Ева Ночь
Тот, кто меня купил
Глава 61
Эдгар
Она дышит часто. И сердце её бьётся сильно-сильно и быстро-быстро. При такой худобе такое сердцебиение глазами увидеть несложно. Взволнована, но не испугана. Маленькая, хрупкая, тонкая. И я напротив неё – огромный.
Мне её не жаль, но я смотрю отстранённо, как на чужую женщину. И как к чужой из толпы цепляюсь взглядом. В ней есть это – останавливать прохожих. Всегда такой была. Могу понять, почему её любил отец. Такие, как она, невольно вызывают желание заботиться, беречь. Закрывать широкими плечами от мира.
Но, судя по всему, по тому, что рассказала мне Тая, ей не удалось всю жизнь прожить беспечно. Страдания оставили свой след – теперь я это вижу. Я не знаю, что ей сказать. Не знаю, с чего начать разговор. И зачем я приехал к ней – тоже не знаю, хоть до этого в голове теснились вопросы, на которые бы я хотел услышать ответы.
– Это и есть твой мужчина, ради которого ты спихнула детей на меня? – слова всё же находятся. И они недобрые. Но и не злые. Ирония, даже не сарказм. Защита, а не нападение. Так я думаю. – Почему ты не поступила проще? Рассказала бы правду, например. Вешала мне лапшу на уши про биологического отца, оболгала себя.
Она прикрывает глаза. Пальцы её скребут по неровной бревенчатой стене – напряжённые, тонкие. Каждая косточка просматривается и сустав. Ногти у неё короткие – под корень. Руки не нежные, а знающие, что такое тяжёлый физический труд. Свежие волдыри. Некоторые лопнули и присохли. Этими тонкими палочками-руками она копает? Обрабатывает грядки? Ими она переворачивала умирающего человека?
– Наверное, я заслужила эти слова, – голос у неё высокий и ломкий, как у подростка. Вечная девочка, даже в свои пятьдесят три. – Слишком много всего произошло, сын. И хорошего, и плохого. Но про отца я сказала правду.
– Зачем? Ни к чему эта информация. Я не собираюсь с ним встречаться.
– Кто знает, как сложится жизнь? – отвечает она уклончиво. – Сегодня так, завтра мир может перевернуться.
И от того, как она это говорит, по спине пробегают мурашки.
– Пойдём в дом, – отлипает она наконец-то от стены, – Напою тебя чаем. Расскажу правду. Задашь вопросы. Ты ведь для этого приехал.
– Ты не должна была вмешивать в наши дела и отношения Таю, – не трогаюсь с места. – Ты спровоцировала её. Она удрала от охраны, телефон отключила. Я чуть с ума не сошёл, придумывая истории одна другой краше. Но ты же не думала ни о чём, правда?
Мать меняется в лице. Бледнеет. Ловит ртом воздух.
– Я… не знала… Охрана, Эдгар? Что у вас происходит?..
Сложный вопрос. Я и сам толком ответов не знаю. И не потому я сейчас здесь, чтобы свои проблемы вешать.
– Пойдём, – делаю шаг к двери. Рву её на себя. Во мне опять бушует злость. И лучше не показывать эти чувства, но они просятся наружу. Мать семенит за мной, как собачонка.
– Я не знала, – причитает она тихо. – Леон ничего не рассказывал. Я… понятия не имела, что ты женился. А тут она позвонила… Как снег на голову. Я бы придумала что-нибудь. С детьми. Ты не волнуйся, Эдгар. Я скоро заберу их, правда. Хотела в себя прийти, очухаться. Я документы подала. Детям пенсию назначат. Выкарабкаемся. Ульяна с работой обещала помочь.
Внутри домика аскетично. Чересчур. Минимум мебели. Так, наверное, монашки живут. Мать мечется, как испуганный заяц. Не знает, куда себя деть. Руки у неё ходуном ходят. Хватает чайник. Бросает. По сторонам смотрит, видимо, не понимая, что надо делать.
– Сядь! – командую властно. Только так можно привести в чувство – заставить слушаться беспрекословно. Она падает на деревянный табурет, как подкошенная. Я осторожно опускаюсь на такой же. Выдержал бы. Но стул крепкий, добротный. – Успокойся. Лекарства у тебя какие-нибудь есть?
