Драган Дамьянович
Святая Анастасия Сербская. Чудеса и пророчества

Падение со скалы

Промокшая обувь шлёпает. Монашеские мантии тоже мокрые, а платки прилипли к волосам.

«Ты идёшь? – спросила Анастасия свою спутницу. – Я знаю, что ты уже устала, но и на этом пути ты весьма решительна».

«Иду, иду», – сказала Феодора.

В этом ответе Анастасия почувствовала равнодушное отношение к благоустроенности своей бывшей придворной дамы Ахеры, ныне монахини Феодоры, рождённой и выросшей в Греции, в приморском городе Уранополис, известном как Небесный град. А из этого города жители ежедневно видели величественную вершину Афона, которая им казалась самой высокой горой на свете.

Между Уранополисом и Афоном – море, по которому на Святую Гору на малых судёнышках приплывают монахи. Её родители, да и остальная родня, были Богу верны, некоторые члены большой семьи даже стали священниками.

Феодора хранила в своей душе дух Святой Горы, который каждое утро через окна вселялся в её покои и в её сердце. Ветер через море доносил молитвы монахов, а она к ним непрестанно мысленно прислушивалась, напрягая всё своё существо, чтобы всем сердцем участвовать в них. Поэтому ей было дано понять младшее дитя Анны, Растко. Терпеливо учила она его и сербскому, и греческому языку и часто с ним разговаривала обо всём, что лица духовного звания приносили на двор Немани. Хотя у неё не было своих детей, она по-матерински опекала детей своих господ. Обладая здоровой кровью, ясным умом и глубокой верой, она заложила основы воспитания детей жупана и была опорой для всей семьи правителя. Она и для Анны стала надёжным убежищем от бед, через которые та проходила на жизненном пути со своим господином.

«Сколько раз ты была в нашем монастыре в Топлице? – спросила Феодора, только чтобы не молчать. – Помню, с тобой и отцом Симеоном однажды был и Стефан».

«Да, несколько раз. Только давно это было, когда Растко был мальчиком, думаю, за три года до его ухода на Святую Гору», – ответила Анастасия, вспоминая одно из посещений этого храма и слова Немани: «Лучше мы старость проведём в молитве и предадимся Господу, чем нам, постаревшим, окружённым блеском и богатством, угождают и смотрят с подозрением, а мы на них за это сердимся. И поэтому этот храм я предназначаю на остаток жизни тебе, а я не знаю, где я буду, даст Бог, в своё время пойму». Произнося это, Неманя стоял тогда в воротах монастыря, а взгляд его был направлен к верху соседней поляны, на которой он уже раньше построил церковь, посвящённую святому Николаю. Это была его задужбина^[14], построенная в то же время, что и стоящий в нескольких сотнях шагов ниже монастырь Введения Пресвятой Богородицы, в который она много лет спустя войдёт как монахиня.

Наблюдая за тем, как она торопится, словно путешественник, который возвращается в свой дом, который годами не видел, Феодора поскользнулась и упала в пропасть у самой дороги.

Падая, она пыталась схватиться за папоротник. Вся в синяках, мокрая и в грязи, она сумела прижаться к большому дубу, чьи корни выходили из скалы в нескольких локтях ниже, в шаге от реки. Со страхом видя под собой полноводный поток, Феодора вскрикнула. Её монашеский воротник зацепился за одну из дубовых веток. Над этой пропастью она в один и тот же день встретилась уже во второй раз со смертельной опасностью, может быть даже более страшной, чем предыдущая, когда на неё и Анастасию из леса выскочили псы. Вися на дереве, она не могла перекреститься, поэтому громко произносила слова Иисусовой молитвы. Моление немного успокоило Феодору, но как только взгляд её упал в бездну, она пронзительно вскрикнула. Когда же послышалось несколько ударов грома, раздавшихся в долине, она потеряла точку опоры, закачалась и сорвалась в сторону реки. От этого падения её снова спас монашеский воротник, который запутался в самом нижнем толстом дубовом корне. Частью выступающий из ствола, другой частью – из воды, только волей Всевышнего он мог сохранить её от полноводного речного потока. Поражённая страхом, она спрашивала себя – упадёт ли она в воду или всё же ей удастся удержаться в небольшой кроне огромного дерева. Она теряла силы, а потом её платок, запутавшийся в густых прядях русых волос, как-то зацепился за корень дерева, которое росло из каменистой части пропасти. Её ясные зеленоватые глаза приобрели цвет мутной воды, и в одно мгновение исчезло ощущение счастья и радости, которое делало её настолько жизнерадостной, что облачный день в её очах, совсем ещё недавно, имел цвет светлого неба.

