Джеймс Фенимор Купер
На суше и на море. Сатанстое (сборник)
Глава XXI
Пит! Пит! За кого будем мы пить? За друга или за хозяйку? – Посмотрим, подумаем немного – об отсутствующих или о тех, кто здесь? – О мертвецах, которых мы любим, или о живых, которые еще дороги нам? – Увы! Я долго искал и не нашел этих последних. В настоящем только одиночество; будем пить за прошлое.
Паульдинг
Несмотря на то что я – манхэттенец до мозга костей, все же я не могу воспевать прелести внешней и внутренней бухт нашего острова. Надо уж быть слишком ослепленным патриотизмом, чтобы посметь сравнивать нашу гавань с бухтой Неаполя; трудно себе представить более резкую противоположность. Гавань Нью-Йорка недурна, но и только. Между тем неаполитанскую бухту ее жители справедливо называют кусочком неба, упавшим на землю. С другой стороны, Неаполь в торговом отношении стоит куда ниже нашей бухты, с которой мог бы соперничать разве только Константинополь.
Наше судно было уже около Бедлоу, как вдруг какая-то шхуна пересекла нам дорогу. В ту же минуту надо мной послышались крики. Это Неб, убиравший один из бом-брамселей, испускал рычания, свойственные лишь его расе.
– Это еще что там за шум?! – закричал я в гневе, так как терпеть не мог беспорядка у себя. – Замолчите ли вы, а не то я вас проучу.
– Посмотрите, мистер Милс, – сказал негр. – Разве вы не узнаете «Полли»?
Действительно это была она, и я ее тотчас же окликнул в рупор:
– Эй, «Полли», куда вы идете и когда вернулись из Тихого океана?
– Мы отправляемся на Мартинику. Вот уже шесть месяцев, как «Полли» возвратилась из южных морей. С тех пор мы совершаем третье плавание в Вест-Индию.
Теперь я убедился, что груз и мои письма дошли до своего назначения. Меня должны были ожидать, и лишь только «Кризис» вошел в Гудзон, как нам навстречу выехала лодка, везя главных компаньонов нашего торгового дома. Нельсон после своей нильской победы навряд ли получил более лестный прием, чем я. Мне так и расточали похвалы, перемешанные с вопросами о стоимости груза; я просто не знал, кому отвечать. Меня пригласили к обеду на завтра, от которого я было отговаривался недостатком времени, но обед для меня откладывался со дня на день. Тот, кто привозит с собой золото, всегда является желанным гостем.
Вскоре мы пристали и все привели в порядок на судне. Матросам было разрешено провести ночь на суше.
Я спешил окончить свой туалет и Небу велел сделать то же. Один из судовладельцев любезно предложил Мертону с Эмилией приличное помещение. В то время влияние англичан было очень распространено в Соединенных Штатах, а особенно в Нью-Йорке; английский майор был своего рода вельможа в глазах манхэттенцев того времени. Для них английский офицер, хотя бы даже враг нашего отечества, был предпочтительнее того, кто защищал его. Конечно, я говорю о мнении «общества»; народ же думал иначе. Наши провинциалы доходили до обожания англичан.
А потому нет ничего удивительного в том приеме, который оказали Мертону с дочерью. Я был за них спокоен, и мне доставляло удовольствие, что в моем отечестве их совсем не считают иностранцами.
Когда Неб явился ко мне, я приказал ему следовать за собой, намереваясь зайти сначала в контору судовладельцев, взять там ожидающие меня письма, ответить на них и послать затем негра в Клаубонни известить о моем возвращении.
В 1802 году «Батарея» была центром собрания нашего бомонда. Каждый раз меня поражали в Нью-Йорке две вещи: провинциальный вид города вообще и выдающаяся красота нашей молодежи. Я подразумеваю здесь чистокровных американцев и американок. Так как тут было много детей с няньками-негритянками, то и Неб мог насладиться приятным для него зрелищем, и каждый раз как он проходил мимо какой-нибудь из этих бронзовых Венер, он прищелкивал пальцами от восторга, который сообщался и предмету его внимания, так как слышно было его хихиканье при приближении Неба.
