Елена Владимировна Семёнова
Слава России

Пятьсот лет Русская великая земля пребывала в православной вере, пока враг спасения, дьявол, не привел в Великий Новгород скверного иудея Схарию! Еще в 1470 году этот странствующий чернокнижник прибыл на Русь со свитой литовского князя Михаила Олельковича. Уча медицине, астрологии и иным тайнознаниям, он совратил в жидовство двух попов, Дионисия и Алексия. Так прониклись эти двое безумных ветхою верою, что даже пожелали обрезаться. Однако, лукавый Схария отговорил их от столь явного деяния, которое уличило бы их в случае розыска. Вскоре из Литвы приехали в Новгород еще два «учителя», Шмойла Скрявый и Моисей Хапуша. Своим любознательным последователям сулили они открыть тайны предсказания человеческих судеб по движению планет и научить чудесам врачевания с помощью чародейства. Шаг за шагом увлекшимся «чудесами» несчастным внушалось, что для полного совершенства в тайных науках нужно отречься от Христа и принять иудейскую веру. Принятие же ее должно было стать также делом тайным. Въяве обращенные должны были напротив показывать особое «православное благочестие» с тем, чтобы сокрушать Церковь Христову изнутри, незаметно отравить духовные кладези. В своем кругу отступники хулили Христа и Его Пречистую Матерь, ругались над иконами и Святыми Дарами. В Успенском соборе поп Дионисий плясал за престолом и глумился над Крестом!

Так, до самого сердца Святой Руси дошла пагуба… Тех дьявольских соработников, Дионисия и Алексия, сам Государь взял в Москву, в Успенский и в Архангельский соборы Кремля, поверив учености их и внешнему благочестию. Они же соблазнили в еретичество и дьяка Федора Курицына, и вдовую царскую невестку Елену, и даже митрополита Зосиму!..

– На престоле чудотворцев Петра и Алексия и иных великих православных святителей ныне сидит скверный злобесный волк, облекшийся в пастырскую одежду, чином святитель, а делами Иуда предатель, бесам причастник, какого и среди древних еретиков и отступников не бывало! Если не искоренится этот второй Иуда – мало-помалу отступничество овладеет и всеми людьми! – так обличать главу Церкви не всякий из участников Собора отважился бы, превратно толкуя догмат о послушании, подменяя послушание Владыке Небесному послушанием владыкам земным. Но игумен Иосиф не боялся прещений и кар. Можно ли бояться их, когда решается судьба Церкви Православной и Царства Русского? Тут всякому биться надлежит, не жалея живота! Стоять в истине неколебимо, подобно Святителю Эфесскому Марку!

– Злой епископ, не заботящийся о пастве, – не пастырь, но волк! – громыхал игумен. – Когда не соблюдаются Божественные правила, происходят различные преступления: оттого и гнев Божий на нас, и всевозможные наказания, и окончательный суд; и виной всему – пастыри, которые не заботятся о стаде Христовом и не охраняют его. И нынешние пастыри и учители должны уподобляться первоначальным пастырям, которые не отрекались от находящих скорбей, но полагали души свои за паству и проливали кровь свою за веру!

Обличая князей церковных, игумен Иосиф не терял веры в то, что отворится истине сердце Царево. Государь, питавший почтение к наукам и стремившийся насаждать в своей земле всяческую ученость, прислушивался к убеждениям своего многолетнего сподвижника Курицына, доказывавшего, что никакой ереси нет, а есть лишь познание движения звезд, влияющих на человеческие судьбы. Не мог поверить Самодержец и еретичеству матери своего возлюбленного внука и наследника. Но была иная причина царской медлительности в вопросе о жидовствующих, о которой догадывался Волоколамский игумен.

Государь стремился подчинить все своей самодержавной власти, стремился взять под руку свою как можно больше земель, закрепляя тем господство московских князей. Не составляли исключения и земли церковные. Царь опасался, что Церковь, сделавшаяся крупным землевладельцем, может при случае выйти из воли Государевой, взять сторону еще не смирившихся со сломом удельной вольницы князей. Если и не вся Церковь, то отдельные ее иерархи. Посему строя и украшая храмы, Иван Васильевич не стремился к укреплению могущества Церкви. Он слишком долго отстаивал свою власть, чтобы допустить даже мысль о каком-либо разделении ее, даже с Церковью. Потому поборники церковного могущества не встречали его поддержки. Куда как приятнее были Государю, к примеру, нестяжатели, полагавшие, что Церкви не должно владеть землями и прочим имуществом, что малые братства из нескольких иноков много полезнее для спасения души, нежели крупные монастыри, в которых, как казалось им, заботы хозяйственные, мирские, вытесняют молитву.

