Е.Ф. Шмурло
Вольтер и его книга о Петре Великом
В дополнение к вышесказанному еще несколько слов о самих рукописях, которые содержат критические замечания петербургских академиков на книгу Вольтера.
1. REM. I – Remarques sur le Ier Tome de l’Histoire de Pierre le Grand dont on prie Mr. Voltaire de faire usage.
Бумаги Вольтера, № 242, том I, № 13 (новая нумерация; старой нет). 6 листов. 140 замечаний на первый, не выпущенный в свет том издания 1759 г. (ср. экземпляр СПб. Публич. библиотеки. VIII. 11/1). По отношению к REM. II – это черновая или по крайней мере предварительная и неполная редакция. Три замечания, имеющиеся в ней и отсутствующие в REM. II, основного характера рукописи не меняют: в одном замечании позволительно видеть простой вариант редакции REM. II (см. Сводку № 51), два остальных настолько незначительны, что, возможно, позже не сочли за нужное посылать их (Сводка, № 148, 244), тем более что одно из замечаний Вольтер уже предупредил в соответствующем месте своего текста (Сводка № 244).
2. REM. II – Remarques sur le Ier Tome de l’Histoire de Russie par Mr. de Voltaire.
Портфели Миллера. № 2, № 149. Тетрадь 2-я, л. 1–26. Беловой список, 156 замечаний, как и в REM. I, на гл. I–XIX, то есть на весь первый том «Истории». Значительная часть замечаний – простое повторение REM. I; отличие других – скорее в форме изложения, чем в содержании. Зато есть 23 замечания, не вошедших в REM. I (см. их в Сводке по № 11, 19 (два), 25, 32, 43, 46, 51, 66, 76, 86, 97, 105, 111, 130, 140, 175, 201, 216, 229, 234, 255, 259). Едва ли может быть сомнение в том, кто был автором замечаний в REM. I и REM. II: Г. Ф. Миллер. Некоторые из них повторены позже в немецкой переделке, уже несомненно миллеровской.
3. SUPPL. – Remarques sur l’Histoire de Pierre le Grand par Mr. de Voltaire. On a passé les endroits sur lesquels on avoit déjà fait des remarques.
1) Портфели Миллера. № 2, № 149. Тетрадь 1-я, л. 1–18. Собственноручная черновая Миллера. Замечания на тот же первый том издания 1759 г., но на этот раз не на всю книгу (296 с.), а лишь на первые четыре главы: a) Description de la Russie; b) Suite de la description de la Russie; c) Des ancêtres de Pierre le Grand; d) Ivan et Pierre. Horrible sédition de la milice des Strélitz (с. 1–100);
2) Ibid., л. 27–28. Беловой писарский список вышеуказанной черновой; но только начало (замечания к с. 1, 3–14);
3) Бумаги Вольтера. № 242, том I, № 15 (новая нумерация; старой не было). Беловой список, полный; 18 листов. Всего 146 замечаний. Отличия белового списка от черновой:
а) четыре замечания, первоначально вписанные в черновую, были там зачеркнуты и в беловой список уже не попали: Миллер, видимо, вовремя спохватился: на эту тему он уже говорил раньше, в REM. I и REM. II. Замечания эти следующие: 1. Никогда не существовало «Черной» России. 2. Не «патриарх Константин», а Нестор написал историю Киева. 3. От татарского ига освободил Россию не Иван Грозный, а Иван III. 4. Из числа сибирских инородцев только чукчи еще не признали над собою власти русского правительства (ср. Сводку № 10, 11, 59, 75). Однако второе замечание – о «патр. Константине» – составлено в редакции, отличной от редакции REM. I и REM. II; вследствие этого мы сочли не излишним внести его в Сводку (№ 11);
б) в черновой читаем: «ibid. lin. 6.: célèbre Aristote de Bologne. Je laisse à juger si l’on doit appeler célèbre un homme dont les historiens étrangers ont sçu si peu comme de cet architecte». Слова эти вписаны и в беловую рукопись, но потом старательно там зачеркнуты (ср. Сводку № 33). Они вызваны следующей фразой Вольтера: «Ce Kremelin fut construit par des architectes italiens, ainsi que plusieurs églises, dans ce goût gothique, qui était alors celui de toute l’Europe; il y en a deux du célèbre Aristote de Bologne, qui florissait au XVesiècle» (Œuvres, XVI, 40 1).
4. SUPPL. – Suite des Remarques sur l’Histoire de Pierre le Grand par Mr. de Voltaire.
Портфели Миллера. № 2, № 149. Тетрадь 1-я, л. 19–36. Собственноручная черновая Миллера. Непосредственное продолжение предыдущих замечаний на тот же первый том издания 1759 г.: на главы 5, 6 и 7: a) Gouvernement de la Princesse Sophie; b) Règne de Pierre. Commencement de la grande reforme; c) Congrès et traité avec les Chinois, (с. 101–133). Заголовок («Suite – de Voltaire») зачеркнут, видимо, для того, чтобы при переписке сам текст связать непосредственно с замечаниями на первые четыре главы. – Тут же другая черновая, тоже руки Миллера, на немецком языке. Всего 88 замечаний.
5. FAUTES. – Fautes typographiques et autres petites corrections qu’on prend la liberté de proposer à Mr. de Voltaire pour la seconde édition du premier tome de «l’Histoire de l’empire de Russie sous Pierre le Grand».
Бумаги Вольтера. № 242, том I, № 14 (новая нумерация) и № 7 (нумерация, современная Вольтеру). 3 листа. Над заголовком, почерком, который признается Минцловым за Шуваловским, приписано: «Ce sont de ces petitesses que Mr. de Voltaire se fera lire par son secrétaire». 71 замечание, притом не исключительно «типографских», но иногда и по существу, все на тот же первый том изд. 1759 г.
6. SEC. – Remarques sur le second volume de l’Histoire de Pierre Ier par Mr. de Voltaire.
Бумаги Вольтера. № 242, том I, № 17 (новая нумерация; старой не было); с. 1–37. Это замечания, числом 131, на главы 1–6, 8 и 9 второго тома, посланные в Петербург на предварительный просмотр в рукописи.
7. SEC. – Remarques sur les autres chapitres: 1. Travaux et Etablissements vers l’an 1718 et suivants; 2. du Commerce; 3. des Négociations d’Aland; 4. de la Religion; 5. des Loix; 6. des Conquêtes en Perse.
Бумаги Вольтера. № 242, том I, № 16 (новая нумерация; старой не было). 6 листов. 36 замечаний на новые (XI–XVI) главы рукописи второго тома; продолжение предыдущих.
8. ALEX. – Remarques sur quelques endroits du chapitre contenant la condemnation du Tsarevitch avec les réponses aux questions mises en marge.
Бумаги Вольтера. № 242, том I, № 19 (новая нумерация; старой не было). 9 листов. 31 замечание: 19 на запросы Вольтера, 12 – по собственному почину.
Глава первая
Мысль написать историю Петра Великого, нарисовать его образ и изложить его деяния пришла Вольтеру задолго до того, как он в действительности приступил к ее осуществлению. В 1731 г. он выпустил в свет своего «Карла XII» и, может быть, уже одним появлением этой книги, бессознательно для самого себя, определил дальнейшее направление своих мыслей: Петр дополнял Карла; история одного без истории другого оставалась неполной. Избрав первоначально своим героем шведского короля, Вольтер не мог не почувствовать, что в великой драме, разыгравшейся на отдаленном северо-востоке Европы и завершившейся столь неожиданным финалом, в сущности, было два героя, не один. Яркая антитеза Карлу, этому буйному викингу, запоздалому рыцарю благородного, полного блеска, но бесплодного и беспочвенного романтизма в политике, – Петр, с его гениальным умом государственного строителя и созидателя, уже одной этой антитезой мог приковать к себе внимание Вольтера, который как раз в ту пору работал над «Веком Людовика XIV», задачей, по существу, однородной – над выяснением уклада народной жизни, воплощенного в яркой и блестящей личности. Повторяем, Карл и Петр оттеняли один другого. Один олицетворял собой прошлое, ставшее теперь бесполезным и ненужным, как все, что уже отжило свой век; другой говорил о будущем, полезном и необходимом. И чем больше воздал Вольтер хвалы «северному герою», тем естественнее было со временем появиться желанию воздать должное и герою Полтавы, изумившему мир редкостным сочетанием достоинств полководца и законодателя.
