Джеймс Болдуин
Другая страна

– Хорошо, что ты не спешишь домой.

– Мне некуда спешить. Я уже большая девочка.

– Радость моя, – сказал он. – Да ты не больше минутки.

Она вздохнула.

– Иногда минутка решает многое.

Руфус не решился спросить, что Леона имеет в виду. Лишь многозначительно взглянув на девушку, согласился: «Это верно». Но она, казалось, не поняла подтекста.

Они ехали по Риверсайд-Драйв, приближаясь к условленному месту. Слева, на темном противоположном берегу Гудзона, там, где находился Джерси-сити, проступали бледные огоньки. Подавшись вперед и слегка касаясь Леоны, Руфус всматривался в темноту, ловя взглядом огни светофоров. Автомобиль свернул, и перед Руфусом на миг предстал во всем великолепии, словно начертанная на небе тайнопись, дальний мост. Сбросив скорость, шофер разглядывал номера домов. Из ехавшего впереди такси вывалилось несколько человек, а сама машина покатила дальше по улице.

– Нам тоже сюда, – сказал водителю Руфус.

– Похоже, гуляете? – улыбнулся шофер и подмигнул.

Руфус ничего не ответил. Он расплатился, и они, выйдя из такси, тут же нырнули в подъезд. Огромный вестибюль поражал роскошью – повсюду висели зеркала, стояли кресла. Лифт только что начал подниматься, в нем слышались оживленные голоса.

– Что ты делала там в клубе одна, Леона? – спросил он.

Она удивленно взглянула на него.

– Не знаю. Хотелось увидеть Гарлем, вот я и пошла туда вечером. Случайно проходила мимо, услышала музыку, зашла и осталась. Музыку я люблю. – Она бросила на него насмешливый взгляд. – Тебя это устраивает?

Он только рассмеялся.

Наверху с шумом захлопнулась дверь лифта, и Леона повернула голову в сторону шахты. Послышалось гудение – лифт опускался. Девушка продолжала напряженно глядеть в сторону закрытой двери, как будто от этого зависела ее судьба.

– Ты первый раз в Нью-Йорке?

– Да, – призналась она, хотя всю жизнь мечтала о поездке; она отвечала, по-прежнему не глядя ему в глаза, на ее губах блуждала улыбка. Девушка держалась не очень уверенно, но оттого казалась еще более беззащитной и трогательной. Похожа на дикого зверька, который не знает, то ли подойти к протянутой руке, то ли спасаться бегством – короткими прыжками, путая следы.

– Я здесь родился, – сообщил он, не спуская с нее глаз.

– Знаю, – ответила она. – Потому все здесь не кажется тебе таким чудесным, как мне.

Руфус снова рассмеялся. Ему вдруг вспомнилось время на Юге, в учебке для новобранцев, и он явственно почувствовал на губах соль от сапог белого офицера, как будто вновь валялся в светлой солдатской форме на пыльной красноватой глине. Друзья из цветных поддерживали его, что-то кричали, помогая подняться. Белый офицер, смачно выругавшись, скрылся, тем самым навсегда унеся с собой всякую возможность отмщения. На грязном от глины лице Руфуса кровь смешалась со слезами, он сплюнул, но кровь потерялась на красной глине.

Лифт спустился, и двери раскрылись. Руфус взял Леону за руку и ввел в лифт.

– Ты очень милая девушка, – сказал он, прижимая ее руку к груди.

– Ты тоже милый, – отозвалась она.

В поднимающемся лифте голос ее странно дрожал – в унисон телу; легкая дрожь – словно от весеннего ветра с улицы.

Он сильней сжал ее руку.

– А тебя разве никогда не предостерегали там дома от черномазых, которых встретишь на Севере?

Девушка затаила дыхание.

– Мне они никогда не мешали. Люди как люди. Это мое мнение.

А баба есть баба – это мое мнение, подумал он, но был тем не менее благодарен ей за тон: он помог Руфусу справиться с собой, ведь его тоже начала сотрясать дрожь.

– Зачем ты отправилась на Север? – спросил он.

У него мелькнуло в голове: а кто должен предложить переспать? Он? Она? Он не станет просить об одолжении. Значит, она? В штанах, там, где росли волосы, отчаянно зачесалось. А непредсказуемый мускул у основания живота медленно наливался кровью и твердел.

Лифт замер, затем раскрылся, и они направились по длинному коридору к приоткрытой двери.