Анастасия подбежала, чтобы помочь ей, но увидев перед собой пропасть, остановилась и крикнула: «Ты жива?!» Услышав в ответ голос Феодоры, она попросила её успокоиться, будучи уверена, что Господь окажет милость. Вскоре послышался лай собак, и она подумала, что это могут быть охотники, или поблизости находится поселение, поэтому стала звать на помощь.

Феодора немного успокоилась, когда услышала голос Анастасии, которая ей сверху кричала, что там есть какие-то люди. Испуганная, она дотянулась до тонкой ветки у самой скалы, удалось ей и перекреститься, и хотя была она бледной как смерть, ей стало легче.

Анастасия увидела двух мужчин. Они шли к ней осторожно, даже насторожённо. Один из них, в одежде, похожей и на военную, и на охотничью, спросил:

«Это ты звала на помощь?»

«Я, там внизу моя сестра, – сказала Анастасия, готовая целовать им руки. – Помогите ей спастись».

«Спуститься нам вниз скользко, мы сами можем пострадать», – сказал один из незнакомцев и крикнул другому, чтобы тот бежал за верёвкой.

«Вытащите меня ради Бога, – взмолилась Феодора, услышав голоса подошедших людей. – Я едва держусь за эту маленькую ветку».

«Держись, ради Бога, смиренно, только смиренно», – ответила ей Анастасия умоляющим голосом, пытаясь и сама подойти как можно ближе, – на это её человек в военной одежде предупредил об опасности, и она продолжила возносить молитву за спасение.

Прошло немного времени, как появилась верёвка, и оба с помощью Анастасии начали опускать её монахине, бывшей уже в изнеможении.

«Ближе, ближе к ней опускай», – направлял человек в военной одежде того, что принёс верёвку, сам склонившись над пропастью. «Вот так, левее, что ты остановился? Опускай, человече, разве не слышишь, что я тебе говорю?»

И пока они между собой решали, насколько и на какую сторону перебросить верёвку, случилось то, что всем так хотелось пережить. Феодора легко ухватила верёвку, а Анастасии показалось, будто верёвку ей в руки подал ангел Божий. Она опиралась ногами о кусты и скалы и была высвобождена из пропасти.

Грязные, мокрые и заметно испуганные, монахини, крестясь, благодарили спасителей. Анастасия от радости, с воздетыми к небу руками, громко возносила благодарственную молитву, напоминая, что Господь нас не забывает, ни когда нам хорошо, ни когда случается плохое, и сколько бы мы ни благодарили людей, без мысли о Творце и желания Его славить, впадаем во грех. По Его попущению приходит искушение, и Его милость приносит спасение.

Обнимая Феодору, она благодарно посмотрела на спасителей и спросила:

«Что вы за люди, и что делаете в этой глуши? Сам Бог послал вас сюда именно в это время».

Феодора листьями стирала кровь с рук, а тот, что был на голову выше своего сообщника, глядя на них, ответил:

«Мы силой обстоятельств стали пастухами. У нас тут близко наша хижина. В ней мы пережидаем непогоду».

«А кто вас заставил пасти его стада?»

«Нужда, – ответил тот, что пониже, немного грустным голосом. – Мы были воинами, а теперь мы пастухи. Мы вернулись на землю дедов и начали свою пастушескую жизнь».

«Откуда вы вернулись?»

«Из казарм. Представь себе, мати, какая у меня жизнь. Вместо булавы, копья и меча в руках моих посох, которым я направляю стадо. Эх, если бы мне кто-нибудь такое напророчил, я бы его убил».

По взгляду его Анастасия поняла, что он серьёзный человек, поэтому спросила:

«Чья это казарма была?»

«Великого жупана Немани, – ответил он с гордостью. – Был и он когда-то жупан, если ты о нём слышала».

«Слышала! А почему вы вернулись?»

Анастасия заинтересовалась его рассказом, а её собеседник вздохнул:

«Мы ему уже не были нужны. Сыновья пересилили, и он перестал воевать. Когда мы воевали, мы это делали героически. А потом, когда победим, освободим и займём пространство, жупан нас добро награждает. Так мы и жили, пока он не начал слушаться своих сыновей».

