Денис Максимович Гусев
Сундук
Мужчина положил шляпу обратно. Голова его была склонена, и он старался избежать взгляда Хельги. Она смотрела на него красными, блестящими от слёз глазами. Он продолжал:
– Хельга, среди посетителей был Франц Рихтер. Они выпустили в него четыре пули. Он умер сразу.
Мужчина взглянул на Хельгу. Она прикрывала рот ладонями, раскачиваясь из стороны в сторону. Её плачь превращался в истошное рыдание. Глаза широко открылись, в них было безумие. Неумолчное, безутешное безумие, которое, казалось, разрывало внутренности, причиняя адские страдания. Мужчина крепко обнял её и произнёс:
– Полиция и военные хотели взять лавку штурмом. Но никто не ожидал, что убийцы сами выйдут. Они шли и стреляли, не пытаясь укрыться от пуль. Они не прошли и десяти шагов. Их всех расстреляли. В упор.
В кармане у вашего жениха нашли кошелёк, в нём был адрес конторы, в которой он работал. Мы позвонили туда только утром, чтобы узнать, где он живёт. Нам назвали этот адрес.
Хельга безутешно рыдала. Рыдания были похожи на животный рёв, который разносился по всей комнате.
– Я не знаю, что я могу для вас сделать. Я должен был сообщить вам эту новость. Разумеется, мои соболезнования не принесут вам никакого утешения. Простите меня, что я принёс вам такое известие.
Теперь она бесчувственно лежала. Мужчина добавил:
– Он находится сейчас в городском морге. Если у вас есть деньги на похороны, то вам отдадут тело хоть сегодня. Если же у вас финансовые затруднения, то его похоронят в общей могиле, со всяким сбродом. Так всегда делают, если личность не удалось опознать.
Он встал и направился к двери.
– Вас нельзя оставлять одну, – сказал он. – Я позову кого-нибудь, чтобы с вами побыли.
Хельга молчала. Она смотрела перед собой бесчувственным взглядом.
– Я должен идти. Крепитесь. – С этими словами он надел шляпу и вышел из комнаты.
Вечером в комнате уже стоял гроб. Глядя на лежавшее тело Франца я не мог вообразить, что когда-нибудь увижу его таким. Он лежал, облачённый в черный костюм. На бледном лице застыло выражение смирения и покоя. Хоть тело его и находилось здесь, в комнате, сам он был уже очень далеко от этих мест. Хельга не отходила от него ни на шаг. Она стояла над ним, приглаживая рукой его волосы. Она простояла возле гроба всю ночь. Просто смотрела на лицо Франца, не проронив ни слова.
На следующий день в комнате набилось много людей. Видимо, жильцы, которых я раньше никогда не видел. Среди всех я узнал только фрау Мюллер. На ней было надето широкое траурное платье. Хельга всё это время сидела на кровати. Фрау Мюллер подошла к ней.
– Пора начинать. Ты готова?
Хельга не сразу поняла, что сказала фрау Мюллер. Она рассеянно взглянула на неё. Потом сказала:
– Да, я готова.
Несколько мужчин подняли гроб и вынесли его из комнаты. Вся процессия начала выходить следом. Хельгу поддерживала фрау Мюллер. Дверь закрылась, и я остался один.
Я уже понимал, что со смертью Франца жизнь разделилась на «до» и «после». И не только для меня, но и для Хельги. «Что будет дальше? И будет ли оно?» – спрашивал я себя. Но не находил ответа.
Вечером вернулась Хельга. Одна.
Не раздеваясь, она села на кровать и долго просидела в кромешной темноте. Несколько раз заходила фрау Мюллер. Хельга, не вставая с постели и повернув одну лишь голову, уверяла её, что с неё всё в порядке, и скоро она ляжет спать. Успокоившись, фрау Мюллер уходила. Я закрыл глаза, чтобы перевести дух после всех событий. И уснул.
Я проснулся от яркого света лампы, стоявшей на столе. Рядом я увидел Хельгу. Она искала что-то в ящиках стола. Затем достала какой-то предмет, блеснувший в свете лампы. «Что-то знакомое» – подумал я. Но никак не мог вспомнить.
Хельга подошла к окну. Сжав предмет в правой руке, она поднесла её к левой, вытянутой вперёд, и сильно прижав, провела. Чуть вскрикнув, она упала навзничь. Кровь разлилась по полу, – а в правой ладони, уже разжатой, лежала бритва, принадлежавшая Францу.
Глава 4
Жизнь трудна. Порой, она становится невыносимой. И нам волей-неволей приходится взваливать на себя её груз и нести дальше, медленно продвигаясь к концу. Но иногда груз становится воистину неподъёмным, и единственным выходом, дарующим освобождение, является тот, который избрала Хельга. Я не вправе её осуждать. И никто не вправе.