– Думаю, – вдруг заговорила она, отвечая наконец на его вопрос, – у меня просто кончилось терпение. После развода муж отобрал ребенка, мне даже не разрешали видеться с сыном, и тогда я подумала: не лучше ли вместо того, чтобы сидеть там и сходить постепенно с ума, поехать на Север и начать все заново.

Слова ее на какой-то миг захватили его воображение: значит, Леона – личность, и у нее есть своя история, а всякая история – драма. Но он тут же отмахнулся от этой мысли. К чему отягощать себя ее историей? Жить с ней он не собирается, она нужна ему только на ночь.

Руфус постучал в дверь и вошел, не дожидаясь ответа. Прямо перед ним, в огромной гостиной толклось более сотни человек, некоторые – в вечерних туалетах, другие – в слаксах и свитерах; стеклянная дверь на балкон распахнута настежь. Высоко над головами раскачивался громадный серебряный шар, в нем отражались самые неожиданные уголки комнаты, нелицеприятно комментируя поведение людей. От постоянного мельтешения – кто-то приходил, кто-то уходил, ярко переливались, сверкая, драгоценности, хрусталь, огоньки сигарет – тяжелый шар, казалось, ожил.

Хозяин квартиры, которого Руфус знал не очень хорошо, в поле зрения отсутствовал. Справа от гостиной находились еще три комнаты, в первой были грудой свалены пальто и шали.

Голоса присутствующих заглушала труба Чарли Паркера, гремевшая из проигрывателя.

– Брось там пальто, – сказал он Леоне, – а я постараюсь выяснить, есть ли у меня здесь хоть какие-нибудь знакомые.

– Уверена, ты знаешь всех, – простодушно заявила девушка.

– Ладно, иди, – улыбнулся он, подтолкнув ее в сторону комнаты-раздевалки, – делай, что говорят.

Пока Леона раздевалась, а может, и пудрила носик, Руфус вспомнил, что обещал позвонить Вивальдо. Он обошел всю квартиру в поисках телефона, который стоял бы уединенно, подальше от шумных гостей, и наконец нашел – в кухне и набрал номер.

– Привет, дружище. Как ты там?

– Да вроде ничего. А вот что с тобой? Ждал, что ты позвонишь раньше.

– Только что добрался. – Руфус понизил голос: в кухню вошла парочка – коротко стриженная, растрепанная блондинка и высокий негр. Девушка привалилась к раковине, молодой человек медленно гладил ее бедра. Они не обращали никакого внимания на Руфуса. – Здесь полно элегантных снобов, сечешь?

– Ага, – отозвался Вивальдо. Они помолчали. – Думаешь, стоит приехать?

– Это уж сам решай. Может, у тебя есть варианты получше…

– Здесь Джейн, – быстро проговорил Вивальдо. Руфус понял, что, скорее всего, Джейн лежит рядом и все слышит.

– Ну, если старушка с тобой, то тебе здесь делать нечего. – Руфус терпеть не мог Джейн, та была старше Вивальдо, у нее уже седели волосы. – Не вижу вокруг ни одной дамы почитаемого тобой преклонного возраста.

– Заткнись, негодяй. – Он слышал, как Джейн и Вивальдо переговариваются, но слов различить не мог. Затем вновь раздался голос Вивальдо: – Думаю, обойдусь.

– Тебе решать. Увидимся завтра.

– Может, я заскочу к тебе?

– О’кей. Ты там не очень-то ублажай старушку, побереги себя, а то они с возрастом входят в раж, просто звереют.

– Меня пока хватает, старик. Проблем нет!

Руфус рассмеялся.

– Не вздумай соревноваться со мной. Ты в этом деле за мной не угонишься. Пока!

– Пока!

Он повесил трубку и, не переставая улыбаться, пошел искать Леону. Та робко стояла в холле, глядя, как хозяева прощаются с некоторыми, прежде других отбывавшими гостями.

– Ты что, думала, я тебя бросил?

– Нет, ничего подобного мне и в голову не приходило.

Улыбнувшись, он провел рукой по ее подбородку. Хозяин квартиры, отойдя от двери, направился к ним.

– Идите-ка, ребятки, в гостиную и налейте себе чего-нибудь выпить.