«Которых, брате?» – назвала его так Анастасия.

«Ты не слышала о них, а о Немане слышала? – недовольно сказал пастух и поглядел в сторону. – Вы, обычные женщины, мало об этом знаете. У него три сына. И им он дал власть над сербскими землями. Вукану – Зету, Стефану – Рашку…»

«А третий сын?» – спросила Анастасия.

«Это Растко. Ему жупан дал владеть Хумом. Это, знаешь, там, далеко, за землёй Зеты. Очень далеко, до синего моря». Указав рукой на неопределённое пространство, он продолжил: «А он, будучи гораздо младше двух старших братьев, не хотел царскую корону, не хотел быть принцем, наследником, быть главным в нашей державе, вот и бежал, оставил отца и мать, двор и богатство, оставил царскую власть и сбежал молиться Богу».

«И куда же он бежал?»

«Да слушай, куда?! Не знаю, а наверняка не знает и он сам», – сказал растерянно пастух и, опять подняв руку, добавил: «Туда куда-то, так говорят, на юг страны, на край света. На какую-то Святую Гору, которая на берегу какого-то далекого моря». Потом он остановился, быстро опустил руку и сердито воскликнул:

«Но, жено, те моря не принадлежат ни Неманиной жупании, ни нашим землям».

«А кому?»

«Я не могу тебе точно сказать. Наверное, как говорят, это чужая страна, Греция. Оттуда родом и жена жупана, жупанка, прекрасная Анна.

И её отец, говорят, император. А туда идут и некоторые другие, которые хотят предать себя Богу. Говорят, что там есть даже русские, болгары, особенно много греков. Есть, рассказывают, там и сербы. Бегут туда с тех пор, как в ту страну бежал и младший сын Немани».

«Как бежал? – спросила Анастасия, смотря в его изборождённое морщинами лицо. – В монахи идут по своей доброй воле».

«Слышь, как? Так, как люди бегут! – крикнул он. – Оставил богатство и злато. И власть. И всё, что на этой земле ценно и для людей важно, отбросил как этот лист с ветки. А для чего? Чтобы в некой пýстыни быть и в ней молиться Богу. Будто он не мог делать это в своей богом забытой стране. Или при дворе. И там есть церкви, знаешь. Есть церкви ниже дворца, там внизу, ближе к Дежевской реке. Есть и там выше Петровой, ближе к Расу. Да вот, говорю, вместо того, чтобы этому младшему сыну слуги седлали коней и собак на охоту брали, а служанки еду готовили и постель шелковую стелили, чтобы выбрал девушку, которая приглянулась. Но вот, молодо – зелено! Кто ему запрещал, кто? Никто! Может быть, кто-нибудь бы сказал, что ему Неманя не хотел отдать власть. Да хотел, хотел гораздо больше, чем этим двум старшим. Только он не хотел. Ах, безумное дитя, Боже! Поэтому Неманя рассердился. Сильно рассердился. Хотел его убить. Послал за ним воинов. Они гнались за ним, хотели схватить и вернуть».

«И что было дальше?» – дрожащим голосом спросила Анастасия.

«Слышь, что было? Да всё, что хочешь! Спроси лучше, чего не было. Была погоня. Гналась за ним конница. Трубы трубили. Пыль небо покрыла так, как эти облака покрывают нас. Всё напрасно. Когда они туда прибыли, было уже поздно».

«Как поздно?» – спросила Анастасия, а лоб её покрылся холодным потом.

«Да, жено, я тебе всё объясню. А не знаешь, ты ничего не знаешь о своём правителе».

Анастасия замолчала и глубоко вздохнула.

Ну вот, дождалась, что она, которая безмерно любила, от незнакомца слышит, что не знает своего господина. С быстротою молнии, блеснувшей из облака и осветившей лица этих людей, захлестнуло её воспоминание о первой встрече с Неманей. Когда она его увидела, сердце её взыграло как луч света на оконце кареты, в которой ехала она садами своего отца, византийского императора.

