цветы, за неожиданный предрассветный сюрприз. Женщина нежно взяла своими красивыми белыми руками с неопрятным маникюром большое, словно блин, лицо Андрея, у которого глаза разъехались в разные стороны, и поцеловала его в губы. Андрей на миг потерял сознание.
В пустой голове зазвенели колокола церквушки, где жила Богородица, подарившая вчера вечером одинокому бизнесмену-строителю благодать.
–Переезжай ко мне, – сказал после поцелуя Андрей. – Сегодня.
– Не могу, у меня семья и работа.
– Переезжай с семьёй, – готовый на всё, продолжал настаивать Андрей, чётко ощущая, что время – это не отрезок, состоящий из секунд, минут с часами и годами, а пространство. Огромное пространство, как его огроменный дом, которое надо осваивать: клеить красивые обои, развешивать зеркала и картины, устанавливать кухню, ванную, унитазы, двуспальную кровать, ночные столики…
И пространство, в отличие от времени, не утекало нетронутым, ведь говорят, время не ухватишь. Пространство ждало своего часа, когда его возьмёт в свои руки умелый рачительный хозяин и сделает из него место счастья.
– Не надо больше ждать, – больше себе, чем Ирине, сказал Андрей, набирая номер прораба своей строительной бригады, чтобы попросить сегодня поработать грузчиками.
***
Через девять дней, накануне самого счастливого семейного праздника, Андрей Андреевич Брежнев проснулся, держа в охапке тёплую спящую любимую женщину, которая сделала его последние прожитые девять дней незабываемыми. Пространство, как и дом, наполнились голосами и жизнью. Были установлены унитазы, раковины, налажена бесперебойная доставка продуктов, изготовление домашней кухни, бережная стирка грязного белья. Окончание ремонта стало подарком небес.
– Я не могу переехать без детей. Свекры и отец, – без них тоже не могу. Они для меня – всё, – говорила Ира, смущённо показывая на толпу родственников, без которых никакая жизнь не считалась жизнью.
Андрей хотел спросить хотя бы на счёт деда в инвалидной коляске, который являлся дедом сбежавшего мужа-вора. Но оказалось, без него прожить тоже было невозможно.
Пришлось брать счастье комплектом.
Андрей был готов справить Новый год так, чтоб провести остаток жизни счастливо, пусть и с грифом «рехнулся» от всех друзей и приятелей, наблюдавших переезд незнакомцев, по виду которых плакала статья УК «Грабёж, организованный группой лиц».
Однако мужчина отмахивался от беспокоившихся о его благополучии завистников. Отказывался от традиционных утех, банных купаний с группами лиц по другой статье УК. Опустело кресло в караоке. Простаивал стакан для любимого виски. Бармены потеряли приличные чаевые от завсегдатая бара.
Зато красовалась елка в большой зале без штор, которые ещё предстояло заказать Ирине после праздников, когда страна отойдёт от каникул и ража.
– Голубки, шашлыки замаринованы! – постучали в дверь хозяйской спальни. А стучали теперь по любому поводу и без.
От стука, точнее грохота в дверь, у Андрея резко заболела голова. И тут же в нос ударил ужасный цветочный аромат с привкусом докторской колбасы и чеснока. Мужчина внезапно проснулся и к страху понял, что так пахнет Ирина, продавщица из ларька, которая…
– Будь здоров! – на чих пробудилась Ирина и, повернувшись на другой красивый дебёлый бок, поцеловала любимого в нос, а потом в оба косых глаза.
Андрей не чихал, он вскричал, но сил на крик ужаса не хватило, поэтому получился трусливый чих. Мужчина весь замер, боясь пошевелиться, пытаясь вспомнить и, главное, осознать события последних дней, которые, усевшись на феррари, с ветерком гоняли по его обезумевшему сознанию со скоростью, несовместимой с жизнью.