Это был красивый шумный мужчина, крупного сложения, который выглядел значительно моложе и мягче, чем был на самом деле. Прежде, чем преуспеть в шоу-бизнесе, он сменил ряд не столь престижных профессий, был боксером и сводником. Успеха он добился благодаря не столько своему голосу, сколько энергии и красивой наружности, и знал это. Он не заблуждался относительно себя, и Руфус любил его – грубоватого, добродушного и щедрого, хотя одновременно и побаивался: несмотря на все обаяние, было в хозяине квартиры нечто, что заставляло других держаться с ним настороже. Женщины сходили по нему с ума, он же относился к ним подчеркнуто презрительно, впрочем, был женат уже четвертый раз.

Взяв Леону и Руфуса под руки, он повел их в глубь квартиры.

– Вот уйдут все эти снобы, тогда и повеселимся, – сказал он. – Потерпите немного.

– Ну и как ты себя чувствуешь, став уважаемым членом общества? – осклабился Руфус.

– Да пошел ты к черту! Со мной всегда считались. А от этих так называемых сливок общества, сукиных детей, на земле одна пакость. Дурят цветных, как хотят. А те и лапки кверху. – Он рассмеялся. – Знаешь, каждый раз, когда мне вручают большие деньги, я думаю: вот и вернулась часть украденного. – Он с силой хлопнул Руфуса по спине. – Проследи, чтобы твоя маленькая Ева хорошо повеселилась.

Гости расходились, большинство шикарной публики устремилось к дверям. Стоило «чужим» уйти, как вечеринка тут же изменилась, стала интимнее и теплее. Свет притушили, музыка зазвучала тише, разговоры завязывались реже, но были откровеннее и жарче. Кто-то напевал, кто-то наигрывал на рояле. Рассказывали свежие анекдоты, импровизировали на музыкальных инструментах, делились неприятностями. Кто-то закурил сигарету с марихуаной и пустил по кругу, словно трубку мира. Кто-то, примостившись на коврике, похрапывал в дальнем углу. Танцующие теснее прижимались друг к другу, тая в истоме. Неясные тени зашевелились по углам. Наконец на рассвете, когда с балкона донеслись резкие звуки пробуждающегося города, кто-то отправился на кухню и сварил всем кофе. Опустошив полностью холодильник, гости разошлись по домам, а хозяева смогли наконец забраться под одеяла, чтобы до вечера проваляться в постели.

В течение ночи Руфус несколько раз поглядывал вверх, на серебряный шар под потолком, но ни разу не увидел в нем ни себя, ни Леоны.

– Давай выйдем на балкон? – предложил он.

Она подняла свой бокал.

– Сначала налей вина.

В глазах ее лучилось озорство, она напоминала ему маленькую девочку.

Подойдя к столу, Руфус наполнил их бокалы почти до краев. Потом вернулся к девушке.

– Пойдем?

Она взяла бокал из его рук, и они вышли на балкон.

– Смотри, чтобы малышка Ева не простудилась, – окликнул их хозяин.

– Со мной она скорее сгорит, но уж никак не замерзнет, – крикнул Руфус в ответ.

Прямо перед ними внизу, в стороне Джерси-сити горели огни. Руфусу казалось, что он слышит плеск воды.

Ребенком он жил в восточной части Гарлема, всего в квартале от реки. Вместе с другими ребятами он плавал в ней, сбегая в воду с замусоренного берега, а то и нырнув с какой-нибудь гниющей развалюхи. А однажды летом в реке утонул мальчик. Руфус видел с крыльца своего дома, как несколько человек, перейдя в тени железнодорожного моста Парк-авеню, вышли на освещенное место; он разглядел среди них отца ребенка, тот шел в середине, неся завернутое тело сына и сгибаясь, словно это была неимоверная тяжесть. Руфус и сейчас видел перед собой его ссутулившиеся плечи, искаженное горем лицо. На другом конце улицы раздался страшный вопль, к шедшей в молчании группе бежала, прямо в халате, спотыкаясь как пьяная, мать утопшего.

Руфус повел плечами, как бы сбрасывая невидимый груз, и подошел ближе к Леоне. Стоя на балконе, девушка любовалась рекой и перекинутым через нее мостом Джорджа Вашингтона.

– Как красиво, – проговорила она. – Просто чудо.

– Тебе, вижу, Нью-Йорк по душе, – сказал Руфус.

Она повернулась к нему, пригубила вино из бокала.

– Да, очень. Дай мне, пожалуйста, сигарету.

