Евгения Черноусова
Тридцать три несчастья
Шантаж
– Измучила я тебя, Любочка, – гладя её руки, шептала старуха. – Ничего, скоро всё кончится.
– Тётя Клава, неужели вы думаете, что без вас мне будет лучше, чем с вами, – простонала Люба.
Лекарство наконец-то подействовало, больная отключилась, и Люба вышла на кухню. Надо бы прилечь, хоть часа два удастся поспать, и то хорошо бы. Но не уснуть, сердце бухает. А вот сейчас она сварит себе какао, сварганит какой-нибудь бутерброд, сядет за стол, сделает глоток-другой, успокоится и начнёт отключаться. Вот тогда надо доползти до мини-дивана, который они с Денисом перетащили в спальню четыре дня назад. Звонок застал её, когда она присела за стол и обхватила чашку ладонями:
– Тётя Нина? Да, у нас всё очень плохо… тётя Клава упала и перестала вставать. Есть отказывается, воюем за каждую ложку. Я колю обезболивающее, но почему-то оно стало не как раньше… нет, действует, но вот сегодня она стонала почти два часа, только потом отключилась. Я с врачом разговаривала, он говорит, что это уже кровообращение такое… с трудом, да… спасибо, спасибо!
Господи, какое облегчение! Приедет из соседней области тёткина двоюродная сестра. Она хоть днём посидит с больной, а Люба выспится. Спать, спать, ну его, это какао!
Люба просила Дениса хоть несколько дней пожить в интернате, но он решительно отказывался:
– Ты что? Бабуля без меня совсем заскучает!
За этот без малого год, как Денис у матери живёт, он с бабкой своей двоюродной скорешился как с ровесницей. Он к ней забегал часто, про свои дела подростковые рассказывал, даже те, что от матери скрывал. И друзья его школьные относились к ней с одобрением. Она резкая, ехидная, вовсе не благостная старушка. Пирожки не печёт, и вообще в кулинарии не сильна. Но с Денисом они что-то лепили по интернетовским рецептам: то торт из пряников, то пирог из лаваша. И сейчас, когда она совсем ослабла, только он умудряется заставить её проглотить пару ложек супа. Вот и вчера прилетел из школы и сразу к ней:
– Бабуля, ты ела? Давай вместе, ложку ты, ложку я. А хочешь, я тебе какой-нибудь любовный роман почитаю.
– Да нет, Динечка, давай что-нибудь из поэзии…
– Что, ба?
– Ты знаешь, на стихах можно гадать. Подойди к шкафу, на верхней полке стихи. Не глядя потяни пальцем за корешок и неси сюда… о, Тарковский, прекрасно. Садись, открой опять не глядя и читай…
– Стол накрыт на шестерых –
Розы да хрусталь…
А среди гостей моих –
Горе да печаль…
Люба рванулась из коридора в спальню, чтобы остановить сына, но тётя Нина перехватила её: «Не надо, поздно…» Так и стояли обнявшись, пока он читал.
Прожила тётя Клава ещё сутки. Когда внук пришёл из школы, она взяла его за руку и сказала:
– Принеси мне мороженое. Только непременно эскимо.
– Ты его правда съешь?
– Ну… половину.
Денис убежал, а она внятно сказала:
– Люба, какая ты у меня хорошая. Только не надо Дениску… подпускать…
И умерла.
Люба не плачет, она отвыкла. Когда она последний раз слёзы лила? Когда платье свадебное мерила. Они вместе с тётей Клавой тогда плакали. Не от горя плакали, а по символу женского счастья, который так цинично использовали, чтобы залатать дыры в собственной жизни.
А тётя Нина считает иначе:
– Поплачь, девочка. Легче станет. Я понимаю, что ты потеряла близкого человека, которому могла душу излить….
– Нет, – мотает Люба головой. – Мне больше приходилось скрывать от неё, чем рассказывать. И всё равно она понимала. И сочувствовала. И любила.