– Ландыши, – перед лицом Андрея возник образ Ирины, которая с улыбкой несколько дней назад поведала, что ещё с советских времён обожает только старый аромат ландышей. Затем Андрей увидел себя мечущимся по торговому центру в поисках советских артефактов в области парфюмерии. И наконец, весь ужас произошедшего сложился в его голове, которая трещала по швам, как старые брюки деда Анатолия, которому Андрей прикупил в том же торговом центре на распродаже молодёжные джинсы.
Боясь делать резкие движения, Андрей медленно сполз с кровати, оделся, спустился в холл, ещё недавно такой чистый, блестящий хай-теком, а теперь наполненный чужими вещами и чужими ароматами: чесночно-колбасным оливье, приторно-удушливыми цветами и, самое ужасное, вездесущими незнакомцами, которых Андрей Андреевич пригласил лично неделю назад пожить вместе с ним до конца своих дней. Сейчас показавшихся Брежневу не такими далекими.
Стараясь не смотреть на постояльцев, уклоняясь от поцелуев Ирины и объятий её детей, Андрей выскочил из дома как ошпаренный, ссылаясь на головную боль и какие-то дела в городе, и на своём авто, белокожие сиденья которого уже были извазюканы разноцветными фломастерами, помчался куда глаза глядят. Раскосые его органы привели ко входу в маленький храм, где ещё недавно на Андрея, как он понял, был наведён морок. Или, по-русски говоря, произошло зомбирование. Он было хотел ворваться и найти одну маленькую криминальную фигурку, скорее всего, вступившую в сговор с людьми, оккупировавшими его люксовый недострой, но побоялся хмурого нарисованного в XVI веке образа в углу, увешанного златом и серебром других счастливых зомбированных.
Подговорив юродивого, что сидел просил милостыню, пойти внутрь и дознаться до одной низенькой дамы, чтобы она вышла на улицу на разговор, Андрей принялся подготавливать речь.
И как только старенькая, а теперь он её разглядел лучше, не такая уж и чудненькая, вполне себе персона с лицом криминального авторитета местного заведения, вышла, закричал:
– Я буду жаловаться! Вы не имели права! Вы ничего не получите! Только через мой труп! – и осёкся. 31 декабря как-то нехорошо прозвучали его собственные слова, похожие на словесное надгробье.
– Сбылось что ль? – не поняла женщина и потеплее укуталась в цветной платок. Сзади показался нищий, неся зимнее пальтишко для неё. – Вот вечно ноют, плачут, просят, а потом, когда сбывается, оказываются не рады! – не в бровь, а в глаз заметила женщина.
– Я хотел любить и быть любимым… – мысли Андрея путались и потому причинно-следственная связь, как церковная служка вступила в сговор с продавщицей ларька, куда он никогда не заглядывал, кроме того самого утра, не складывалась. – Я хотел любить, но… не того, кого вы мне подсунули, а своего, которого хотел я. Которую… – Андрей взялся за голову, которая разламывалась на части и рванул в неизвестном направлении.
– Матерь блудливому и убогому видать подыскала очаг, а он, дурак, обогреться не знает как, – объясняла бабуся юродивому про возникшую ситуацию. – Тут или чудо, или могила исправит.
Оба тяжело вздохнули, уповая на первое.
Андрей бежал и бежал долго, только потом вспомнив, что машина находится совершенно в другом месте. Дворами и косой дорогой, чтоб не попадаться на глаза мошенникам, он-таки вернулся к авто через два часа поиска и обморожения. Телефон трезвонил, как ненормальный. Звонила Ирина. Посылала волнительные смс, прося ответить.
Андрей решал: выдать правду ей сейчас или дождаться встречи и уже глаза в глаза попросить убраться из его дома вместе с родственниками и скарбом?
Вспомнив пикантные сцены с обниманием и обцеловыванием её телес, обратных страстных поцелуев с привкусом ландыша и чеснока, её массажей спины, головы и пят, от которых даже сейчас бежали мурашки, стуча холодными пятками, мужчина решил сказать о расставании лично. Но подготовку речи оставил на потом, добравшись сначала до тепла, ближайшего торгового центра, где в свободном кресле, рядом с другими бомжами, кому негде и не с кем было справлять Новый год, он подбирал слова. Наконец, моральный дух был поднят тремя рюмками горькой из соседнего бара, и мужчина повернул домой, где жили чужие.