Он протянул ей сигарету и поднес огонь, потом закурил сам.

– Ты хорошо устроилась?

– Прекрасно, – ответила она. – Работаю официанткой в ресторане, в самом центре, недалеко от Уолл-стрит. Чудесный район. Снимаю квартиру с двумя девушками, – (ага! значит, к ней поехать нельзя!) – да что говорить, устроилась прекрасно. – И она снова подняла на него нежные и печальные глаза бедной южанки.

Внутри него что-то вновь дрогнуло. Остановись, оставь ее в покое! Но одновременно мысль о ней, как о бедной несчастной девушке, заставила Руфуса сочувственно улыбнуться.

– А ты умница, Леона.

– Приходится стараться, – отозвалась она. – Иногда кажется – нет, больше не могу, пошлю-ка я все к черту. Но почему-то не получается.

Последние слова она произнесла с таким комичным недовольством, что он не мог не расхохотаться. Девушка присоединилась к нему.

– Видел бы сейчас меня мой муж, – заливалась она звонким смехом, – вот была бы потеха!

– И что бы он сказал? – спросил Руфус.

– Что? Да кто его знает! – Но смех ее как-то сам собой оборвался. Казалось, она проснулась и возвращается к реальной жизни.

– Слушай, налей-ка еще!

– Конечно, Леона. – Когда он брал бокал, их руки и плечи на мгновение соприкоснулись. Она опустила глаза.

– Сейчас вернусь, – сказал Руфус и быстро прошел в комнату, где уже притушили свет. Кто-то наигрывал на рояле.

– Эй, парень, как вы там с Евой? Все в порядке? – поинтересовался хозяин.

– Лучше не бывает. Балуемся винцом.

– От него никакого проку. Дай Еве травку. Пусть покайфует в свое удовольствие.

– Об ее удовольствии я сам позабочусь.

– Старина Руфус бросил ее на балконе одну, бедняжке остается только глазеть на стоячий «Эмпайр стейт билдинг» и облизываться, – сказал со смехом молодой саксофонист.

– Дайте курнуть, – попросил Руфус, и кто-то протянул ему сигарету с марихуаной. Он сделал несколько затяжек.

– Оставь себе, дружище. Отборный товар.

Руфус глотнул вина и, докуривая сигарету, постоял у рояля, машинально нажимая на клавиши. От наркотика он весь как бы очистился и почувствовал себя великолепно, просто победителем; когда он вновь выходил на балкон, в голове у него слегка шумело.

– Все что, ушли домой? – забеспокоилась девушка. – Так тихо стало!

– Да нет же, – успокоил ее Руфус. – Просто разбрелись по углам.

Теперь Леона казалось ему красивее и нежнее прежнего, а огоньки за рекой вдруг сами собой сплелись в ниспадающий живой ковер, этот роскошный фон колыхался вместе с девушкой – ослепительный, тяжелый, бесценный.

– А я и не знал, – медленно проговорил Руфус, – что ты принцесса.

Он передал ей бокал, и вновь их руки встретились.

– Ты, я вижу, совсем пьяная, – сказал Руфус с блаженной улыбкой, и глаза девушки, сверкнув над бокалом, неприкрыто позвали его.

Он выжидал. Все теперь казалось простым. Он перебирал ее пальцы в своих.

– Ты хотела чего-нибудь очень сильно с тех пор, как приехала в Нью-Йорк?

– Да всего! – призналась она.

– А сейчас хочешь?

Пальцы ее слегка напряглись, но Руфус не отпускал их.

– Не бойся. Скажи мне. Все будет хорошо.

Слова эти отозвались эхом в его сознании. Когда-то давно он уже говорил их кому-то. На мгновение Руфуса обдало прохладным ветром, который, взлохматив волосы, унесся прочь.

– А ты? – тихо спросила она.

– Я что?

– Хочешь чего-нибудь?

Он знал, что пьян: пальцы его мяли ладонь девушки, тяжелый взгляд остановился на ее шее. Хотелось прильнуть к гладкой коже и сладострастно покусывать ее, оставляя темно-синие разводы засосов. Его пьянило ощущение их вознесенности над городом, огни которого и манили, и притягивали его. Приблизившись к краю балкона, Руфус заглянул вниз: ему вдруг почудилось, что он стоит на утесе где-то на краю света, а перед ним раскинулись неведомое царство и река. И все это великолепие, до последнего дюйма, могло принадлежать ему. Непроизвольно Руфус начал насвистывать мелодию, а нога уже искала педаль большого барабана. Осторожно поставив бокал, он стал отбивать ритм на каменном парапете.