Выглядит она жалко. Серая почти. Дышит тяжело. Мать мотает головой.
– Здесь… нельзя. Только для совсем больных, кому необходимо.
– Ты наркоманка? Алкоголичка? – бью вопросами. Но сейчас жизненно необходимо поставить нужные точки, чтобы понимать.
Мать снова встряхивает головой.
– На транквилизаторы подсела, когда Славик умирал. Чуть сама следом не отправилась. Еле вышла. Леон… спас. Никто не знает. Откачал меня. А потом стало не до этого. Денег не осталось. Жилья тоже. Работу я потеряла. Городишко у нас маленький, сам знаешь. Деться некуда. Леон не знал. Он учился. В другом городе. И тогда я решилась. Уже не до лекарств было. Ноги б не протянуть. Собралась и рванула. Я больше ни у кого помощи не могла попросить. Только у тебя или… у твоего отца. Настоящего. Но к нему – в последнюю очередь. Да и то… не знаю, решилась бы. Мне на время надо было. Не навсегда. Не собиралась я их вешать тебе на шею. И сама не хотела да и не хочу. У тебя своя жизнь. У нас – своя.
Она смотрит в сторону. По пергаментной коже катятся слёзы.
– Почему сразу не сказала правду?
– Не смогла, – пожимает плечами. – Ты не хотел со мной встречаться. Я в таком отчаянии была. Весь разговор свёл к деньгам. По сути, так и есть. Деньги. У меня на руках голодные дети. Для себя я бы никогда и ни за что не пришла просить. Ни к кому. Ради детей я готова на всё. Ради любого из вас.
Она отрывается от созерцания пустоты. Смотрит мне в глаза.
– Мне не всё равно, что ты обо мне подумаешь, Эдгар. Никогда не было всё равно. Ты хочешь правду? Я скажу её. Как сказала Тае, твоей жене. Она… понравилась мне. Очень. Хорошая чистая девочка. Таких сейчас немного. Прости меня, что… глупость сделала. По незнанию больше. Кто знал, что у вас… всё сложно. Но ты сильный и разберёшься во всём сам. Как делал это и раньше. Прошу лишь об одном: не прими мою правду как способ надавить на жалость. Если бы я хотела, сделала бы это гораздо раньше. Или сразу, как только добралась до тебя. Во мне есть ещё остатки гордости – отсюда и враньё. Защитная реакция. Соврать, чтобы не показаться слабее, чем я есть на самом деле. Не хочу и не буду пиявкой. Потерпи немного. Совсем чуть-чуть. Я заберу детей и исчезну из твоей жизни. Забудешь, вычеркнешь – так тому и быть. Я лишь хочу сказать спустя много лет, что всегда любила и люблю тебя. Ты мой ребёнок. Такой же, как Леон, Марк или Настя. Любимый и долгожданный.
Она встаёт и ходит по маленькой комнатушке. Стремительная, резкая в движениях. Я молчу. Я должен услышать всё, что она скажет, а затем решу, нужна ли мне её откровенность. Могу ли я ей верить. Она в одном права: я всегда сам принимаю решения. Любые. Поэтому пусть говорит. Я здесь именно поэтому.
– Весь мир был против меня, когда я забеременела, – голос у матери тихий, углублённый в себя.
Сейчас она достаёт из комода своей души воспоминания, перебирает их худыми пальцами, как струны старой, рассохшейся гитары. Сфальшивит ли ржавая струна? Выдержит ли напор? Не спустит ли её дряхлый колок?.. Получится ли верной мелодия, или звуки лягут диссонансом в мои уши?..
– Ты не помнишь своих бабушку и дедушку – моих родителей. Мать кричала, что я позор семьи. Виданное ли дело – в пятнадцать лет расставила ноги перед женатым мужчиной. Но я не знала, что он женат. Любила его всем сердцем. Точно так же я любила малыша, что зародился во мне, спал сладко под сердцем. Петер тоже настаивал. Деньги матери дал. Они бы насильно уволокли меня на аборт. Я даже хотела сбежать. Скрыться. Придумывала, как это сделать. А тут Олег… я его почти не знала. Вечно хмурый и неразговорчивый. Пришёл к родителям. Сказал, что женится. Не у меня спросил – у них. Мать мягче стала. Успокоилась. Не было ни слов любви, ни ухаживаний. Был сговор. Холодный какой-то, как расчёт. Я робела перед ним. Да и немудрено.