Его голос, который слышался из отцовских покоев, был как песня, которая одновременно волновала и смиряла. Будто они уже веками были знакомы. Будто вместе выросли. Когда она увидела его в цепях, стоящим перед императором, её очаровал его дивный мужской облик. В тот момент ей не нужно было богатство, царские покои, карета с золотой обивкой, даже трапеза, изобилующая изысканными яствами, шёлковые покрывала на вышитом постельном белье. В сердце её возникла надежда, а в душе молитва Господу, чтобы этот пленный герой её заметил. И это возбуждение, которое она почувствовала во время пострига в церкви, было таким же сильным, как тогда, когда Неманя увозил её к своему двору. Любовь, искренняя и чистая, наполняла её душу сладким ожиданием, когда женщина желает предать всё своё существо любимому человеку, когда желает свою душу влить в его силу, когда чувствует в чреве своём боль от желания рожать ему детей. Прошло столько лет с тех пор, как она пришла к нему, его двору, а ныне с не меньшей любовью идёт к Господу, в дом Божий.

С Неманей она всё хотела и умела. И когда он задумчивым шёл в бой, и когда усталым из него возвращался. Умела проводить и встретить дух его сильный и вся задрожать без объятия и без взгляда так, как он сказал, когда они вчера в этом мире навек расстались. Всей душой привязалась она к нему и узнала его любовь, которая была у него подобна дыханию. И чувствовала всю силу веры, видя, как он, с сосредоточенным видом решительно проходит коридорами дворца, разговаривая со святогорскими монахами. И руки, которые он поднимал во время беседы, открытые ладони и вытянутые длинные пальцы, устремлённые к небу и Господу, западали в её душу, указывая ей пути, которыми следовало идти. Он ей давал силу выстоять и быть его единственной женой, матерью, правительницей и рабой Божией. Иногда, когда он подходил и тихо, глубоким грудным голосом спрашивал, как она себя чувствует, по всему её телу разливалось ощущение жизни. В одном-единственном его слове, обращённом к ней, ощущала она силу искреннего чувства, с которым он в ней находил женщину, единственную и неповторимую, существо, которое было частью его благородной души, подтверждая этим, что всё уменьшается при использовании – и пища, и вода, и богатство, и слова, и время, и вообще всё земное. Только любовь, когда ее даруют, возрастает всё более.

А сейчас тихие вздохи и мелкие капли, похожие на слёзы, из её усталых и грустных глаз встречались со всё более мелкими каплями дождя, который опять понемногу сыпал, и сливались в чёрный монашеский платок, которым она пыталась закрыть лицо, когда ей стало ясно, что незнакомец не мигая смотрит на неё.

Сжалился над ней этот человек, хотя и сам не понял, почему, и продолжил: «Когда погоня прибыла на место, младший сын Немани уже стал монахом. И по тем их законам не могли наши воины вернуть его».

Мокрые, усталые монахини, извиняясь перед двумя бывшими воинами, ставшими пастухами, сели на поваленое дерево.

Сели и эти двое.

Как только они положили узелки себе на колени, Анастасия вынула хлеб, крупные комья сушёных грибов и несколько маленьких круглых медовых кексов. Всё это она протянула двум мужчинам и попросила их приступить к еде. Она посмотрела на небо, а они взяли еду, о которой один из них громко сказал, что это бедняцкие порции. Затем тот, что был повыше, обеими руками взял кусок хлеба, стал его рассматривать и покачал головой. Вскоре он ел кусок за куском с таким аппетитом, что спросил Анастасию, нет ли ещё такой пищи. Может быть, ему стало стыдно или, будучи уверен, что эти две женщины вынули из своей торбы последние запасы, он сказал убеждённо:

«Нечто такое я впервые ел за шестьдесят лет своей жизни. Поэтому я это место, когда снова окажусь здесь, буду называть Еловарник^[15]».

Другой чабан согласился с ним, кивая головой.

Массивные грозные облака стали подниматься по склону горы, а мелкие капли поредели и растворились в океане неба.

Дождь прекратился.

Разве господари идут в нищие?

Возле поваленного дерева собралось ещё несколько пастухов. Двое хромали. Наверное, были серьёзно ранены в битвах. Один, с большой сумой, спросил женщин в монашеских одеждах, могут ли они есть что-нибудь из того, что у него имеется, и предложил им кусок лепёшки с каймаком^[16] и сыром и небольшой кусок копчёной говядины.

«Спасибо, дорогие братья. Мы вам за ваше добро можем отплатить только постоянной молитвой о ваших душах и ваших жизнях, о ваших близких», – обратилась к ним Феодора, говоря, что они в монастыре скоро будут есть постную пищу.