Передо мной мелькало столько хорошеньких лиц, что я совсем забыл о своих делах. Нам с Небом некуда было спешить, и мы преспокойно себе расхаживали, поглядывая направо и налево. Передо мной шла пара молодых людей; барышня была одета просто, но со вкусом. Она, казалось, с большим интересом слушала своего собеседника. Сам не знаю почему, но меня так и влекло к ней; ее легкая и грациозная поступь, изящество ее фигуры, все в ней было очаровательно. В моей голове тотчас созрел роман; это должны были быть жених и невеста. Я чувствовал себя точно загипнотизированным этой молодой особой. Желая непременно уловить выражение ее лица, я ускорил шаг и вдруг услышал возглас, от которого весь задрожал:
– Милс!
Передо мной стояла Люси Гардинг, бледная от волнения, готовая броситься ко мне в объятия…
– Люси Гардинг? Вы ли это? Вы сделались столь прекрасной, что я насилу узнал вас!
Тут было не до приличий. Несмотря на толпу и любопытные взгляды, устремленные на нас, я крепко расцеловал ее; бьюсь об заклад, что такого поцелуя ей не приходилось получать еще никогда в жизни. Моряки не любят ничего делать наполовину. Но такое нападение здоровенного детины с парой солидных усов при всем честном народе вызвало на лице молодой девицы густую краску.
– Будет, довольно, Милс, – сказала она, освобождаясь из моих объятий. – Разве вы не видите отца, Руперта?
Действительно, все семейство было в сборе. Все они вышли на прогулку с Эндрю Дреуэттом, товарищем Руперта, и в то же время открытым ухаживателем за его сестрой.
Грация лишь только узнала меня, как бросилась целовать от всего сердца, затем припала ко мне и зарыдала от радости. Прохожие из вежливости не останавливались, не желая смущать семейных излияний; между тем подошел и сам Гардинг. Добрый пастор забыл, что перед ним верзила моряк, который мог бы поднять его, как перышко. Он начал целовать меня и крестить как малого ребенка и тоже не удержался от слез. Затем мы довольно сдержанно обменялись рукопожатиями с Рупертом.
Что же касается мистера Дреуэтта, то ему пришлось долго ждать ответа от Люси, кто я такой.
– Это верно ваш хороший друг или близкий родственник, мисс Гардинг?
– И то и другое, – смеясь и вместе с тем плача, ответила Люси.
– Можно мне узнать его имя?
– Его имя, мистер Дреуэтт? Да ведь это наш Милс, наш дорогой Милс. Разве вы ничего не слышали о Милсе? Ах да! Я совсем забыла, что вы никогда не были у нас в Клаубонни. Но какой приятный сюрприз, Грация?
Мистер Дреуэтт терпеливо выждал, когда окончатся пожимания руки Грации и когда Люси снова заговорит.
– Вы еще что-то хотели сказать, мисс Гардинг?
– Я? Да, правда, я теперь ничего не помню. Неожиданность, радость, простите, мистер Дреуэтт. Да, я хотела сказать, что мистер Милс Веллингфорд – воспитанник моего отца, который также и его опекун, – вы знаете, брат Грации.
– Но позвольте спросить, в каком родстве он находится с мистером Гардингом?
– О! В очень близком. Нет, постойте, я говорю глупости! Ни в каком.
Мистер Дреуэтт был настолько воспитан, что счел нужным удалиться. Он это сделал с таким тактом и достоинством, что я пожалел, что мне было не до того, чтобы хорошенько полюбоваться на него. Мы все впятером уселись на скамейку в одной из наиболее уединенных аллей.
– Мы все время ждали вас, так что вы не врасплох застигли нас! – вскричал мистер Гардинг, хлопая меня по плечу. – Я оттого и согласился приехать в Нью-Йорк, что последнее судно из Кантона известило, что «Кризис» отправляется вслед за ним через десять дней.
– И представьте себе наше удивление, – добавил Руперт, – когда мы прочли: «Кризис», капитан Веллингфорд!
– Мои письма должны были еще раньше подготовить вас к этому.
– Но вы в них говорили о Мраморе, и мы были уверены, что он примет команду, когда догонит вас.
– Но он, вероятно, рассудил, – несколько самоуверенно сказал я, – что судно не в очень плохих руках.
– Конечно, так, – добродушно ответил Гардинг. – Как же, со всех сторон говорят, что вы делали просто чудеса; одно отнятие у французов «Кризиса» – это подвиг, достойный самого Трукстона.