В начале 1737 г. Вольер приступил к переизданию своих сочинений. Кажется, он думал включить туда также и «Историю Карла XII». Но книга, в том виде, как она появилась шесть лет перед тем, по-видимому, более его не удовлетворяла; он почувствовал ее однобокость. Ему хочется теперь дать «сокращенный пересказ» не только «великих деяний Карла», но и «плодотворных дел Петра»; последние даже как будто грозят нарушить архитектоническую стройность прежней работы и принять размеры, мало уместные в книге, посвященной шведскому государю: он хочет «возможно обстоятельнее и детальнее» ознакомить своего читателя с тем, «что сделал царь для блага человечества». Недовольный наличным материалом, Вольтер ищет нового, по возможности, у самого первоисточника. С этой целью он составляет ряд вопросов относительно личности Петра и состояния России за его время и хлопочет получить разъяснения им при посредстве кронпринца Фридриха Прусского. «Сокращенный пересказ» плохо вяжется с этой заботой о свежих дополнительных данных; по-видимому, Вольтер сам еще не составил себе в ту пору определенного плана и еще не выяснил себе, как он станет разрабатывать будущие свои новые материалы. Этот план вырастет у него много позднее. Два года спустя, прося князя Антиоха Кантемира посодействовать ему в разъяснении возникших у него запросов касательно количества состава населения современной России, он все еще продолжает ставить свою просьбу в связь с «перепечаткою» «Истории Карла XII». «Перепечатка» в издание 1738–1745 гг. не вошла; той более широкой задаче, какая сложилась теперь в представлении Вольтера, она перестала отвечать; сама же задача пока была ему еще не по силам. Как бы ни было, имелась ли в виду действительная переделка старой работы или нет, сама же идея о такой переделке навеяна была не Карлом, а Петром, и потому позволительно думать, что Вольтер, хотя и бессознательно, но уже теперь готовился к будущей «Истории России при Петре Великом».
Посмотрим, что́ именно сделано было им с этой целью.
Мы видели, что за новым материалом Вольтер обратился к Фридриху, кронпринцу прусскому. Помимо тех добрых отношений, какие существовали тогда между ними, Вольтер имел все основания рассчитывать на сочувственный отклик: в ту пору Фридрих еще был горячим поклонником русского царя, находил, что из выдающихся монархов последнего времени он один обладал истинным просвещением; законодатель, прекрасный знаток морского дела, Петр, по мнению молодого принца, совместил в себе самые разносторонние знания, и ему недоставало лишь одного: хорошего воспитания и культурных навыков. Но даже и эти недостатки, говорил Фридрих, не могут отнять у него права быть занесенным в категорию великих людей.
Вольтер не ошибся в своих расчетах: Фридрих охотно пошел навстречу его пожеланиям и немедля переслал его вопросы своему приятелю Зуму, саксонскому посланнику в Петербург. Одновременно то же поручение – дать на них ответы – Фридрих возложил и на Фокеродта, который, после 18 летпребывания в России в качестве секретаря прусского посольства, только что вернулся оттуда и «в совершенстве знал положение тамошних дел». Данные, собранные Зумом, оказались мало пригодными; продуктивнее заявил себя второй корреспондент, и ответы Фокеродта – «История царя», как называл их Фридрих, – в половине января 1738 г. уже были доставлены Вольтеру.
Успех вызвал новую просьбу: доставить материалы об императрице Екатерине и о царевиче Алексее: Вольтер интересовался знать, при каких обстоятельствах умер последний. Пожелание это было исполнено с прежнею отзывчивостью, и в мае 1738 г. биографические данные, о которых хлопотал Вольтер, тоже уже находились в его руках.
Вопросы, поставленные Вольтером и вызвавшие к жизни известное сочинение Фокеродта «Considérations sur l’état de la Russie sous Pierre le Grand», отчетливо знакомят нас с тем, как понимал будущий историк Петра Великого свою задачу. Вольтер, нарисовавший в своей «Histoire de Charles XII roi de Suède» портрет шведского короля, теперь замышляет дать целую картину, и хотя в этой картине фигуре русского царя отводилось первенствующее место, все же в основу положена не личность Петра, а его творение, результаты его деятельности. Вольтер хочет знать: что нового внес Петр Великий в церковную жизнь, в управление? Чем полезным ознаменовалась его деятельность в сфере военной, торговой? Как она отразилась на путях сообщений, на созидании новых городов, крепостей, на территориальном расширении пределов России путем мирной колонизации отдаленных стран? В какой мере Россия обязана царю успехами своего просвещения? Насколько его реформы изменили склад понятий русского народа, привычки, внешнюю обстановку жизни? Отразились ли эти реформы на увеличении народонаселения? Не довольствуясь общими вопросами, Вольтер просит цифр: ему надо установить количество народонаселения, духовенства в частности; выяснить размеры финансовых средств России.
Приступая к новой работе и, естественно, по аналогии, сопоставляя ее с прежней, Вольтер почувствовал, что именно аналогии-то в данном случае и не может быть места. Метеором появившись на исторической сцене, шумно прогремев по всей Европе, Карл XII таким же метеором бесследно исчез, не оставив после себя ничего кроме воспоминаний. Новый Баярд, без страха и упрека, он вызвал восторг и удивление блестящим фейерверком своих деяний, на минуту приковал к себе внимание современников; но что же положительного, осязательного дал он своим царствованием?… Понятно, почему «Histoire de Charles XII» сложилась в форме биографии. Иначе сложится работа о русском царе. Недаром ей будет дано название «История России при Петре Великом».
В записке Фокеродта Фридрих нашел указания, которые в корне изменили его взгляд на Петра. Ему теперь стало казаться, что только исключительное стечение благоприятных обстоятельств да невежество иностранцев сделали из царя героическую личность, каковой в действительности он никогда не был. Игрушка прихотей, достаточно, впрочем, неожиданных, чтобы придать им внешний блеск и ослепить глаза, Петр, в новом освещении Фридриха, оказывался совсем не тем всеобъемлющим и всепроникающим умом, каким рисовался он ему до сих пор, а сплошным сочетанием всевозможных недостатков человеческой натуры, при очень малом запасе положительных качеств. Из бестрепетного воина, незнакомого с чувством страха, Фридрих превратил героя Полтавы в подлого труса, теряющегося в минуту опасности, бессильного на поле брани, жестокого и беспощадного деспота, в предмет ненависти своих подданных. В такой обрисовке Петр, конечно, не мог рассчитывать на то, чтобы его трудолюбие, технические знания, любознательность и готовность ради ее удовлетворения идти на всевозможные жертвы – черты, которые прусский кронпринц еще готов признать за ним, – чтобы эти немногие положительные стороны в силах были затушевать и скрасить его недостатки.
Вольтер оказался гораздо устойчивее в своих взглядах. Фокеродт его не переубедил. Контрасты и противоречия, наложившие столь темные пятна на положительные и выдающиеся черты в деятельности и характере Петра, не удивляют Вольтера: важно то, что царь сам сознавал свои недостатки и старался освободиться от них. Конечно, это варвар – но он творил новых людей. Варвар, он обладал, однако, таким источником силы, что не убоялся вступить в борьбу с укоренившимися воззрениями целого народа, пойти против самой природы. Сжигаемый жаждой познания, он бросил свою империю и поехал учиться в Европу. Он основал новые города, соединил каналами моря, выучил морскому делу народ, не имевший о нем ни малейшего понятия; старался привить общественность людям, совершенно чуждым понятия общественности, – все это, по мнению Вольтера, такие великие культурные достоинства, что их никак не следует забывать при оценке русского государя. Недочетов у царя было немало, и достаточно крупных; но не покрываются ли они тем духом творчества, какой сказывается в его работе, теми грандиозными планами, которые были всецело направлены ко благу родины и в значительной степени осуществлены? Пороки и жестокость Петра, конечно, достойны всякого порицания; но разве убийство Клита мешает преклоняться перед Александром Македонским? Разве последний перестал быть для нас великим мстителем за Грецию, победителем Дария, любителем духовного просвещения, основателем Александрии и других городов, ставших центром всемирного общения? Разве мы не считаем его и теперь самым благородным, самым великодушным из людей?… Конечно, по храбрости и личной отваге русский царь не выдержит сравнения с Карлом XII; а все же, даже и с меньшим запасом их, Петр не боялся опасностей, смело вступил с врагом в бой, видел вокруг себя смерть и лично одержал победу над самым отважным воином, какого мы не знали.