До чего эта тётя Нина похожа на тётю Клаву! Не внешне, нет, только ростом они с кузиной одинаковы. Но сходство в характере явное: такая же ехидная и резкая, и в то же время понимающая. Они совсем мало знакомы. Кажется, дважды она при Любе приезжала. Близко общались только в этот приезд, когда по очереди сменяли друг друга у постели умирающей. Но, как оказалось, тётя Клава успела многое ей рассказать и о многом попросить. И на похоронах тётя Нина мастерски командовала, расставляла, успокаивала, объединяла. Оказалось, что она знала многих соседей и стариков из прежней жизни сестры, легко перезнакомилась с теми, кто возник в последние годы, а это, понятно, были Любины знакомые. Она одним взглядом укрощала недоброжелательную родню, особенно бывших свёкров. Она нагружала заданиями Дениса, не давая ему раскиснуть. Она, в конце концов, остановила разговоры родни о наследстве: «Всё завещано Любе!», и на возмущение какой-то троюродной Мани, что есть же брат родной, отрезала: «Клава компенсировала Любе её квартиру, которую Иван забрал, так что он не внакладе!» Ещё на пару дней задержалась, чтобы помочь прибраться.
В ближайшее воскресенье внезапно приехала Катя. С любопытством обошла квартиру. Брат встретил её неожиданно агрессивно:
– Ну что, тебя Кузнецовы прислали?
А Катя на удивление не обиделась:
– Дурак! Я прекрасно понимаю, что мама старуху любила. Я просто приехала её обнять.
Но Люба почему-то подумала, что дочь принесла плохие вести. И не ошиблась. Как только Денис убежал в бассейн, Катя подсунула матери полоску теста.
– Понятно. В Утятине ты тест купить не могла, все аптеки бабкины. Срок какой? Надеюсь, не от Кожевникова?
– Ты, мам, у меня кремень. Бабушка бы сейчас орала на три огорода.
– Был смысл предостерегающе заорать при зачатии. А сейчас чего уж? Рассказывай. Кто счастливый отец?
– Славка Петров.
– Подожди… этот мозгляк? Ой, извини, может у вас любовь…
– Да какая там любовь! Простая неосторожность.
– Значит, дело ещё хуже, чем я думала. И что ты собираешься делать?
– Я хотела с тобой посоветоваться.
– То есть переложить на меня ответственность? Ну нет, решать ты будешь сама. А я помогу всем, чем смогу. С ребёнком варианта два. Родить или убить. Со Славкой что? Любить или послать?
– Мам, тут такое дело… он сказал, что если я не с ним… ну, он фотографии мои выставит… ну, такие…
– Это называется интимные. Зачем ты позволила себя снимать?
– Что я, дура? У него камера такая миниатюрная.
– Ну, на шантаж поддаваться нельзя. В общем, так. Скажешь, фигура у тебя хорошая, пусть народ любуется. Заодно оценит его худосочную задницу, неброские гениталии и сексуальность по шкале Кинси.
– О-о, я запишу! Что за шкала?
– Ну, вообще она по оценке гетеро- и гомосексуальных наклонностей. Но едва ли кто-то из вашего окружения обладает такими специфическими знаниями. А вообще мы попробуем этот компромат изъять. Ещё какие-нибудь мерзкие подробности будут?
– Да. Он сказал, что я теперь в его власти, и он может заставить меня сделать что угодно…
– Да уж говори прямо. Друзьям уступить?
– Да.
– Я его раздавлю как червяка. И запомни, дочь: всё кончается. Непоправима только смерть. Так, ты отца предупредила, что заночуешь у меня?
– Нет.
– Позвони, скажи, что горло болит и температура. Мол, отлежишься у меня дня три. Пусть классную предупредит. А мы завтра идём к подростковому гинекологу.
Это она дочери демонстрировала спокойствие и уверенность. А сердце стучало, душа болела, мозг кипел. Не думала она, что её прагматичная дочь так испортит себе жизнь, не успев начать жить. Ладно бы романтика, любовь… с другой стороны, девочки в таком возрасте и в таких обстоятельствах часто совершают непоправимое. Эти соцсети, где травят подростков… нет, кажется, Катю им сломать не удастся!
В понедельник в поликлинике они провели несколько часов. Кое-какие анализы сдали, что-то назначили на завтра. Вернулись домой почти одновременно с Денисом. После обеда она сказала:
– Вот что, дети, я проведу для вас медико-социальный ликбез. Ты, сынок, через месяц паспорт получишь. Так что пора и тебе понять, что такое возраст согласия.
И включила фильм.
