Дикий Носок
Седьмое небо
Глава 12.
«Ну и чего Вам от меня надо?» – вновь устало спросил колдун, опустившись на стул. – «Любовное зелье? Небо в алмазах? Луну с неба? Не стесняйтесь. Не будем откладывать в долгий ящик.»
«Ты вот что, колдун, не ерничай,» – миролюбиво сказал дед Богдан. – «За язык тебя никто не тянул. Слово дал, вон увесистое какое, выполняй.» Медный шар тускло отсвечивал болотной зеленью у него в руке. Проследив за взглядом колдуна, дед пораскинул мозгами и спрятал его обратно в мешок. Колдуна он, откровенно говоря, побаивался, потому как раньше дел с ними не имел.
«Луна с неба нам не требуется. И небо в алмазах себе оставь. Все намного проще. Мы тут кое-что обронили, думали, что насовсем (при этих словах колдун понимающе ухмыльнулся), требуется это раздобыть и изничтожить. Да так, чтобы наверняка.» Тут колдун усмехнулся уже одобрительно. Он бы тоже хотел кое-что навсегда изничтожить.
Груша тем временем оглядывала жилище колдуна. Она никогда не бывала в подобных местах и представляла их несколько более загадочными и таинственными, с вереницей склянок с зельями на полках и бурлящим над очагом котлом, содержимое которого помешивает мудрый волшебник с лучащимися добротой глазами.
Лавка же Терентия изобиловала разве что засохшими мухами, коих было так много, что разжиревшие и обленившиеся пауки не справлялись с их поеданием, паутиной и треснувшими горшками. Здесь было пыльно, темно из-за засиженным мухами оконных стекол, пахло несвежим бельем, сыростью и гнилью. Пыль сбивалась в комки, образуя целые холмы и жила собственной жизнью, постепенно поглощая замызганные половички, комнатные туфли и забытый в углу веник. Одним словом, ничего таинственного и завораживающего.
Сам колдун тоже мало походил на нарисованный ее воображением образ. При взгляде на Терентия в голову почему-то приходили мысли о несварении желудка и почечных коликах. Никакой величественности, невольно внушающей уважение и трепет.
«Тятенька мой слово дал,» – путанно начала объяснять Груша. – «Еще до моего рождения. Чтоб семейство его ни в чем не нуждалось и как сыр в масле каталось. Он обещал все выдюжить, все невзгоды на своих плечах вынести. Вот маменька и бабушка и сели к нему на шею. И ножки свесили.»
«И ты тоже?» – ядовито спросил колдун.
«Потом и я,» – потупилась Груша. – «Но я это слово кабальное выкрала и убежала. Чтобы только тятеньку освободить. Мы бросили его в Тихий омут. Думали, оно навсегда сгинуло. А оно, клятое, на торге вдруг объявилось. В одном из коробов вранья оказалось.»
До Терентия внезапно дошло: «Так Вы мое слово тоже в коробе вранья нашли?»
«Так и есть. А вот то, которое нам надобно, не нашли. Оно в другом коробе, видать. Помогите нам его раздобыть.»
«Так и быть,» – после паузы пафосно заявил колдун. – «Дам Вам амулет на удачу. В течении трех дней Вам будет сопутствовать успех в любом начинании. Найдете свое потерянное слово в два счета.»
«Ты, колдун, не юли. Меня на мякине не проведешь,» – твердо заявил дед Богдан. – «Твое слово будет исполнено, когда наше окажется у нас в руках.»
«И как?» – вспылил Терентий. – «Я Вам не собака-ищейка. Мало ли кто его купил.»
«Мы знаем,» – хором воскликнули незваные гости. – «Мы за покупателями проследили. Ну, насколько смогли.»
«И что это означает?» – нахмурился Терентий.
«Один из них – юнец вошел в резиденцию Льва 16. А туда любопытных не больно то и пускают. Зато второй, и тут нам просто повезло, зашел в лавку прямо напротив твоей. Мы разузнали, что он ее хозяин – лекарь Дорофей. Очень уважаемый человек.»