В то время Трукстон был морским идолом в Соединенных Штатах; он пользовался у нас такой же славой, как Нельсон в Англии.
– Я только исполнял свой долг, – ответил я, опустив глаза и стараясь не смотреть на Люси; но умолчал о том, что французы завладели нашим судном, пока мы спали.
– Однако вы все-таки сумели отнять «Кризис» у французов и сохранить его! – послышался дорогой для меня голос, прозвучавший в моих ушах, как дивная мелодия.
– Да, – возразил я, – мы оказались счастливее своих неприятелей, но надо быть справедливым: мы этим обязаны капитану Ле Конту, любезность которого дошла до того, что он оставил в наше распоряжение шхуну.
– Мне этот факт казался всегда очень странным, – сказал Гардинг. – Тут что-нибудь да кроется под видом великодушия этого француза.
– Вы несправедливы к бедному Ле Конту; то был храбрый моряк с рыцарскими идеями. Может быть, не имея своих пассажиров, он поступил бы иначе; я всегда думал, что он сгорал нетерпением остаться один в обществе мисс Мертон, а потому и постарался как можно скорее отделаться от нас. Он безумно любил ее и ревновал ко всем.
– Мисс Мертон?! – воскликнула Грация.
– Мисс Мертон! – повторил Руперт, устремляя на меня любопытный взор.
– Мисс Мертон! Отделаться от нас! Кто же это такие мисс Мертон и мы, от которых хотели отделываться? – спросил мистер Гардинг. Только Люси не проронила ни звука.
– Да разве я вам не говорил в своих письмах, каким образом мы встретились в Лондоне с Мертонами, как я их потом нашел в плену у Ле Конта, наконец, о путешествии их в Кантон на «Кризисе»?
– Да, вы упоминали про одного только майора, но я в первый раз слышу о мисс Мертон.
– Странно, что я забыл рассказать о ней, – вскричал я, стараясь все обернуть в шутку. – Обыкновенно, у молодых людей бывает больше памяти, когда идет речь о барышнях.
– Эта мисс молода, брат?
– Твоих лет приблизительно, Грация.
– И хорошенькая?
– Похожа на тебя.
– А вы нам ничего не сказали о ней до сих пор, – сказал, смеясь, мистер Гардинг.
– Да вы ее завтра увидите, потому что она здесь вместе со своим отцом.
– Здесь! – воскликнули все разом, и голос Люси раздался громче всех.
– Да, разумеется, с отцом и слугами. Не забыл ли я в своих письмах рассказать вам и о последних? Но что вы хотите: у меня всегда было дел по горло, некогда было припоминать все мелочи. У майора Мертона начинается болезнь печени; в жарком климате ему оставаться запрещено, и вот, не найдя возможности вернуться к себе на родину, он приехал в Соединенные Штаты.
– А долго ли они пробыли на твоем судне, Милс? – с важностью осведомилась Грация.
– У меня на судне? Около девяти месяцев; но если принять в расчет пребывание в Лондоне, Кантоне и Земле Мрамора, то наше знакомство длится приблизительно год.
– Однако, братец, долго тебе изменяла память.
Затем наступило невольное молчание, прерываемое расспросами Гардинга о путешествии в Кантон. Так как становилось прохладно, мы встали и отправились к миссис Брадфорт; я сразу заметил, что та дама была очень привязана к Люси. Под ее руководством Люси вращалась в высшем свете, куда мы с Грацией, по своему общественному положению, не могли бы проникнуть; но Грация везде была принята в качестве подруги Люси. Надо сознаться, что обе девушки много выиграли от этого общения.
Дома на меня опять посыпались бесконечные вопросы. Я должен был начать с Адама и долго говорил без умолку.
Между тем о Небе все забыли. Оказывается, что он не отставал от нас и преспокойно сидел себе в кухне у миссис Брадфорт. Когда его позвали к нам, его радости не было границ. Переминаясь с ноги на ногу, он теребил свою шляпу в замешательстве, что находится перед лицом людей выше себя.
Вечером мы все сели за ужин, который прошел очень весело. В то время было принято говорить за столом тосты, и миссис Брадфорт предложила мистеру Гардингу начать.
– Милая моя миссис Брадфорт, – весело ответил пастор, – если бы не было против всех правил называть присутствующих, то я, конечно, предложил бы тост за ваше здоровье. Но кого я выберу? Позволяете выпить за нового епископа, доктора Мура?