Со смертью Франца и Хельги мой привычный жизненный уклад разрушился. В тот момент передо мной открылось пустое пространство, заполненное лишь одним – неизвестностью. И мне не оставалось другого выбора, кроме как сделать шаг навстречу.
Хельгу нашли на следующее утро. Когда вошла фрау Мюллер, я уже не помнил себя от ужаса. Всю ночь я смотрел на свою любовь, которая истекала кровью, и ничего не мог сделать. Ничего.
Что происходило дальше – я не помню. Я видел только Хельгу и кровь. Кровь и Хельгу. Бритву, Хельгу и кровь. Казалось, что я лишился зрения, и теперь эта картина будет преследовать меня всю оставшуюся жизнь. Я закрыл глаза, не желая ничего больше видеть…
Скрежет дверного ключа в замочной скважине разбудил меня. Я открыл глаза и увидел ту же комнату, что и раньше. Все вещи стояли на своих местах. Кровать была застелена как обычно. Стул придвинут к столу. Шкаф закрыт. Казалось, Хельга и Франц пошли в излюбленное кафе, которое они часто посещали по выходным, чтобы съесть любимый штрудель, а меня оставили присмотреть за комнатой. Через несколько мгновений пришло осознание: всё это – ложь. Они никогда больше не переступят порог этого дома.
Дверь открылась. В комнату вошёл грузного вида мужчина. Набухшие глаза с неопрятной седой щетиной выделялись на крупном, покрасневшем лице. Небрежностью отдавал и его однотонный костюм коричневого цвета: верхняя пуговица на пиджаке отсутствовала, правая брючина вверху была порвана. Его сопровождала фрау Мюллер.
– Что же вы, папаша, так долго не объявлялись? – Она утёрла слёзы, выступившие из глаз.
– Дела были, – ответил он.
– По вам видно, какие у вас дела, – гневно произнесла фрау Мюллер. – Лишь бы зенки залить. Дочь – царствие ей небесное, хоть и сама на себя руки наложила – золотая ведь была. А как шила…. – Она уже плакала
Мужчина ничего не ответил. Он подошёл к кровати, осмотрелся. Фрау Мюллер продолжала:
– Несколько раз за всё время и пришли. И то – деньги выпрашивали. Помню я, видела.
– Да что ты помнишь, кочерга ты старая! – не выдержал мужчина. – Что ты вообще о моей жизни знаешь?! Иди, вари супы. А в мою жизнь не лезь. Не видишь, горе у меня.
Он сел на кровать и прикрыл лицо руками. Послышались тихие всхлипывания. Фрау Мюллер выпрямилась, достала платок и вытерла им около глаз. Она продолжала уже деловитым тоном:
– Значит так, слушай меня внимательно. Жить я тебе здесь не позволю, даже и не думай. Пусть у тебя и деньги будут, чтобы оплачивать, – все равно не позволю. Пришёл за её вещами – забирай и выметайся отсюда, поганая твоя рожа. Мебель, кроме сундука, не трогать. – Она указала рукой на меня. – Забираешь швейную машинку, книги, посуду. Хочешь, можешь одежду забрать. У тебя один час.
Она крепко сжала ключ в руке и сказала:
– Не скажи я тогда полицейскому инспектору о твоём существовании, ничего бы ты не узнал. Вообще. И ведь не хотела говорить, да подумала – не по-христиански это. – С этими словами она вышла из комнаты.
В ближайший час мужчина вытащил из шкафа одежду, собрал всю посуду, которую смог найти, снял со стола швейную машинку. Со стороны казалось, что он действует как мародёр, который очень спешит. Меня он захватил в последнюю очередь.
***
Когда дверь распахнулась, перед глазами предстала картина, доселе невиданная. Жилище представляло собой крохотную каморку под самой крышей, напоминавшее чердак, освоенный человеком.
Маленькое круглое окошко, крест-накрест пересеченное рамой, было, как мне казалось, единственным источником света. Потолок был настолько низким, что, войдя, мужчина не смог вытянуться в полный рост. Он поставил меня у изножья ржавой металлической кровати, занимавшей почти всё пространство у боковой стены. По левую руку от меня, на грязном деревянном полу с обнаженной в некоторых местах древесиной, стоял табурет. Воздух напоминал кислый смрад с примесью алкогольных паров. Он, казалось, пропитал всё помещение и, наряду с хозяином, царил здесь. На стене напротив висел грязный дворницкий фартук. Мне уже доводилось видеть их на людях, которые мели улицу около лавки мастера Ганса. Завершали картину пустые бутылки, хаотично разбросанные по полу.