Не трудно видеть, что в своей оценке Фридрих и Вольтер выходят из двух совершенно различных положений, и нельзя не признать, что французский историк гораздо шире взглянул на вопрос и, несомненно, гораздо глубже затронул его, чем будущий создатель Великой Пруссии. Фридрих стоял на точке зрения исключительно моральной: «порок» заслонил для него «добродетель»; по мнению принца, варвару, лишенному великодушия и гуманных принципов, не создать ничего великого и достойного уважения. Этим легко объясняется и поворот во взглядах Фридриха: новые факты о неморальных поступках царя должны были неизбежно изменить прежнюю оценку. Не то Вольтер. Единичный факт сам по себе еще не много говорит ему. Он связывает его с другими фактами, ищет ему объяснения. Историческая личность для него есть нечто целое, неделимое, и судить о ней следует по конечным результатам ее деятельности. Отсюда и бо́льшая устойчивость во взглядах Вольтера на Петра. Новые факты, привнесенные Фокеродтом, могли поразить, заставить призадуматься, но сами по себе разве они изменяли то, что уже было сделано и достигнуто русским царем и уже служило на пользу человечества?
В Петре Вольтеру ценно не только то хорошее и великое, что он сделал, но и то, что он лишь намеревался сделать. В духе времени, Вольтер видел в истории поучение грядущим поколениям и не мог игнорировать побуждения Петра. Историк должен радоваться возможности указать на положительные примеры, рассказы же о порочных деяниях и ужасах, совершенных королями, заслуживают одного – забвения. Напоминать о них значит только давать потачку дурным инстинктам. Станет ли римский папа церемониться с ядом и подлогами, зная, что Александр VI Борджиа собственно ими только и держался на престоле? ….
Этот парадокс до известной степени объясняет нам, почему Вольтер заинтересовался личностью Петра. Он не мог не чувствовать и не видеть, что в жизни далекой Московии совершился крупный переворот: обширная страна, до сих пор отделенная от остальной Европы не столько «морями», «пустынями» и «горами», сколько образом жизни, культурой и мировоззрением, вышла на мировую сцену и зажила общей жизнью с цивилизованными народами, причем вышла настолько сильной материально, что к ее голосу надо было прислушиваться, и прислушиваться с осторожностью, со вниманием. XVIII в. еще не ясна была постепенность и неизбежность такого переворота; причину его Вольтер, как и вообще все его современники, видел всецело в личности Петра, – вот почему он так ценил в нем великого культурного деятеля, принесшего благо миру; вот почему прощал его недостатки и считал фигурой, достойной стать предметом исторического исследования.
Заколебался, однако, и Вольтер, когда Фридрих, со слов Принтцена, якобы личного свидетеля, сообщил ему (в сущности, фантастический и вымышленный) рассказ о том, как Петр на пиру, ради потехи, собственноручно рубил головы стрельцам. Как! Смягчать нравы, цивилизовать свой народ и его же истреблять! Быть одновременно палачом и законодателем! Сойти с престола с тем, чтобы потом запятнать его преступлениями! Творить новых людей и бесчестить человеческую природу!.. Эти противоречия не умещались в голове Вольтера и представлялись загадкой, нуждавшейся в разрушении.
Вольтер не решался прямо оспаривать Фридриха, выступавшего во всеоружии подавляющих фактов; но в душе, кажется, ему хотелось найти оправдания для царя. Он чувствует, однако, что это не всегда окажется возможным; особенно смущает его смерть царевича Алексея, и тем не менее, по существу, он смотрит на явления иными глазами, чем Фридрих. Тот хотел бы лишь подводить итоги, все привести к одному знаменателю, философствовать, оценивая явления с предвзятой точки зрения; Вольтер же дорожит фактами жизни и «философии» противопоставляет «историю». Он не намерен умствовать, доискиваться первопричин. Нет; изобразить нравы людей, рассказать, что создал и чего достиг человеческий ум в наше время, особенно в области художественного, духовного творчества – вот единственная цель, которой хотел бы он посвятить свои силы, принимаясь за исторический труд. С этой точки зрения Вольтер сознательно уклоняется от всего, что носит слишком интимный и личный характер, опасаясь как бы не упустить из виду главного. Он считает поэтому нужным остановиться на пороге спальни и кабинета, не проникая дальше, из боязни превратить историю в сомнительные и пустые догадки, лишенные фактической основы. Какие у нас данные на то, чтобы с надлежащей достоверностью передавать беседы Людовика XIV с мадам Ментенон?
Этим примером Вольтер точно хочет сказать: разве альковные слабости помешали Людовику сделаться королем-солнцем, создать свой «век» и внести в историю Франции ряд блестящих и славных страниц? Точно то же и Петр Великий. Разумеется, констатировать убийство царевича, участие в казнях стрельцов не легко, но… разве это помешало Петру сделать Россию великой, внести ценный вклад в культуру человечества? На темных, отрицательных сторонах личности Петра лежит слишком индивидуальный отпечаток, чтобы он имел право заслонять собой то светлое, общечеловеческое, вечное, что́ оставил по себе великий русский царь.
Изучение фокеродтовской записки вызвало у Вольтера новые запросы; за разъяснениями он обращается на этот раз к князю Антиоху Кантемиру, тогдашнему русскому посланнику при Версальском дворе. Фокеродт привел Вольтера в смущение некоторыми своими цифрами: в нынешней России насчитывается всего лишь 500 000 человек дворянского сословия, 10 миллионов податного населения, 150 000 духовных лиц, 800 000 казаков, – вообще население всей империи не превышает 14 миллионов; между тем 700–800 лет назад оно было в 30 раз больше. «Это удивительно! – замечает Вольтер: – ведь не опустошили же войны Россию сильнее, чем Францию, Германию или Англию! Говорят, много жертв уносит с собой сифилис и цинга; но все же факт сам по себе остается разительным!» Удивление Вольтера понятно: если население уменьшилось в 30 раз, если теперь в России 14 миллионов, то, значит, раньше было 420 миллионов – цифра, действительно, колоссальная и невероятная. Все удивление, однако, основано на простом недоразумении, точнее, на небрежном использовании источника. Фокеродт говорит совсем не то, что вычитал у него Вольтер: он говорит, что Россия, по своим природным богатствам, в состоянии прокормить население, в 30 раз превышающее нынешнее.
Небрежность Вольтера очень характерна сама по себе. Вольтер никогда не был кабинетным ученым; медлительная точность в работе была ему докучна; тщательность предварительных изысканий тяготила его; более литератор, публицист и философ, он ценил в историческом труде главным образом красивую картину, видел в ней кафедру, с которой мог провозглашать свои любимые идеи, и «какая-нибудь» цифра, дата, отдельное имя, по сравнению со всем остальным, казались слишком мизерным и мелочным, чтобы стоило затрачивать на них много времени. Эту черту в Вольтере-историке не лишне запомнить: позже она многое уяснит нам в процессе его работы над своей книгой и поможет разобраться в тех неприятностях, какие Вольтер, с одной стороны, создал другими, а с другой – вызвал их на свою собственную голову.
Неизвестно, что ответил Кантемир Вольтеру; пока дело с книгой заглохло. Вольтер, кажется, разрабатывал имевшиеся у него в руках материалы, но прошло еще несколько лет, прежде чем он сделал новый шаг в этом направлении.
__________
Оживившиеся с воцарением императрицы Елизаветы сношения Франции с Россией вызвали в 1745 г. посылку письма короля Людовика XIV на имя русской государыни. К составлению этого послания французское правительство сочло нужным привлечь Вольтера, как признанного стилиста, а тому это дало прекрасный случай завязать сношения с Петербургом. Через посредство д’Альона, французского посланника при русском дворе, он отправил туда две свои книги: экземпляр «Генриады», с приложением нескольких льстивых слов, на которые был такой мастер, для императрицы, и «Sur la philosophie de Newton» – для Академии наук. Почетный член лондонской «Royal Society», Берлинской академии наук, Болонского и Эдинбургского университетов, Вольтер считал себя вправе рассчитывать, что и петербургские академики не откажутся принять его в свою среду, чего, впрочем, он и не скрывал от д’Альона; «Генриада» же (конечно, не столько сама она, сколько «льстивые пошловатости» на подносимом экземпляре) должна была задобрить русскую государыню: через д’Альона Вольтер хлопотал о присылке материалов, касающихся Петра Великого, историей которого, в связи с переработкой своей «Histoire de Charles XII», он думал, по его словам, заняться теперь.