Но тут раздался общий крик: «Не надо епископов!» Тогда, устремив глаза кверху, как бы ища вдохновения в потолке, мистер Гардинг решительно произнес, подняв свой бокал:
– За здоровье Пегги Перотт!
Это была старая дева, которая ухаживала за больными в окрестностях Клаубонни и была безобразна, как смертный грех. А потому мы все расхохотались.
– Вы хотели, чтобы я предложил тост, а сами теперь смеетесь! – сказал Гардинг полушутя-полусерьезно. – Пегги – прекрасная женщина и одна из самых полезных.
Затем провозгласила тост миссис Брадфорт:
– Пью за моего старого друга, доброго доктора Вильсона! – И этот тост не мог вызвать никакой двусмысленной остроты, так как «добрый друг Вильсон» был достойнейшим пастором, не могущим возбудить иного чувства, кроме уважения и дружбы.
Настала очередь Руперта.
– За здоровье очаровательной мисс Винтроп! – уверенно произнес он, потрясая бокалом, как бы спрашивая нашего мнения.
Винтропы были уважаемая семья из старинной местной аристократии.
– Ты знаешь эту мисс? – тихо спросил я у Грации.
– Не имею никакого понятия. Руперт и Люси знают массу людей, которые мне неизвестны.
Между тем Руперт напомнил Грации, что теперь за ней речь. Моя сестра нисколько не сконфузилась и после минуты нерешительности сказала:
– За мистера Эдуарда Марстона.
Это было новое имя для всех нас; Марстон бывал иногда у миссис Брадфорт, которая относилась к нему с большой предупредительностью. Я посмотрел на Руперта, какое у него выражение лица, но он оставался так же спокоен, как Грация, когда он назвал мисс Винтроп.
– Тебе теперь говорить, Милс! – сказала с улыбкой Грация.
– Мне?! Да я тут ни души не знаю.
– Как! А мы-то! Ну, так вспомни имя какой-нибудь молодой особы!
– Прекрасно! В самом деле, не бесследно же прошли девять месяцев, проведенные на корабле с мисс Мертон, чтобы не упомянуть о ней в эту минуту. Итак, за здоровье мисс Мертон!
Мистер Гардинг задумался при этом. Грация сделалась серьезной. А на Люси я не смел и взглянуть. Но вскоре болтовня возобновилась, и миссис Брадфорт обратилась к Люси, напомнив, что последний тост за ней.
Подумав немного, она произнесла:
– За мистера Эндрю Дреуэтта!
Это был тот самый молодой человек, которого я встретил с ней на гулянье. Если бы я знал лучше свет и людей, то прекрасно понял бы, что никто при всех не назвал бы любимого человека. Но я был молод, и тост Люси расстроил меня на весь вечер.
А потому я очень обрадовался, когда Руперт напомнил, что уже одиннадцать часов и пора прощаться.
Весь следующий день я употребил на окончание своих служебных дел. Всюду, где бы я ни появлялся, меня встречали, как героя; сознаюсь в своей слабости: лестное мнение обо мне сильно льстило моему самолюбию.
Глава XXII
Корабли не более, как доски; моряки не более, как люди; есть земляные крысы и крысы водяные, морские воры также, как воры на суше, – я хочу сказать пираты; затем есть опасность от воды, ветров и рифов. Этот человек по крайней мере предлагает достаточную гарантию. Три тысячи дукатов, – да, мне кажется, я могу принять его предложение.
Шекспир
С Грацией, мистером Гардингом и его детьми мы виделись ежедневно. К Мертонам же я собрался лишь в конце недели. Они, по-видимому, обрадовались мне, и, кажется, мое отсутствие нисколько не помешало им устроить свои дела.
Полковник Берклей – таково было имя английского консула – взял их под свое покровительство, затем они стали бывать в высшем обществе.
Итак, моя сестра и молодые особы вращались в кругу, двери которого для меня лично остались закрыты, что для меня было очень прискорбно. Мое неприятное чувство усилилось еще вот почему.
Когда я объявил Эмилии, что Грация и Люси в Нью-Йорке и собираются сделать ей визит, она, казалось, не особенно этому обрадовалась.
– Мисс Гардинг – родственница Руперту Гардингу, которого я вчера видела на одном обеде?