Игумен Иосиф считал иначе. И не от того, что сам питал слабость к земным благам. В двадцать лет покинул он родительский дом, чтобы служить Богу, и следующее двадцатилетие подвизался в неусыпных трудах под руководством игумена Пафнутия Боровского, работая в поварне, пекарне, больнице… Много позже, сделавшись игуменом собственными руками заложенного и созидаемого в родном Волоке Ламском монастыря, Иосиф с тем же смирением нес самые тяжелые послушания. Отличаясь большой физической силой, он самолично валили лес, таскал бревна и камни, возводил стены новой обители, а также молол зерно для своей братии. Проповедуя во всем воздержание и умеренность, игумен носил простое холодное рубище и лапти из древесных лык. Прежде всех являлся он в церковь, читал и пел на клиросе наряду с другими, говорил поучения и последним уходил. Ночами же предавался молитвам.

Не неги для иноков искал игумен, но славы Божией. А славу эту должны были умножить богатые обители, несущие народу просвещение истинное, а в голодный год открывающий тому же народу свои амбары. Перепись книг и хранение их, составление летописей, житий и сводов, развитие искусств, помощь страждущим – всем этим кому же, как не Церкви заниматься? Спасаться в пещерах хорошо, но должно же порадеть и народу Божьему, о его спасении и просвещении печься. После столетий ига, когда столь многое сделалось расхищено и утрачено, народу, как никогда, нужны пастыри, которые наставляли бы его и защищали от волков!

Свою обитель во имя Успения Пресвятой Богородицы Иосиф устраивал, видя пред собою эту цель. Более ста иноков подвизалось с ним в трудах, и созидание монастыря шло быстро. Игумену удалось собрать в ней огромное количество богослужебных и святоотеческих книг, перепиской которых неустанно занимались насельники, лучшие живописцы Земли Русской трудились над росписью монастырских храмов. Простой народ находил здесь средства к поддержанию своего существования. Число питающихся на монастырские средства в тяжелую годину доходило до 700 душ. Как Царь созидал государство, по новому образу и на новых принципах, так созидал игумен Волоколамский свой монастырь. И должны были такие монастыри сделаться опорою Государю, а не угрозою его власти.

– Господь наш сказал «Не судите, да не судимы будете», – игумен Сорский Нил, главный противник Иосифа в вопросе церковного землевладения, покачал головой. – Нераскаявшихся и непокорных еретиков должно держать в заключении, сие бесспорно. Однако, покаявшихся и проклявших свое заблуждение еретиков Божья Церковь принимает в распростертые объятия!

– Еретики мне приносили полное покаяние, брали епитимью – и, оставя все то, сбежали! – заметил владыка Геннадий.

– Если неверные еретики не прельщают никого из православных, то не следует делать им зла и ненавидеть, – ответил Иосиф. – Когда же увидим, что неверные и еретики хотят прельстить православных, тогда подобает не только ненавидеть их или осуждать, но и проклинать, и наносить им раны, освящая тем свою руку! Совершенно ясно и понятно воистину всем людям, что и святителям, и священникам, и инокам, и простым людям – всем христианам подобает осуждать и проклинать еретиков и отступников!

Так и не договорились ни до чего до самого вечера. Из соборян сторону еретиков не принимал никто, и в том, что ересь должна быть обличена, а ее служители получить подобающую злодейству кару, разноголосицы не было. Однако, не могли прийти к согласию, сколь жестока должна быть кара, и должно ли полагать еретиками не только самих ересеучителей, но и смущенных лукавыми словесами несчастных. Также не все готовы были подняться на собственного митрополита, тем паче, что тот, как и полагалось показывавшим внешнее благочестие еретикам, сам осудил жидовствующих.

Тем вечером игумен Волоколамский призван был к Государю. Грозно смотрели немигающие царские очи из-под хмурых, угольно черных, густых бровей. Длинные пальцы рук были сомкнуты так, что в ладонях тонул ястребиный нос. Царь заговорил не сразу, некоторое время словно изучая игумена, чьи пламенные воззвания уж конечно были ему хорошо известны.

– Владыка Зосима принял решение сойти с митрополичьей кафедры и удалиться в свою обитель от поношений, – по ровному голосу Самодержца невозможно было понять, с каким чувством сообщает он эту весть. Сокрушается ли потерей и осуждает обличителей, доведших Зосиму до такого решения, или же, напротив, доволен, что дело разрешилось миром.