– Ты не ответил на мой вопрос.

– Что?

Он повернулся к Леоне, которая смотрела на него выжидательно, подняв брови и сжав обеими руками бокал, в глазах – застывшее отчаяние, а на губах – нежная улыбка.

– А ты не ответила на мой.

– Ответила. – Голос девушки звучал печальнее, чем обычно. – Я сказала, что хотела бы всего.

Руфус отобрал у нее бокал, выпил наполовину и, вернув его, отступил в тень.

– Тогда иди ко мне, – прошептал он.

Она послушно двинулась к нему, прижав бокал к груди. Но в самый последний момент, уже стоя перед ним, девушка тихо проговорила в замешательстве и гневе:

– А что ты хочешь со мной сделать?

– Радость моя, – пробормотал Руфус, – я уже делаю.

И он грубо притянул ее к себе, ожидая сопротивления. Она действительно сопротивлялась, упрямо держа между ними бокал и яростно вырываясь из его объятий. Руфус выбил бокал из ее рук, тот упал, но не разбился, а покатился по балкону. Воля твоя, подумал он насмешливо, но если я тебя сейчас отпущу, ты, пожалуй, перелетишь через перила. Валяй, дерись. Мне это даже нравится. У вас ведь так принято там, на Юге?

– Боже, – пробормотала она и заплакала. И тут же прекратила сопротивляться. Руки ее потянулись к его лицу, она ощупывала его, как слепая. Затем обвила его шею и прильнула к нему всем телом, все еще дрожа. Он покрывал мелкими поцелуями-укусами ее уши и шею, шепча:

– Плакать, радость моя, пока нет повода.

Он, конечно же, был пьян, потому и видел свои действия как бы со стороны, а еще чувствовал неожиданный прилив нежности к Леоне, теперь ему хотелось осчастливить ее своей любовью. Время, похоже, остановилось. Он ласкал ее грудь – два пышных смуглых холмика, и тугие, коричневатые, миниатюрные соски – играл ими, то сжимая, то покусывая, а она стонала и всхлипывала, ноги ее подкашивались. Он мягко потянул ее на пол и положил на себя, придерживая за бедра и плечи. Где-то в уголке его сознания еще всплывали образы хозяина, хозяйки, гостей, вызывая смутное беспокойство, но он понимал, что уже не в состоянии остановить охватившее их безумие. Ее пальцы расстегнули его рубашку до пояса, и нежный язык обжег шею и грудь, а он тем временем, откинув юбку, ласково водил рукой вдоль ее бедер. Так в изнеможении они, казалось, провели долгие часы, и он все время ощущал каждое мимолетное движение, каждую судорогу ее тела, отзываясь на них нервной чувственной дрожью. Потом осторожно перевернул девушку и, подмяв под себя, вошел в нее. Леона вся напряглась и затаила дыхание, на какое-то мгновение ему показалось, что она сейчас закричит. Но она только застонала и зашевелилась под ним. И тогда из самого горнила владевшего им страстного желания медленно и уверенно начал он путь домой – к себе.

А она несла его, как море, тихо покачивая, несет лодку, – то поднимая, то опуская – и не верилось, что это мерное убаюкивание таит под собой грозную пучину. В этом путешествии оба что-то бормотали и всхлипывали, он, почти не переставая, ласково ругался. Каждый стремился достичь гавани, но покой можно было обрести, только бешено ускорив движение, отдав ему всю нарастающую силу. На секунду Руфус открыл глаза и увидел ее искаженное страданием лицо, в темноте оно белело гипсовой маской. В глазах Леоны стояли слезы, ресницы увлажнились. Она часто дышала, постанывая и коротко вскрикивая, потом бессвязно забормотала, отчего он непроизвольно стал двигаться быстрее и энергичнее. Ему хотелось, чтобы она помнила эти мгновения до самой смерти. Но тут и сам он понесся неведомо куда, и на этом пути никто не смог бы остановить его – ни белый Бог, ни угрозы линчевателей, спустись они вдруг на крылышках прямо на балкон. Он шепотом ругался, обзывал ее белокожей сучкой, выл вполголоса, безжалостно пронзая ее своим грозным орудием. Она вдруг зарыдала. Говорил тебе, простонал он, что еще заставлю тебя поплакать, и вдруг почувствовал удушье: еще секунда – и он либо взорвется, либо умрет. Стон и проклятия сотрясли его тело, в последнее решающее движение он вложил всего себя и тут почувствовал, что из него изливается мощный ядовитый поток, которого хватило бы на сотню маленьких мулатов.