– Ма-ам! – завопила Катя.
– Мы семья, дочь. Ты же не собираешься заводить другую? А в семье все вместе!
После просмотра пятнадцатиминутного фильма об абортах умная Катя с досадой сказала:
– Говорила, что не будешь решать за меня, а сама решила.
– Нет, Катя, ты же ещё не решила. Только недостаток информации склонял тебя в одну сторону. А эта информация качнула тебя в другую. Легче принимать решение с закрытыми глазами, да ещё потом можно сказать маме: «Ты скрыла от меня некоторые нюансы!» Для уравновешивания можешь открыть какую-нибудь болталку матерей-одиночек и понять, что это тоже горький хлеб. Сынок, ты, я вижу, потрясён. Я не хотела тебя пугать, но в твоём возрасте надо осознавать последствия своих поступков. Скажи, я зря показала тебе этот фильм?
– Нет, я понял, что женщин надо жалеть, потому что им труднее.
– Жалеть и оберегать… ну, ты понимаешь. Её от беременности, вас обоих от инфекции. Сестра твоя, как ты понимаешь, от инфекции хотя бы убереглась. Завтра будем решать, что делать дальше.
– Да ладно, мама, решила я всё. Не могу себе представить, чтобы кого-то живого – и на куски. Московское студенчество обойдётся без меня.
– Ну, во-первых, может оно тебя подождать один год. А можешь поступить здесь, есть же у нас три вуза с экономическими специальностями. Рожать тебе в сентябре, если постараешься, можешь не отстать. Ну, или академический отпуск. Как пойдёт. А мы с Денисом как семья разделим твою ношу. Как вариант можно позже в Москву перевестись. Или получить образование здесь, а в столицу отправиться делать карьеру. Эх, мы с тобой всю жизнь как три чеховские сестры вопили: «Москву, в Москву!», а оказались в попе. Я-то почему туда стремилась? Отец-предатель в Москву от нас сбежал. Школьницей думала: получу столичное образование, буду хорошо зарабатывать и маме дам богатую и спокойную жизнь. Потом думала: хоть дети будут богаты и счастливы. И ни фига! Значит, так. Завтра мы с утра на приём, а потом все вместе в Утятин. К Петровым на переговоры. Их четверо: мать, отец, герой нашего романа и его сестра. Чтобы не проиграть в силах, возьмём с собой мужчину. Есть у нас с Денисом одна достойная кандидатура…
– Мама, зачем?
– А ты можешь представить, что четвёртым будет твой отец?
Катя подумала и хихикнула:
– Он мамсик, как и Славка! Он полетит с бабушкой советоваться.
– Значит, мы попросим тренера Дениса – Александра Андреевича. Он настоящий мужчина. Он может и интеллигентно поговорить, и бандита изобразить. Как вы понимаете, интеллигентный разговор вряд ли получится, ведь разговаривать мы будем с шантажистом. Значит, шантаж против шантажа!
– Я помню, мам! Неброские гениталии и шкала Кинси.
– Это что за хрень?
– Не бери в голову, сынок. Ты в состоянии в этой семейке вести себя достойно?
– Да понял я, мама! Не драться, но напугать.
– В общем так. Нам требуется: чтобы этот мозгляк даже в сторону Кати больше не глядел, чтобы никаких разговоров и уничтожить все фотографии. О беременности чем дольше никто знать не будет, тем лучше. Дойдёт до бабушки – и Кате мало не покажется. Уж она давить может!
– А чего она может сделать, когда срок пройдет?
– Ох, Денис, лучше тебе не знать! Есть такая мерзость, как прерывание на поздних сроках. А может, бабушка решит для благопристойности сохранить ребёнка и одарить его папой Славой. Его родители, думаю, возражать не будут, она особа с одной стороны богатая, с другой – мстительная.
– Ну уж нет, – завопила Катя. – Зачем мне этот мозгляк!
Саша с Денисом подъехали на красном джипе с такими фарами и такими колёсами! Даже Люба поняла, что автомобиль крут.
– Ого, такой бы по любым сугробам проехал!
– Мам, а ты погляди, какие номера!
– И что? А, число зверя! Бандитские номера.
– У бандитов напрокат взял, – вылез из машины затянутый в кожу Саша. – Вернее, у друга, который у бандита водителем работает.