Иосиф, как главный «поноситель», не смог сдержать радости:

– Слава Господу, что избавил нас от сего аспида и порождения ехидны!

– Строго ты судишь, отче, – заметил Царь, опуская руки. – Должно и меня осудил уже?

– Не смею судить моего Государя, – отозвался игумен. – Но не смею и лгать пред его очами, ибо ныне всему Православному христианству грозит погибель от еретического учения. Ведомо тебе, Государь, сколь жестоко покарал Господь Царьград за предательство веры. Русский Царь не может желать подвергнуть такой участи свою Землю! Ныне Русь всех супостатов одолела благочестием своим, но что же станет, коли оно пошатнется? Ведь всякий царь или князь, живущий в небрежении, не пекущийся о своих подданных и не имеющий страха Божия, становится слугой сатаны, потому неумолимо и внезапно найдет на него гнев Господень! Царь есть Божий слуга, для милости и наказания людей. Если же некий царь царствует над людьми, но над ним самим царствуют скверные страсти и грехи: сребролюбие и грех, лукавство и неправда, гордость и ярость, злее же всего – неверие и хула, такой царь не Божий слуга, но дьяволов, и не царь, но мучитель. Бог посадил вас вместо Себя на престолах ваших… Получив от Бога царский скипетр, следи же за тем, как угождать Давшему его тебе, ведь ты ответишь Богу не только за себя: если другие творят зло, то ты, давший им волю, будешь отвечать перед Богом!

– Смелы твои слова, отче, – голос Царя был по-прежнему ровен. – Но я люблю тех, кто говорит со мною смело и от сердца, в ком нет лукавства.

Поднявшись на ноги, он шагнул к столу, на котором расставлены были в неоконченной игре шахматы, и некоторое время задумчиво смотрел на них.

– Знаком ли ты с этой игрой, отче?

– Нет, Государь. Мой удел молитвы и…

– Ложного смирения я не люблю. Мне хорошо ведомы труды твои. Потому оставь говорить об одном лишь молитвенном уделе Нилу и Вассиану…

Длинные пальцы вдруг быстро передвинули по доске одну из фигур, и этим броском был повержен черный ферзь, со стуком упавший на стол.

– Значит, так тому и быть, – сказал Царь и повернулся к игумену. – Прости меня, отче! Я с тем и призвал тебя, чтобы просить твоего прощения. Я знал про новгородских еретиков, но думал, что главным занятием их была астрология…

– Государь! Мне ли тебя прощать?.. – воскликнул Иосиф, пораженный этим внезапным явлением царского смирения и смутившись собственными, только-только свысока произносимыми поучениями. Оказывается, Государь уже все осознал и решил, и игумен стучал в открытые двери.

– Нет, отче, пожалуй, прости меня!

– Если ты подвигнешься на нынешних еретиков, то Бог простит тебя!

– Можешь не сомневаться, отче, что я исполню свой долг.

Государь преклонил голову, и Иосиф благословил его.

На другой день Собор вынес свое постановление: «Новии еретицы, не верующие в Господа нашего Иисуса Христа, Сына Божия, и в Пречистую Богородицу, и похулившеи всю седмь Соборов святых отец, и их ересеначальствовавшии в русстей земли, и вси их поборници и единомысленници, и развратници православной вере христианстей, да будут прокляты!»

***

«Долг» – это слово Елена слышала с младенчества от отца и матери. Долг русской Великой княжны, русской Царевны помышлять лишь о благе своего Отечества и веры, от всего прочего надлежит отречься ей. Все же, отправляясь из родных пределов в Литву, юная Царевна лелеяла робкую надежду на счастливый жребий. Ведь благословил же Бог счастьем ее мать, жившую с отцом в любви и согласии и подарившую ему девятерых детей…

Конечно, брак самой Елены изначально не предполагал быть легким. Мать выходила замуж за православного Царя, дочь же, напротив, отправлялась к жениху-латинянину, союз с которым должен был закрепить мир между двумя странами. Вот, только хлипкою оказалась эта скрепа, и мир очень скоро затрещал по швам…

– Будь проклят тот день, когда я дал согласие взять вас в жены! – узкое, бледное, обрамленное длинными темными волосами, лицо Александра перекошено от гнева, дрожат в бессильной ярости губы. Кажется, еще миг, и он ударит стоящую перед ним жену. Или же вовсе убьет…

– Чем я заслужила гнев Вашего Величества? – с мукой спрашивает Елена, молитвенно смыкая ладони.

