Денис Игнашов
Сегментация Жизни
Пустая бутылка нырнула в траву, оставив на всеобщее обозрение только свой безобразный татуированный надписью коричневый зад.
Надо включить рассудок, поучал себя я, но вдруг проснувшаяся логичность лишь укоряла меня, давая понять, что "думать" надо было раньше! Спорить с этим было бесполезно, но что делать сейчас? А сейчас от моего решения слишком много зависело, и чем разумнее будет решение, тем лучше. А кто сказал, что разумное решение лучше?.. Я вернулся к палатке, и скоро рядом со стеклянным коричневым задом, брякнув, аккуратно примостился зелёный. После третьей бутылки я всё для себя решил. Пусть она выбирает, верю ей на слово, если моё (забавно, но как иначе Это пока неопределённое ещё назовёшь?) – женюсь. При прочем равном, Майка не есть хороший вариант, а как раз совсем наоборот, ныл придавленный моей пьяной решимостью разум. Курит травку, блудлива, слишком самоуверенна и упряма, и к тому же,– не сочтём это за гадливую меркантильность – пуста материально. Для объективности подкинем немного позитива. Есть что-нибудь привлекательное в будущей мамаше? Она мила, жизнелюбива, у неё решительный напористый характер, чёткий и хитрый ум… А потом всё должно измениться, ведь она станет матерью. Дай Бог, это убьёт в ней избыточную влюбчивость и тягу к куреву. Впрочем, женщины не меняются, они маскируются, иногда о-очень хорошо. Надеюсь, её маскировка будет самой лучшей из возможных. В конце концов, это опыт, решил я и, пошатываясь, встал со скамейки, а мой ребёнок без отца жить не будет. Это Судьба, ей надо подчиниться… Вот только знать, кто этот второй.
Я возвращался, когда уже стало темнеть. Шёл не спеша по аллее, иногда поднимал голову и смотрел на безоблачное сумеречное небо. А вокруг липким дурманом нарождалась зелень деревьев, она была так красива в своей первозданной активности, так притягательна в этот тихий тёплый майский вечер. Для меня всё вдруг поменялось, страхи, пусть на время, но ушли, я был практически счастлив. Жизнь была в тот момент так прекрасна…Ведь до осени ещё так далеко!
– Привет, – прошуршало сбоку гортанное.
Я остановился, немного разгорячённый пивом, погодой, природой и своими переживаниями, и потому совсем не готовый к этому глухому «привету».
– Привет, – эхом ответил я, с туповатой улыбкой рассматривая трёхголовую тень под деревом.
Мою отрешённо-счастливую улыбку кривым зеркалом спародировала хитроватая усмешка, обнажившая крепкие белые зубы.
– Не узнал?
Нет, почему же, теперь узнал. Это был Муса, который жил в соседней, напротив от моей, комнате. А с ним ещё двое, мне неизвестных. Говорили, что Муса опасен, и с ним лучше не иметь никаких дел, но я его знал уже полгода, и отношения с ним у меня были вполне добрососедские, даже хорошие… А ещё я помнил, что лиса не режет кур там, где живёт.
– Я тебе завтра отдам, – тихо говорил Муса, растягивая слова.
– Что? – не сразу вспомнил я.
Стеклянные, с набухшими красными капиллярами глаза Мусы нехорошо блестели. Алкоголь он не пил. Накурился что ли?
– Я у тебя брал тысячу рублей. – Муса горделиво повёл плечом, небрежно бросил: – Завтра пять отдам.
– Нет, нет, – замотал я головой. – Только тысячу. – Я продолжал открыто улыбаться, мне было совсем не до Мусы, денег и его долга.
В Мусе заполыхал внутренний злой огонёк – я это видел, и даже своим расслабленным рассудком понимал, что огонёк этот разжёг я, но совсем не понимал, чем я мог это спровоцировать.
– Ты мне не веришь? Ты меня, что, презираешь? – почти шептал Муса и бурил меня своим отяжелевшим взглядом; и чем тише становился его голос, тем он был страшнее и гортаннее.