Терентий, против ожидания, этому вовсе не обрадовался, а скуксился, будто откусил лимон. Он поднялся со стула и стал расхаживать по лавке туда-сюда. Страшно неохота, но придется, видимо, помогать этим простофилям. Для колдуна плохая репутация смерти подобна. А если он откажется, то что мешает этой компании продать данное им слово, и тогда неизвестно, что от него потребует новый владелец.
«Ну, допустим, раздобыть его я Вам помогу, а изничтожить – увольте. Невозможно сие. Слово даденное только его владелец изничтожить и может, когда в руках держать будет. Иначе, как Вы думаете, почему все помойки нарушенными обещаниями завалены?»
Глава 13.
Общеизвестно, что представления о чистоте у мужчин и женщин кардинально различаются. То, что для мужчины – уютная холостяцкая берлога, для женщины – авгиевы конюшни. Даже в таком банальном деле как мытье посуды они руководствуются совершенно разными принципами. Женщина поела и сразу вымыла за собой тарелку. Мужчина сначала находит наименее грязную тарелку, отмывает ее, а уж потом из нее ест.
С постоялого двора путешественникам пришлось съехать. Денег платить за постой не оставалось совсем. Терентий был не в восторге от незваных гостей, но молча скрежетал зубами.
Существовать в колдовском свинарнике Груша не могла, а потому решительно взялась за уборку. Перво-наперво выудила из пыльной кучи веник и повымела изо всех углов многолетнюю паутину. Привыкшие к вольнице пауки недовольно пятились и, затаив злобу, прятались по щелям. Мумифицированные тушки мух горохом сыпались на пол. Оттертые до сияющего блеска окна впустили в лавку солнечный свет. Потрескавшиеся горшки были безжалостно выброшены. Котел (как у всякого порядочного колдуна, у Терентия он все же оказался) начищен речным песком. И теперь, в кои то веки, варил пшенную кашу с изюмом. Подгоняемые Грушей мужчины были разосланы за водой, дровами, мышеловками, маслом для ламп и едким щелочным мылом для стирки.
Проблемы возникли с пылью. Грушу она пугала. Проведшая много лет в лавке колдуна и впитавшая в себя остатки многих неудачных колдовских зелий, выплеснутых прямо под ноги, она таилась от тряпок и веника по углам, забиваясь в каждую щель, словно живой организм. Стоило только девушке отвоевать один уголок пространства, как пыль вытягивала щупальца в другом, засасывая в себя все, что попадалось на пути: курительную трубку, ночной колпак, свечные огарки.
Глава 14.
Дорофей тоже был мастером пустить пыль в глаза недалекому клиенту. Вот у него в лавке все было как следует: полочки, заполненные пузатыми склянками толстого стекла с разнообразными мазями и притираниями, связки сухих трав свисали с потолка, бурлящий над очагом котелок. И пусть варился там всего лишь вишневый компот, до которого лекарь был большой охотник, пациентам знать об этом было необязательно. Да и дух в лавке от него стоял приятный. Здесь было чисто. Полы устилали плотные тканые половички веселенькой расцветки.
Сам Дорофей округлой фигурой и румяными щеками напоминал наливное яблочко.
Вдоль стены располагались разномастные деревянные табуреты, на которых посетителям предлагалось дожидаться своей очереди. На одном из них, с привязанной к ножке козой, уже восседала говорливая бабка. На первый взгляд совершенно здоровая, учитывая тяжесть плетеной корзины, которую она при появлении других клиентов опустила на пол. Однако бабка так не считала.
«Ох, милок,» – оккупировала она внимание лекаря. – «Совсем я плохая стала: поясницу ломит, в глазах средь бела дня темнеет, голова от натуги кружится. Вот и решила я, надобно в город к лекарю сходить, посоветоваться. Встала пораньше и пошла.»
Дорофей вежливо прервал обстоятельный рассказ: «Издалека пришли, бабушка?»
«Какая я тебе бабушка?» – оскорбилась посетительница. – «Я третьего мужа схоронила. На выданье теперь. Девица, считай.»