Лежа на спине, Руфус тяжело дышал. Теперь он слышал доносившуюся из комнаты музыку и гудки на реке. Мощь соития напугала его, в горле пересохло, там, где на теле остались мокрые пятна, он чувствовал холод. Девушка прикоснулась к нему, заставив испуганно вздрогнуть. С трудом он заставил себя повернуться к ней и заглянуть в лицо. В ее впавших, потемневших глазах все еще стояли слезы, на губах робко дрожала ликующая улыбка. Руфус притянул ее к себе, мечтая лишь о покое. Он надеялся, что у нее хватит ума помолчать, но услышал: «это было чудесно», и почувствовал на губах поцелуй. И эти слова, не вызвав в нем ответной нежности и не избавив от невесть откуда взявшегося мистического ужаса, вдруг вновь пробудили желание. Руфус сел.

– Забавная ты девчонка, – проговорил он, вглядываясь в нее. – Что ты скажешь мужу, когда заявишься к нему с черным малышом?

– Тебе не стоит беспокоиться, – сказала девушка. – У меня не будет больше детей. – Она ничего не добавила, хотя ей явно было что сказать. – Он выбил из меня и это, – призналась она наконец.

Ему захотелось услышать историю ее жизни. И в то же время не хотелось ничего знать.

– Пойдем умоемся, – предложил он.

Она положила голову ему на грудь.

– Мне страшно возвращаться туда.

Руфус засмеялся и погладил ее по голове. В нем вновь затеплилась нежность к девушке.

– Не собираешься же ты провести здесь ночь?

– А что подумают твои друзья?

– Послушай, Леона, полицию они уж никак не позовут. – Он поцеловал ее. – Ничего плохого они не подумают.

– Ты пойдешь со мной?

– Ну, конечно, пойду. – Руфус отстранил ее, окинув взглядом с головы до ног. – Все в порядке, одерни только одежду, – и он любовно провел рукой по ее телу, – ну и еще пригладь волосы вот так, – и он откинул пряди с ее лба.

Она не спускала с него глаз.

Руфус с удивлением услышал свой голос: «Я тебе нравлюсь?»

Она нервно сглотнула. Руфус видел, как у нее на шее пульсирует жилка. Девушка казалась ему сейчас совсем беззащитной.

– Да, – сказала она и потупилась. – Руфус, – опять заговорила она, – ты действительно мне очень нравишься. Постарайся не делать мне больно.

– С какой стати, Леона? – Он нежно гладил ее шею, серьезно глядя в глаза. – Почему ты думаешь, что я могу сделать тебе больно?

– Люди обычно именно так поступают друг с другом.

– Тебя кто-то обидел, Леона?

Она молчала, уткнувшись лицом ему в ладони.

– Мой муж, – наконец выговорила она. – Мне казалось, он любит меня, но он совсем не любил… я знала, что он груб, но не думала, что он еще и подлый. Какая уж тут любовь, если он отобрал у меня моего малыша и отправил его куда-то?

Девушка смотрела на Руфуса глазами, полными слез.

– Называл меня никудышной матерью, потому что я пила. Действительно тогда я много пила, но иначе жизни с ним не вынести. А для сына я ничего не пожалею, соринки не дам на него сесть.

Руфус молчал. На темнокожую руку капали ее слезы.

– Он и теперь живет в нашем доме. Я говорю о муже. Вместе с моими матерью и братом, они с ним заодно. Тоже считают меня никчемной. Если все время говорить, что ты бестолочь, – сделала она попытку пошутить, – можно и впрямь ею стать.

Руфус заставил себя забыть все вопросы, которые собирался задать ей. Холод пробирал до костей, он был голодный как собака, хотелось пить и еще поскорей очутиться дома в постели.

– Ладно, – сказал он. – Обижать тебя я не собираюсь.