Не зная второго Руперта Гардинга, я ответил ей утвердительно.
– Ведь это – сын уважаемого пастора, который пользуется в свете большим почетом?
Этого для меня было достаточно, чтобы удостовериться, что мисс Мертон считает теперь капитана «Кризиса» последней спицей в колеснице.
Раздался звонок, возвестивший о прибытии молодых особ. Сверх моего ожидания, Эмилия приняла их очень радушно. Она в самых искренних выражениях говорила им об ее признательности ко мне за то, что я спас им жизнь и затем оказал им столько услуг; похвалы, расточаемые мне, доставляли большое удовольствие обеим подругам. Затем заговорили о Нью-Йорке, о его увеселениях и обществе.
Я заметил, что Люси и Грация были просто поражены, когда узнали, в каком кругу вращалась мисс Мертон, даже они не могли туда проникнуть. Мне же пришлось только слушать молча, так как все, о ком шла речь, были мне незнакомы; я воспользовался этим моментом для сравнения молодых девиц.
Грация и Люси были гораздо грациознее, элегантнее молодой англичанки; но зато у этой – дивный бюст и выдающийся по своей свежести цвет лица. В общем, Люси показалась мне красивее всех; ее красота, более утонченная, выигрывала при дневном свете, тогда как Эмилия была бы очень эффектной при блеске вечерних огней.
Визит продолжался довольно долго, и новые подруги, расставаясь, обещали скоро увидеться вновь. Пожав по-английски руку Эмилии, я простился с ней.
– Действительно, дорогой Милс, – сказала Грация, лишь только мы вышли на улицу, – молодая особа, которая тебе столь обязана, просто обворожительна. Она мне очень нравится. А ты, Люси, тоже моего мнения?
– Да, – сказала Люси несколько более сдержанным тоном. – Я редко встречала более красивое лицо и не удивлялась…
– Чему? – спросила Грация, видя, что ее подруга замялась.
– О, я чуть было не сказала глупость, лучше не продолжать. Но какие прелестные манеры у мисс Мертон. Не правда ли, Грация?
– Если сказать правду, то мне именно это не нравится, что ее манеры слишком уж хороши. Все, что неестественно, меня отталкивает.
– Может быть, это нам так кажется; для тех же, кто привык к таким манерам, было бы неприятно встретить отсутствие таких.
Я знал, в чей огород бросался камешек, и мне трудно было сдержаться, а потому под благовидным предлогом я поспешил уйти от них. На набережной я наткнулся на мистера Гардинга, который меня искал.
– Идите скорей, Милс, – сказал он мне, – я давно вас тут поджидаю, мне необходимо серьезно переговорить с вами. Со всех сторон я слышу о вас только одно хорошее, и я теперь убежден, что вы прекрасный моряк. Это много значит, что вы, в ваши годы, управляли целый год судном, ходящим в Индию. Я только что разговаривал с моим хорошим другом Джоном Мурреем, одним из первых негоциантов Соединенных Штатов, и вот что он мне сказал про вас: «Раз это такой способный малый, надо дать ему ходу: купите ему судно; когда ему придется заботиться о своих собственных интересах, тогда из него выработается дельный человек». Я уже давно подумывал об этом и еще месяц тому назад наметил для вас подходящее судно; если вам улыбается эта идея, то я его куплю для вас.
– Но хватит ли у меня денег на покупку судна, дорогой мой Гардинг?
– Об этом не беспокойтесь; наши акции повысились. Да кроме того, наверное, и вы сделали еще какие-нибудь сбережения?
– У меня в настоящее время около трех тысяч долларов, не считая тех денег, которые я должен получить в награду. Даже Неб со своим жалованьем и частью наград приносит мне около девятисот долларов в год. Кстати, если бы вы разрешили, я с удовольствием бы дал свободу нашему доброму Небу.
– Подождите своего совершеннолетия, Милс, а тогда поступайте, как вздумаете. Итак, если принять в расчет все наши ресурсы, то мы в данный момент располагаем двадцатью тысячами долларов, а стоимость судна в его настоящем виде пятнадцать тысяч. Пойдите посмотреть его; если оно вам понравится, значит, дело решено.
– Но, мистер Гардинг, разве вы полагаетесь на себя настолько, чтобы оценить судно по достоинству.