Дед Богдан хмыкнул, переглянувшись с лекарем.
«И когда у Вас … э, уважаемая, поясницу ломит?» – поинтересовался Дорофей.
«Да как окучу десятину картошки, так и ломит,» – охотно пояснила молодящаяся «девица». – «А в глазах темнеет, когда телегу мешками нагрузишь.»
«Тут же, наверное, и голова кружится?» – предположил догадливый лекарь.
«Ага,» – довольно подтвердила старуха.
«Пахать на ней надо,» – шепотом пояснил дед внуку. – «Покрепче любой лошади будет бабка.»
«Тяжелый случай,» – нахмурился Дорофей. – «И поясница, и голова, и в глазах темнеет.»
Лекарь принялся с задумчивым видом расхаживать по комнате, заложив руки за спину. Бабка благоговейно молчала, наблюдая за маячившим туда-сюда Дорофеем.
«Эх, была не была,» – решился наконец тот. – «Вижу, женщина Вы хорошая (бабка приосанилась), в самом расцвете лет (бабка кокетливо опустила ресницы, склонив голову на бок). Дам я вам средство верное, но очень редкое, а потому дорогое.»
Лекарь покопался на полке и снял с нее маленький пузырек с бесцветной жидкостью. Бабка от любопытства вытянула шею. Редкое средство не впечатляло, но осторожность, с которой лекарь бережно держал его в руках, возбуждала любопытство.
«Это что ж такое будет?»
«Это крокодиловы слезы,» – торжественным шепотом произнес Дорофей. – «Наиценнейшее средство. Оздоравливает весь организм в целом, снимает усталость, скованность в членах и ломоту в мышцах, нормализует ток крови и других жидкостей в теле, выводит прочь лишнее и вредное.»
Бабка от обилия незнакомых слов вроде «организм» и «нормализует» проникалась все большим уважением к лекарю, понимая, что не напрасно пришла.
«И во сколько же оно мне встанет?» – поинтересовалась она.
«10 монет,» – ответил лекарь и, не слушая возражений, продолжил. –«Достаточно всего одной капли в день.»
Внимательно рассмотрев пузырек, бабка пришла к выводу, что он хоть и мал, но если всего по одной капле в день, то надолго хватит.
«Беру,» – решилась она.
Дорофей тут же развил бурную деятельность. Клиента нужно было брать тепленьким, пока не передумал. В этом методы колдунов и лекарей были удивительно схожи. А если клиент потом одумается, то это не беда. Лекарственные зелья, как известно, обмену и возврату не подлежат.
Уложив пузырек со снадобьем в деревянный ящик, он засыпал его свежими опилками, заколотил крышку маленькими гвоздиками и лишь после этого вручил покупку бабке.
Та бережно приняла ящичек и тут же упрятала его куда-то на дно своей необъятной корзинки, с легкостью подхватила ее и направилась к выходу.
«А деньги?» – изумленно завопил ей вслед лекарь.
«Ой, запамятовала,» – спохватилась бабка. Отвязала от ножки табуретки козу, вручила со словами «Манька моя дороже десяти монет будет» лекарю конец веревки и удалилась.
Оторопевший от такой наглости Дорофей взирал на мирно жующую тканый цветастый половичок козу. Дед и внук давились от хохота, всеми силами стараясь скрыть это от лекаря. Да чуть не подавились им насмерть, когда в лавку вошел следующий пациент. Это был черт.
Черти из своих Тихих омутов вылезали редко. Настолько редко, что Богдан впервые на своем веку видел его своими глазами. На берегу их не больно то и ждали, побаивались.
Черт был, как ему и полагается, черный, заросший жестким волосом, похожим на свиную щетину, из которого на голове торчали два маленьких рожка. Он был в грязных, воняющих тиной лохмотьях, одну из своих ног со свиным копытцем тащил волоком, опираясь на палку. Крепкое копыто было свернуто набок. Нога над ним опухла и багровела, точно спелый помидор. Вместе с угрюмым чертом вошло зловоние, будто от дикого зверя, разом перебив дух вишневого компота.