Первое пожелание особых затруднений не встретило, и в почетные члены Петербургской академии наук Вольтер был избран; туже шло дело с «Петром В.». Тогдашний канцлер А. П. Бестужев-Рюмин к желанию Вольтера отнесся отрицательно. В его письме к д’Альону он увидал, не без основания, смешение двух задач, двух тем: истории деяний шведского короля с историей деяний русского императора; новый труд французского писателя грозил явиться переработкой прежней «Histoire de Charles XII», в чем русское правительство, по мнению канцлера, отнюдь не было заинтересовано: царствование великого государя заслуживало особой, совершенно самостоятельной работы, и материалы, которыми располагало правительство, следовало использовать в целях их прямого назначения – прославления Преобразователя России, а не превращать их в какое-то подспорье для возвеличения недавнего опасного противника Русской державы. К тому же, полагал Бестужев, если и писать историю Петра, то собственными средствами, не прибегая к посторонней помощи в таком чисто русском патриотическом деле.
Напрасно напоминал Вольтер в письме к академику Миллеру о своем давнем желании посетить Петербург; напрасно д’Альон сообщал кому надо: «Вольтер желает писать историю Петра Великого»; бесполезно писал об этом и сам Вольтер графу Кириллу Григорьевичу Разумовскому, президенту Академии; не подвинулось дело и тем, что в 1748 г. Вольтер дополнил новое издание своих сочинений собранными им «Anecdotes sur le czar Pierre le Grand», – приглашение не приходило; даже хуже: приезд отклонен был в самой недвусмысленной форме. Скандальный разрыв с Фридрихом II вызвал еще бо́льшую осторожность по отношению к французскому писателю, и в Петербурге уже искали «виновных» в избрании его в почетные члены Академии.
Обстоятельства, однако, вскоре переменились, и для Вольтера подул благоприятный ветер. При русском дворе взошла новая звезда: молодой фаворит И. И. Шувалов, «русский меценат». Французское влияние с ним окрепло; французская литература нашла в нем мощную поддержку, а начавшаяся Семилетняя война превратила, в глазах правительства, недавних врагов прусского короля в людей «благомыслящих» и приятных. Слава Вольтера, как писателя, гремела тогда по всей Европе. Из трех наиболее выдающихся государей, которых породило предыдущее поколение, двух он уже увековечил: Людовика XIV и Карла XII; оставался третий монарх, Петр Великий. Рекомендация Вольтера на историческом рынке ценилась высоко, и было лестно заручиться его одобрительным отзывом. К тому же всепрославленного писателя не только почитали, но еще и побаивались: его перо, одинаково сильное как в утонченной лести, так и в ядовитой насмешке, было опасно, и потому практичнее всего было жить с ним в ладах и уже прямо выгодно обеспечить себе его услуги.
Вольтер добился своего. Он сделался историком Петра Великого. В начале 1757 г. он получил формальное предложение и не замедлил принять его. В противность мнению Бестужева, поручением «удостоен» был чужой человек, иностранец, на долю же своих, как увидим ниже, выпала служебная роль поставщиков сырого материала, из которого – так, по крайней мере, надеялись в Петербурге – талантливый писатель построит пышное здание во славу русского императора. Старый канцлер мог, однако, утешаться тем, что «посторонний» обязался написать не дополненное и исправленное издание прежней своей «Истории Карла XII», а совершенно самостоятельный и отдельный труд о Петре.
Как бы то ни было, но подготовительный к работе 20-летний фазис закончился; для Вольтера теперь начиналась сама работа.
162. Œuvres de M. de Voltaire. Amsterdam. Ledet. 1738–1745. Vol. I–VI.
163. Un abrégé des grandes choses qu’a faites Charles XII, et des choses utiles qu’a faites le czar Pierre. Вольтер Фридриху, май 1737 года. (Œuvres de Voltaire, XXXIV, 270).
164. D’entrer plus profondément dans le détail de ce qu’a fait le czar pour le bien de l’humanité. Там же.
165. Je me jette aux pieds de Votre Altesse royale; je la supplie de vouloir bien engager un serviteur éclairé, qu’Elle a en Moscovie, à répondre aux questions ci-joints. Там же.
166. Вольтер кн. А. Кантемиру, март 1739 г. (Œuvres de Voltaire, XXXV, 211).
167. Il n’y a eu, de nos jours, de grand prince véritablement instruit que le czar Pierre Ier. Il était non seulement législateur de son pays, mais il possédait parfaitement l’art de la marine. Il était architecte, anatomiste, chirurgien (quelquefois dangereux), soldat expert, économe consommé; enn, pour en faire modèle de tous les princes, il aurait fallu qu’il eût eu une éducation moins barbare et moins féroce que celle qu’il avait reçue dans un pays où l’autorité absolue n’était connue que par la cruauté. Фридрих Вольтеру, февраль (6 марта) 1737 г. (Œuvres de Voltaire, XXXIV, 225; сравн. 303).
168. Un grand homme. Фридрих Вольтеру, 16 августа 1737 г. Там же, 319.
169. Фридрих Зуму, 27 июля 1737 г. (Œuvres de Frédéric le Grand, XVI (Berlin, 1852), 332).
170. В 1721 г. Фокеродт, несомненно, уже находился в России, причем, по-видимому, не со вчерашнего дня, так как настолько успел овладеть русским языком, что ему можно было поручить перевод изданного в ту пору «Русского катехизиса» (донесение Мардефельда 11 августа 1721 г. Herrmann E. Russland unter Peter dem Grossen. Lpzg., 1872. С. VI). Другое издание Германа: Zeitgenössische Berichte zur Geschichte Russlands. Peter der Grosse und der Zarewitsch Alexei. Vornehmlich nach und aus der gesandschaftlichen Correspondenz Friedr. Christian Webers herausgeg. von Dr. E. Herrmann. Lpzg., 1880. С. 213–224 содержит заметку о Фокеродте, с новыми данными о его возвращении в Берлин в 1737 г. и о его дальнейшей карьере (Брикнер, Хр. – Фр. Вебер, Журн. Мин. Нар. Просв. 1881, февраль, 219).
171. J’ai tout aussitôt écrit à mon ami en Russie; il répondra avec exactitude et avec vérité aux points sur lesquels vous souhaitez des éclaircissements. Non content de cette démarche je viens de déterrer un secrétaire de la cour qui ne fait que revenir de Moscovie, aprés un séjour de dix-huit ans consécutifs. C’est un homme de très bon sens, un homme qui a de l’intelligence, et qui est au fait de leur gouvernement; il est, de plus, véridique. Je l’ai chargé de me répondre sur les mêmes points. Фридрих Вольтеру, 16 августа 1737 г. (Œuvres de Voltaire, XXXIV, 305).
172. На просьбу Фридриха (письмо его 27 июля 1737 г.), Зум отвечал очень уклончиво: не отказываясь от поручения, он предупреждал, что не особенно сведущ в вопросе; что задача сама по себе не легкая и что удовлетворительное разрешение ее требует предварительного долгого пребывания в России. Тем не менее он «осмелился» сообщить некоторые данные из числа тех, что счел за достоверные и вполне проверенные (Œuvres posthumes du roi de Prusse. A Berlin. 1789. Avertissment, с. VIII–X). Сообщение оказалось коротенькой запиской в 5 страниц; удовлетворить Фридриха она не могла (Минцлов. Петр Великий в иностранной литературе, 78). Обращаясь к Зуму, Фридрих переслал ему и вопросы Вольтера, числом 12, те же самые, что были посланы и Фокеродту. Вопросы эти напечатаны, вместе с письмом 27 июля, в Œuvres de Frédéric, XVI, 332. Сохранились они и в Бумагах Вольтера (СПб. Публ. Библ. Т. V, № 37), с отличиями в форме изложения, но не в содержании.
173. Рукопись немецкого подлинника носит помету: «Aufzeichnet im Monat Septembri des Jahres 1737», и другую, карандашом: «von Vockerodt» (Herrmann, VI). Таким образом, поручение было исполнено очень быстро; гораздо более времени понадобилось на перевод и, особенно, на пересылку перевода: почте Фридрих не доверял и поджидал верной оказии. (Je me suis servi de la voie d’un capitaine de mon régiment, nommé Plötz, qui est à Luneville, et qui, apparemment, n’aura pas pu vous les remettre plus tôt à cause de quelques absences, ou bien faute d’avoir trouvé une bonne ocasion. Фридрих Вольтеру, 19 января 1738 г.) Записка была послана 13 ноября 1737 г. (см. письмо Фридриха Вольтеру под этой датой), а дошло по назначению в январе 1738 г. (см. письмо Вольтера Фридриху под этой датой (Œuvres de Voltaire, XXXIV, 383), вероятно, в половине месяца, не позже, так как 4 февраля Фридрих уже пишет Вольтеру в ответ на его извещение о получении рукописи. Фридрих желал избежать огласки. Фокеродту осталось неизвестным действительное назначение его работы: он думал, что пишет лично для кронпринца, в удовлетворение его любознательности. Фридрих же предупреждал Вольтера пользоваться запиской с известной осторожностью, во избежание нареканий со стороны русского правительства и возможных неприятностей для ее автора; притом ему вовсе не хотелось раскрывать своего собственного участия в деле (Vous trouverez, dans le paquet que je viens de dépêcher, l’Histoire du czar Pierre Ier. Celui qui l’a écrite a ignoré absolument à quel usage je la destinais. Il s’est imaginé qu’il n’écrivait que pour ma curiosité; et de là il s’est cru permis de parler avec toute la liberté possible du gouvernement et de l’état de la Russie. Vous trouverez dans cette histoire des vérités qui, dans le siècle où nous sommes, ne se comportent guère avec l’impression. Si je ne me reposais entièrement sur votre prudence, je me verrais obligé de vous avertir que certains faits contenus dans ce manuscrit doivent être retranchés tout à fait, ou, du moins, traités avec tout le ménagement imaginable; autrement vous pourriez vous exposer au ressentiment de la cour russienne. On ne manquerait pas de me soupçonner de vous avoir fourni les anecdotes de cette histoire, et ce soupçon retomberait infailliblement sur l’auteur qui les a compilées. Фридрих Вольтеру, 19 ноября 1737 г. (Œuvres de Voltaire, XXXIV, 346). У Фокеродта приведен слух, будто отцом Петра Великого был не царь Алексей, а один немецкий хирург; кроме того, императрица Екатерина названа «простой девкой, успевшей побывать в разных, прежде чем достаться Петру» (la préférence qu’il [Петр] a donnée à une simple paysanne de Livonie pour en faire sa femme, quoiqu’elle eût déjà passé par plusieurs mains (Considérations, 193). Немецкий подлинник (Herrmann, 108): eine gemeine Bauermagd aus Livland, die noch dazu durch verschiedene Hände passiert, ehe sie an ihn gekommen, zur Gemahlin erwählet habe). По-видимому, именно такие места записки имел в виду Фридрих, когда писал Вольтеру: «Je sais que je ne risque rien en vous condant des pièces secrètes et curieuses. Votre discrétion et votre prudence me rassurent sur tout ce que j’aurai à craindre. Si je vous ai averti de l’usage que vous devez faire de ces mémoires sur la Moscovie, mon intention n’a été que de vous faire connaître la nécessité où l’on est d’employer quelques ménagements en traitant des matières de cette délicatesse. La plupart des princes ont une passion singulière pour les arbres généalogiques; c’est une espèce d’amour-propre qui re-monte jusqu’aux ancêtres les plus réculés, qui les intéresse à la répulation non seulement de leurs parents en droite ligne, mais encore de leurs collatéraux. Oser leur dire qu’il y a par-mi leurs prédécesseurs des hommes peu vertueux, et, par conséquent, fort méprissables, c’est leur faire une injure qu’ils ne pardonnent jamais, et malheur à l’auteur profane qui a eu la témérité d’entrer dans le sanctuaire de leur histoire, et de divulguer l’opprobre de leur maison!.. Si un particulier se sent si grièvement oensé de ce qu’on peut dire de mal de ses parents, à quel emportement un souverain ne se livrerait-il pas, s’il apprenait le mal qu’on dit d’un parent qui lui est respectable, et dont il tient toute sa grandeur» (Фридрих Вольтеру, 19 января 1738 г. Œuvres de Voltaire, XXXIV, 387). Издатель «Œuvres posthumes du roi de Prusse. Berlin, 1789», где впервые напечатана записка Фокеродта, предполагал, будто Фридрих, располагая двумя записками, Фокеродта и Зума, свел ту и другую, вместе с разными другими документами, в один мемуар, который затем и послал Вольтеру (le travail de M. Shum, celui du secrétaire, et les autres documents que le prince royal s’était procures d’ailleur, furent fondus et rédigés dans un seul ouvrage; с. XII–XIII). Догадку эту надо отвергнуть. Записка Зума, очевидно, осталась в бумагах Фридриха, и Вольтеру доставлена не была: французский текст «Considérations» (а какой иной послан был Вольтеру?) ничто иное, как перевод, не всегда точный, местами сокращенный, иногда даже переходящий в пересказ, той записки, которая сохранилась в Берлинском государственном архиве под именем записки Фокеродта и опубликована проф. Германом. Еще не имя в руках фокеродтовского мемуара, Фридрих, по-видимому, заранее допускал возможность его сокращения и необходимости придать ему «удобочитаемый» вид: «Je crains», пишет он Вольтеру 16 августа 1737 г.: – «qu’en qualité d’Allemand, il n’abuse du privilège d’être dius, et qu’au lieu d’un mémoire il ne compose un volume». Догадку издателя «Considérations» отвергает также и Минцлов: «Rien n’indique que Frédéric lui-même se soit chargé de fondre et de rédiger les matériaux fournis par Suhm et Vockerodt, comme l’éditeur des Considérations voudrait le faire croire. Il n’y avait rien à tirer des remarques supercielles du premier, tandis que les réponses de l’autre furent très détaillées et pleinement satisfaisantes»; но в пользу своего мнения Минцлов приводит еще одно соображение, которое, однако, принять нельзя: «Frédéric avait personnellement une opinion beaucoup moins favorable de Pierre le Grand que l’auteur de ces réponses, et il l’a exprimée à Voltaire dans ses lettres du 4 Février et du 28 Mars 1738» (с. 76). Оценка, данная в этих двух письмах, сложилась уже после знакомства с запиской Фокеродта, между тем как раньше взгляд прусского кронпринца о Петре был самый благоприятный. См. выше примеч. 6 и 7 (в письмах февраля и 16 августа 1737 г.). В стихах, посланных Вольтеру 16 августа 1737 г., он называет Петра «étérnisant la gloire», «héros vainqueur», «législateur».
174. Je serai probablement obligé de parler de l’impératrice Marthe, nommée depuis Catherine, et du malheureux ls de ce féroce législateur. Oserai-je supplier Votre Altesse royale de me procurer quelque connaissance sur la vie de cette femme singulière, sur les mœurs et sur le genre de mort du czarovitz? Вольтер Фридриху, январь 1738 г. (Œuvres de Voltaire, XXXIV, 386).
175. Je me donnerai tous les mouvements nécessaires pour vous faire avoir les particularités des aventures de la czarine, et la vie de czarovitz que vous demandez. Фридрих Вольтеру, 4 февраля 1738 г. (Œuvres de Voltaire, XXXIV, 406).
176. Вольтер Фридриху, 20 мая 1738 г. (XXXIV, 479). Из того, что Вольтер упоминает только о царевиче (je vois plus que jamais, par mémoire sur le czarovitz, que Votre Altesse royale daigne m’envoyer), едва ли следует делать заключение, что материалов о Екатерине он не получил: еще 28 марта 1738 г. Фридрих писал ему: «On travaille actuellement à la vie de la czarine et du czarovitz. J’espère vous envoyer dans peu ce que j’aurai pu ramaser à ce sujet» (XXXIV, 443).
177. Вопросов, поставленных Вольтером, числом всего 12. Соответственно им сгруппирован и материал, внесенный в записку Фокеродта. Сами вопросы приводятся ниже по тексту «Œuvres posthumes» (с. CCIII–CCV): Question I. Les Russes sont-ils aussi grossiers et aussi féroces qu’on le dit? – II. Quels sont les changements capitaux que Pierre Ier a faits dans la religion? – III. Quels sont les changements que Pierre Ier a faits dans le gouvernement de ses états? – IV. Quels sont les changements utiles qu’a faits Pierre Ier dans l’état militaire? – V. Quels sont les nouveaux et utiles règlements que Pierre Ier a faits par rapport au commerce? – VI. Quels sont les ouvrages publics, canaux qui communiquent à la mer, nouvelles villes, édices, forteresses construits ou projettés par Pierre Ier? – VII. Quelles sont les colonies qui, du temps de Pierre Ier, sont sorties de Russie, et avec quel succès ont-elles été établies? – VIII. Quels sont les progrès des Russes dans les sciences, sous Pierre Ier? Quels établissements ont été faits à cet égard, et quelle est l’utilité qu’on en remarque? – IX. Jusqu’à quel point les Russes ont-ils changé, par rapport aux habillements, aux mœurs, coutumes et inclinations? – X. La Russie estelle plus peuplée qu’autrefois? – XI. Quel est le nombre des habitants en Russie; combien d’ecclésiastiques? – XII. Combien la Russie rapporte-t-elle d’argent?