– Однако вы плохого обо мне мнения. Неужели же вы могли подумать, что я положился бы на одного себя? Нет, я уже посоветовался со сведущими людьми, знатоками дела, и все они в восторге от моего выбора.
– В таком случае, идемте я сам посмотрю корабль и скажу вам свое мнение. Мне необыкновенно улыбалась мысль быть хозяином самому себе.
В то время за пятнадцать тысяч долларов можно было приобрести прекрасное судно. То, которое я осмотрел для себя, было все обито и скреплено медью и вмещало пятьсот тонн. Оно имело скорый ход и ко всему этому было построено в Филадельфии, что в 1802 году придавало ему особенную цену. Оно уже совершило плавание в Китай, называлось «Авророй»; на носу его красовалось изображение богини.
Результатом моего осмотра «Авроры» и тех сведений, которые я собрал о ней, было то, что мы в конце недели купили судно.
И в тот же день, как я вступил во владение «Авророй», ко мне явились уже с различными предложениями в разные места. Мне пришлось выбирать между Голландией, Францией, Англией и Китаем. Посоветовавшись с опекуном, я остановился на Франции. Там я мог скорее всего выиграть в денежном отношении и заодно ознакомиться со страной. В качестве лейтенантов я пригласил к себе Талькотта и еще одного филадельфийца, Вальтона, и мы приступили к погрузке.
А пока я намеревался посетить Клаубонни и повеселиться там по этому случаю. Все наши обрадовались моему предложению, исключая Руперта.
Я также предложил Мертонам погостить у нас на ферме. Эмилия, которая чувствовала себя в блестящем обществе как рыба в воде, с удовольствием согласилась приехать к нам, что меня очень удивило.
Когда все приготовления были окончены, я попросил Руперта не расстраивать нашей компании, зная, что его будет недоставать Грации и Люси.
– Милый друг, Милс, – ответил мне, зевая, молодой юрист. – Бесспорно, Клаубонни прелестное местечко, но после Нью-Йорка оно невыносимо. Мы здесь ни в чем не нуждаемся. Миссис Брадфорт так любит нас и заботится о нас. Вот уже два года, как она дает мне по шестьсот долларов, Люси она делает поистине царские подарки.
Это открытие крайне поразило меня, так как Руперт, оказывается, не стесняясь, пользовался в то же время тем кредитом, который я ему устроил перед отъездом у моих судовладельцев.
– Очень жаль, что вы не едете с нами, – сказал я, – так как я рассчитывал, что и Мертонам будет веселее в вашем обществе.
– Мертонам! Но неужели они поедут на лето в Клаубонни?
– Они едут с нами завтра. Но что же тут удивительного?
– Но, Милс, вы ведь знаете, что англичане помешаны на этикете, на приличиях.
– Правда, Клаубонни не княжеская резиденция, однако там жить можно. У нас есть ферма, мельница, старинный прочный и удобный дом.
– Верно, верно, любезнейший, и я все это сам люблю, но вы знаете, молодые люди предпочитают произведения фермы пребыванию на ней, а в особенности англичанки. Но видите ли, майор Мертон заслуженный офицер, это ему дает вес в обществе; даже король определяет своих сыновей в морские и сухопутные армии, чем профессия возвышается. Понимаете ли вы это?
– Да мне какое дело до того, что вздумается королю делать из своих сыновей!
– Дело в том, милейший, что мы с вами слишком долго оставались детьми. И теперь мы отстали от света.
– Зло, напротив того, в том, что настоящие дети слишком рано воображают себя взрослыми людьми.
– Вы не понимаете меня. Я хочу сказать, что мы поспешили выбрать себе карьеру. Я еще вовремя сознал свою ошибку, вы же упорствуете, и это ваша вина.
– Я согласен, что вы были правы одуматься, так как из вас вышел бы прежалкий моряк.
Я думал задеть его за живое, но Руперт ни капли не обиделся.
– Да я сумел выбрать себе приличное занятие. И вы сделали бы лучше, если бы вместо катанья по морям стали изучать право; теперь вы добились бы известного положения в свете.
– Я в восторге, что ничего для этого не сделал. Какая мне была бы от того выгода?
– Какая выгода, милейший? Да ведь здесь не Европа. В нашей стране армия и флот ровно ничего не значат. У нас играют роль три профессии: богословие, право и медицина. Но про последнюю мисс Мертон сказала совершенно правильно: «Бросьте медицину на съедение псам».