– Ну, хорош! Голова в бандане не замёрзнет?
Они гуськом поднялись по лестнице. Дверь открыл сам Слава. Увидев, как все четверо протискиваются мимо него, нырнул в дверь, но был пойман за шиворот замыкающим, взят на ручки и внесён как младенец в зал. В ответ на визг мамаши Саша сгрузил сынка ей на колени, сбросил косуху на спинку дивана и, оставшись в безрукавке, явил хозяевам свои бицепсы и уселся верхом на стул, зажав в зубах зубочистку. Люба с детьми села на диван и изложила проблему. Папаша гыгыкнул, мамаша завопила о клевете, Славка скривил рожу. Вторым заходом Люба усилила давление, намекнув, что они пришли к ним узким семейным кланом, не задействовав в конфликте старшее поколение. Софья Семёновна, как известно, женщина обидчивая, и может их ребёнку устроить судимость и место в не элитных частях нашей доблестной армии. Хозяева напряглись, но продолжали хорохориться. Люба кивнула дочери, и та вступила с домашней заготовкой со сравнением фигур и членов и шкалой Кинси. Папаша с сомнением покосился на сынка, мамаша обидчиво поджала губы, а сынок зло блеснул глазками. Зато оживился вдруг Саша, оказавшийся в отличие от всех присутствующих обладателем специфических знаний как выпускник инфизкульта: «Будем из пацана девочку делать? А чё, можно!» Люба, испугавшись сначала его включения, сообразила поставить точку: «Ребята, только сфоткайте во всех ракурсах! Будет борьба компроматов». «Замётано», – он снова сунул в рот зажёванную зубочистку. Папаша вскочил и завопил о том, что они сейчас угрожают насилием. «Да бросьте, – сказала Катя. – Найдутся красавчики, уговорят. По-мужски он, знаете, не очень. Сменит ориентацию – будет ничего». Люба перебила её, сухо заметив, что им, старикам, ни к чему слушать, чем развлекается молодёжь. Хотелось бы познакомиться с артотекой благородного юноши. «Это ты сейчас моего сутенёра назвала благородным юношей? Который собрался угощать мной своих друзей, – пояснила Петровым Катя. – Какие вы, старики, неразборчивые!» Саша подошёл к Славке и выдернул у него телефон из заднего кармана. Полистал, хмыкнул и передал телефон Денису: «Этот малыш даже переписку не уничтожил. Перекинь!» Когда мальчик вернул его, Саша сел на подлокотник кресла отца семейства и показал: «Глянь, папаша, достойного сына воспитал!» Папаша вгляделся и покраснел. «Ну, вы поняли, что надо уничтожить?» – спросила Люба. «Да я сейчас его железки в лепёшку собью!», – наконец-то проникся папаша. «Э, нет, сначала облачные хранилища проверим!» – вскочил Денис.
Когда после ревизии и уничтожения электронных ресурсов гости потянули на выход, Люба приостановилась и сказала матери семейства, глядевшей на них с ненавистью: «Жалко сыночка? А вы о дочери подумайте. Вы уверены, что ваша малявка о его играх не знает? А может, его дружки уже записали её в свои альбомы?»
– Саша, ты был крайне убедителен, – позвонила Люба ему назавтра. – особенно эта зубочистка. Мне кажется, она сильнее бицепсов подействовала.
– Это деталь из образа друга, у которого я машину взял напрокат, – засмеялся он. – Малый он славный, но в разговорах не очень. Поэтому, когда в диалоге участвует, занимает челюсти зубочисткой. Почему-то на собеседников это действует лучше слов! Да, а ты с дочкой не разговаривала?
– Она звонила. Славка в школу сегодня не пришёл. Говорят, мать с сердечным приступом слегла. Похоже, передавили мы.
– Нет, Люба, когда мы уходили, она была вполне себе жива, и даже агрессивно настроена. Боюсь, что они пообщались потом ещё с дочерью и узнали, что она была в курсе его игр.
– Ты что, дочке двенадцать!
– Я, знаешь ли, в школе работаю. Меня такое развитие событий не удивляет.
– Господи, как мы упускаем своих детей!
– Не волнуйся, за твоим Денисом я приглядываю. Но он вообще хороший малый. А Катя твоя… ну, ты извини, но она не очень чувствительная.