Он встал, направляясь к балконным дверям. Идти мешали приспущенные и болтавшиеся на ногах брюки; он подтянул их, ощущая внутри клейкую массу, и застегнул молнию, стараясь держать ноги пошире. Небо алело. Звезды исчезли вместе с огоньками на побережье Джерси-сити. По реке медленно ползла груженная углем баржа.

– Как я выгляжу? – спросила Леона.

– Прекрасно, – ответил Руфус и не солгал. Девушка напоминала сейчас уставшего ребенка. – Поедем ко мне?

– Если ты хочешь, – сказала она.

– Именно этого я и хочу. – Но сам диву давался, зачем она ему понадобилась.

Зашедший к ним назавтра, во второй половине дня, Вивальдо застал Руфуса еще в постели. Леона возилась на кухне, готовя завтрак.

Она-то и открыла Вивальдо дверь. Руфус наслаждался ситуацией: Вивальдо изумленно переводил взгляд с Леоны, утопавшей в мужском халате, на восседавшего в постели среди скомканных одеял совершенно голого Руфуса.

Ну что, белый либерал, пробрало тебя, ублюдка, насмешливо подумал Руфус.

– Привет, мужик, – поздоровался он. – Входи, гостем будешь. Поспел как раз к завтраку.

– Я уже завтракал, – отказался Вивальдо. – Вижу, я здесь лишний. Загляну попозже.

– Не валяй дурака. Входи. Это Леона. Познакомься, Леона, это мой друг, Вивальдо. Его полное имя Дэниел Вивальдо Мур. Итальяшка с ирландскими предками.

– Руфус погряз в предрассудках, – сказала, улыбаясь, Леона. – Заходите.

Вивальдо неуклюжим движением закрыл за собой дверь и присел на край кровати. Когда он чувствовал себя неловко, а такое бывало частенько, его руки и ноги как бы вытягивались, становясь чудовищно непропорциональными, и он путался в них, словно обрел конечности совсем недавно.

– Может, вы хоть что-нибудь проглотите, – сказала Леона. – Еды много, все будет готово с минуты на минуту.

– Пожалуй, выпью чашечку кофе, – произнес Вивальдо, – если, конечно, у вас не найдется пива. – Он взглянул на Руфуса. – Вижу, вечеринка удалась.

Руфус расплылся в улыбке.

– Совсем неплохо было.

Леона открыла банку и, перелив пиво в стакан, поднесла его Вивальдо. Он взял стакан, поблагодарив ее своей мимолетной цыганской улыбкой и слегка расплескав содержимое.

– Тебе налить, Руфус?

– Нет, киска, пока не надо. Сначала поем.

Леона снова скрылась на кухне.

– Типичная южанка, правда? – сказал Руфус. – Они умеют там воспитывать своих женщин, учат, как ухаживать за мужчинами.

Из кухни послышался смех Леоны.

– Они только этому нас и учат.

– А что тебе еще надо знать, киска? Ты и так умеешь сделать мужчину счастливым.

Руфус и Вивальдо обменялись понимающими взглядами. Вивальдо широко улыбнулся.

– Так что, Руфус, поднимешь ты сегодня свой зад?

Отбросив одеяло, Руфус соскочил с постели, зевнул и, вскинув руки, потянулся.

– Ну и видок у тебя сегодня, – сказал Вивальдо, бросая другу трусы.

Руфус натянул трусы, затем влез в старые серые слаксы и накинул выцветшую зеленую рубашку спортивного покроя.

– Жаль, что тебя вчера не было. Там такую травку давали – закачаешься.

– У меня вчера и без того проблем хватало.

– Опять Джейн? И, конечно, ссорились?

– Она напилась и несла всякую дичь. Ты ее знаешь. Больной человек, не может с собой совладать.

– То, что она с придурью, я знаю. А вот что с тобой?

– Наверное, получаю, что заслужил. Может, втайне хочу, чтобы меня так прикладывали.

Они прошли к столу.

– Вы первый раз в Гринич-Виллидж, Леона?

– Нет, бывала и раньше. Но пока не узнаешь людей, место так и остается чужим.

– Теперь вы знаете нас, – сказал Вивальдо, – а, между нами говоря, мы здесь знаем всех. Покажем вам все самое интересное.

Руфуса почему-то раздражала манера разговора Вивальдо с Леоной. Радостное настроение улетучилось – как не бывало, в душе зародились дурные подозрения. Он бросил украдкой взгляд на Вивальдо, тот потягивал пиво, поглядывая на Леону со своей непроницаемой улыбкой – слишком уж открытой и добродушной: поди пойми, что под ней таится. Руфус перевел взгляд на Леону: сейчас, при дневном свете, в халате с чужого плеча, с подколотыми волосами и без всякой косметики на лице, ее и хорошенькой-то не назовешь. Может, Вивальдо смотрит на нее с презрением, как на заурядную простушку, но это означает, что Вивальдо переносит презрение и на него, Руфуса. А может, он флиртует с ней, потому что Леона кажется ему незатейливой и доступной – чего уж от нее ждать, коль она пошла даже с Руфусом.

Но тут Леона улыбнулась ему через стол. У него екнуло сердце, и сладко заныло внизу живота; вспомнив их яростную и нежную близость, он решил – черт с ним, с Вивальдо. Того, что было, Вивальдо не отнимет у него.

Руфус перегнулся через стол и поцеловал девушку.

– Можно еще пива? – попросил, улыбаясь, Вивальдо.

– Бери. Сам знаешь где, – сказал Руфус.

Леона, взяв стакан гостя, отправилась на кухню. Руфус показал язык приятелю, который насмешливо смотрел на него.

Вернувшись, Леона поставила перед Вивальдо свежее пиво и объявила:

– Вы, мальчики, не торопитесь, заканчивайте спокойно завтрак, а я пока пойду переоденусь. – Забрав свою одежду, Леона исчезла в ванной.

Некоторое время они молчали.

– Она что, останется здесь, у тебя? – задал вопрос Вивальдо.

– Еще не знаю. Ничего не решено. Хотя, думаю, она бы не возражала.

– Это видно невооруженным глазом. Но квартирка тесновата для двоих.

– Можем найти что-нибудь попросторнее. Кроме того, ты ведь знаешь, я чертовски мало нахожусь дома.

Вивальдо некоторое время обдумывал его слова, наконец осторожно произнес:

– Надеюсь, ты понимаешь, дружок, это, конечно, не мое дело, но…

Руфус взглянул на него.

– Она разве тебе не нравится?

– Напротив, очень нравится. Милая девушка. – Вивальдо отхлебнул пива. – Вопрос в том: насколько она нравится тебе?

– А ты не видишь? – ухмыльнулся Руфус.

– Говоря откровенно, нет. То есть я вижу, что нравится, но… даже не знаю.

Они снова помолчали.

– Причин для беспокойства нет, – подытожил Руфус. – Я уже большой мальчик.

Вивальдо поднял на него глаза.

– Но и мир вокруг тебя тоже большой. Надеюсь, ты подумал об этом.

– Подумал.

– Все несчастье в том, что у меня по отношению к тебе слишком отцовские чувства, сукин ты сын.

– Все вы, белые ублюдки, одинаковы.

Выйдя на улицу в воскресенье, они встретились с тем «большим миром», о котором говорил Вивальдо. Судя по неприязненным взглядам прохожих, он был настроен к ним враждебно, и Руфус понял, что совсем забыл о существовании этого мира и о его неиссякаемой способности ненавидеть и разрушать. Он не подумал, что ждет его с Леоной, потому что даже не рассматривал возможность их совместной жизни. Но она здесь, рядом, идет с ним по улице, и если он захочет, с радостью останется у него. Но за это придется платить – и немало: возможны стычки с хозяином дома и соседями, с подростками в Гринич-Виллидж и со всеми, кто приезжает сюда на уик-энд. Его семья тоже в восторге не будет. Но если у родителей протест – всего лишь привычный рефлекс на жизнь, то сестра Ида мгновенно возненавидит Леону. Она всегда ждала от Руфуса чего-то необыкновенного и, кроме того, обладала чрезмерной щепетильностью в расовых вопросах. «Будь она чернокожей, Руфус, ты и не взглянул бы на нее, – скажет Ида. – Но ты готов жить с любой швалью, если у той белая кожа. В чем дело? Ты что, стыдишься, что ты черный?»

Он вдруг впервые в жизни задумался над этим вопросом, точнее, тот на секунду обжег его мозг и почти сразу же, как бы извиняясь за доставленное беспокойство, погас.

Руфус искоса посмотрел на Леону. Вот теперь она была по-настоящему хорошенькой. Девушка заплела свои длинные волосы в косички и подколола наверх, эта, немного старомодная прическа делала ее значительно моложе своего возраста.