Черт доковылял до табуретки, сел и вытянул больную ногу. Дед и внук невольно сдвинулись в сторону. Дорофей, которому черта видеть доводилось тоже впервые, от ужаса не мог сдвинуться с места. Коза на нового пациента не обратила ни малейшего внимания. Но стоило нечисти взглянуть на него из-под косматых бровей, как лекарь отмер и робкими шажками приблизился к пациенту. Не решаясь прикоснуться, он осмотрел чертову ногу со всех сторон и заключил заискивающе: «Сломана будет. На место поставить надобно и прочно зафиксировать.»
Черт молчал, но смотрел красноречиво. Дорофей засуетился. Приволок ворох чистых тряпиц, нарезанных полосами, разбавил водой и замесил наилучшей глины. Но к чертовой ноге прикоснуться никак не решался. Но стоило черту вновь насупить косматые брови, взялся за ногу и решительно потянул.
Черт пережил экзекуцию стоически, не издав ни единого звука. Зато у лекаря, а заодно и у Богдана с внуком, сердца ушли в пятки, да там и тряслись как зайцы.
Дорофей уселся на пол и принялся бинтовать ногу тряпицами, обмазывая каждый слой быстро застывающей глиной. Закончив, подтащил маленькую низкую жаровню и разжег огонь, дабы глина скорее схватилась. Не прошло и получаса, как глиняный сапожок затвердел. Черт, по-прежнему не проронивший ни слова, поднялся и опираясь на костыль поковылял к двери. Откуда-то из лохмотьев выпал золотой и глухо звякнул об пол. Только когда дверь за незваным гостем захлопнулась, по лавке пронесся вздох облегчения.
«Ишь ты, и черт, оказывается, может сломать ногу,» – задумчиво проговорил дед Богдан. – «Где это, интересно, он шастает. Вот так, наверное, Слово из Тихого омута на свет снова и вынырнуло.»
Спавший было румянец Дорофея начал возвращаться.
«Часто к Вам заглядывают такие необычные пациенты?» – завел светскую беседу дед.
«Упаси меня от такой напасти,» – открестился лекарь, пробуя на зуб подобранную монету. – «Такой пациент всех остальных распугает.»
«А часто ли черти в столицу захаживают?» – продолжал любопытствовать настырный дед.
«Бывает,» – важно ответил Дорофей.
«А по какой такой надобности?»
«Кто же их чертову надобность разберет,» – флегматично заметил лекарь. – «Говорят, клады черти лучше всех ищут, зарытые, утопленные – все одно, и по этому случаю Лев 16 их и привечает.»
Дед и внук переглянулись. Догадка оказалась верной.
«А лечить их как?» – сыпал вопросами дед. – «Неужто как людей? А коли вылечить не сумеете, то сильно ли они гневаются? Небось и стражу звать приходится? Не жидковаты ли они против рогатых?»
А в это время Аристарх и Терентий уже взломали хлипкий замок на задней двери лекарской лавки и стараясь не шуметь шурудили по углам в поисках короба вранья.
Глава 15.
После неудачи с лекарем товарищи немного приуныли. Как было бы просто, если бы потерянное Слово нашлось в закромах Дорофея! Но закон подлости на то и закон подлости. Разумеется, Антипово Слово оказалось именно в последнем коробе вранья. А в том, что достался Дорофею преобладал всякий мусор: данное самой себе на куске желтовато-серого, крошащегося, словно песочное печенье, песчаника обещание некоей Сластены Патоковны сладостей более не есть или хотя бы уменьшить количество потребляемых пряников до килограмма в день (недолго ему осталось, скоро само в песок рассыплется); изъеденный древоточцами деревянный обрубок – слово, данное безвестным мореходом, что коли он вернется с последнего мокрого дела в целости, найти себе занятие на суше; несколько нарушенных клятв в вечной любви (часто встречающийся мусор, позабытый и позаброшенный) и прочее по мелочи.