– Да знаю я, эгоистка она. Но это, наверное, не так уж плохо в свете последних событий.
Друзья
Звонок. У Любы в последнее время нервы натянуты как струны. Ждать хорошего не приходится: либо с Катей что-то случилось, либо со Стасом что-то нехорошее. С испугом глядит на экран: Света, жена Стаса. Из трубки только рыдания и икание.
– Сейчас приеду!
Господи, неужели так всё плохо? Когда его внезапно арестовали, Люба была в полной уверенности, что всё это нелепая ошибка, которая скоро будет исправлена. Какие там могут быть вновь открывшиеся обстоятельства по приостановленному делу об убийстве Ильи Большакова! Видите ли, на стройку завода медицинских препаратов устроился мужик, который три года назад работал на строительстве дома в «Речном» и видел Стаса входящим к Большакову в день убийства. Игорь горячо поддержал её мнение, нанял хорошего адвоката по уголовным делам. Но потом вдруг стал отводить глаза: «Ну да, всё разъяснится». И, хотя со Светой они особо не знались, Люба решилась поговорить. Тогда она её встретила как-то испуганно, и на контакт не шла. Отвечала односложно: да-нет. Люба вспылила:
– Я не понимаю, вы сговорились, что ли! Темников отмахивается, но это хоть понятно, они всегда бодались. Если у одного стрижено, то у другого будет брито! Но от Игоря не ожидала, юлит и отворачивается. А если уж жена поверила, что Стас наёмный убийца, тогда вообще атас!
– Следователь говорит, он в прошлом военный, а потом в службе безопасности…
– Свет, не делай вид, что ты такая дура! Какой он военный, ты лучше меня знаешь! Расследование неуставных отношений, хищений оружия, самоволок и дезертирств, когда свободен от соревнований по борьбе и стрельбе. Он боролся, стрелял и иногда рисовал своим красивым почерком протоколы. С чего бы ему ножиком махать? Служба безопасности? Ну какая безопасность в строительном деле? Охрана тела Игоря от жены и тестя. Кассира по дороге из банка охранял. Ну, меня ещё сопровождали в Утятин раз пятнадцать. А в основном был он начальником ночных сторожей и отвечал за сохранность кирпичей и бетонных плит. У Большакова он и вовсе в сопровождении красовался. Исключительно за экстерьер: приличный рост, борцовская фигура, лысая башка и тяжёлая челюсть. Потом перевели за очевидную незлобивость водителем-охранником при главбухе. Ты же сама недавно вспоминала, как тяжело вам было, когда после сокращения вы приехали сюда просто потому, что дедова квартира тут стояла пустая. Как он брался за любую подработку, бомбил вечерами. Да он молился на Большого! И бандитом его не считал! Ну-ка, давай про вновь открывшиеся!
– Господи, за эти дни ты первая, кто ему поверил! Я думала, у Стаса не осталось друзей!
– Не будем словами бросаться, друзьями мы не были, мы не так уж близко знакомы. Скорее, мы товарищи по несчастью. Но я достаточно знаю его, чтобы не поверить, что он наёмный убийца. В морду дать – это да, но убить мог только случайно. Бросок, как у них там в вольной борьбе, и мимо ковра да головой об угол. И сразу бы повинился. И был бы в отчаянии. А уж заказное убийство – вообще не про него. А потом ещё над трупом надругаться… немыслимо! И кто бы к нему обратился?
– Люба, это не заказное! Они считают, что это из мести…
И заревела. И призналась в том, что Стаса взял в охрану банка лично босс и по её просьбе. История была совершенно дикая, но Люба, которая слишком хорошо помнила девяностые, в реальности её не усомнилась. Света со слезами уверяла, что до секса у них не дошло, потому что от страха у неё поднялась температура и открылось кровотечение. Большой быстренько вытолкал её из дома, она прошла под дождём пару кварталов, а потом прохожие вызвали «Скорую помощь». Выкидыш, длительное лечение, Дашку она родила только во втором году. Причём половину беременности провела в стационаре.
Но тогда через пару дней после выхода Светы из больницы один из давних ещё по армии знакомых сказал Стасу, что в охране банка появилась вакансия. И его взяли.