Мать умолкает. Переводит дух. Всё внутри меня противится. Нет, она рассказывает мне не об отце. Бред. Я помню его совсем другим. Но я молчу. Пусть говорит.
– Уже после свадьбы, когда мы остались один на один, в чужом для меня доме, он шептал мне слова. Бормотал, какая я красивая. Говорил, что любит, когда снимал с меня подвенечное платье. Стыдно до слёз, что было дальше. Но я знала. Понимала. Ни ласки, ни прелюдий. Быстрое животное совокупление. Чужой мужчина в моей жизни, что появился внезапно и надолго.
Позже он стал мягче, разговорчивее. Я потихоньку начала привыкать к нему. Он ждал ребёнка. Часто прикасался к животу, даже разговаривал с тобой. Почему-то хотел девочку. Но не огорчился, когда на свет появился ты. Любил тебя как родного. Это единственное, что примиряло меня в этом браке. Но те несколько месяцев, что я носила тебя, были, наверное, самыми счастливыми. Очень добрый и заботливый на людях. Да и дома… беспокоился обо мне. Как мог. Все мне завидовали. Как же – такой муж. Идеал. Любящий. Щедрый. Добрый.
Первый раз он ударил меня, когда тебе было три месяца. Я задержалась с подругами на улице – гуляла с тобой. Пощёчина, что сбила меня с ног. Он… большой. А я… улетела. Из дома не выходила, пока синяк не исчез. А потом – всё чаще. И да. Он просил прощения. Плакал даже иногда. Но ничего не мог с собой поделать – ревновал, обзывал шлюхой. Бесконечно. Но всегда – очень тихо. Чтобы ни люди не видели, ни ты. Бывали и светлые периоды. Но в какой-то момент он всё равно срывался. Вот такая была его боготворящая любовь. Красивая снаружи, страшная внутри.
Олег хотел детей, а их не было. И снова он обзывал меня по-всякому. Позже я уговорила его посетить клинику. Выяснилось, что детей у него быть не может. Но крохотная надежда всё же оставалась. Мы лечились. Снова пробовали. И никак. Он злился. Насиловал меня. Пытался заиметь ребёнка на стороне. Так я прожила шестнадцать долгих лет.
Я пыталась уйти от него трижды. Первый раз, когда ты был ещё маленьким. К родителям. Но мать не приняла меня. Сказала, что не верит. Я наговариваю. Олег так и не узнал о той робкой попытке. А вскоре родителей не стало – ушли друг за другом буквально за год.
Второй раз мне помогла подруга. Я устроилась работать. Дали комнату в общежитии. Но моя вольная жизнь закончилась очень быстро. И недели не прошло. Приехал. Уговаривал. Давил на то, что я должна подумать о сыне. Угрожал, что отнимет тебя. И я сдалась. Вернулась. Что я без тебя? Жизни нет. Тогда тебе едва пять исполнилось.
Я надумала уйти от него в третий раз ещё до того, как Славика встретила. Ты школу закончил, в институт поступил. Помнишь все эти скандалы. На выходных, когда возвращался с учёбы. Славик появился позже. Серьёзный. Ухаживал. Любил меня. Я изменила мужу всего раз. От отчаяния, наверное. Хотелось хоть раз почувствовать себя желанной, кому-то нужной. Хотелось ласки, а не побоев и изнасилования.
А потом выяснилось, что я беременна. Ты… уже ушёл. Сказал, что не нуждаешься в нас, раз мы… такие плохие родители, что не можем найти компромисс. Я хотела всё объяснить тебе. Помнишь, стояла под общежитием под проливным дождём, но ты так и не вышел. И позже…
Олег обезумел, когда узнал о ребёнке. Он… избил меня по-настоящему. Не тычки да синяки на местах, где под одеждой не видно. Руку сломал. Ногами бил. Я в больнице лежала. Но ты всего этого не знал. Сразу после этого Славик забрал меня. Мы поженились. А потом Олег умер. Сердце. Скоропостижно.