Анастасия попросила того, кто рассказывал о младшем сыне Немани, продолжить рассказ, и он, как только закончил есть то, что ему дали, сказал:

«Да, Растко был красив как дукат. Даже не скажешь, был ли он более красив или умён. А дальше? Время шло, и Неманя начал меняться, стареть и тосковать по нему. Нелегко ему было. Он потерял любимого сына, эх!»

«Но если Растко стал монахом, он же не был потерян», – чуть не плача сказала Анастасия.

«Да как же так, жено?! – удивился он. – Раз нет своей семьи и рода, это как вон то дерево, там, на вершине того голого холма.

О той вершине говорят, что это странное место, на нём во мраке ночи происходят некие вполне видимые события. Во мраке светятся искры, как свечи».

Анастасия посмотрела в том направлении и почувствовала в груди беспокойство. Некая небесная сила направила её внимание вверх. Она ничего не сказала, но почувствовала необходимость оказаться с Феодорой на том месте и продолжила внимательно слушать чабана, который говорил о Немане и Растко.

«А Неманя? Проходили годы, и он начал всё больше верить, что его младший сын был прав. А почему? Да, ей Богу, есть причины. Двое этих старших, Вукан и Стефан, разочаровали его. Мало им того, что им Неманя дал, а Растко не хотел. Ни один от этих двух старших сынов ни умом, ни храбростью не пошёл в отца. Горе Немани. Растко его, говорят, ничто земное не интересовало. Он верует в какое-то Царство Небесное».

«Веруешь ли ты в это царство? – спросила его Анастасия. – Потому что у нас две руки, два глаза, и так по очереди, значит, и два царства».

«В Бога до некоторой степени верую. В царство небесное, которое проповедуют священники, никоим образом».

«А ты верил Немане?»

«Моему жупану?! Верил ему, очень верил. И был готов жизнь за него отдать, – сказал он. – Но напрасно. И он стал тем, кем не должен был стать. Пришла старость, придавила, и он умом тронулся».

«Как это?»

«Власть и державу оставляет сыну Стефану. А он, не хочется верить тому, что я узнал, хочет идти за младшим, Растко, туда, на ту Гору. Под старость в монастырь. Вот, на днях я услышал то, от чего у меня разум мутится».

«Что?»

«Да вот был один наш пастух наверху, в поселении. Поехал купить соли и огниво, а узнал то, что мне непонятно, жено! Я бы скорее умер, чем в это поверить, – сказал он с убеждением в правоте того, о чём говорил. – Там все рассказывают, – говорит он, – все рассказывают, что в церкви в Расе видели Неманю и жену его Анну. И ещё то, что их, не знаю как это правильно сказать, священник признал монахами. И, слышь, вместо того, чтобы наслаждаться изобилием пищи и питья, золотом и удобной жизнью, они злу послужили, всё богатство оставили и ушли в нищету».

«Тогда бы это значило, что император больше не император, – сказала Феодора, желая смягчить такое неудобное высказывание, – и жена его не императрица?»

«Да он до сих пор был не императором, а Великим жупаном. Только народ любил его так называть. Да и мы, сербы, думаем, что мы настолько сильны и велики, что должны иметь своего императора. И говорят, что мы теперь будем иметь императора. Говорят, что это будет его сын».

«Который?» – спросила Анастасия.

«Стефан. Будет так, если хотят другие», – пожал он плечами. – Рассказывают, так, вероятно, договорились с византийским императором и греками. Но опять вам повторю: он ни в чём не похож на отца!»

«А кто вам рассказал, что сын Немани станет императором?»

«Тот самый, что мне рассказал, что слышал в поселении, что и Неманя, и жена его отказались быть господами, оставили власть и хотят быть монахами, нищими, – быстро ответил чабан и добавил: – Чтобы не иметь ничего, что пожилым людям нужно, безумие людское».

«Верите ли вы ему?» – спросила Анастасия.

«Кому я верю ли? Стефану?!»

«Да тому будущему императору…», – тихо сказала Анастасия.

«И если нехорошо и верить, и не верить, слышал я, что он умный, начитанный и мог бы хорошо управлять страной. Может быть, даже и без войн.

Но мы, воины, знаем, что этого очень трудно достичь. Лично я бы хотел, чтобы он был воином, как его отец, а возможно, и более сильным. Тогда бы для многих, таких как я и эта моя дружина, было больше работы. А то мы вынуждены влачить жалкое существование, как и монахи, мы сведены к попрошайничеству».

Анастасия опустила голову, молча попыталась понять способ его мышления и оправдала его перед Богом. Она чувствовала, что он хороший человек и что его безверие сделало таким, каким он им представился, желающим войн ради какой-то материальной выгоды. Привычка, которую он приобрёл, похожа была на привычку дрессированного животного, которое знает, что получит пищу, если сделает что-то для своего господина. Поэтому он и мог воспринимать всё только через материальное, через то, что можно пощупать и что и телу полезно. Дальнейшее ему было недоступно, поэтому он и осудил и жупана, и Савву, и её. Его мир был таков, насколько ему служили зрение и слух, а смысл этого мира состоял только в том, что он воспринимает через запах, прикосновение и желудок.

«А ты, жено, молчишь и только иногда что-нибудь спросишь, – он почти прикрикнул на Анастасию. – А я рассказываю о Немане и его жене Анне. Она долго была примером. Рассказывал мне брат, когда он однажды с Великим жупаном возвращался с охоты, он слышал эту его жену.

Говорила она мудрые слова, такие мудрые, что он им удивлялся, только не умел мне их пересказать».

Тут возникло молчание, и Анастасия увидела в глазах своего собеседника слёзы. Это заметила и Феодора, хотя и отвлекали её боли в руках и других частях тела. До недавнего времени казалось, что этот воин каменный. Грубый, дерзкий и простой.

«Что ты плачешь, добрый человече?» – спросила Анастасия.

«Как не плакать? Эту страну будто злая сила заколдовала. Разве возможно такое, чтобы оба ушли в попрошайки? Она такая мудрая, а он такой сильный, а вот что делают и как оставляют богатство и силу, – произнёс он опять с удивлением и засмотрелся на её руки, в которых она держала узелок. – И оба в попрошайки!»

«Человече, монахи не попрошайки. Это люди, которые отрекаются от всего на земле. И власти, и имущества, и удобной жизни, – попыталась Анастасия объяснить ему. – Вы понимаете меня?»

«А кто он тогда, если не попрошайка, а?! А ты и эта твоя не отреклись ли от чего-то подобного и направились в церковь к этой, как её зовут, Парас…», – запнулся он, так как не мог выговорить до конца то, что хотел.

«Игуменья Параскева», – дополнила Анастасия.

«Да, именно так. А что есть, то есть эта женщина знает, люди говорят, в том их крае многие травы и лекарственные растения. Только о том, что она молится за здоровье больных, э-э, я это не знаю».

«А вы веровали в Бога, когда были у вашего господина Немани?»

«Насколько я помню, он веровал. А я? – Тут чабан с сомнением покачал головой. – Да я боялся сказать, что не верую…»

«Кого Вы боялись, как Вы говорите?»

«Тех, которые бы сказали жупану, что есть воин, который в Бога не верует».

Анастасия глубоко вздохнула и крепче затянула платок вокруг шеи. Она нагнулась и помогла Феодоре потуже завязать кисть правой руки, затем повернулась к человеку и убеждённо пояснила:

«Вы угадали. Мы идём искать лекарство для души. Только сколько ещё нам осталось до монастыря?»

«Да вот, там за двумя горными вершинами, – показал ей чабан рукой в сторону восточного холма. – Там, когда придёте туда, увидите одну широкую поляну, которая спускается в долину. А до этого вы перейдёте правый рукав реки, которая вытекает под тем холмом, на котором, как я вам сказал и как многие рассказывают, тёмными ночами может показаться некий необычный и для всех нас в этом краю странный свет. Когда вы всё это пройдёте, вы можете вдоль русла реки дойти до того вашего монастыря».

«Так что продолжить этим путём?» – Феодора показала на ведущую вниз лесную ложбину.

«На первом повороте можете пойти налево, – теперь он стоя показал южнее. – И прямо вдоль ручья, который отведёт вас до Глубокой реки^[17]. Если вы поторопитесь, можете успеть прийти до темноты. А вот небо уже возвещает сумерки».

«Спасибо вам, человече», – сказала Анастасия, только тогда заметив, что того, второго, чабана, давно нет, как и всех остальных.