– Люба, ты веришь мне?
– Это не имеет никакого значения. Главное, поверит ли тебе муж. Они ведь тебя оглаской пугают? И откуда вообще эта история вылезла?
– Стас знает… я ему рассказала, когда он переживал по Большакову после того убийства.
– Кажется, я догадалась. Ты не смогла удержать радости?
– Правильно он говорил, ты умная.
– Я женщина. Мы унижения не прощаем. Я тоже бы злорадствовала. Но откуда эта история вдруг всплыла через столько-то лет?
– Кто-то из охраны вспомнил.
– Света, это нереально! Это даже не через три года, как убийство, это… через целую жизнь!
– Да понятно, что кто-то Стаса подставляет. Но меня пугает, что это подхватила не только сторона обвинения, но и защита. Мне даже дают свидание, чтобы я уговорила его признаться!
– И ты будешь уговаривать?
– А что мне остаётся?
– Поступить честно, сказать, как есть: тебя заставляют, а ты не знаешь, что делать.
Через пару дней после этой встречи, когда Люба стояла над душой у рабочих, которые обновляли на лестничном переходе таблички с информационным указателем расположения магазинов и офисов в их здании, в вестибюль стремительно вошёл Игорь:
– Люба, надо поговорить.
– Здравствуйте, Игорь Николаевич. Сейчас освобожусь, – вежливо ответила Люба. – Ребята, ну, вы поняли? На боковых лестницах в той же последовательности.
Пока они спускались в подвал, он гневно сопел. Но разговор начал не с этого:
– Почему ты себе кабинет в офисе не взяла? Тоже мне, дитя подземелья!
– Все мои ресурсы здесь: технические, материальные, людские.
– Но к тебе же люди сюда ходят! Это просто неприлично!
– Ну, ходят арендаторы. Но с таким же успехом они могут ходить к управляющему. Просто ко мне быстрее. Да и не ходят они, чаще просто звонят.
– Ладно, это потом. Скажи, зачем ты связалась со Стасом?
– В каком смысле связалась?
– Адвокат сказал, что у него была договорённость со Светой: он устраивает ей свидание, а она советует ему написать признание. А Света пришла на свидание и сказала мужу, что адвокат это советует, она не знает, как правильно, а ты считаешь, что он не убивал. И Стас упёрся рогом.
– Интересное кино… значит, на свидании он не присутствовал, а подробности знает. Получается, что действует совместно с обвинением.
– Люба, да пойми ты, что уже всё решено! Ты только добавляешь ему срок!
– Как по мне, то я бы на его месте барахталась. Дадут ему двенадцать лет или скостят за чистосердечное до десяти – всё едино, жизнь кончилась. Я за это время стану бабушкой, дам детям образование, поправлюсь на двенадцать килограмм, сделаю подтяжку лица… ну, или не успею всё это сделать по естественным причинам. Ты за это время поправишь своё благосостояние, женишься ещё пару раз, построишь дом, родишь сына, посадишь дерево. А его жена и дочь будут перебиваться с хлеба на квас, Света постареет, Даша вырастет и обе его забудут. А он всё это время будет валить лес, приобретать морщины и терять зубы. И выйдет никем.
– Но он виноват!
– А почему ты так уверен?
– Нашёлся ещё один свидетель. Это лицо, вполне заслуживающее доверия.
– Ну, доверяешь ты этому лицу. А я Стасу доверяю! И ты ему, вроде, доверял…
– Ты так говоришь, как будто я друга предал! Не друзья мы, просто работали вместе! Причём всего три года.
– Нет, я Свете сказала, что другом его не считаю. Но знаю, что убить он не мог. Для меня лицо, заслуживающее доверия – это Стас. И тебе он это доказывал неоднократно. Я бы и за тебя раньше вписалась бы. Но вот теперь … не знаю.
– Ты…
С лицом, налитым кровью, он надвинулся на неё. «Восемнадцать лет мне морду не били», – подумала она, зажмурившись. Хрястнула дверь. Люба открыла глаза, перевела дух и выскочила в полутёмный холодный коридор:
– Игорь Николаевич, заявление писать?
– Дура! – эхом раскатилось по коридору.
Через пару часов Эмма Аркадьевна позвонила:
– Люба, зайди ко мне, пожалуйста.