– Вы не можете даже дать мне наследника!

Больно ударяют эти слова после двух потерянных детей, коих не смогла она выносить…

– Если бы вы любили меня больше, а ваша мать и приближенные не оскорбляли меня во всякий час!.. Не ненавидели меня!..

– Поблагодарите за это вашего волка-отца!

– Мой отец никогда не нарушал своего слова!

– Черта ли мне до его слов?! Вы! Вы моя жена! И должны повиноваться моей воле, а не его!

– Я должна…

Тонкие пальцы в ярости смыкаются на горле Елены:

– У жены Великого князя Литовского есть один долг! Подчиняться мужу и дать ему наследника! Вы же не желаете ни того, ни другого… – рука мужа бессильно опускается. Вспышка ярости отступает, и на смену приходит усталая горечь. – Будьте прокляты и вы, и ваш отец, который решил сжить меня со света…

– Это неправда, неправда! – плачет Елена. Ей жаль мужа, жаль себя, и в такие мгновения закрадывается в душу греховная мысль: к чему эта вечная борьба? Что худого, если она примет веру мужа? Ведь он не магометанин и не язычник… Это умиротворило бы Александра, его мать, литовскую знать. И тогда, не терзаясь всякий день противостоянием, она смогла бы, наконец, произвести на свет сына…

Но долг был выше слабости.

Соглашаясь отдать дочь в жены литовскому князю, отец поставил условием не принуждать Елену к переходу в латинство. Александр обязался построить для нее домовую православную церковь. Елене же был дан наказ стоять в Православии твердо, если придется, то и до крови и мученической смерти.

Своих обещаний Александр не исполнил… Он не выделил жене тех владений, которые давались на содержание великим княгиням литовским, не построил церкви. Следуя же требованиям Папы, стал настаивать на принятии Еленой католичества и насаждать оное на тех русских землях, которые входили во владенья Литвы. Римский первосвятитель сулил причислить Александра к лику святых, если тот обратит православных в латинство.

Погоня за «святостью» князя привела к тому, что православные люди, от князей до простых землепашцев, стали переходить вместе с землями к Государю Московскому. Ушли князья Вельский, Мосальские, Хотетовские, Рыльский, Можайский и многие другие. Литва безо всякой войны потеряла Можайск, Новгород Северский, Рыльск, Курск, Чернигов, Стародуб, Любеч, Гомель… Опомнившись, Александр снарядил в Москву посольство, клявшееся, что никаких притеснений Православию в Литве нет. Но новая ложь не убедила отца.

– Дочь моя еще не имеет придворной церкви и слышит хулу на свою веру, – ответил он. – Что делается в Литве? Строят Латинские божницы в городах русских; отнимают жен от мужей, детей у родителей и силою крестят в закон римский. То ли называется не гнать за веру? И могу ли видеть равнодушно утесняемое Православие! Одним словом, я ни в чем не преступил условий мира, а зять мой не исполняет их!

С тем была послана в Литву грамота, в которой отец складывал с себя крестное целование и объявлял Литве войну за принуждение Елены и всех русских в Литве к латинству. «Хочу стоять за христианство, сколько мне Бог поможет!» – говорилось в ней.

Это-то объявление войны и привело к припадку бешенства, в котором Александр едва не задушил свою жену. Отныне в глазах литовского Двора она окончательно сделалась не правительницей, но лишь дочерью самого злейшего врага Литвы. Ее поддержка православных, большие пожертвования на церкви и монастыри вызывали негодование. Папа Александр Борджиа требовал от Великого князя отвергнуть жену, предать ее суду и конфисковать имущество. Но эту волю Александр не исполнил. Он все-таки любил Елену, и она знала, чувствовала это. И тем тяжелее было противиться смене веры, огорчая человека, который защищал ее от собственной матери и знати, страдал за нее. Ей так хотелось бы утешить его, стать ему послушной и кроткой женою! Но такое простое счастье дается простым женам, которым неведомо слово «долг»…

Объявление отцом войны мужу стало самым горьким днем для Елены. Два самых дорогих для нее человека сошлись в единоборстве, а она оказалась меж ними – причиною их распри. Она выступала в поддержку мужа, чтобы смягчить знать, и тайком, через верных людей, сносилась с отцом, сообщая ему обо всем происходящем в Литве. Эта раздвоенность обратилась настоящей пыткой.

Уже в первом большом сражении войско московского Царя страшно разбило литовцев. Пало восемь тысяч ратников Александра! На помощь ему пришел было Ливонский Орден, но и его разгромили русские, поддержанные крымскими татарами. Надменных рыцарей избивали не мечами, но шестоперами, словно свиней. Последнюю надежду дало Александру провозглашение королем Польши и поддержка королей Венгрии и Чехии. Но русские оказались сильнее и этого королевского союза. Терпя одно поражение за другим, Литва вынуждена была просить мира и принять все условия Государя Московского. По новому договору в русские пределы возвратились 19 городов, 70 волостей, 22 городища. Вернулись Руси Чернигов, Путивль, Новгород Северский, Гомель, Трубчевск, Брянск, Мценск, Дорогобуж, Торопец…

Сердце русской царевны не могло не торжествовать победу, но сердце литовской Великой княгини обливалось кровью.

– Вы мое проклятие! Мой рок! – сколько отчаяния было в этих словах Александра. Духовенство и знать даже не позволили ему короновать Елену польской королевой. В ней видели изменницу, ее ненавидели. В сущности, муж мог бы разорвать брак с нею, заточить и даже уморить смертью. Но он, подчас жестоко обличая ее наедине, неизменно оставался ее защитником…

Однако, оставаться под защитой мужа Елене суждено было недолго. Разгромленный ее отцом, он скоро умер, и Великая княгиня осталась один на один со своими противниками. Не стало у нее и иной защиты – отца. После 42-летнего правления Государь Московский почил от трудов. В отчаянии обратилась Елена к восшедшему на престол брату Василию, чтобы он помог ей возвратиться в отчие пределы. Король Сигизмунд запретил вдове своего предшественника покидать Литву, боясь лишиться принадлежащих ей земель. Между вечно противоборствующими государствами вновь шла война, и польско-литовскому правителю довольно было измены перешедшего к Василию князя Михаила Глинского и его соратников…

Ничего не осталось Елене, как бежать с постылой чужбины. Вьюжной ночью мчались ее сани к городу Браслов, стоящему на границе Литвы. Там ждали ее посланные братом отряды князей Курбского и Одоевского. Часто-часто билось измученное сердце вдовой королевы. Уже грезился ей в мечтах белокаменный Кремль, златоглавые церкви, звон колоколов. Все родное, русское, среди которого можно будет в покое дожить остатние годы…

– Стой! – озарилась вдруг ночная тьма пламенем множества факелов. Прямо на дороге, не пропуская вперед сани Елены, стоял конный отряд воеводы Радзивилла во главе с ним самим.

– Как смеете вы останавливать меня?! – воскликнула она, в отчаянии понимая, что последняя надежда ее отнята, и белокаменного Кремля ей уже не увидеть.

– Приказ короля! – с лицемерным поклоном ответил ясновельможный пан. – Вы арестованы, Ваше Величество!

Она не лишилась чувств, лишь бессильно осела в своих санях, разом утратив волю… Арест… Заточение… Зачем? Лучше бы просто убили на большой дороге… Отец, пожалуй, не допустил бы такого поругания своей дочери, нашел бы способ вызволить ее. Но Василий, хотя и продолжил дело его, вернув России Псков и Смоленск, все же не отец…

Ветер с мелким, колючим снегом ударил Елене в лицо. Сани мчались назад в окружении стражи, мчались прочь от любезной Родины, слава которой так дорого стоила Царевне…

Полвека назад ее Родина была лишь собранием разрозненных княжеств, теснимых с запада, облагаемых данью татарами. Русь была в забвении у иных народов. Ее отец сотворил чудо, создав единое, могущественное государство, простершееся до Урала и дальше, вернувшее себе земли предков, захваченные западными соседями, покончившее с Ордой и грозившее самому Риму. Русские рати доходили до Лапландии и Сибири. Имя России звучало на разных языках, и Москва зримо занимала место Константинополя, становясь сердцем христианского востока. Великий князь Московский именовался теперь Царем Самодержавным, что значит независимым ни от кого, кроме одного только Бога Всевышнего. Так стало уже при отце, а брата, Василия, в иных бумагах европейских уже титуловали Императором, тем признавая великость России.

Насмешка судьбы: все это величие, весь это блеск не способен оказался помочь такой сравнительной малости – вызволить из вражеского полона русскую Царевну. Шла судьба ее, жизнь ее в уплату явленного чуда созидания Третьего Рима. Что ж, одно теперь остается утешение изболевшейся душе: свои обеты Елена выполнила с честью. Ни отец, ни брат, ни Русь Святая, ни Церковь Христова не могут укорить ее в слабости. Русская Царевна исполнила свой долг!