Вот почти и вся история. Жизнь, которую прожила я и которая не коснулась тебя. Правда, которую не каждому расскажешь. Не прошу верить. Не прошу даже понять. Просто всё, как есть. Как было.
– И ты… не возвращалась к моему отцу? Настоящему? Не просила помощи? – в висках бьётся боль. Я чувствую, как устал. Будто асфальтоукладчик по мне прошёлся.
– Нет, – никогда. Ни разу. Я не видела его с тех пор, как он дал моей матери деньги на аборт, чтобы я избавилась от тебя.
– Но только слепой не увидит, как мы похожи с Леоном, – говорю я то, что мучает меня с тех пор, как я увидел брата.
Мать складывает руки на груди. Защитный жест. Словно хочет закрыться. Плечи её сжаты, спина сгорблена.
– Конечно, похожи. Ещё бы. Порода Гинцев. Леон – сын Олега. Не Славика. Славик… был очень хорошим мужем. Но так и не смог стать отцом Леону. К сожалению.
Леон. Славик. Олег. В голове всё смешалось. Противоречивые чувства рвут меня на полосы. Я не могу ей верить. Не хочу. Но, может, так и приходит правда, которую я хотел услышать?..
– Дай мне воды. Мама, – прошу, прислоняясь к стене. Закрываю глаза. Пытаюсь дышать. И до сих пор не знаю, что думать. Не знаю. Мне нужна передышка. Антракт. Опустить плотный занавес и отключиться хоть на время, чтобы переварить услышанное. Взвесить слова на весах своих чувств. Надеть её сапоги, чтобы пройти по извилистому пути.
Это непросто. Но я уже никуда не тороплюсь.
Глава 62
Эдгар
Я решил остаться. Здесь. Нашёл Ульяну и спросил, могу ли. Если бы она сказала «нет», ночевал бы в машине или в деревне – без разницы. Не хотелось никуда ехать.
– Можете, конечно. В домике с матерью. У неё как раз соседка уехала отсюда.
– Мне позвонить нужно, – беспокойный я, однако. Но без нескольких звонков просто немыслимо сейчас обойтись.
– Пусть Эльза вас выведет туда, где ловит связь.
Киваю. При всей моей усталости и опустошенности после рассказа матери, мне хочется узнать, какого рожна здесь делает Ульяна Грановская. Почему именно она – основательница этого места? У меня пазлы не сходятся. Самое время взять у неё интервью.
Но пока мать ведёт меня лесными тропами в поисках сигнала для мобильного, я решаюсь расспросить её.
– Ульяна удивительная, – рассказывает она, – у неё дар. Лечит наложением рук.
– Ты веришь в эту чушь? – кошусь на мать, пытаясь понять: она повторяет то, что говорят другие, или правда верит?
– Верю, не верю… – мать пожимает плечами. – Помогает. Может, это внушение так действует. Или место. Многим всё равно. Мы исцеляемся. Приходим в себя. Здесь же не только зависимые. Приходят люди с неизлечимыми болезнями. Слушают молитвы. Копают грядки. Просят, чтобы сестра Ульяна прикоснулась.
– И есть случаи исцеления? – хмыкаю недоверчиво.
– Есть, – улыбается она. – Не было бы – не ехали бы сюда.
Всё это в голове не укладывается. И с образом холёной Грановской не вяжется. Но вот она здесь. Красивая и даже стильная. И, судя по всему, возится с ними, опустившимися и отчаявшимися. Что так круто изменило её жизнь? Какие страдания и трагедии? Просто так никто не уходит. Обязательно должна быть причина. Не знаю почему, но мне хотелось бы услышать эту удивительную историю. Только вряд ли она расскажет.
– Когда-то она у меня брала интервью, – говорю, отводя в стороны ветви деревьев. И для себя, и для матери.
– Знаю. Я много о тебе знаю, сынок.
– Следила? – не испытываю ни раздражения, ни злости. С её рассказом словно вышел из меня дурной дух.
– Как могла, – кивает она. – Походи здесь. Может, получится.
Получается не сразу. Даю распоряжение охранникам завтра отвезти жену в университет. У неё экзамен. Больше она не убежит, я уверен. Но хочу быть спокоен всё же. Я испытываю все муки – от нерешительности до желания услышать Таин голос. Хочу и не хочу ей звонить. Она звонит сама – увидела, видимо, что телефон в зоне доступа.
– Эдгар, у тебя всё в порядке? – встревоженная, напряжённая. Одинокая. Насиделась, наверное, взаперти. Сыграет в заботливую жену сейчас. Я даю ей шанс. Жду, когда закончится беспокойство, и Тая перейдёт к настоящей причине своего звонка. Но она больше ничего не просит.
– Я задержусь. Не жди меня, ладно? Ночевать не приеду.
Уточнять, где я, не собираюсь. Месть не месть, но маленький урок.
– Хорошо, Эдгар, – и кратко, и кротко.
А затем она отключается. Раз – и я больше ни слова не успеваю вставить. И сразу настроение резко стремится к нулю. А при её голосе чувствовал приток сил. Чёрт. Я зависим от неё. Вот где зависимость. Впору попросить сестру Ульяну руки на меня накладывать. Интересно: любовь она лечит? Избавляет от жажды к одной-единственной женщине, которой я не нужен?
– Почему ты не сказал Тае, что поехал ко мне? – спрашивает мать, когда мы уже устраиваемся за столом. Нехитрая еда – каша, салат, чай с травами.
Мне почему-то спокойно, хоть я и постоянно думаю о том, что рассказала мать. Я вспоминаю нашу жизнь. И голос отца. Почему-то всплывает его голос: «Ты же знаешь. Я люблю твою маму. Очень люблю. Она для меня – всё». Он повторял это постоянно. Навязчиво. Но тогда мне казалось: это проявление любви. Почему он без конца твердил эти слова? Словно хотел вбить в мою голову и так давно известные, понятные истины.
А ещё он твердил, что я его сын. Он гордится мною. Что мать – женщина слабая и нежная. Не стоит её тревожить и беспокоить по пустякам. Что любые вопросы мы всегда можем решить сами. Как мужчины. Он постоянно отдалял меня от неё. Отрезал. Не давал общаться, перетягивал на свою сторону – так это видится сейчас. Но могу ли я быть объективным?
Доказательств всей этой истории нет. Только слова матери. Но есть кое-что. Небольшая зацепка. И я твёрдо решил проверить. Если я найду подтверждение, значит она говорила правду. Не лгала. А значит…я помню не то, что было на самом деле.
– Спрашивай, Эдгар, – голос у матери тихий и усталый. Она до сих пор бледная. На носу проступили веснушки. Надо же. В пятьдесят три у неё веснушки, как у девушки. – Я же вижу: у тебя есть вопросы. Пока мы вместе – пусть всего лишь на этот день – может, и нужно наконец-то выговориться. Не только мне, но и тебе.
– Я помню тебя весёлой и беззаботной. Ты всё время улыбалась и не унывала. И как-то не стыкуется этот образ с тем, о чём ты поведала.
Я смотрю в чашку. Пахнет мятой и чабрецом. Что там ещё? Успокоительный сбор? Потому что окутывает меня спокойствие. Стойкое и глубокое.
– Характер у меня такой, сын. Не умела унывать долго. К тому же, Олег не всегда… бывали периоды просветления. Он хотел, боролся с собой. Но постоянно срывался. Это как у алкоголиков. Держатся, а потом – запой. Когда у него усугубилось, он запугивал меня. Говорил, если буду кукситься да плакать, ходить со страдальческим лицом, то мне не поздоровится. И всё время грозился отобрать тебя. Говорил: «Эдгар мой сын, привязан ко мне больше, чем к тебе. И всегда встанет на мою сторону». В общем… Жила, как могла.
У нас мало общих воспоминаний. Разные они. У меня – одни, у матери – другие.
– А Леон, значит, шпионил? – уточняю, чтобы понимать, как быть дальше.
Мать улыбается. С горчинкой. Глаза у неё грустные.
– Вдруг что-то пошло бы не так?
– Детей я тебе не отдам, – принимаю решение. – Не обсуждается. Насте нужна помощь психолога. Возможно, и психиатра тоже. Она кричит по ночам. Я уже консультировался. Это небыстрый процесс. Вылечишься, найдёшь работу – хорошо. Но заботиться полноценно о них ты сейчас не сможешь. Ни лечение оплачивать, ни в школу детей толком собрать.
В глазах её – испуг и мука.
– Ты же не отнимешь их у меня, Эдгар?
– Нет, конечно, – это я тоже решил твёрдо. – Захочешь – будешь встречаться. А там посмотрим. Я мог бы забрать тебя отсюда. Устроить в хорошую клинику. Мог бы и к себе забрать – это несложно, хоть и не совсем удобно.
Мать качает головой.
– Нет, Эдгар, нет. Хочу сама. У меня получится. Я знаю: ты сильный. У тебя есть возможности и власть. Понимаю, что можешь сделать и лучше, и быстрее, чем я. Но дай мне шанс. Я и так… слишком много ошибок натворила.
Я киваю. Но даю себе слово держать руку на пульсе, так сказать. Не упускать её из вида, чёрт побери. Раз уж всё так вышло.
Кровать-лежанка для меня мала. Не рассчитана здесь мебель для таких, как я. Лежать неудобно. Да и спать не хочется. На душе кошки скребут. Как там Тая? Надо было, наверное, вернуться. Но эта зависимость делает меня слабым. Не хочу накосячить больше, чем уже есть.
Мать, словно чувствует. Заводит разговор о Тае. О моём браке.
– Ты сильно рассердился, да? Она такая светлая. Любит тебя. Но тебя невозможно не любить.
Любит… хорошо, что мать не видит моего лица.
– Я ей чуть не сломал руку, – признаюсь в том, что меня мучает. Неожиданно. Не собирался. – Разозлился. Думал, никогда и пальцем её не трону. И вот.
– И всё из-за меня, – сокрушённо вздыхает мать. – Будь нежен с ней, сынок. Не позволяй плохому вставать между вами. Мы, женщины, более импульсивны. Живём больше сердцем. А она совсем девочка. Ты старше и опытнее.
– Не осуждаешь меня? – спрашиваю и хочу услышать её ответ. Ответ женщины, которая, если ей верить, терпела насилие.
– Главное, чтобы не осуждала тебя она. Простила. А она простила – я же слышала: позвонила сама. Тревожится.
Я умолкаю. Не хочу ничего рассказывать. Как купил её. Как женился, чтобы достичь своей цели. А теперь люблю свою жену и не знаю, что с этим делать. Как завоевать её.
Мы молчим долго. И когда сон начинает меня всё же одолевать, в гулкой тишине снова звучит голос матери:
– Неспокойно мне, сынок. Поезжай-ка ты с утра домой. Помиритесь. Поговорите. Не бросал бы ты её надолго.
– Спи, мам, – прерываю я её причитания. – Сам разберусь.
Я уехал на рассвете. Попрощался с Ульяной, что уже была на ногах. Свежая, бодрая, улыбающаяся.
– Лёгкого вам пути, Эдгар Гинц, – напутствует она и смотрит глазищами прямо в душу. Я не суеверен. И не верю во всю эту чушь с наложением рук, с исцелением взглядом, руками или молитвами. Но Ульяна прикасается ко мне. Задерживает свои пальцы на тыльной стороне ладони. Встряхивает головой. Я готов со скепсисом выслушать предсказание или пророчество, но ничего не происходит. Она отстраняется, давая нам пройти.
Мать проводит меня через лес. Лёгкая, подвижная. Доводит до машины. Я бросил её у кромки леса. Никто и не позарился. Да и кому здесь…
– Будь осторожен, сынок, – поднимает она руку, но так и не решается ко мне прикоснуться.
– Буду, – обещаю ей и сажусь за руль. Мать долго стоит и смотрит мне вслед. До тех пор, пока я не скрываюсь за поворотом.
Я еду в город своего детства. Решил вчера. Еду, чтобы поставить точки над «і». Я не тот, кто верит на слово. Мне нужны факты. И я либо добуду их, либо нет.