– Какие вопросы? – с порога спросила Люба, потому что увидела, что главбух в затруднении.
– Что вы с Игорем не поделили?
– Стаса, – лаконично ответила она.
– Но ведь там, вроде, всё ясно…
– Кому?
– Ладно, ваши дела. Хотя тут одна твоя подчинённая уже вентилировала вопрос. нельзя ли устроиться на твоё место.
– И что он сказал по этому поводу?
– Ты что, считаешь, он тварь неблагодарная? Ладно, не лезу я в ваши дела. Тут соцстрах группу детей в Лазаревское формирует. Может, ты со Светой поговоришь, чтобы она Дашку туда отправила? Для здоровья ребёнка польза, да и матери легче.
– Спасибо, это кстати.
И тут этот звонок со Светкиными рыданиями. Накинула куртку, сказала охране, что будет после обеда, выбежала из здания. Помахал из машины Дима:
– Подвезти? Я до вечера свободен.
В доме творилось Мамаево побоище. Ругались родители с обеих сторон. В выражениях не стеснялись, в ход шла Светина измена с одной стороны и Стасово злодейство с другой. Света опухла от слёз, Дашка испуганно жалась к матери. То не было никого, а то явились одновременно поддержать семью в трудную минуту тёща с тестем из Калининграда, свёкор со свекровью из Подмосковья. «Вот вампиры, – подумала Люба. – ни о детях, ни о внучке думают, а только поорать всласть». И пришлось, выгнав Дашу на кухню, их стращать, чтобы гости уехали назад. Много чего пришлось им наговорить, но в результате Дима увёз всех родителей к дневному поезду, клятвенно пообещав ей, что посадит в разные вагоны.
– Никакие бандиты, конечно, на вас покушаться не будут, но Даше лучше всё-таки уехать на море.
– Мне особенно понравилось, когда ты сказала, что была папиной любовницей, – хихикнула девчонка.
– Ты что, подслушивала?!
Света истерически захохотала:
– Я бы поверила, если бы не знала, что вы всего год знакомы.
– Ты что, мам, тётя Люба папин друг. Друзья не бывают любовницами!
Да, прав Саша, нынешние дети с другой планеты.
А вот и на нашей планете странности: кассир Таня долго наблюдает за тем, как Люба заполняет авансовый отчёт, а потом спрашивает:
– Люб, ты уже долгое время какая-то заведённая. Не беременна, случаем?
Люба вздрагивает, а потом смеётся.
– А чего смешного? Тебе сколько, тридцать четыре? Почему нет?
– Отвечаю: мне тридцать пять, и я стерильна.
Звонок: кто-то из учителей в школе наконец-то заподозрил Катину беременность и высказал своё сомнение Софье Семёновне. Катя относительно спокойным тоном сообщила: «Тут у нас шурум-бурум». Как всегда в разговоре с детьми, Люба ответила нарочито бесстрастно: «Береги нервы, просто молча уходи к Татьяне Николаевне. Она предупреждена. Не выключай телефона, пока не встретишься с ней». Когда Катя сказала: «Мам, я дошла», сказала: «Отключи телефон минут на сорок, дай бабушке проораться, потом не забудь снова включить. Думаю, она будет налаживать мосты. Ну, и отец… он наверняка в растерянности. Может быть, на этот раз он выскажет самостоятельное мнение?»
В выходной Катя приехала оживлённая, хвалилась, что бабушка у неё ведёт себя как шёлковая.
– Вот это-то и пугает, – задумчиво пробормотал Денис, вытирая тарелки.
– Нет!
– Мам, а вот ты говорила что-то там про поздние сроки…
– Ох, сынок, мерзкое это дело. Катя, надеюсь, она не предлагала тебе пройти обследование у Тамары Анатольевна?
– Пугало это для тебя Тамара эта. Ты думаешь, она меня уговорит сделать что-нибудь?
– Понимаешь, есть такие таблетки… в общем, избегай по возможности Тамару Анатольевну, она подруга бабушки. Впрочем, чтобы обезопасить себя, лучше действовать открыто. Для бабушки самое главное – чтобы все видели, что у неё всё хорошо. Ради этого она и правнучку свою на куски порвёт. Так скажи ты ей, что твоя беременность – никакая не тайна, что ты это с подружками обсуждала, что учителя в курсе. Может, если скрывать скандал в благородном семействе будет поздно, она отступится.