Теперь следовало искать проход в резиденцию Льва 16, и дело это было почти безнадежное. Чужих в резиденции не было. Все обитатели: от многопудового главного повара, весьма правителем ценимого, до последнего конюшонка были связаны кровными и родственными узами и знали подноготную друг друга до седьмого колена. В общем – мышь не проскочит.
В отличии от многих других властителей, настойчиво впихивающих свои монументальные замки в центрах городов, предки нынешнего Льва пошли другим путем. Многонаселенный, никогда не спящий город Львов беспокоил. Помимо людей законопослушных (или хотя бы равнодушных) он был полон мошенниками, ворами, жуликами и проходимцами всех мастей. Так что только вынеся резиденцию за пределы города и огородив ее отдельной крепостной стеной, Львы могли почивать спокойно.
Столицу и резиденцию разделяло поле. Самое обычное, заросшее буйно цветущими по весне одуванчиками, сменяющимися позже васильками, колокольчиками и клевером. Воздух здесь был свежее, небо голубее, а облетающие столицу за семь верст птицы охотно селились в просторных садах резиденции.
Разнообразные строения теснились на задних дворах: птичники, коптильни, сыроварни, конюшни, амбары, пасеки и рыбные пруды. Лев 16 жил с размахом и без стеснения чем бы то ни было, в том числе городскими стенами.
Летняя кухня, стоявшая в некотором отдалении от прочих строений как потенциальный источник повышенной пожарной опасности, гасила нестерпимым жаром любой залетевший сквознячок. Сегодня в кухне варили варенье. Медные тазы, исходившие сливовым духом, теснились на широкобокой плите. Взмокшие поварята, поминутно понукаемые старшим, споро выковыривали косточки из слив, сваленных во все доступные емкости. Главный повар, алея щеками, аккуратно дул на зачерпнутое ложкой варенье, снимая пробу. Пот стекал по его мощному загривку формируя целый ручеек между лопаток.
В такие дни Стась свою жизнь особенно не любил. Забыл уже как радовался, когда дядька – седьмая вода на киселе, пристроил его сюда. Шутка ли – правителева кухня? Думал, уж тут то как сыр в масле кататься будет. Вышло иначе. Поварятам, коих тут была целая дюжина, поручали лишь чистить овощи, потрошить и ощипывать битую птицу, да мыть ягоды для варенья, вот как сейчас. Сыт, конечно, всегда будешь. Это каким же дураком надо быть, чтобы при кухне голодным остаться? Но честолюбие Стася требовало выхода и настойчиво толкало его в спину в поисках способа выделиться.
И способ нашелся. Одному Богу известно, сколько яиц извел Стась, упражняясь. Но в конце концов научился он взбивать их с такой скоростью, что глазом невозможно было уследить за движением венчика в его руке. Рука у Стася при этом деревенела, а отмирая, колола тысячью иголок. Зато результат превосходил все ожидания. Яичная пена, сбитая из одних лишь белков с сахаром, стояла воздушной стеной. Приготовляли из нее безе, до которого Лев 16 был большой охотник. Честолюбие Стася ликовало. Редкое умение возвысило Стася над остальными бесталанными поварятами. Но от унылого выковыривания сливовых косточек, увы, не освободило. И пока руки делали дело, глаза не переставая смотреть, а уши слушать. Поэтому появившихся Слухов Стась не пропустил.
Слухи, одетые в ярко-красные одежды, дабы быть заметнее в любой толпе, ходили обычно парами. Славились они зычностью голосов. Неспешно шествуя по столице, Слухи останавливались на площадях, собирая толпы заинтересованных горожан, и доносили до них то, что имели сказать. Сегодня они намеревались распустить по городу слух о том, что очередной Битый час назначен правителем через три дня.
Стась вмиг повеселел. Битый час – время наказания, а то и казней Львом 16 пойманных преступников и душегубов, развлечением был знатным. Случался он нечасто, по мере наполнения узилища провинившимися, но не реже раза в месяц. Стась ни одного не пропускал. Разговоров потом на кухне было на неделю.