178. Сочинение Фокеродта более известно под его немецким титулом в издании марбургского профессора Э. Германа, который опубликовал его совместно с другим однородным сочинением о России – О. Плейера: Zeitgenössische Berichte zur Geschichte Russlands. Russlands unter Peter dem Grossen. Nach den handschriftlichen Berichten Johann Gotthilf Vockerodt’s und Otto Pleyer’s. Leipzig, 1872; русский перевод А. Н. Шемякина в издании Общества Истории и Древностей Российских: «Россия при Петре В., по рукописному известию И. Г. Фокеродта и О. Плейера. М., 1874». Впервые, однако, работа Фокеродта была напечатана на французском языке еще в конце XVIII ст.: Œuvres posthumes du roi de Prusse, servant de supplement aux diérentes éditions des œuvres de ce monarque. Envoyées, en 1737, à Voltaire, par le prince royal de Prusse, depuis le roi Frédéric II. Auxquelles on a joint d’autres pièces, pour servir de supplément aux diérentes éditions des œuvres posthumes de ce monarque. A Berlin, 1789. 80. CCV + 287 с. Второй отдел, пагинированный арабскими цифрами, с особым подзаголовком: «Considérations sur l’état de la Russie sous Pierre le Grand». Издание Германа явилось в исторической литературе «открытием», и прежде всего для самого Германа и проф. Брикнера, который так много писал о Фокеродте и полемизировал с его издателем: ни тот, ни другой и не подозревали о соотношении между работой Фокеродта и запросами Вольтера (Брикнер: Журн. Мин. Нар. Пр. 1874, № 1; Russische Revue 1875, Heft 2 u. 3; Древняя и Новая Россия. 1875, № 11; Герман: I. G. Vockerodt und der Professor für russische Geschichte zu Dorpat A. Brueckner. Eine Entgegnung von E. Herrmann, Prof. zu Marburg. Als Manuscript gedruckt). Это соотношение указано было Минцловым (Петр Великий, 75–76, 141) и особенно Козером (Historische Zeitschrift Зибеля, 1876 г., т. 36. С. 671–677). Однако и им издание 1789 г. осталось неизвестным: Минцлов (141) знает лишь позднейшее издание 1791 г.: «Considérations sur l’état de la Russie sous Pierre le Grand envoyées en 1737 à Voltaire par le prince royal de Prusse, après le roi Frédéric. A. Berlin. 1791». 80. CCV + 287 с. Второе издание, в сущности, не более как новый тираж того же издания 1789 г., с добавлением лишь «Errata» и с заменой прежнего титульного листа другим, более толково составленным; остальное же все буква в букву, вплоть до опечаток и переноса слов с одной строки на другую, то же самое.
179. Прим. ред. Здесь и далее сохранена особая авторская пунктуация
180. Таковыми могли быть: Considérations, 27–31 (русский перевод, 17–19): славленье на святках; отвратительные подробности о шутовских выборах князя-папы; грубость вкусов Петра; 41 (25): неискренность и лживость натуры (connaissant parfaitement l’art de dissimuler); 45 (28): казни стрельцов; удовольствие, какое Петр находил в том, чтобы брать на себя роль палача и принуждать к тому бояр (французский текст обходит молчанием такую подробность: «не только изо всех бойниц трех стен, окружающих город Москву, выставлены были бревна, и на каждом из них висело 3 и по 4 стрельца, но и вся торговая площадь в Москве устлана была сплошь плахами, на которых ложились рядом осужденные на смерть мятежники и протягивали шею для удара царю»); 46 (28): деспотическое обращение с дворянством; 49 (30): способ наказания, какому подвергли двух сенаторов: им провели по языку раскаленным железом; склонность Петра к суровым мерам вообще; 62, 64 (42, 44): трусость, проявленная Петром перед Нарвской битвой, когда он покинул армию, не желая подвергать опасности свою особу, а получив известие о поражении, проявил такой упадок духа, что переоделся в крестьянское платье, обулся в лапти, горько плакал и готов был заключить мир на самых унизительных условиях. Если бы Карл XII заключил тогда мир, замечает Фокеродт, то он обеспечил бы себя навсегда со стороны России, так как Петр не решился бы вторично нападать на него; доказательством тому Прутский мир, после которого царь не осмеливался действовать против турок, ограничившись простой защитой своих границ от вторжений татар (мысль Фокеродта, желавшего подчеркнуть малодушие Петра, в подлиннике выражена ярче и полнее, чем во французском переводе: «Dann man hat bei allen Actionen dieses Monarchen angemerkt, das ser sich mit ganz besonderer Vorsichtigkeit gehütet, zweimal an einen Stein zu stossen, und einen Feind, der ihn einmal in Angst gesetzet, zum zweitenmal gegen sich in den Harnisch zu bringen, wie er dann der Action bei der Pruth nimmermehr wieder dahin gebracht warden können, den Türken den Krieg zu declariren, sondern lieber seine Gränzen gegen die unaufhörlichen Streiferein der Tartarn durch kostbare Linien dekken, als gegen dieses räuberische Gesindel mit Vigeur agiren und sich dadurch in Gefahr setzen wollen, die Pforte zu irritiren». Herrmann, 42); 69 (47): нарушение вольностей малороссийских казаков; 88 (56): безопасность громадных затрат на сооружение флота; 170 (94–95): неуважение к человеческому достоинству: Петр насильственно заставлял, даже больных, принимать участие в его шутовских маскарадах, напаивал женщин до пьяна и проч.
181. Un concours de circonstances heureuses, des événements favorables, et l’ignorance des étrangers, ont fait du czar un fantôme héroïque, de la grandeur duquel personne ne s’est avisé de douter. Un sage historien, en partie témoin de sa vie, lève un voile indiscret, et nous fait voir ce prince avec tous les défauts des hommes, et avec peu de vertus. Ce n’est plus cet esprit universel qui conçoit tout et qui veut tout approfondir; mais c’est un homme gouverné par des fantaisies assez nouvelles pour donner un certain éclat et pour éblouir. Ce n’est plus ce guerrier intrépide, qui ne craint et ne connaît aucun péril, mais un prince lâche, timide et que sa brutalité abandonne dans les dangers. Cruel dans la paix, faible à la guerre, admiré des étrangers, haï de ses sujets; un homme enn qui a poussé le despotisme aussi loin qu’un souverain puisse le pousser, et dont la fortune a tenu lieu de sagesse; d’ailleurs, grand mécanicien, laborieux, industrieux et prêt à tout sacrier à sa curiosité. Фридрих Вольтеру, 13 ноября 1737 г. (Œuvres de Voltaire, XXXIV, 343), «Haï de ses sujets» – всецело выросло из параграфа 7, главы IX записки Фокеродта; ср. Herrmann, 107 (русский перевод, 105).
182. И действительно, то, что вычитал Фридрих у Фокеродта, последний изобразил далеко не так выпукло, без того подчеркивания, без того наложения густых красок, какие допустил Фридрих, тем более что записка посольского секретаря во многих местах освещает личность Петра также и положительными чертами. Фокеродт с сочувствием говорит о церковных преобразованиях Петра, особенно о Духовном регламенте; о мерах к поднятию просвещения среди духовенства (глава II); в «комедии», какую разыгрывал Петр, возводя князя Ромодановского в «государя», а себя ставя в положение «подданного», Фокеродт видит разумную меру: она воспитывала дворянство в идеях служебного долга и подчинения, вытравляла в нем старые родовые и местнические счеты (Considérations, 41–42; русский перевод, 25); с таким же сочувствием отзывается Фокеродт и о заботах царя, направленных к прекращению лихоимства губернаторов, злоупотреблению своей власти (52–53; русский перевод, 32); хвалить его торговую и промышленную политику (127; русский перевод, 72–73), проведение каналов, постройку портов (гл. VI), учреждение регулярного войска (впрочем во французском тексте похвальный отзыв о войске опущен и сказано только: «ils [русские] regardent les nouvelles troupes comme autant de liens qui les tiennent assujettis au despotisme de leur souverain»; с. 193); ср. подлинный текст: «Aber auch die Einführung der regulierten Miliz, welche die ganze Welt vor den grössten Vortheil ansiehet, den Petrus I seinem Reiche verschaen können, kommt ihnen als unnütze und schädlich vor» (с. 108).
183. Je ne suis point étonné de voir dans le czar Pierre Ier les contrasres qui déshonorent ses grandes qualités; mais tout ce que je peux dire pour pour excuser ce prince, c’est qu’il les sentait… Je conviens, Monseigneur, que c’était un barbare; mais enn c’est un barbare qui a créé des hommes; c’est un barbare qui a quitté son empire pour apprendre à regner; c’est un barbare qui a lutté contre l’éducation et contre la nature. Il a fondé des villes; il a joint des mers par des canaux; il a fait connaître la marine à un peuple qui n’en avait pas d’idée, il a voulu même introduire la société chez des hommes insociables. Вольтер Фридриху, январь 1738 г. (Œuvres de Voltaire, XXXIV, 385).
184. Il avait de grands défauts, sans doute; n’étaient-ils pas couverts par cet ésprit créateur, par cette foule de projets tous imaginés pour la grandeur de son pays, et dont plusieurs ont été exécutés? N’a-t-il pas établi les arts? N’a-t-il pas enn diminué le nombre des moines? Там же.
185. Votre Altesse royale a grande raison de détester ses vices et sa férocité: vous haïssez dans Alexandre, dont vous me parlez, le meurtrier de Clitus; mais n’admirez-vous pas le vengeur de la Grèce, le vainqueur de Darius, le fondateur d’Alexandrie? Ne songez-vous pas qu’il vengeait les Grecs de l’insolent orgueil des Perses, qu’il fondait des villes qui sont de-venues le centre du commerce du monde, qu’il aimait les arts, qu’il était le plus généreux des hommes? Le czar, dites-vous, Monseigneur, n’avait pas la valeur de Charles XII: cela est vrai; mais enn ce czar, né avec peu de valeur, a donné des batailles, a vu bien du monde tué à ses côtés, a vaincu en personne le plus brave homme de la terre. J’aime un poltron qui gagne des batailles. Там же.
186. Si l’on voulait se donner la peine d’examiner, à tête reposée, le bien et le mal que le czar a faits dans son pays, de mettre ses bonnes et mauvaises qualités dans la balance, de les peser, et de juger ensuite de lui sur celles de ses qualités qui l’emporteraient, on trouverait peut-être que ce prince a fait beaucoup de mauvaises actions brillantes, qu’il a eu des vices héroïques, et que ses vertus ont été obscurcies et éclipsées par une foule innombrable de vices. Il me semble que l’humanité doit être la première qualité d’un homme raisonnable. S’il part de ce principe, malgré ses défauts, il n’en peut arriver que du bien. Mais si, au contraire, un homme n’a que les sentiments barbares et inhumains il se peut bien qu’il fasse quelque bonne action, mais sa vie sera toujours souillée par ses crimes. Фридрих Вольтеру, 4 февраля 1738 г. (Œuvres de Voltaire, XXXIV, 406). Le czar n’avait aucune teinture d’humanité, de magnanimité, ni de vertu; il avait été élevé dans la plus crasse ignorance; il n’agissant que selon l’impulsion de ses passions déréglées. Он же ему же, 28 марта 1738 г.
187. Je ne dissimulerai pas ses fautes, mais j’éleverai le plus haut que je pourrai, non seulement ce qu’il a fait de grand et de beau, mais ce qu’il a voulu faire. Вольтер Фридриху, январь 1738 г. (XXXIV 443).
188. A quoi servent ces registres de crimes et d’horreurs, qu’à encourager quelquefois un prince faible à des excès dont il aurait honte s’il n’en voyait des exemples? La fraude et le poison coûteront-ils beaucoup à un pape, quand il lira qu’Alexandre VI s’est soutenu par la fourberie, et a empoisonné ses ennemis? Там же.
189. Марквард Людвиг барон фон Принтцен, в звании чрезвычайного посланника бранденбургского курфюрста, был в России дважды, в 1699 и в 1701 гг.
190. La commision dont M. de Printzen était chargé lui ayant été très agréable, le prince voulut donner des marques éclatantes de sa satisfaction. Pour cet eet, il t préparer un festin somtueux auquel M. de Printzen fut invité. On y but, à la façon des Russes, de l’eau-devie, et on en but brutalement. Le czar, qui voulait donner un relief particulier à cette fête, t amener une vingtaine de strélitz qui étaient détenus dans les prisons de Pétersbourg, et, à chaque grand verre qu’on vidait, ce monstre areux abbatait la tête de ces misérables. Ce prince dénaturé voulut, pour donner une marque de considération particulière à M. de Printzen, lui procurer, suivant son expression, le plaisir d’exercer son adresse sur ces malheureux. Juger de l’eet qu’une semblable proposition dut faire sur un homme qui avait des sentiments et le cœur bien placé. De Printzen, qui ne le cédait en sentiments à qui que ce fut, rejeta un ore qui, en tout autre endroit, aurait été regardée comme injurieuse au caractère dont il était revêtu, mais qui n’était qu’une simple civilité dans ce pays bar-bare. Le czar pensa se fâcher de ce refus, et il ne put s’empêcher de lui témoigner quelques marques de son indignation; ce dont cependant il lui t réparation le lendemain. Ce n’est pas une histoire faite à plaisir; elle est si vraie qu’elle se trouve dans les relations de M. de Printzen, que l’on conserve dans les archives. J’ai même parlé à plusieurs personnes qui ont été dans ce temps-là à Pétersbourg, lesquelles m’ont attesté ce fait. Ce n’est point un conte su de deux ou trois personnes, c’est un fait notoire. Фридрих Вольтеру, 28 марта 1738 г. (Œuvres de Voltaire, XXXIV, 443).
191. Намек на поездку за границу в 1697–1698 гг., когда управление государством было передано другим лицам.
192. Quoi! policer son peuple, et le tuer! Etre bourreau, abominable bourreau, et législateur! Quitter le trône pour le souiller ensuite de crimes! Créer des hommes, et déshonorer la nature humaine! Вольтер Фридриху, апрель 1738 г. (XXXIV, 460).
193. J’ai bien peur que cette mort ne ternisse la gloire du czar. J’ignore si la nature a défait un grand homme d’un ls qui ne l’eût pas imité, ou si le père s’est souillé d’un crime horrible. Вольтер Фридриху, январь 1738 г. (XXXIV, 386).
194. J’ai de meilleurs mémoires sur le czar Pierre que n’en a l’auteur de sa vie. On ne peut être plus au fait que je le suis de ce pays-là, et quelque joir je pourrai faire usage de ces matériaux; mais on n’aime ici que la philosophie, et l’histoire n’y est regardée que comme des caquets. Pour moi, je ne méprise rien. Tout ce qui est du ressort de l’ésprit a mes hommages. Вольтер Бержеру, июль 1738 г. (XXXIV, 529).
195. Je vois plus que jamais, par le mémoire sur le czarovith, que Votre Altesse royale daigne m’envoyer, que l’histoire a son pyrrhonisme aussi bien que la métaphysique. J’ai eu soin, dans celle de Louis XIV, de ne pas percer plus qu’il ne faut dans l’intérieur du cabinet. Je regarde les grands événements de ce règne comme de beaux phénomènes dont je rends compte, sans remonter au premier principe. La cause première n’est guère faite pour l’historien. Peindre les mœurs des hommes, faire l’histoire des arts, voilà mon seul objet. Je suis bien sûr de dire la vérité quand je parlerai de Descartes, de Corneille, du Poussin, de Girardon, de tout d’établissements utiles aux hommes; je serais sûr de mentir si je voulais rendre compte des conversations de Louis XIV et de Mme de Maintenon. Вольтер Фридриху, 20 мая 1738 г. (XXXIV, 479).
196. On me mande que la Russie est 30 fois moins peuplée qu’elle ne l’était il y a 700 ou 800 ans. On m’écrit qu’il n’y a qu’environ 500.000 gentilshommes, 10.000.000 d’hommes payant la taille, en comptant les femmes et les enfants; environ 150.000 ecclésiastiques; et c’est en ce dernier point que la Russie dière de bien d’autres pays de l’Europe, où il y a plus de prêtres que de nobles; on m’assure que les Cosaques de l’Ukraine, du Don, etc., ne montent avec leurs familles qu’à 800.000 âmes, et qu’enn il n’y a pas plus de 14.000.000 d’habitants dans ces vastes pays soumis à l’autocratice; cette dépopulation me paraît étrange, car enn je ne vois pas que les Russes aient été plus détruits par la guerre que les Français, les Allemands, les Angais, et je vois que la France seule a environ 19.000.000 d’habitants. Cette dispopulation est étonante. Un médecin m’a écrit que cette disette de l’espèce humaine devait être attribuée à la verole, qui y fait plus de ravages qu’ailleurs, et que le scorbut rend incurable. Вольтер Кантемиру, март 1739 г. (Œuvres de Voltaire, XXXV, 211).
197. Considération, 204: «La Russie peut nourrir ou entretenir trois fois plus d’habitans qu’elle n’en a à présent». Здесь явная опечатка или описка в экземпляре, по которому печаталась записка Фокеродта в этом издании: вместо «trois» следует читать «trente». Не говоря про немецкий подлинник («…die Vermeherung der Einwohner, deren das russische Reich wenigstens dressigmal so viel, als es anjetzo hat, ernähren kann». Herrmann, 114), откуда бы у самого Вольтера могла появиться цифра 30?
198. Успокаивая Фридриха и заверяя его в осторожном обращении с материалом, «sans blesser personne», Вольтер говорит: «pour les actions particulières du czar, de la czarine, du czarowitz je garde sur elles un silence profond. Je ne nomme personne, je ne cite personne» (Œuvres de Voltaire, XXXV, 122; п. 18 янв. 1739 г.).
199. Письмо Людовика XV напечатано в Œuvres de Voltaire, XXI (Mélanges, II), 197.
200. Je n’ose écrire sans être sous vos yeux; je crains de dire trop ou trop peu, et de ne pas m’ajuster. Je compte venir demain à Versailles me mettre au rang de vos secrétaires. Вольтер д’Аржансону, министру иностранных дел, 1745 г. (без указаний дня и месяца) (Œuvres, XXXV, 359).
201. Д’Аржансона (письмо ему 3 мая 1745 г.) Вольтер просит переслать «un paquet pour M. d’Alion. Ce sont des livres que j’envoie à l’Académie de Pétersbourg, et des agorneries pour la czarine»: а к самому д’Альону (письмо ему (в мае) 1745 г.) обращается с просьбой «de présenter à Sa Majesté impériale un exemplaire de ma Henriade, et de lui faire remarquer le petit envoi qui accompagne le livre, et qui est à la première page». Очевидно, «des agorneries» и «le petit envoi» одно и то же, и потому едва ли можно принять толкование издателей «Œuvres de Voltaire», будто выражением «des agorneries» Вольтер намекал на письмо, которое он составлял от имени короля (Œuvres, XXXV, 359).
202. Je vous envoie un exemplaire d’un livre sur la Philosophie de Newton. Je vous aurais, monsieur, une très-grande obligation de vouloir bien le donner à monsieur le secrétaire de l’Académie de Pétersbourg. J’ai déjà l’honneur d’être des académies de Londres, d’Edimbourg, de Berlin, de Bologne, et je veux devoir à votre protection l’honneur d’être admis dans celle de Pétersbourg. Ce serait peut-être une occasion pour moi de pouvoir, quelque beau jour d’été, voyager dans la cour où vous êtes, et me vanter d’avoir vu la célèbre Elisabeth. J’ai chanté Elisabeth d’Angleterre; que ne dirais-je point de celle qui l’eace par sa magnicence, et qui l’égale par ses autres vertus! Вольтер д’Альону (в мае) 1745 г. (Œuvres, XXXV, 359).
203. Ne pourrais-je pas vous avoir encore, monsieur, une autre obligation? J’ai écrit, il y a quelques années, l’Histoire de Charles XII sur les mémoires fort bons quant au fond, mais dans lesquels il y avait quelques erreurs sur les détails des actions de ce monarque; j’ai actuellement des mémoires plus exactes et fort supérieurs à ceux que M. Nordberg a employés. Mon dessein serait de les fondre dans une Histoire de Pierre le Grand; ma façon de penser me détermine vers cet empereur, qui a été un législateur, qui a fondé des villes, et j’ose le dire, son empire. Si la digne lle de l’empereur Pierre le Grand, qui a toutes les vertus de son père avec celles de son sexe, daignait entrer dans mes vues et me faire communiquer quelques particularités intéressantes et glorieuses de la vie du feu empereur, elle m’aiderait à élever un monument à sa gloire, dans une langue qu’on parle à présent dans presque toutes les cours de l’Europe. Там же.
204. В заседании 20 августа 1745 г. сочинение Вольтера «Sur la philosophie de Newton» было внесено на рассмотрение и передано для отзыва академику Делилю; суждение о нем Академия имела 24 и 28 февраля 1746 г.; 17 марта она получила разрешение правительства на избрание, какое непосредственно затем и состоялось (Пекарский. История Академии Наук, I, 382–383). Оказывал ли в данном случае давление в пользу Вольтера д’Альон, сказать трудно; но сам он говорил об этом в положительном смысле: «je suis enn parvenu à faire recevoir M. de Voltaire dans l’académie de Pétersbourg», писал он 29 апреля 1746 г. министру д’Аржансону (Бильбасов. Собрание сочинений, I, 299, на основании парижск. Арх. Мин. Ин. Дел. Russie, vol. 48, f. 202). 14 апреля, особым письмом, Г. Ф. Миллер известил Вольтера об избрании (письмо его напечатал Пекарский, I, 383); Вольтер ответил на него 28 июня 1746 г. (Œuvres, XXXVI, 456; русский перевод (Золотарева) латинского подлинника в Московском Телеграфе 1825 г., ч. I, № 2, с. 105; кроме того, латинский текст с франц. переводом в Bulletin du Nord 1828, Juillet, 322–333: «Lettre inédite de Voltaire»). Сам диплом на звание печатного члена был отослан д’Альону из Академии 24 декабря 1746 г. (Материалы для истории Имп. Академии Наук, VIII, 338), а 17/28 января 1747 г. д’Альон писал д’Аржансону: «диплом этот мне прислан три недели тому назад, и я его перешлю при первом случае» (Пекарский, I, 384).
205. В таком смысле понимаем мы резолюцию, положенную Бестужевым на докладе о письме Вольтера к д’Альону, 3 мая 1745 г.: «Схоже со всевысочайшим достоинством гос. имп. Петра Великого в особливой истории описывать великие дела его и не примешивать к ним посторонних; сверх того лучше поручить сей труд здешней Академии Наук, нежели удостоить оным иностранца». Подлинное письмо Вольтера хранится в Московском Главном архиве министерства мностранных дел (Минцлов, 62); будучи доложено Бестужеву, совместно с русским переводом, оно вызвало упомянутую резолюцию, дошедшую до нас в пересказе «Вестника Европы», впервые опубликовавшего само письмо (Вестник Европы. 1807. Ч. 32, апрель, № 7. С. 197–201): «Перечень письма от Вольтера к г. д’Альону (сообщено канцлеру гр. Бестужеву 16 декабря 1745 г.)». Позже, прежде чем появиться в полном собрании сочинений Вольтера (XXXVI, 359), оно было опубликовано библиографом С. Д. Полторацким отдельным изданием, с пояснительными примечаниями, в 1839 г.: «Lettre de Voltaire (1745) relative à son Histoire de Pierre Ieradressée au comte d’Alion, ministre de France en Russie sous le règne de l’impératrice Elisabeth Ière. Publiée pour la première et unique fois dans un journal russe, en 1807, et omise dans toutes les éditions des œuvres complètes de Voltaire, suivie de notes bibliographiques. Paris. Avril 1839» (Минцлов, 61).
206. В письме 28 июня 1746 г. (см. выше примеч. 41): «Cum essem Berelonini decreveram usque ad urbem Petri Magni iter facere».
207. Пекарский. История Академии Наук, I, 384.
208. «Анекдоты» вошли во 2-й том сочинений, изданных в 1748 г. (т. XXIII, 281–293 издания Garnier).
209. Le voyage, que vous dites que vous souhaiteriez d’entreprendre encore, est à mon avis trop long et trop fatiguant pour un homme de votre âge et de votre constitution, et pour moi, pour vous dire la verité, très inutile, parce qu’il y a apparence que je serai dans ce temps-là bien eloigné d’ici et hors d’état de proter de votre conversation. Граф Кир. Гр. Разумовский Вольтеру, январь 1751 г. (напечатал Пекарский, I, 385).
211. Для оценки значения, какое имел в глазах русских людей Вольтер как литературная сила, характерно письмо графа М. Л. Воронцова к И. И. Шувалову, писанное, вероятно, в 1758 или в 1759 г., то есть в ту пору, когда Вольтер уже работал над историей Петра Великого Возмущенный каким-то пасквилем на Россию, русский канцлер подает мысль просить Вольтера нарисовать в будущей своей книге картину правления, нравов и законов Русского государства в настоящее царствование и тем самым показать, как прекрасно осуществились планы Петра в блестящую эпоху Елизаветы. Такая картина, полагал Воронцов, удачно отпарировала бы ядовитое действие стрел философа из Сан-Суси. Нет нужды, что упомянутый пасквиль составлен, по-видимому, не без участия самого Вольтера; это даже к лучшему: отпор будет дан с тем бо́льшим знанием дела и тем более верной рукой (Архив Воронцова, XXXII, 33–35).