У Кати испортилось настроение. Понятно, что огласки она боялась. Уговаривать её Люба не стала: сама видит, что живот растёт, и скоро будет всем заметен. И, чтобы испортить настроение окружающим, дочь стала капризничать, что у них очень жарко. Апрель, а коммунальщики к концу сезона топили, и вправду, чересчур. Люба сказала:
– Сейчас я тебе из летнего что-нибудь достану.
Сунулась в шкаф, покопалась. Вроде бы ещё футболки были. И туники нет. А, она же как привезла из Речного вещи, так и не разбирала их. Сначала на съёмной квартире во встроенном шкафу лежали, потом, когда зимой тётя Клава слегла, и они съехали к ней, просто запихнула пакеты с вещами в кладовку. Да, вот они. Дёрнула за ручки, пакет разорвался, и что-то громыхнуло. На пол упал фотоаппарат. Тёткин? Нет, он явно из пакета выпал. Денис подхватил его:
– Ух, ты! Дай поснимать! Уй, не включается. Да, тут должен быть зарядник такой, в него батарейки вставляются. А неплохая камера!
Камера! Точно, тогда она вещи собирала перед продажей дома, а Стас из кухни кричал: «Камера!» Наверное, сунул свой фотик ей в пакет, чтобы в руках не тащить, а потом забыл о нём.
– Не трогай, Денис, это чужая вещь. Наверное, дядя Стас что-то важное на него снимал.
Утром в понедельник посадила Катю на первый автобус, потом на работу. День тяжёлый, опять перила на центральном входе погнуты, в «Пластиковых окнах» штукатурка обвалилась, две уборщицы одновременно забюллетенили. В общем, крутилась пол дня, только возвращаясь после обеда, спохватилась: «А что это у меня сумка такая тяжёлая?» Вернулась, обошла здание и вошла в компьютерный магазин:
– Валерочка, будь добр, глянь, не разбила ли я чужую вещь? Зарядника нет, но ты, наверное, и без него сможешь включить. Вроде, там фотки какие-то важные.
– Только не сейчас, к вечеру, ладно?
К вечеру она, понятное дело, забыла. Дождь зарядил, а она без зонта. Так-то Люба домой пешком ходила, тут всего двадцать минут хода, но сегодня повернула к остановке. Ого, да тут туча народа! Нет, неохота толкаться! Вытащила пакет из сумки, надела на голову: «Плевать, не промокну! Так, чтобы назад не возвращаться, пройду дворами, а потом мимо хоздвора ресторана «Трактиръ» – и на проспект!» И запрыгала по весенним лужам.
У «Трактира» какой-то лихач проехал чуть ли не по ногам и окатил её грязной водой. Не хватало ещё заболеть! Вдруг от входа её окликнули:
– Люба, ты? Давай сюда!
Официантка Вера. Надо же, совсем рядом и живёт Люба, и работает, а ни разу с прошлого года не встретились!
Через пятнадцать минут её джинсы, ветровка и туфли сохли на батареях, а Люба сидела в раздевалке для персонала, наряженная в поварской красный китель и такие же брюки, в больших мужских шлёпанцах и с полотенцем на голове. Вера то уходила обслуживать, то забегала, присаживалась, спрашивала: «А Толян где, в Москве? Не срослось у вас? Правильно, тебе мужик нужен сильный, вроде Игоря Николаевича! Ты ешь, ешь, может, тебе ещё отбивную принести?» Люба ей ответила, что за год, что они не виделись, её любимчик Игорь Николаевич развёлся с первой женой, женился и развёлся со второй, чуть не разорившись при этом, и пришлось ему тот дом продать, чтобы финансовые дыры залатать. Вера охала: «Жалость-то какая!»
Через пару часов Вера проводила обсохнувшую Любу к выходу. В зале она увидела младшего Большакова, сидевшего с кем-то смутно знакомым. Ещё раз она поглядела на них с крыльца через большое окно. Это же следователь, ведущий дело Стаса! Ей как-то его Света показывала. Ох, беда! И про фотоаппарат вспомнила.
А с утра опять забыла. Когда, спохватившись, пришла, Валера сказал:
