Елена Юрьевна Демченко
Охотник
– А кто ты таков есть, чтобы я тебя в дом пускала?
Илья устало вздохнул, но произнёс-таки длинную фразу-пароль. Лицо женщины смягчилось.
– Так бы и давно. И необязательно было мёрзнуть, коли бы сразу всё сказал. Пойдём. Лопату захвати. В сенях поставишь.
– Нет, вот ты ответь, – Илья пристроил лопату и вошёл в просторную комнату, – бюрократия – это последнее твоё хобби или часть профессии?
– Что тебе не нравится? – дама вошла следом. Вместо старой неказистой шубы на ней был розовый мохеровый пуловер и кожаная юбка – мини. Модная короткая стрижка переливалась совершенно невероятным, густо-лиловым цветом. Илья улыбнулся.
– Ну, ты даёшь, мать! А чего же валенки не сняла? Они как-то не вяжутся с твоим супер обликом.
– Ноги, – пожаловалась Яга – А бюрократия не бюрократия, порядок должен быть.
– Американское кино, да и только!
– А ну тебя, – махнула рукой Яга. – Не я придумала. Самому и жалуйся, коли недоволен. Чаю будешь?
– Нет, спасибо. Мне бы дотемна добраться. Ключ нужен.
– Вот всегда так! – Яга пошарила в кладовке. – Вспоминают, только когда нужна. А просто так в гости зайти – не дождёшься.
– К тебе зайдёшь! – хмыкнул Илья. – И лопатой получишь! Снеговой!
– Лопата – это так, для гимнастики, для разминки, – Яга явно не расслышала всей фразы. – Не всё ж за работой сидеть! Хотя и дел хватает. Вон, час назад сигнал был: границу леса нарушили! Непорядок!
– Пацаны молодые совсем на турбазу пошли. Не трогала бы ты их.
– Порядок для всех един! Не положено, значит, не положено.
Яга вынырнула из кладовки с длинной палкой, покрытой засохшей мелкой хвоей.
– Погуляют до утра вокруг старого пенька, в следующий раз не сунутся.
– Замёрзнут! А с ними две девушки.
– Ладно, – смягчилась Яга. – До утра не буду держать. Дойдут затемно. Но попугать придётся, чтобы впредь неповадно было. Ты ведь наверняка предупредил?
– Конечно.
– И указатели всюду расставлены… Держи вот. Еловый! – Яга протянула ему палку. – Дух-то, какой! Дух! Понюхай! Парфюм настоящий, природный! Не химия какая-нибудь!
– Благодарствуйте, Яга-бабушка, – поклонился Илья.
– Ну, какая я тебе бабушка?! – полушутя рассердилась Яга. – Ко мне вон на днях свататься приезжали. Олигарх один. Жизни, говорит, без тебя не мыслю! Всё богатство к твоим ногам брошу!
– А ты его – лопатой! – расхохотался Ил. – Он же пароль не знает!
– Ничего-то ты не понимаешь! – Яга мечтательно вздохнула. – Разве ж можно лопатой, когда в любви объясняются? Не романтичный ты.
– Ладно. Мне пора.
– Раз чаю не хочешь…
– Счастливо оставаться. Да, совсем забыл! – Илья полез в сумку и достал прозрачный пакет с чем-то белоснежным, невесомо пушистым. – Это тебе. Настоящий, оренбургский, сквозь кольцо можно протянуть.
Увязая по колено в снегу, Илья пробирался по лесу и жалел, что не догадался попросить у Яги лыжи.
Небо затягивала плотная, беловатая туча. Скоро из неё посыпались крупные пушистые хлопья предновогоднего снега. Смыкающиеся высоко вверху ветви елей, густо покрытые тяжёлым снегом, образовали подобие туннеля, отчего, несмотря на холод, было уютно и сказочно. Тишина, ничем не нарушаемая, придавала пейзажу величие.
Примерно через час, когда заметно стемнело. Илья вышел, наконец, на широкую поляну, ничем не примечательную среди прочих, кроме огромного, в рост человека, камня. На одной из его граней, гладко стёсанной, ещё можно было прочесть остатки надписи, не тронутые временем «ПОЙДЁШЬ НАПРАВО…». Расчистив перед камнем снег, у самого основания, где соединились две линии, указывая некую точку, Илья воткнул еловый ключ. От камня сразу побежала тонкой нитью извилистая дорожка. Подождав пару минут, Илья вытащил ключ и пошёл по направлению, указанному волшебным клубочком, что катился уже далеко впереди.
Первый Барьер был на месте. Зря надеялся… Ну что ж. Постараемся потихоньку, потихоньку, а вдруг получится, не нашуметь?..
Не получилось. С ветки сорвалась птица, обрушив вниз ком снега, а по лесу покатилась волна, беззвучная, неосязаемая человеком, но прекрасно слышная всем остальным обитателям Заповедной зоны. «Тревога! Тревога! – понеслось по лесу во все стороны. – Нарушена Граница!»
Ну и ладно, решил Ил. Не получилось, так не получилось. И двинулся напролом, набрав в грудь побольше воздуха и приготовившись к неприятным ощущениям.
Он много раз проходил сквозь барьеры, но по возможности старался избегать их: не мог, ну, не получалось привыкнуть к глухой тоске, к слабости и боли в суставах, к совершенно диким желаниям, вроде воя на луну. Всё моментально исчезало, как только кончался барьер, но ведь до него ещё надо дойти, до конца, то есть.
Колдовская дорожка – ей-то хоть бы что! – упрямо бежала вперёд, не замечая никаких препятствий: ни деревьев, ни ям, скрытых сугробами, ни каких-то там барьеров…
Он отряхнул снег с сапог, поднялся по скрипучим ступенькам на высокое крыльцо, толкнул массивную дверь.
В горнице слышались голоса, кто-то оживлённо спорил, но, когда Илья вошёл, за столом возле большой русской печи, украшенной изразцами, сидел один старик. Сухонький, щупленький, с торчащей в разные стороны седой бородой, он сказочным видом своим вызывал лишь умильную улыбку. И никто из людей, кроме знающих его, конечно, не мог заподозрить в смешном дедульке могущественного Хозяина леса.
– Здорово, Осиныч! – Илья бросил свою сумку на лавку, переведя дух, сел рядом. От его ладоней шёл пар.
– И ты здрав будь, добрый молодец, Илья Муромец, – отозвался старичок. – Садись, почаёвничаем. С дороги притомился, поди? Думал, не увидимся, потом слышу – идёшь! Эк, тебя разгорячило-то!
– А что ж ты, дед, если слышал, барьеры не убрал?
– Ох, батюшки! – всплеснул руками Осиныч, – не сообразил! Запамятовал. Ты уж прости старика.
– Ладно, – устало вздохнул Ил. – Проехали. А вот насчёт «запамятовал», другому кому-нибудь сказки рассказывай. Твоей памяти любой молодой позавидует.
– Выходи, Никодим. Свои!
Из-за огромного круглого самовара степенно вышел человечек, ростом не более полуметра. Как и Осиныч, он имел густую растительность на лице, но его борода была аккуратно расчёсана и цвет имела не седой, а густо-каштановый. Никодим явно был моложе. На пару веков…
Человечек сел на чурочку на столе, поставленную для него. На такую же, но повыше, поставил чашку с блюдцем, опять же подходящим по размеру. Глянул из-под косматых бровей на гостя.
– Хоть бы ты, Муромец, повлиял на этого старого вреднюку!
– А что такое?
– Я ведь домовой, а не наездник! Мне для работы покой требуется, тишина, сосредоточенность. А о каком покое и тишине может идти речь, если мало того, что этот пень замшелый целыми днями по лесу шныряет, так он ещё и избу за собой таскает!
– А что ж, – подбоченился Осиныч, – я должен, как волк под кустом ночевать что ли? Старый березняк подправить надо? А стволов, поваленных сколь лежит! И у кромки бора ели сохнуть стали. Фон, значитца, проверить на радиацию придётся. Делов-то не меряно!
– Помочь?
– Справлюсь я, Муромец. Первый день, что ль на посту?
– Вот и поговори с ним, – вздохнул Никодим, налил чаю в блюдце, подул и с шумом выпил.
– Я, вообще-то, проститься зашёл.
– Куда на сей раз посылают? – Осиныч налил чая в большую цветастую кружку, протянул Илу.
– Папаша один дочь ищет.
– А кроме тебя сыщиков нет больше? Попроще, да пониже рангом.
– Дочурка исчезла из запертой комнаты. Замки целы, окно не открывалось… Полиция разводит руками. Папаша в отчаянии: единственное дитя!
– И что? След нашёл?
– Почти сразу, но попутешествовать придётся.
– Далеко?
– Да. И надолго, боюсь.
– Поэтому на душе кошки скребут?
– Заметил?
– Кошек-то? Сразу, как вошёл. Только, чего печалиться? Дело-то благородное! Человека спасти!
– Одного спасти, а миллионы других… – Ил закинул руки за голову, и устало вздохнул. – Паршивая у меня работа, Осиныч. Для неё одно главное качество требуется – хладнокровие. А чего нет, того нет. Ведь по большому счёту от меня лично ничего не зависит. Я не могу не выполнить договор, отказать не могу, если клиент сказал «да». Выбора нет, а что-то внутри всё равно гложет, говорит, не обманываешь ли, мол, самого себя? Прикрываешься запретами, а на деле просто боишься воспротивиться?..
– Это «что-то» – уж не совесть ли?
– Нет такого понятия для Магистра, – грустно улыбнулся Илья. – Если начнёшь задумываться о критериях истины, о том, кому добро несёшь, а кому наоборот, у кого приоритет, а кто и подождать может… Кто это знает? Кто ответственность возьмёт? Нет, Осиныч, не положено нам совесть иметь! А кошки на душе скребутся. Им почему-то всё равно.
Илья встал.
– Ну ладно. Спасибо за чай. Пойду, пожалуй. Быстрее уйду, быстрее вернусь. Повидал друзей, всё легче на душе.
Илья обнял Осиныча, осторожно пожал ладошку Никодиму.
– Ну, бывай, Муромец! Удачи тебе!
* * *
Максим выбрался из сугроба, в который угодил так внезапно, что даже не успел сгруппироваться перед падением. Не ожидал, что перенос будет столь стремительным. И не ожидал, что попадёт в довольно холодную зиму. Дома о таковой знал лишь понаслышке, да из книг, которым не то, что бы совсем не верил, но считал всегда несущими некую долю преувеличения. Зима – это раскисшие от грязи дороги, слякоть, липкая крупа с неба. Иногда – слегка припорошенные белым крыши домов да листва Деревьев. Так что ощущения от совсем иной зимы были внове. Но это ладно. Главное – сориентироваться; куда попал-то? Огляделся. Вокруг лес. Сосны, берёзы, ничего необычного. Уже хорошо. Теперь найти бы кого-нибудь из местных обитателей, расспросить. Должны же здесь быть люди? Лесным зверям Книга без надобности.
Отряхнул снег с головы, с куртки, нашарил рюкзак, винтовку и, с непривычки то и дело проваливаясь по колено, а местами и по пояс в сугробы, взял направление на небольшую полянку меж деревьев. На полянке уютно расположилась сказочная избушка, небольшая аккуратная, украшенная затейливой резьбой. Ноздри уловили запах горящих дров. Печь растопили недавно, значит, хозяева или дома, или неподалёку. И еда какая-то в печке томится – аромат слабый, но ощутимый для тренированного нюха Патрульного.
Холод давал о себе знать. Тонкая летняя куртка не держала тепло, и улетучивалось оно весьма быстро. Макс подышал на руки, потом энергично растёр, но пальцы всё равно немели. Он старался не думать о том, что в избушке может никого не оказаться, несмотря на все признаки – чужой мир всё-таки; а дверь – не поддаться попыткам открыть её: даже на вид крепка и добротна. Гнал от себя мысли о провале миссии в самом начале, провале не из-за драк с колдунами и монстрами (пасть в неравной битве, по крайней мере, благородно), а по-глупому замёрзнув в лесу. В лесу, где он провёл пол жизни! Пусть не в этом, чертовски холодном, но в лесу же! Нет, не может провидение так посмеяться над ним! Во всяком случае, просто сдаться он не намерен! Увидим ещё, кто кого!
Снег возле избушки на небольшом пятачке был утоптан, крыльцо чистое, выметенное. Рядом со ступеньками стояла метёлочка для очистки обуви.
Изнутри доносилась тихая музыка: кто-то играл на гармошке.
Макс постучал. Музыка тотчас смолкла, но открывать дверь не спешили. Макс подышал на пальцы и постучал снова.
– Кто там? – отозвались из избушки густым басом.
– Путник.
– Никого нет дома. Иди себе дальше.
– Откройте, пожалуйста. Я издалека и замёрз. Мне нужна помощь.
– А мне что? Говорю же нет хозяина! Будет нескоро. Уходи.
– А ты кто? Хозяйский пёс что ли? Говорящий?
Снова тихонько заиграла гармошка.
– Чёрт, – выругался Максим и пнул дверь ногой.
– Не чёрт, – тут же отозвался хозяин баса. – Домовой я. Должон порядок в доме блюсти, покуда хозяин в отлучке. А незваный гость, – какой же это порядок? Не могу пустить. Извини.
Макс достал из рюкзака топорик и, оставив вещи на крыльце, снова полез в сугробы, выбирая дерево потоньше. Походный топорик толстый ствол не возьмёт. Он срубил небольшую ёлочку, приволок её к избушке. Снова погрел немного пальцы под мышками, хотя боли от холода уже почти не чувствовал. Достал из рюкзака спички. Огонь никак не хотел разгораться. Возле крыльца Макс заметил воткнутую в снег сухую палку, разломал её на части, бросил на заготовку для костра. Первые огоньки затрепетали на сухом дереве, тепло заструилось, побеждая мороз.
Вода успела замёрзнуть, и Макс положил фляжку поближе к огню, потом достал брикет, отломил кусочек, остаток убрал в рюкзак.
Дверь избушки чуть-чуть приотворилась. Маленький бородатый человечек, не более полуметра ростом, осторожно выглянул наружу.
– Человек? – задумчиво спросил он.
Макс оглянулся.
– Сумеречник! Не видишь, щупальца грею?
– А как ты барьеры прошёл?
– Барьеры! Что ты знаешь о Барьерах? – пробурчал Макс. Он потрогал фляжку. Та достаточно нагрелась. Отхлебнул глоток тёплой воды.
– Долго сидеть собираешься?
– Подожду хозяина. Придёт когда-нибудь. Да и ненадолго он ушёл.
– Почём знаешь? – подозрительно поинтересовался человечек.
Максим не ответил.
– Ключ – то зачем сжёг?.. Ладно. Заходи.
– Садись, вот, ближе к печке. Я – Никодим Осипович. А тебя звать как?
– Максим.
– Сейчас чаю приготовлю… Рыбу будешь есть, Максим? Ушица хороша у нас!
– Спасибо, я уже обедал.
– Да видел я. Дрянь какую-то прости, Господи, жевал.
– Это не дрянь, а брикет.
– Брикет, крокет, – всё одно. Пихаете в себя синтетику, откуда здоровью взяться? Хилые все и тощие.
Ушица пахла необычайно аппетитно. Толстый ломоть свежего хлеба тоже не выглядел подозрительно, как и густая сметана в деревянной чашке. «Ну, двум смертям не бывать…» – подумал Макс и взял ложку.
В дополнение к обеду домовой принёс маленькую миску с топлёным салом.
– Вот, это медвежий жир. Разотри ноги и руки. Носки возьми на полке рядом с лавкой… Ага, эти. И рукавицы там же. Одевай всё. От обморожения – первейшее дело медвежий жир и тепло! Ты что-то больно легко оделся на прогулку по лесу.
От тепла и сытной горячей еды потянуло в сон. Убаюкивало и мерное бормотание домового, который разговаривал сам с собой, не нуждаясь в ответах гостя.
Из дремоты выдернул шум и свист снаружи. Макс глянул в окно. Белый смерч кружил вокруг избушки.
– Вот и хозяин, – удовлетворённо крякнул домовой.
Дверь распахнулась. Холодное колючее снежное облако ворвалось внутрь.
– Ну-ну, полегче, полегче! Чай не лето на дворе! – прикрикнул Никодим. Спрыгнув с лавки, засеменил к двери и прикрыл её.
Облако рассеялось. Посреди комнаты стоял невысокий старичок. Он снял полушубок, аккуратно повесил на гвоздик у двери. Туда же пристроил шапку-ушанку.
– А вот и гость, – глянул на Максима из-под косматых бровей, ничуть, похоже, не удивившись. – Ну, здравствуй, здравствуй!.. Никодим! Самоварчик поставь. Притомился я слегка, а нам с гостем долгий разговор предстоит. За чайком-то оно легше.
– Ты что, знал? – открыл рот домовой. – Про гостя?
– А то нет! Должон я знать, что в лесу деется?
– Чего ж не предупредил, пень старый?! А я человека на морозе держал!
– Да понимаешь, – почесал в затылке старичок, – не поверил я поначалу-то.
– Что человек не поверил?
– И это тож. Одет должен быть странно – вот чему не поверил. На дурака, вроде, не похож, а в кроссовках по сугробам, да в мороз – это на грустные мысли наводит
Он глянул на мокрую обувь гостя, которую Никодим заботливо пристроил сушиться у печки, потом перевёл взгляд на Максима. Повёл носом.
– Баюн-трава. В наших лесах её уж лет сто как нет, а от гостя баюн-травой пахнет. Нет, Никодим, не простой человек к нам пожаловал!.. Будем знакомиться? – он протянул гостю руку. – Осиныч. Хозяин леса я. Леший, значитца.
– Максим Селиванов, – Макс пожал неожиданно сильную сухую ладонь старика.
– Ну, рассказывай, Максим Селиванов, как, а главное – зачем ты тут появился?
* * *
Макс рассказал всё, с самого начала, с момента встречи с Весной. Таиться смысла не было, тем более что попал он не к простым людям, это ясно, и попал, судя по всему, не случайно.
Слушали его очень внимательно. Никодим даже забыл про свой любимый чай, который так и высох налитый в блюдце.
– Чудны деяния твои, Господи, – покачал головой Осиныч, когда Макс закончил. – Никогда ничего подобного не слышал.
– Вы мне не верите?
– И хотел бы не поверить, да не выходит! … Я думаю, чем тебе помочь, – Осиныч запустил пятерню в густую седую шевелюру. – И почему тебя в мой лес выбросило? Книги вашей тут нет, в лесу, стало быть. Я бы почуял.
– А что тут думать? – Никодим с сожалением глянул на блюдце, потом обнял ладошками самовар, дунул в блестящий золотистый бок, и самовар запыхтел горячим паром, брызнул на цветастую скатерть каплями кипятка.
– Что думать, говорю, – повторил домовой, наливая новую порцию свежего чая, – Надо Кешу звать. По части загадок он у нас главный. И умом бог не обидел.
– Ты на что это намекаешь, клоп бородатый?!
– Полегче, полегче! – Никодим явно не испугался праведного хозяйского гнева. – А то сам не знаешь?
– Да, – Осиныч сник так же быстро, как вспылил. – Моя власть – в лесу ёлками командовать, да пням приказы отдавать. А Иннокентий, вот, можно сказать в люди выбился.
– Каждому – своё, – философски заметил домовой, отхлёбывая из блюдца. – Молодым расти, старикам направлять. Давно ли Кеша по горам носился, аки угорелый, ничем кроме девок да золота не интересовался? Кто его на путь наставил? В университет определил? А что способный оказался, так проку от его талантов, коли б остались в земле зарытыми?
– Верно, – кивнул леший. – Мы ещё – ого! Да и с ёлками тож уметь надо разговаривать! А с Кешей посоветуемся.
Из кучи хвороста возле печки он вытащил длинную толстую суковатую палку, ножом заточил её конец, наподобие острия копья.
– Слушай меня, Максим. Вот эта палка – лесной ключ. Как с крыльца спустишься, воткни её стоймя в снег поглубже, чтобы прочно стояла. От ключа побежит дорожка. Иди по ней, да не сворачивай и в стороны не наступай. Строго по линии иди, тогда не замёрзнешь. Выведет дорожка на шоссе, где тебя встретит наш коллега и друг Иннокентий Щеев. Я его предупрежу. Он у нас житель городской, возможностей поболее имеет, может, чего придумает. Обязательно придумает! Мы с Никодимом тож покумекаем. Если что, свяжемся… Да, бердыш – то спрячь.
– Бердыш?
– Ну, ружьё, ружьё. Хочешь, здесь оставь. Будет в сохранности, не переживай. А то по городам у нас с оружием нельзя ходить.
– Ага, – хохотнул домовой, – Если под полой не помещается!..Что же ты, на ночь глядя, человека посылаешь? Пусть уж до утра подождёт.
– Нет, – отозвался Максим, натягивая высохшие кроссовки – У меня и так мало времени. Спасибо вам за всё.
– Барьеры не забудь снять, – напомнил Никодим.
– Не забуду, – отозвался Осиныч.
– От кого вы отгораживаетесь? – спросил Макс. – От людей? Вы конфликтуете с людьми?
– Не с людьми. – Проворчал Никодим. – С консервными банками, с поли… полити. , …оновыми пакетами, с прочим мусором и грабежом. Это наши проблемы, тебе не интересно.
– Проблемы, как раз не чужие. Может, вместе и нашли бы выход? И вы и мы? И не зря я попал именно к вам?..
Когда Макс выбрался на дорогу, стемнело. Пустынное, чёрное шоссе рассекало лес и, плавно изгибаясь, убегало за горизонт.
Волшебная дорожка остановилась на границе асфальта, и только Максим ступил с неё на твёрдую укатанную поверхность, холод снова обрушился всей своей зимней мощью.
Куда идти? Макс постоял немного и пошёл в сторону, где над лесом небо тускло светилось отблесками уличного освещения города. Минут через десять яркий свет фар сзади заставил его остановиться. Он оглянулся и заслонился рукой от слишком ярких огней.
– Максим? – услышал он чей-то голос. – Садись!
Дверца машины открылась. Макс уселся на переднее сиденье, мягкое, низкое, повторяющее контуры тела и оттого непривычно удобное, гораздо удобнее скамеек в патрульных грузовиках. Да что там! Никакого сравнения!
– Пристегнись!.. Вот ремень. Защёлкни здесь…
Мотор мягко заурчал, и машина плавно тронулась. В салоне было тепло, уютно, негромко играла музыка. Макс изо всех сил старался не показать ошеломления роскошью и необычностью техники. В конце концов, если непривычно ему, провинциалу, не значит, что в его мире нет ничего подобного где-нибудь в Центре. Стоит ли удивляться?
– Иннокентий, – протянул ему руку водитель.
– Максим, – ответил на пожатие Макс.
– Я немного задержался. Дорогу раскопали, пришлось объезд искать. Ты не вымерз, пока ждал? А то, – Иннокентий кинул на него беглый взгляд, – одет как-то странно.
– Почему же странно? – пробурчал Максим. – У нас лето.
– И запах!.. Действительно, баюн-трава, – он мечтательно вздохнул. – Что–то
такое из детства, далёкое-далёкое.
– Из чьего детства?!
– Из моего, конечно!
– Дед Леший говорил, что травы этой у вас лет триста уже нет.
Иннокентий рассмеялся.
– Преувеличил чуток, это он любит! Не триста. Лет сто пятьдесят, не больше.
Макс решил не удивляться.
– Мы так долго не живём. По вашим меркам мы не успеваем достичь нормального детского возраста. Проживаем лишь младенческий период.
– Всё не так просто, Максим, – посерьёзнел Иннокентий. – Есть обычные люди, которые живут семьдесят – восемьдесят лет, а есть… Что за чёрт!
Перед машиной мелькнула на мгновение розовая вспышка. Если бы не ремень безопасности, от резкого торможения Макс точно врезался бы лбом в ветровое стекло.
– Что случилось?
Новый знакомый вышел из авто, подошёл к краю глубокого провала, обозначенному горкой ломаного асфальта. Постоял немного, потом вернулся в машину.
– Опять дорога раскопана. Утром ехал, ничего не было! Ладно, не страшно. Объедем.
Он включил заднюю передачу и оглянулся, выруливая на боковую дорогу. В полумраке блеснули, фосфоресцируя, серые глаза.
Тёмной лентой потянулась дорога. По обеим сторонам молчаливо возвышались запорошенные белым огромные ели. Потоки снежинок, выхваченные на миг из ночи светом фар, походили на звёзды, летящие навстречу. Макс ещё раз подивился суровой красоте здешних мест.
Снег пошёл гуще, крупными хлопьями, залепил стекло. Беззвучно заработали дворники, безжалостно сгребая в сторону рыхлую сверкающую массу.
Оставшийся путь до города они молчали или перебрасывались редкими, незначительными репликами. Макс почувствовал, что устал от обилия впечатлений одного лишь дня. А что будет дальше? Представить трудно.
Город ошеломил обилием света, разноцветных, зазывающих, предлагающих, напоминающих не забыть о покупке плакатов. Машин, самых разных, было такое огромное количество, какое Макс не видел за всю жизнь. И людей было много, несмотря на поздний час. На одной улице столько, сколько, наверное, во всём их городке.
Иннокентий вёл машину уверенно, при этом думая о чём-то своём. Рефлексы, однако, его ни разу не подвели. Ориентировался он прекрасно, то и дело сворачивал куда-то; когда надо, притормаживал, когда надо – прибавлял газу.
Остановились они перед высоким домом, совершенно необозримой длины: он плавно изгибался и тянулся куда-то в темноту, где свет фонарей таял меж деревьями густого сквера. Машина была поставлена на стоянку под домом. Оттуда же лифт вознёс их на последний этаж.
Квартира у Иннокентия была небольшая, двухкомнатная, но Макс бродил по ней, как по музею чудес. Столько было всего, поражавшего воображение, столько разной техники, назначение которой и угадать-то было трудно, а здесь она совсем не выглядела предметами роскоши, не выставлялась на показ хозяйского благополучия и предприимчивости. В конце-концов Макс плюхнулся в низкое мягкое, почти такое же, как в автомобиле, кресло, обхватил руками голову и почувствовал, как накатывает отчаяние. Оптимизму волхвов вполне можно было слагать гимны! Они отправили совершенного дикаря и профана в мир, не просто чужой, а с иной культурой, уровнем жизни, полный непонятных, враждебных звуков, запахов, от которых начала болеть голова, среди которых трудно было дышать, особенно на улице! Удивительно, что язык понятен, хотя и изобилует множеством незнакомых слов, интонаций и непривычных ударений.
Как в этом чудовищном мегаполисе, переполненном светом, шумом, людьми, найти таинственную книгу, о которой не должен никто знать, ввиду секретности и опасности информации, хранящейся в ней?! Абсурд! Это невозможно! Ходить по улицам и спрашивать, что ли всех подряд? Или дать объявление в газету? Нашедшему, мол, будет мерси от души, так как наградить более нечем.
Вспомнилась Весна в момент прощания. В длинном белом, расшитом причудливым орнаментом платье она не походила на ту немного сумасбродную, отчаянную спутницу его похода. Скорее, на какую-то лесную нимфу. Голос стал мягче, во взгляде вместо упрямства появилась лёгкая, как вуаль печаль, словно ей открылась некая грань тайного знания, запредельной мудрости, на фоне которой всё прочее суетно, тщетно и мелко.
Закатное солнце золотило волосы, окружало её прозрачным ореолом. Он ещё подумал, как она прекрасна в это мгновение!
– Я верю в вас, Максим! У вас всё получится, и вы вернётесь. Я буду ждать, – она ободряюще улыбнулась. Потом пронёсся беззвучный вихрь, Книга исчезла с подставки, в глаза плеснуло ослепительным светом, и волхвы, всё такие же молчаливые и сосредоточенные, одновременно ударили в пол своими посохами…
Предприятие было обречено в самом начале. На что они надеялись? На что все надеялись?!…
Вошёл Иннокентий, умытый, улыбающийся, переодевшийся в домашний свитер и джинсы. В машине Макс плохо разглядел его в полумраке. Да ещё тень от шапки падала на лицо…
Кеша был не то, чтобы безобразен, но внешность имел неординарную: лысый череп в синих прожилках вен, светло-серые глаза в обрамлении тёмных кругов, тонкие губы, удлинённый подбородок, выдающийся вперёд, нос с аристократической горбинкой, тоже немного длинноватый по классическим канонам. Худобу скелетообразной фигуры подчёркивал просторный свитер, из ворота которого торчала по-детски тонкая шея.
– Что не располагаешься, как будто на минутку заскочил? Дело у нас с тобой трудное и долгое. Так что, чувствуй себя, как дома. Куртку в прихожей повесь. Кроссовки там же можешь снять. Тапочки имеются. Давай, вобщем, действуй. Ты чего это сник? Не понял я. Или простудился? В кедах – да по сугробам, да в мороз! Знаешь, что? Прими-ка ты горячий душ. Иди. Там всё есть.
С этими словами он вытолкал Макса в ванную.
Минут через двадцать, когда Макс, смыв с себя запахи экзотических трав, вернулся в комнату, хозяин уже сервировал маленький столик возле дивана.
– Садись. Плотно наедаться на ночь не будем, а немножко закусить не помешает… Ого! – Иннокентий увидел на голых плечах гостя глубокие зажившие рубцы. – Кто это тебя так?
– Зверь один. Помесь льва, волка и медвежьего капкана.
– Интересный мир, весёлые зверушки!..
– Хищники – не самая большая проблема. Есть кое-что похуже.
– И что же это?
– Деревья, – Максим аккуратно повесил влажное полотенце на батарею. – Деревья огромные, как горы и занявшие половину мира.
– Ладно. – Иннокентий налил немного коньяка в изящные округлые бокалы. – Мы это ещё обсудим. А пока, давай – за знакомство. – Как, говоришь, называется твой город?
– Старо-Климовск.
– А Москва у вас есть?
– Да. Но мы называем её просто Центром.
– Тогда – за твой город!
Уличный шум, несмотря на поздний час, не стихал и отчётливо слышался через двойные рамы больших окон, не поглощаемый ни деревьями внизу, ни высотой этажа. Иннокентий его, шум, то есть, не замечал, а непривычного Максима он слегка раздражал, напоминал о скоротечности времени и чужеродности всего окружающего.
Ночное небо мигнуло розовой вспышкой.
– Что это? Зарница? – Максим подошёл к окну. Внизу, далеко за сквером, нёсся поток машин, похожий на реку в изображении художника-сюрреалиста – с омутами, заторами, завихрениями, местами спокойного, глубокого дна…
– Трамвай, наверное, – Иннокентий о чём-то сосредоточенно думал и отвечал несколько рассеянно. – Иногда контакты искрят, такой фейерверк бывает!
– Ты один живёшь? – Макс вернулся на диван.
– Один, – Кеша грустно улыбнулся. – Девушки во все века и времена предпочитают красавцев-атлетов вроде тебя.
– Ну, не такой уж ты страшный.
– Дело не в этом. Я могу навести иллюзию, что-то вроде гипноза, и выглядеть для всех, как олимпийский бог, но мне хочется, чтобы во мне ценили, прежде всего, не внешний лоск, а душу, внутренний мир, ум, – он наложил в тарелку крабового салата. – Ты чего не ешь?
– Спасибо. Аппетита нет. И настроения тоже.
– Брось, не думай. Всё будет нормально, – он снова разлил коньяк. – Давай, за будущее. Чтобы оно было.
Потом они разговаривали. Долго разговаривали. Макс рассказывал, Иннокентий то сидел, то ходил по комнате, задавал вопросы, слушал, думал. Потом Макс незаметно для себя задремал. Иннокентий не стал его будить. Принёс одеяло, укрыл гостя, убрал остатки ужина и сел за компьютер. За компьютером и застал его Макс, когда проснулся. Часы показывали четыре утра. За окном по-прежнему чернела ночь, кое-где подсвеченная уличными фонарями, и по-прежнему неумолкаемо шумящая.
– Доброе утро.
– Привет, – Кеша, не отрываясь взглядом от экрана, что-то набирал на клавиатуре. – Отдохнул?
– Вполне. А ты не ложился что ли?!
– Сон для меня не главное. Я легко без него обхожусь. Особенно, когда дело не терпит отлагательства. Кофе хочешь? На кухне. Я сварил. Пей.
Макс покачал головой. Кеша сладко потянулся в кресле.
– Устал немного. Тоже что ли кофейку выпить? Пойдём!
– Нет, спасибо. Если можно…
– Что?
– Телевизор посмотреть. У нас были когда-то, но…
– Да смотри, конечно! Пульт на диване лежит. Разберёшься?
Ввиду раннего часа большинство каналов транслировали только заставки, но канал новостей работал. Ослепительной красоты дикторша хорошо поставленным голосом вещала с экрана: «Сегодня ночью жители столицы стали свидетелями удивительнейшего явления природы. Над Москвой наблюдалось настоящее северное сияние!..» Дикторша пропала, вместо неё экран заполнили панорама ночного неба, на котором полыхали причудливые волны разноцветного огня. Голос за кадром продолжал: «Вот, что об этом нам сообщили в научно-исследовательском институте астрофизики при академии наук: в результате необычной повышенной активности Солнца в последние дни произошла сильная ионизация верхних слоёв атмосферы…»
– Не нравится мне это! Совсем не нравится! – Кеша, нахмурившись, смотрел на экран.
– Что случилось?! – Макс от неожиданности нажал кнопку выключения. Телевизор погас.