Яркие огни, свет на всех этажах и запах оливье встречали задолго до вхождения в дом, в котором было трудно узнать элитный недострой, ещё неделю назад пропитанный ароматами цемента и лака.
– Папа! – с криком бросилась на шею девочка, имя которой Андрей вспомнил не сразу. – Папа! Ты настоящий волшебник! – за нею вышла вся семья, включая деда Анатолия на колесах в новых молодёжных джинсах.
– Господи, Андрей! Как ты угадал? Собачка из питомника! Мы ж мечтали о ней всю жизнь! А какие приятные волонтёры! Они привезли её в коробке с подарочным бантом. Настоящий новогодний сюрприз! – Ирина тоже стала обнимать онемевшего Андрея, наблюдавшего как собачка, точнее монстр Баскервилей, с пасти которого падала липкая слюна на испанский паркет из красного дерева с инкрустатом, ходит по дому, обнюхивая новое жильё, где собиралась свить гнездо.
Все дружно пустили слезу, переводя взгляды с отца семейства на псину.
– Дорогие мои, – позвала свекровь Ирины с кухни, – до Нового года два часа, пора провожать Старый год. Все за стол!
Стол был похож на новогоднюю елку, салаты, как яркие новогодние игрушки, переливались на скатерти. Семья Ирины никогда не видела таких яств. Полученные на продукты деньги сначала хотели отложить про запас. Но Ирина настояла на шикарном праздничном столе.
– Мама! – сурово молвила она бывшей свекрови. – Андрей – богатый человек, привыкший к хорошему дорогому питанию. Уж вы в грязь лицом не ударьте. Не опозорьте нас.
– Ирочка, да я в столовой 45 лет отпахала. Умею все: от оливье до яиц Фаберже готовить, если надо. Хочешь, золотом его кормить будем, лишь бы платил, – говаривала свекрушка, держа в руках семь своих столовых зарплат, выданных на один стол для восьми человек и одного пса.
– Он у нас сам золотой, как Фаберже, – с теплотой отвечала Ирина, выспавшаяся, похорошевшая, помолодевшая и возрождённая. Много ли бабе надо – семь дней не работать, и вновь она молодуха на выданье.
Андрей терпел, но чувствовал, что терпению приходит конец. Его раздражало буквально всё. Как скрябает собака своими когтищами по плитке. Как не его свёкр с не его свекровью чмокают и чавкают. Разговоры Ириного отца-вдовца с дедом бывшего мужа о политике. На детей Андрей старался не смотреть, потому что те сразу же прибегали обниматься и целоваться.
Когда наконец дед Анатолий разбил венецианское стекло, стоявшее в виде вазона в шкафу, который пошатнулся от удара об него инвалидной коляской, Андрей встал, чтоб сказать всё, что думал.
– Правильно! – воскликнула бывшая свекровь Ирины. – Пора обмениваться подарками. Ты нам, Андрей Андреич, как отец родной, подарил самое главное, чего у нас не было. Это дом! Семья была, счастье и взаимопонимание были, а крыши нормальной над головой не было, – она прикусила губу и пустила слезу, вспоминая бедственное положение семьи, когда даже на хлеб и то денег не хватало.
– Хорошо говорит, – добавил со слезой дед Анатолий, со всем соглашаясь. Отец Ирины похлопал старика по плечу, мол, всё плохое позади.
– За добро добром платят, чтоб люди не говорили, – продолжала свекровь, – но дарить нам в ответ тебе нечего. Бедны, как крысы, родимый ты наш. Лучшее, что есть – это Иришка наша, красавица и умница, дети-внуки дорогие, умненькие, на них вся надежда. Да и вот икона наша семейная, необыкновенная, в серебряном окладе с золотым напылением, которая из поколения в поколение Дедялковых мы храним и бережём. Ни под каким предлогом не продаём! Ибо благость она дарит всем и каждому. Надежду вселяет на любовь истинную. С тобой мы её окончательно обрели, Андрей Андреич, с тобой Пресвятая и останется.
И поднявшись на стул, чтоб достать, приложила икону к челу будущего зятя, пусть и неофициального, дабы узаконить дарование.
В голове у Андрея Андреевича зазвенело знакомым колокольным перезвоном. Он ошалело уставился на хмурую Мадонну в серебряном одеянии, которая вдруг, как ему показалось, улыбнулась и прищурила взгляд, почувствовал влажные поцелуи благодарных за приют мнимых родных, и упал в беспамятство.
– Андрей! Андрей! – звал его знакомый любимый голос. – Дорогой мой! Да что ж это такое!? – молилась и плакала Ирина, сидя рядом с большим телом любимого, потерявшего сознание.
– Это от счастья. Бывает. Ещё бы! Каков подарок! Такие иконы знаешь, сколько на чёрном рынке стоят? Как три ихних дома! – успокаивали свекры, пытаясь привести в чувство неофициального зятя.
Андрей не хотел открывать глаз. Ему были так приятны эти волнения за его здоровье. Эти поцелуи, прикосновения. Никогда до этого никто так о нём не заботился и не волновался. Бывшая жена лучшее, что могла сделать в качестве подарка на Новый год, так это меньше тратить их общие им заработанные деньги. Из близнецов ни один не удосужился даже открыточку послать отцу, хотя перечисленные деньги на подарки не возвращались. Никто ему не писал и не звонил. А эти милые, симпатичные, добрые чужие люди, полюбили его как родного.
– Это не любовь. Это Божий дар, – вспомнил Брежнев слова покойного отца.
Андрей на радость родне открыл глаза и широко улыбнулся, не веря, как он жил без этого всеобъемлющего, всепронизывающего счастья любить и быть любимым?
– Чудо! – воскликнул он с пола и тут же был облизан тёплым мокрым липким языком возникшей из ниоткуда гигантской псины.
– Чудо! Фу! Фу! Отстань! – вскричала Ира, отгоняя собаку и сама набрасываясь на ожившего любимого. – Андрей! – только и смогла вымолвить Ирина. – Любимый мой!
– Фу! Фу! Фу! – кричала родня, пытаясь отогнать влюблённое животное, не желающее делить выбранного хозяина с другими членами большой семьи.
– Поставим икону на самое почётное в доме место, – сказала свекровь и понесла реликвию на камин, стоящий в центре большой праздничной залы, откуда Мадонне было видно всех и вся невооружённым взглядом. – Пусть каждый день освещает своим сиянием этот дом!
Ольга Лукина
«Белоснежка, оливье и мандарины»
Татьяна уверенно вела машину, глядя, как дорога заснеженной лентой ложилась под колёса. Свет фар разрезал темноту, в которой сверкали белые столбики, ограждающие повороты, и метались подсвеченные мягким жёлтым сиянием снежинки. Неутомимо бегая по стеклу, жужжали «дворники». Машина мчалась в ночи, разрывая снежную завесу. Вокруг высились сугробы и плотная стена леса.
– И зачем ты едешь в такую даль? – ворчал Танин папа, провожая дочку в дорогу. –Бросаешь нас с матерью, оставляешь тёплый дом, недоеденную новогоднюю утку и прёшься неведомо куда. Ночью, за город. Это может быть опасно.
– Да, ну, папуль, не боись, всё будет ок.
Таня ехала навстречу празднику и от нетерпения аж подпрыгивала на сиденье, – ещё немного осталось, она уже чувствовала разлитые в воздухе волшебство и тайну. Девушка прибавила скорость, и деревья по обочинам превратились в дрожащие линии, проносящиеся за стеклом будто стены туннеля. Она торопилась в загородный коттедж к друзьям, где была намечена встреча Нового года.
– Танюшка, ну ты где? Мы тебя ждём! – раздался голос из телефона. – У нас всё готово! Стол накрыт, шампанское охлаждается, мангал горит, шашлыки шкворчат. Только не хватает твоего оливье.
– Еду я, еду! Через полчасика буду, – прокричала в телефон Таня.
Дорогу всё сильнее заметало снегом. Машину вдруг повело, развернуло и отбросило в кювет. Таня долго пыталась выбраться, но снег оказался слишком глубоким, и автомобиль только глубже зарылся в него.
– Ну, вот, и встретила Новый год! – с досадой пробурчала Таня, заглушив мотор, – что же, ждать теперь, когда меня откопают? Хорошо хоть, не перевернулась. – Она еле-еле открыла дверь и вылезла из накренившейся машины. Ноги в высоких ботинках сразу утонули в снегу. Таня в сердцах пнула носком ботинка колесо серебристого Туксона. Вообще-то Таня очень любила свою машину, она её холила, лелеяла, разговаривала с ней, как с подружкой, ласково звала её Туся.
– Ой, прости, Тусечка, ну что же ты меня так подвела? – спохватилась Таня и погладила серебристый бок.
Машину заметало снегом. Фары, утонувшие в сугробе, прорывали в снегу призрачный освещённый туннель, который с каждой минутой тускнел. Таня поёжилась в лёгкой белой шубке, почти не защищающей от ветра. Она села в машину, уютное нутро которой обволокло приятным тёплом.
«Что же делать? – подумала девушка. – Скоро мы с Тусей превратимся в большой сугроб, сквозь который будут тускло светится фары, пока аккумулятор не сядет. Как затопленный пароход со светящимися иллюминаторами. И замёрзнем. Нет, надо как-то выбираться». Она стала звонить друзьям, но не было сети. На глаза навернулись слёзы. «Надо же так вляпаться! Скоро Новый год, совсем недалеко её ждёт весёлая компания, большой тёплый дом, праздничный стол, шампанское. А она замерзает тут, в кювете у пустынной дороги».
В салоне машины приятно пахло мандаринами и салатом оливье, которого Таня настрогала целый тазик. На заднем сиденье лежал пакет с вечерним платьем, в нём девушка собиралась блистать в эту новогоднюю ночь.
Татьяна вылезла из машины, запахнула поплотнее шубку и, утопая в снегу, выкарабкалась на дорогу. «Может проедет кто?» Но дорога, слабо освещаемая редкими бледными фонарями, была пустынна. По краям высились зимние деревья, в кудрях которых запутались хлопья снега. Там, в темноте чащи, как будто что-то большое ворочалось, стонало и гудело.
Таня прыгала на обочине, тёрла озябшие руки и дышала на них. Щёки кусал пронизывающий холодный ветер. С неба падали хлопья снега. Воздух пах свежо и остро, морозом и хвоей. Красивая прическа, на которую девушка потратила пол дня, намокла и растрепалась. Пар от дыхания превращался на посиневших губах в перламутровые капельки. Во рту как будто быда рассыпана соль. На светлые взъерошенные ветром волосы легла корона из снега. Таня не рассчитывала оказаться в такой ситуации и не взяла ни шапку, ни перчатки. Теперь она ругала себя за такую неосмотрительность.
Она всё время поглядывала на телефон, ходила вдоль дороги, пытаясь найти сеть и позвонить друзьям, но безрезультатно. Ночь, пустынная дорога, свист метели, холод, колючий ветер. И только смутно мерцали фонари в жёлтом ореоле снежной ваты. Тане казалось, что она на краю света, и время в этой точке остановилось. Через полчаса, которые ей показались вечностью, она уже превратилась в скачущий белый сугроб. Внезапно вдали показались два снопа света – приближалась большая фура. Таня кинулась ей наперерез. Грузовик резко затормозил.
–Ты что?! С ума сошла? – заорал водитель, выпрыгивая из кабины. – Что, жить надоело?
Он подбежал к Тане, которая бессильно опустилась на дорогу. Сквозь пелену снега и слёз она увидела перед собой рослого темноволосого парня. Он склонился над ней, подхватил под руки и поставил на ноги.
– Ты что? Что случилось? – он участливо заглянул девушке в глаза.
Она стояла перед ним в снежно-белой шубке, маленькая, вся запорошенная снегом, с растрёпанными, полураспустившимися локонами. Свет фар перекрасил цвет волос из светло-русого в золотисто-рыжий, и они теперь блестели огненной короной. Влажно сверкали синие глаза, опушённые белыми от снежинок ресницами. Взгляд в чёрном обрамлении потёкшей туши казался бездонным и загадочным. У Максима аж дыхание перехватило, так она была хороша, как большая белая снежинка.
«Это что ещё за чудеса?», – подумал он. И спросил:
– Эй, ты кто? Снегурочка? – Он потряс её за плечи. – Эй, да ты замёрзла совсем. Ты как здесь оказалась, одна, на пустой дороге, посреди леса, в снегопад? – Максим тормошил её, отряхивая от снега. – Ты что ли с неба свалилась?
– Я… я тут это… застряла… моя машина… вон… – промямлила Татьяна сквозь слёзы и махнула рукой в сторону, где в кювете под слоем снега угадывались контуры машины с еле светящимися огнями.
– Ничё себе! Как это тебя угораздило? Щас посмотрим. Залезай пока ко мне в кабину. Отогревайся.
Максим подсадил девушку в грузовик, а сам пошёл посмотреть, что с её машиной. Через несколько минут он вернулся и сел в кабину, шумно отряхиваясь от снега.
– Да, глубоко увязла твоя «лошадка», надо эвакуатор вызывать. Колёса заблокированы. Сами не справимся. У меня, конечно, есть трос, но вряд ли что-то получится. Да и нет времени с этим возиться. Всё-таки Новый год вот-вот наступит. Меня ждут. Тебя, похоже, тоже?
Он разглядывал свою случайную новогоднюю находку. В тепле кабины она оттаяла, на щеках загорелся нежный румянец, слёзы почти высохли, губы из синих стали розовыми.
– Так, давай-ка снимай мокрые шубку и ботинки, заворачивайся в тёплое одеяло. Будем сушиться.
Максим закутал девушку в одеяло и протянул ей фляжку:
– На-ка, хлебни чуток. Здесь коньяк, хороший, Реми Мартин. Извини, специальных бокалов нет.
Татьяна улыбнулась сквозь оставшиеся слёзы, отхлебнула маленький глоточек коньяка и почувствовала, как обжигающая струйка жаркой волной окатила её от горла до пальцев ног. Она глоток за глотком пила огненный напиток, и ей чудилось, будто внутри растекается жидкое золото, в котором растворяются все страхи и тревоги.
«Как хорошо, – подумала девушка, ощущая во рту привкус ванили и карамели, – как хорошо, сидеть вот так, завернувшись в тёплое одеяло под обволакивающим взглядом красивого, сильного мужчины, – её даже бросило в жар. – Что вообще происходит? Почему вдруг стало так легко и даже весело? Почему ей так хорошо рядом с этим незнакомым мужчиной? Ведь только недавно она боялась замёрзнуть насмерть, а теперь… Всё уже кажется совсем не страшным, а наоборот, забавным и милым». Страхи отступили, пурга за окном уже не пугала. Татьяна подумала, что теперь всё будет хорошо.
Максим с удивлением смотрел на уютно завернувшуюся в пуховое одеяло девушку.
«Чёрт-те что происходит. Откуда она свалилась на мою голову? Почему мне так приятно заботится о ней? Я её совсем не знаю. И не хочу знать. Нельзя. Но почему мне так хочется обнять её? Нет, не думать, не смотреть. Напасть какая-то. Мне это совсем не надо. Но почему так хочется взять её маленькие ручки в свои, поднести их к губам и согреть каждый пальчик. Стоп. Макс, ты сходишь с ума. Ты всё-всё об этом знаешь. Это ничем хорошим не кончается. Ты ведь оброс бронёй. Ты больше никого не подпустишь слишком близко. Но почему, почему плавится броня? Нет, нельзя. Надо избавиться от этой девицы. Немедленно. Я отвезу её, куда надо. Так ей сейчас и скажу».
– Послушай, я не знаю, куда ты ехала, но давай сейчас поедем… ко мне, – произнёс Максим непослушными губами, – у меня тут недалеко… домик.
«Господи, что я делаю?! – подумал он про себя. – Я ведь совсем не то хотел сказать…», – и продолжил:
– На полчасика. Выпьем горячий глинтвейн, ты просушишь промокшие вещи, приведёшь себя в порядок, и потом я отвезу тебя к твоим друзьям. Они, наверное, заждались. Позвонишь им. Тут телефон не ловит. А твою машину утром я пригоню туда.
– А… это удобно? – смутившись спросила Татьяна. Внутри у неё всё кричало: «Удобно, удобно! Боже, что со мной? Я готова ехать домой к совершенно незнакомому мужчине! Нет, это невозможно. Надо попросить его отвезти меня к друзьям, в Жуковку, тут недалеко. Сейчас же. Да, я так и скажу, это будет правильно». Вместо этого у Татьяны вырвалось:
– Ну, если только на полчасика…
«Боже, что я творю? Да, да, увези меня, куда хочешь!», – вопило всё её существо.
– Ну, что ж, тогда поехали? – Максим завёл фуру.
– Ой, – вспомнила Татьяна, – у меня же там… в машине… там на заднем сиденье, там… это…
– Что ты тамкаешь?
– Там пакеты с оливье и мандаринами! Сегодня же Новый год. И ещё пакет с платьем.
– Щас, я – Максим метнулся к Туксону, с трудом открыл дверь и вернулся с тремя большими пакетами, – вот, держи, твои друзья будут довольны.
Через 15 минут они подъехали к высоким решётчатым воротам, за которыми виднелась красная черепичная крыша. Дом был очень уютным, одноэтажным, с большой застеклённой террасой, выходившей в сад. Стены из деревянного бруса отливали тёплым янтарным светом. Большая гостиная, совмещённая с кухней была обставлена старинной массивной мебелью, с высокого потолка свисала тяжёлая кованая люстра. Откуда-то из-за угла вышел важный чёрный кот и стал вертеться у ног хозяина, выгибая хвост трубой. Жмурясь, он наблюдал за девушкой круглыми разноцветными глазами. Один глаз был голубой, а второй – золотисто-жёлтый.
– А … знакомься, это – Филимон, можно просто Филя. Он тут смотритель. Я у него гостюю. Максим затопил камин. Усадил девушку в глубокое кресло, укрыл пледом.
– Давай, устраивайся поуютней, оттаивай.
Он зажёг свечи, приготовил глинтвейн.
– Снегурочка, всё же, как тебя зовут? – спросил он, протягивая ей кружку с тёплым красным вином. Запахло корицей, гвоздикой, имбирём и кардамоном.
Он смотрел на неё и удивлялся сам себе. Давно он не любовался так девушкой. Растаявшие снежинки в волосах блестели крошечными бриллиантами. Ему нравилось в ней всё: как она щурится, глядя на огонь, как смеётся, как заправляет пряди длинных волос за маленькие уши, как накручивает на тонкие пальцы выбившиеся локоны. Нравились ямочки на щеках, нежный румянец.
– Зачем тебе моё имя? Какая разница, как меня зовут, – ответила Таня, решив немного пококетничать, ей было почти весело, – пусть я буду просто безымянной незнакомкой. Так проще. Проще и… загадочней. В недосказанности таятся чудеса. Ведь сегодня новогодняя ночь, – а сама подумала; «Господи, что я несу!», – и добавила, – сегодня ночь чудес.
– Да, уж. Чудесатей не бывает, усмехнулся парень. – Ладно, я буду звать тебя Снегурочкой. Ты не против?
– Лучше тогда Белоснежкой. Ты тоже не говори своего имени. Ты принц ночи на белом коне, вернее на белом КамАЗе. Я буду тебя звать Флориан, как в диснеевской Белоснежке.
Татьяна держала тяжёлую кружку обеими руками, грея озябшие пальцы и украдкой разглядывая Максима.
«Да, пожалуй, он смахивает на принца, ну, на такого, современного, – думала Таня, – высокий рост, стать, осанка, тёмная густая шевелюра, благородный профиль, ясные умные глаза, правда, почему-то грустные, добрая улыбка, твёрдый подбородок, сильные руки с длинными пальцами. Он не похож на простого водилу – дальнобойщика, – она отвела глаза, смутившись. – Перестань так на него пялиться», – сказала она сама себе. Кот недовольно зашипел, сузив глаза в щёлочки.
Максим в порыве вдруг нахлынувшей нежности прикоснулся к её пальцам, держащим кружку, ладонями и тут же их отдёрнул, как бы обжёгшись.
«Нет! Не убирай руки! – про себя взмолилась Татьяна. – Верни их назад!». А вслух сказала, как можно равнодушней:
– Мне, наверное, уже пора. Как ты думаешь, моя одежда высохла?
«Какая ещё одежда?» – подумал Максим, глядя, как пляшут огоньки камина в её глазах, и сказал осипшим голосом, – конечно, высохла. Давай, если хочешь, я тебя отвезу к твоим друзьям. Ты ещё успеешь встретить с ними Новый год.
«Что я делаю? – в ужасе подумал Максим, – куда я собираюсь её везти? Зачем? Мне давно не было так хорошо… Нет, всё правильно. Надо держаться на расстоянии, хотя бы на расстоянии вытянутой руки. Не ближе. Ближе нельзя. В моей жизни нет места для этой девушки. Я не должен».
– Тогда… тогда я поеду, – пробормотала девушка, опуская повлажневшие глаза.
– Ну, что ж, поехали. – Поспешно сказал Максим и подал ей руку, помогая встать с кресла. Таня запуталась в одеяле и, потеряв равновесие, оказалась в его объятиях. Их взгляды встретились. Они стояли так пугающе близко, переминаясь на этом скомканном одеяле, так близко, что их дыхания смешивались. Так близко, что он разглядел тонкие бороздки на чуть приоткрытых влажных губах, и белую полоску блестящих зубов между ними, и россыпь маленьких веснушек вокруг носа.
«Это какой-то морок, безумие!», – подумал Максим и, напрягши всю свою волю и отчаянно вздохнув, отстранился.
– Ну, Белоснежка, одевайся. Поедем, – сказал Максим сдавленным голосом и отошёл к панорамному окну, повернулся к Тане напряжённой, враз похолодевшей спиной, отдёрнул штору и стал всматриваться в ночь. Он разглядывал засыпанные снегом ели. За окном кружились равнодушные пушистые снежинки, подсвеченные фонарями жёлтым цветом, мелькали бледные пунктиры разноцветных огоньков на наряженной во дворе ёлке. Он смотрел, как переливы этих фосфоресцирующих светлячков расплывались и смешивались с падающими снежными хлопьями.
– Да, поехали, – Таня выпуталась из одеяла, схватила шубку и, на ходу обуваясь, выбежала из дома.
– Чёрт, чёрт! – шептала она, чуть не плача. – Вот дура, размечталась. Ну и ладно, ну и пусть, кто он мне? Никто. Вот и хорошо. Дурак какой-то. Тоже мне, Флориан».
В пути они молчали. Молчали долго и нестерпимо громко. Всю дорогу до Жуковки они не произнесли ни слова. В этом густом повисшем молчании витало напряжение, будто летали искры невидимого электричества. За пять минут до Нового года они подъехали к Жуковке, и Татьяна, выпрыгнув из кабины, присоединилась к своим друзьям. Они весёлой гурьбой выбежали ей навстречу. Максим молча выгрузил пакеты с оливье и мандаринами и, взревев мотором, уехал. Новый год он встретил в дороге. К своим друзьям он уже не поехал. Не было настроения. Выходя из машины, Максим заметил ещё один пакет, завалившийся за сиденье.