– Как, мисс Мертон? Да ведь это слова Шекспира.
– Да, но также и мисс Мертон. Кстати, Милс, единственно, что вы извлекли хорошего из всех ваших путешествий, это знакомство с таким милым созданием, как мисс Мертон. Ее взгляды удивительно правильны.
– Разве мисс Мертон говорила с вами о моей профессии?
– Как же, не один раз, и всегда с сожалением. Вы сами отлично знаете, что моряк, не состоящий в военном флоте, не важная шишка.
Я так и покатился со смеху. Моя честная, благородная профессия, которой я так гордился, казалась Руперту недостойной. Я насилу овладел собой, чтоб ему ответить:
– Послушайте, Руперт, во всяком случае я надеюсь, что мисс Мертон не обвиняет меня в намерении рисоваться в ее глазах.
– Мисс Мертон – англичанка, и она ценит вас главным образом за ваши земли, о которых составила себе превратное понятие, но я объяснил ей все.
– А, вот что! Но мне бы хотелось знать, как вы ей объяснили?
Руперт вынул изо рта сигару, выпустил несколько клубков дыма, задрал нос кверху, как бы наблюдая за ходом небесных светил, и наконец соблаговолил ответить мне:
– Очень просто, милейший. Я ей сказал, что Клаубонни не поместье, а ферма. Затем я выяснил, как у нас смотрят на фермеров. Эмилия – умная девушка и поняла меня с полуслова.
– Показала ли чем-нибудь мисс Мертон, что эти объяснения унизили меня в ее глазах?
– Нисколько. Она вас очень уважает и считает удивительным моряком, вторым Нельсоном, Трукстоном.
– Ну, а Люси Руперт?! Неужели ей хотелось бы видеть меня адвокатом?
– Без всякого сомнения; разве вы забыли, как она плакала вместе с Грацией при вашем отъезде. Это оттого, что вы выбрали себе такую жалкую карьеру.
– Ваше последнее слово, Руперт, – резко спросил я, – едете вы в Клаубонни или нет?
– Раз вы говорите, что там будет мисс Мертон, то я должен ехать.
Предупредив Руперта, что мы отправляемся рано утром, я оставил его с чувством отвращения и досады.
В назначенный час все собрались, и мы поплыли по Гудзону на «Веллингфорде» с необыкновенной быстротой. Мертоны восхищались представлявшимися пейзажами. К двенадцати часам мы уже подъезжали к мельнице. Я, по долгу гостеприимства, предложил Эмилии руку; Руперт пошел один. Люси же я был очень недоволен, чтобы быть любезным с ней. Вскоре перед нами показалось все Клаубонни.
– Ах, какая прелесть это Клаубонни! – воскликнула Эмилия. – Гораздо красивее, чем вы его мне описывали, мистер Руперт.
– О, я всегда справедлив ко всему, что принадлежит мистеру Веллингфорду; мы ведь с ним были всегда так дружны.
Что же касается мистера Гардинга и Люси, они так сияли от радости, что мы все вместе в Клаубонни. Мой опекун, не стесняясь присутствия мисс Мертон, начал говорить мне о делах, о результатах его хлопот.
– Я надеюсь, Милс, – сказал он, – что вы не разрушите этого дорогого старого дома с целью выстроить новый?
– Сохрани меня Бог, дорогой мой друг. Такая безумная мысль могла прийти мне в голову, когда я был ребенком; теперь же я рассудительнее. А что думает Люси по этому поводу? Нравится ли ей дом в настоящем виде?
– Этот вопрос решит когда-нибудь миссис Веллингфорд! – ответила она, уклоняясь от вопроса.
Мне так хотелось поймать взгляд Люси; я нагнулся вперед, но она отвернула голову. Мистер Гардинг подхватил ее слово на лету.
– Нет, серьезно, Милс, ведь уж теперь пора подумать о вашей женитьбе. Но не советую вам выбирать себе в жены женщину, которая заставит вас бросить Клаубонни; значит, она будет без сердца. Подумайте, ведь здесь все напоминает вам жизнь ваших незабвенных родителей, радости их и огорчения!
Затем последовали наши общие воспоминания всего, что произошло здесь в течение сорока лет, и пастор торжественно закончил: «Так смотрите же, Милс, не женитесь на такой женщине!»
