Елена Оуэнс
Горький вкус соли
5
Луч солнца ударил в глаза, Нина прикрылась ладошкой и осмотрелась. На соседней кровати спала сестра, заложив руки за голову, мягкие каштановые волосы разметались по подушке, ямочки играли на щёчках. Казалось, что она вовсе и не спала, а мечтала с закрытыми глазами. Будильник показывал семь.
«Проспала, всё на свете проспала!», – Нина, злясь на себя, оделась и подошла к сестре.
– Галя, просыпайся, – потрясла она её за локоть. Сестра даже не пошевельнулась.
– Галька, ну, вставай же, – повторила Нина. – Рассвело уже, завтракать пора.
Галя пробормотала что-то невнятное и повернулась на бок, подкладывая ладошки под щёку.
– Эй, а ну, вставай, кому сказала! Ишь, развалилась тут! Завтракать надо!
– Отстань, дай поспать, воскресенье же, – проворчала Галя и спряталась с головой под одеяло.
– Ну, я тебе покажу! Соня! – Нина залезла на кровать, легла между стеной и Галей, упёрлась ногами и руками в стену и стала сталкивать сестру с кровати. – Я тебе покажу поспать! Поспишь у меня! А кто завтрак готовить будет? – заводилась она.
Галя, почувствовав, что свисает с края, инстинктивно выставила руки вперёд и в следующую секунду свалилась на пол.
– Да встаю я! Тоже мне командир нашёлся! Вот мамке всё расскажу! Чего там готовить? Картошку варёную достать и солью посыпать сами можете! Могли бы и подождать пятнадцать минут, чай, с голоду не подохли бы!
– Ага, знаю я твои пятнадцать минут! – возразила Нина и встала с кровати. – У тебя где пятнадцать минут, там и целый час.
– Да ладно тебе, правда, встаю, – ответила Галя уже покорно. – Что ты с утра, белены объелась?
– Маму со вчерашнего дня не видела, проспала, вот и злая.
– А что, она вчера так и не пришла?
– Пришла, в одиннадцать.
– Ого! А чего сказала? Случилось что?
– Ничего не сказала. Хотела утром сегодня её спросить, да, вишь, проспала́.
– А где Сашка?
– Не знаю, не смотрела ещё. Но если во дворе нет, то сбежал.
– Как сбежал?
– Да так, сбежал. Из окна, босиком.
– Когда?
– Вчера ночью. Пойдём, проверим, может, вернулся, так и рассказывать нечего.
Девочки вышли в горницу. Снопы яркого света падали на вязаные половики, бликами играли по полированным дверцам серванта и фаянсовым фигуркам, спрятанным за стеклянными створками.
– Сашка, – позвала Галя, стоя около мальчишечьей светёлки.
– Он спит, – раздался голос Тишки.
Сёстры зашли. Младший брат сидел на полу, и играл с деревянной машинкой, которую ему выстрогал Сашка. Нина взглянула на кровать старшего брата – одеяло так и лежало нетронутым.
– Не пришёл, значит, – сказала она и вытащила подушку из-под одеяла. Младшие брат и сестра смотрели на Нину недоумевающе.
– А кто там? – спросил Тишка.
– Никого там.
– Никого? – он подошёл к кровати и приподнял уголок одеяла, пытаясь удостовериться, что там действительно нет брата. – Никого… – ответил он сам себе. – А где Саша?
– Ой, не знаю, Тишка, – словно выдавила из себя Нина, чувствуя, как вчерашняя тревога подступает к сердцу. – Иди давай, умывайся. Мы пойдём посмотрим, может, он уже во дворе.
Сёстры заправили Сашкину кровать. Галя то и дело вопросительно посматривала на Нину, но та кивала на Тишку, взглядом давая понять: ни слова при младшем брате. Они втроём прошли на кухню. На столе лежала записка. Галя первой взяла её, но, немного помедлив, отдала Нине.
«Сашка, Нинка, суп на шестке. В магазин сегодня не ходите – у меня выходной. Ушла на речку, вернусь вечером, обедайте без меня».
– Выходной? – спросила Галя. – На речку?
– Читайте сами, – резко ответила Нина, вручила записку Гале и подошла к умывальнику. Ведро было пустым. «Значит, Сашка точно не вернулся», – подумала она и сказала:
– Воды нет, я принесу.
Нина взяла коромысло и пошла на улицу.
«Ну хорошо, положим, ушла на речку. Чего ей там делать? Бельё полоскать? Бельё мы с Галькой сами полощем. Зачем тогда? И выходной взяла… Она вообще брала когда-нибудь выходной? Что-то не припомню… А-а-а-а, может, она к хахалю пошла? К этому, вчерашнему? Почему на речку? Ну не знаю, купаться, может, будут… Фу, гадость», – размышляла Нина, оглядывая двор и огород.
Сашки нигде не было видно. Она повернула за угол дома, подошла к колодцу. Вытоптанная земля вокруг была сухой. Брат всегда обливался водой тут же, прямо из ведра. Сначала обольётся, потом натаскает воды на целый день, потом зарядку свою сделает, а затем уже займётся садом. Она огляделась. Яблони, гордость их сада-огорода, были будто из сказки: ровненько побелённые стволы, начинавшие набирать вес ветки – с новыми подпорками.
«Лишь бы с ним ничего не случилось. А то ведь и избить могут. Он силён-то, силён, а вот если несколько нападут на одного… У нас тут запросто».
Она открыла крышку колодца и сбросила бадью в воду. Хвост журавля24 взметнулся в синее безоблачное небо, Нина услышала плеск воды.
«Надо Сашку отыскать. Куда он мог пойти ночью? Да ещё и босиком?» – размышляла Нина, повиснув всем своим хилым телом на жерди.
Бадья показалась над колодцем.
«Тяжёлая, зараза. Надо поменьше черпать, а то не донесу же», – думала она, переливая воду в ведро.
Нина закинула бадью в колодец снова и в этот раз сначала следила, как набирается вода, а потом опять повисла на жерди.
«Ну, самое страшное – если прицепился к поезду и укатил куда-нибудь. Тогда мне его не найти. Сколько у нас таких пацанов убёгло? Каждое лето сбегают. Никогда не возвращаются. Кто знает, что там, за станцией? Почему они не возвращаются? Погибают? Или, наоборот, там жизнь лучше?»
Нина подцепила вёдра на коромысло и, шатаясь, пошла к дому. Вода расплёскивалась, падая холодными крупными каплями на ноги.
«Надо хотя бы село обыскать. Ну переночевать можно где угодно, хоть в гумне, хоть в сарае любого дружка его. По сараям долго прятаться не будет, нужна будет обувка. Воровать не станет, вернётся или попросит дружка какого-нибудь к нам сгонять. Значит, надо ждать дома. Поговорить с ним. Куда ещё он может пойти? К отцу? Это навряд ли. Хотя можно проверить. Отправлю Гальку с Тишкой, пусть сходят, разузнают. А если нет? Ну и тяжесть… как он таскает их без коромысла?»
Она остановилась посреди тропинки, выплеснула немного воды из каждого ведра и посмотрела на Сашкину берёзу.
Как-то раз в прошлом году, когда уже стояли холодные октябрьские дни, также, в воскресенье, Нина проснулась рано, часов пять было, и вышла во двор. Сашка стоял около берёзы. Нина тогда впервые заметила, что к стволу дерева верёвкой была примотана доска. Брат, босиком, в одних в штанах, отрабатывал удары. Он размахивался и со всей силы бил по обмотке. Дерево сотрясалось, роняло жёлтые листья, а он молотил снова и снова. На костяшках его кулака скоро показалась кровь, но он, не обращая внимания, продолжал бить. Когда кровь отпечаталась на верёвках, он посмотрел на разбитые пальцы, со злостью плюнул на землю и начал бить по обмотке левой рукой. Его жилистые, мускулистые плечи и спина двигались как поршни паровоза: без сбоев, чётко, ни секунды на передых между ударами. И было в этих ударах кроме силы ещё что-то, от чего Нине тогда стало не по себе. Какое-то страшное остервенение, будто он пытался разрушить не берёзу, а себя.
Она вернулась в дом. Галя и Тишка сидели за столом. Картошка была уже разложена по тарелкам. В центре стола возвышалась большая солонка.
– Ты бы хоть чаю заварила, – прокряхтела Нина, затаскивая ведро на печь.
– А воды-то где взять? – Галя скорчила гримасу.
Нина ничего не ответила, села за стол и макнула свою картофелину в солонку.
– Вот чего, – начала Нина как старшая. – Надо к отцу сгонять.
– Зачем?
– Может, Сашка у него.
– Да Сашка к нему никогда не пойдёт, – возразила Галя.
– Сама знаю. Всё равно сходите. Проверить надо.
– Мы?
– Да, Тишку с собой возьми. Вдвоём, чай, веселее.
– А ты?
– Я буду маму и Сашку дома дожидаться. Если вернутся, поговорю с ними.
– Ладно, – вздохнула Галя. – Тишка, заканчивай давай и пойдём.
Младшие стали собираться, а Нина подошла к рукомойнику. Мокрым пальцем зацепила зубной порошок из коробки, небрежно провела им по зубам, потёрла два передних и сплюнула.
«А если его там нет? Да, конечно, его там нет, и так понятно. Он отца ненавидит. Что тогда? Где искать? Может, мать найти и ей сказать? Да нет уж, придёт домой, тогда расскажу. Если Сашка сам не объявится к тому времени. Можно ещё по дружкам его поспрашивать… Галька с Тишкой не смогут, придётся самой идти. Или к тётке Вале мог убежать? А что? Мог. У тёти Вали – как раз два сына, как раз обоим по пятнадцать. Куда ему ещё бежать?»
Она взяла гребень и попыталась расчесаться. Не тут-то было.
«Чтоб тебя!» – Нина посмотрела на себя в маленькое зеркало рядом с умывальником. Копна жёстких, густых, как щётка, белобрысых волос торчала в разные стороны. Она рванула гребешок. На пол упали два зубчика.
– Ну, мы пошли, – сказала Галя.
– Стой, – остановила их Нина. – Сходите сперва к тёте Вале. Может, он у них. И, на-ка, стригани, – она протянула Гале портновские ножницы и наклонила голову над помойным ведром.
– Под ноль?
– Нет, как обычно, по-быстрому, – Нина зажала рукой хвост на макушке.
– Не жалко тебе?
– Быстрей давай, не болтай.
Галя прижала ножницы к затылку сестры и подрезала густые вихры у самых корней. Волосы, словно обрубленная солома, упали в ведро.
– Так-то лучше, – сказала Нина, выпрямляясь, и провела рукой по обстриженному затылку. – Хоть башка дышать будет. – В общем, давайте быстро.
Нина вернулась в горницу и посмотрела в окно. Галя держала Тишку за руку и что-то ему рассказывала, братишка смеялся. Сестра потрепала его белёсые жиденькие волосы. Изо всех них, четверых детей в семье, Тишка был самым светлым и самым… тихим. Точнее, он был единственный такой тихий в их семье. Слишком маленький, слишком незлобивый, никогда не мог дать сдачи – и в кого он такой пошёл? Нинке самой пришлось разбираться с его одноклассниками, чтобы его не задирали.
Она проследила, как брат и сестра вышли за калитку. Ей жутко хотелось пойти самой, а не сидеть дома. Она бы слетала к тёте Вале за минуту – Галя же с Тишкой будут идти к ней полдня. Но другого выхода не было, ведь брат мог вернуться в любой момент.
– Я буду дома ждать, – сказала она вслух и перекрестила Галю с Тишкой. – Всех.
***
Быстро справившись с хозяйством, Нина села возле окна и стала наблюдать за улицей. Дорога пустовала, только изредка пробегали дети, предоставленные на каникулах сами себе. Она начала ходить по горнице взад и вперёд, заложив руки за спину, то и дело поглядывая на часы-ходики. Гирька поднялась до середины.
«Я так и знала, что они замедляются, когда гиря поднимается», – подумала она, со злостью уставившись на часы, будто стараясь силой взгляда заставить их идти быстрее.
Время замерло. Нина сосредоточилась на стрелке. «Неужели сломались совсем?» – она уже решила их перезавести, как неожиданная мысль мелькнула в её голове: «А может, он уже вернулся? Лежит там себе на чердаке и дрыхнет. Конечно! Как я сразу не догадалась! С уличной лестницы забрался, делов-то!»
Нина вышла в сени. Мурка, удобно устроившись клубочком на чердачной лестнице, сверкнула в темени зелёными глазами на звук открывающейся двери, но, распознав своих, тут же вернулась в дрёму.
– Устала, небось, за ночь-то? – спросила Нина, погладив её по мягкой шёрстке. – Ну, отдыхай, отдыхай.
Поднявшись по ступенькам, она откинула дверцу на чердак. Тотчас сени пронзил яркий луч света, взбудораженные пылинки закружились в воздухе, переливаясь в солнечном свете будто золотая пыльца. Пряный аромат свежевыструганного дерева, насквозь пропитавший чердак, медленно влился в её ноздри, обволакивая, словно тягучий мёд. Нина глубоко вдохнула, пытаясь вобрать в грудь как можно больше этого любимого запаха. Кошка недовольно спрыгнула с лестницы и куда-то ускользнула. Нина поднялась выше, осмотрелась. Чисто, без единой складки застеленная койка стояла нетронутой. Яркий свет проникал на чердак через окно, необычно большое, почти в четверть стены, и освещал груду янтарно-пшеничных опилок и стол с верстаком, стоявший вплотную к окну.
«Дорубил окно всё-таки», – думала Нина, отмечая, как здесь всё преобразилось.
«И стекло сам вставил?» – продолжала она размышлять, подойдя к столу.
Её внимание привлёк вырезанный из дерева миниатюрный комодик с выдвижными ящичками.
«Ничего себе! И это сам сделал! – поколебавшись с секунду, Нина не удержалась и открыла верхний. В ящичке аккуратной стопочкой лежали потрёпанные, но бережно разглаженные купюры по рублю и блокнот. Нина пересчитала деньги. ― Пятнадцать рублей. Ого! Это он столько уже зарабатывает!»
Нина открыла блокнот ― желтоватые рыхлые страницы были испещрены аккуратными записями в столбик:
«27 марта – Карпыч – скамейка – за доски для крыльца – в расчёте;
9 апреля – Михалыч – короб – 2 руб. – в расчёте;
15 апреля – Ванька – пестерка – 3 руб. – в расчёте».
Нина положила всё обратно ровно, с любовью провела ладошкой по столу, по комодику. На что бы она ни смотрела, чтобы она ни трогала, всё её восхищало. Казалось, что каждый предмет был особенным, каким-то умным; даже лежали вещи как-то продуманно, точно; и всё пропиталось солнцем и запахом свежеструганного дерева.
На верстаке она увидела ещё одну вещицу.
«А, так это шкатулка, на заказ», – подумала Нина и подошла.
Между тисками, встроенными в верстак, и инструментами, подвешенными к стене, стоял маленький сундучок. На крышке были вырезаны молодые берёзки, деревца – будто живые: стволы тоненькие, с чечевичками, а листочки друг к другу так и жмутся, словно на ветру трепещут. А по центру сундучка, между деревьями – тропинка, а на ней выжжена девушка, идёт в берёзовую рощу, худенькая, в платье, босиком, с длинными распущенными волосами. Нина зачарованно погладила шкатулку, пробежалась пальчиками по листьям берёзок, по волосам девушки.
«Будто живое всё…» – прошептала она и стала ощупывать кустики земляники с ягодками, высеченные по бокам шкатулки, как вдруг её пальчики наткнулись на замок. Нина взяла шкатулку, потрясла ею в воздухе и услышала внутри лёгкий стук. Она закусила губу.
«Хоть бы одним глазком взглянуть… Где же ключик? ― Нина окинула взглядом верстак, инструменты, вернулась к письменному столу, заглянула в каждый ящичек, но ничего не нашла.― Шило! Шило подойдёт», – она воткнула толстую длинную иглу в замочек, повертела из стороны в сторону и… что-то щёлкнуло.
Затаив дыхание, Нина подняла крышку. На дне лежала маленькая бордовая бархатная коробочка. Нина открыла её. Крошечные розовые камушки на тонких ажурных дужках-стебельках блеснули, заиграли в свете солнечных лучей.
– Ух ты! Золотые, поди… – восхищённо прошептала она и вытащила серёжку. К ней прицепилась вторая и повисла на скреплявшей их ниточке.
«Надо примерить», – Нина огляделась по сторонам. Простая деревянная свежевыструганная койка, чурбаки, заготовки досок. Зеркала, конечно, здесь и не могло быть.
«Быстренько посмотрюсь и обратно», – решила она и побежала с чердака вниз, зажав серёжки в кулаке.
Большое зеркало маминого шифоньера отразило худую белобрысую девочку в выцветшем ситцевом платье с надшитым подолом. Нина подошла поближе и приложила серёжку к уху. Камешек задорно сверкнул, будто подмигивая. Ей показалось даже, что она изменилась, стала похожей на девушку, а не на пацанёнка. Её серьёзные голубые глаза засияли, повеселели, она улыбнулась.
Вдруг с улицы раздалось протяжное мычание. Нина подскочила к окну. По дороге шагал паренёк, щуплый, растрёпанный, весь какой-то разболтанный, в серых холщовых штанах на подтяжках. Он вёл за собой тощую корову. Та медленно шла по пятам хозяина и мотала хвостом из стороны в сторону, отгоняя оводов. Когда они поравнялись с домом, Нина узнала его. Это был Мишка, сын Андрея Михайловича, того самого, которого сосной давеча придавило. Отец до сих пор лежал в больнице, в Харовске, а мать Мишки ещё при родах умерла. Вот и остался он дома один.
«Проспал, видать. Корову не успел вовремя отправить на пастбище. Вот теперь и ведёт её один, – думала Нина с жалостью. – Лишь бы отец его выжил. А то мама сказала – в интернат отправят, коли тот помрёт. Нет ведь никого у него больше».
Мальчик с коровой скрылся из виду, и Нина вновь уставилась на дорогу.
«Ой, а чё я, тетёха, сижу? Он же с Сашкой дружит! Может, знает что», – она вскочила внезапно осенённая этой мыслью, сделала шаг назад, к дверям, но тут же резко передумала и со словами: «А, некогда!», открыла ставни, ловко выпрыгнула из окна и босиком побежала за Мишкой.
Догнать его не составило Нине никакого труда. Казалось, он двигался так же медленно, как и часы в их доме.
– Мишка, у нас Сашка сбежал! Ты, может, знаешь, где он?
– Знаю. У нас он. Был, – ответил тот, отрывая от земли красные, воспалённые глаза.
– У вас? Был? А где сейчас?
– Ушёл. Сказал, к деду пойдёт.
– К Ивану?
– Этого он не говорил.
– А, найду! – крикнула Нина и побежала. Потом вдруг резко остановилась посреди дороги и спросила:
– Как отец-то?
– В больнице.
– Чего говорят-то?
– Молчат.
– Дак ты это… Заходи к нам.
– Зачем?
– Ну так.
– Ладно, зайду.
Она направилась к деду Ивану. Он жил на другой улице, ближе к станции и лесу.
«Странно, что он решил пойти к деду. После маминого и папиного развода мы же совсем с ним не видимся. А, с другой стороны, к кому ещё идти? И дед нас всегда любил, никогда не ругал, всё время нам какие-то игрушки мастерил, обувку-то нам до сих латает. И много историй знает. Жалко, что больше не ходим к нему», – вспоминала Нина на бегу. Она пересекла главную улицу посёлка, повернула на улицу Комсомола и остановилась.
Изба деда стояла самой крайней в конце улицы, рядом с лесом, и отсюда её не было видно.
«Если идти быстро, минут за шесть-семь можно успеть», – думала Нина, тщательно рассчитывая свой путь. Это была не её улица, а закон посёлка чётко гласил: на чужую территорию нельзя. Особенно в одиночку. И особенно тем, кто участвовал в драках улица на улицу.
«Если шибко бежать, можно и за три. Но если бежать, сразу поймут, что я – не ихняя. А если идти, могут не обратить внимания, подумают: девчонка, что с неё взять?» – И она решила не лезть на рожон, понурила голову и пошла по дороге медленно, бесшумно, глядя под босые ноги и переступая через коровьи лепёшки.
На улице было тихо, только со дворов доносились звуки обычной сельской жизни: скрип колодцев и дверей сараев, лязганье вёдер, кудахтанье кур. Нина мельком, исподлобья, посмотрела на ряд заборов. За ближайшим из них дрогнул вишнёвый куст.
«Отследили. Сейчас шухернут. Надо бежать, может, успею».
Она рванула что есть мочи.
«Своя улица – гуляй, чужая улица – беги, – колотилось в голове. – Только бы успеть. Не до драки мне сейчас, некогда».
Вдруг раздался свист, за ним последовал второй.
«Уже видно дедов дом, быстрее», – Нина мчалась со всех ног, но она явно не успевала. Из-за всех заборов, словно по мановению волшебной палочки, на дорогу стали выскакивать мальчишки. Кто-то ещё совсем шкет, кто-то постарше, но в основном – такие же, как она, лет двенадцати-тринадцати. Дело было плохо. Круг сужался, Нина перешла на шаг. Вскоре идти стало некуда, кольцо сомкнулось. Она остановилась, всё так же глядя в землю на свои босые грязныеноги.
– Оба-на! Гли-ко, кого поймали: главный драчун улицы Октября! – начал один, в шортах и кепке.
– Кажется, кто-то не в свой район зашёл, – продолжил другой, повыше, в штанах на лямках.
– Когда кажется, тогда крестятся, а она, вишь, не крестится, значит, думает, что у себя дома.
– Ой, кто-то сейчас больно-больно упадёт.
– Ах, а потом ещё раз упадёт.
Нина молчала.
«Кто из них главный? В кепке или без? Сил и времени хватит только на одного. Потом начнут бить всей кодлой. Надо бить быстро, сразу и главаря».
Нина подняла голову и сказала:
– Не трогайте меня, а то вам же хуже будет.
– Ой, ой, смотри, как мы испугались, – и пацан в кепке сделал вид, что убегает. Остальные мальчишки загоготали. – А что нам будет? Ты ударишь меня своим маленьким кулачком? – теперь уже вся шайка смеялась, пихая друг друга, чтобы получше видеть смятение пришлой девочки.
– Маленький, да удаленький. Сказала – дай пройти. Мне по делу надо.
– Ишь ты, деловая! – воскликнул он и посмотрел на остальных. – По делу ей! А у нас свои дела, между прочим. И другие улицы свои дела тут не решают без нашего ведома. Так я говорю, пацаны? – и он вопросительно посмотрел на остальных.
– Точно, без нас – никак, – поддакивали мальчишки, подступая к Нине ближе и ближе.
«Эх, была бы наша ватага здесь, я б им показала», – думала она.
Мальчишки окружили Нину вплотную, и кто-то ударил её кулаком в плечо. Нина пошатнулась, вытянула руки вперёд для равновесия и задела главаря шайки.
– Ой, гли-ко, она меня толкнула, – возмутился тот. – Девочка, а девочка, это нехорошо – толкаться! А то я ведь тоже могу, – и теперь он пихнул её в плечо. – И мой друг может толкаться, правда?
Один из пацанов ударил Нину в другое плечо.
Нина что есть мочи закричала:
– Са-а-аш-ка-а!
В этот момент чей-то кулак ударил ей по челюсти, солёный вкус крови тут же наполнил рот. Она со всей силы закатила главарю в глаз, тот охнул, схватился за лицо и сел на корточки.
Пацаны тут же закричали:
– Бей её! – и накинулись на Нину со всех сторон, колотя по спине, груди, животу, плечам. Нина дралась отчаянно, раздавая удары налево и направо, но силы были неравны. Вдруг глухой тычок в лоб вывел её из равновесия, всё поплыло вокруг, на мгновение замедлилось, на глаз закапала кровь, тело стало ватным. Нина с удивлением посмотрела на красные капли, падающие на подол платья: «Эх, платье… Гальке же донашивать…»
Она почувствовала ещё толчок и, падая, успела услышать: «А ну, сволочи, не трожь!».