Стае волков хватает одного малозаметного сигнала: —кивка, взгляда, звука, – чтобы охота началась. Так оно и случилось. В этом не виноват был никто, в этом виноват был волчий инстинкт и моя неосторожность случайной жертвы. Только и всего.
Одна из теней, маленькая и гибкая, скользнула вперёд. Мой бок зажёгся резкой болью, я пошатнулся от неожиданности и опустился на колени.
Муса зашипел по-змеиному, взмахнул рукой, его ожесточение брызнуло гневом.
– Султан, ты идиот! Зачем?!
Потом прозвучало отрывистое и резкое слово, которое я не понял, и тени растаяли, словно всё это было видением. А я стоял на коленях, пошатываясь, держался за бок и боялся отпустить руку. Ладонь быстро стала мокрой и горячей, кровь струилась меж пальцев, текла вниз, пачкала джинсы, её становилось всё больше и больше. «Нож, да, точно, нож, – думал я почти безучастно. – Ничего, мелочи, доберусь до дома и, всё решится. Всё будет хорошо».
Я встал, но моё колено словно подломилось усталостью, я вскрикнул от боли и упал на бок, в траву. Боль взвыла, а потом тупым нытьём растеклась по телу. Голова закружилась, слабость размягчила мышцы, сырая земля дыхнула холодом – теплота мая была очень обманчива. «Ничего, ничего, – повторял я, кусал сухие губы и выплёвывал кусочки травы и грязи. – Сейчас полежу немного и встану, обязательно встану».
Сзади, по дорожке прошёл человек, он меня даже не заметил. Я всё лежал, я слабел, кровь пачкала молодую траву, её словно родную принимала лишь земля. Я всё лежал на боку, я смотрел перед собой: высокая травинка делила мой мир пополам, на «до» и «после»…
Гулко, шустро процокали каблучки, рядом с ними зашаркал широкий шаг мужских ботинок. Я мог ещё крикнуть, из последних своих сил позвать на помощь, но не хотел. Я всё сделаю сам, я был молод, упрям и глуп.
– Смотри, пьяный валяется, – хихикнул радостный и громкий девичий голосок; так же радостно он, этот голосок, вероятно, реагировал на обезьянок в зоопарке.
– Во, нажрался, – не без злорадства добавил юношеский басок.
Цоканье и шарканье, щебеча, дружно удалились. Я опять был один. Надо было попробовать ещё раз. Никаких лишний движений, осторожно, осторожно и ещё раз очень осторожно… Я медленно поднялся. Вот она дорожка, вон здание темнеет, вон проходная. Шаг мягкий, почти невесомый, за ним второй… Боль бьёт меня, разламывает пополам, внутри что-то рвётся…
Я очнулся только для того, чтобы попрощаться с этим миром. И этот мир прощался со мной последними своими образами. Машину скорой помощи качало, дёргало, снаружи шумела улица, я лежал на спине, было спокойно, я видел перед собой усталые пустые глаза врача, его хмурый лоб и маленькую каплю пота на этом напряжённом морщинистом лбу. Врач был очень серьёзен, он молчал и смотрел, мне захотелось его ободрить, я даже улыбнулся.
Меня не довезли до больницы. Я умер в машине.
Если вы считаете, что после ничего не бывает, вы ошибаетесь. Но об этом я говорить не хочу, а лучше закончу рассказ.
Юрыч бесследно исчез на просторах большой страны, Майка вышла замуж за Лёшку, стала прилежной и ревнивой женой. Оказалось, Лёшка и был тем вторым. Через тридцать три недели Майка родила здорового ребёнка, девочку. Девочка так радостно кричала, что даже я слышал её в тот зимний снежный день. Назвали её в честь меня Сашей. И она была всё-таки моей дочерью, хотя Лёшка не без помощи рыжей бестии Майки много лет был уверен в обратном. Даже и не знаю, к кому из нас Судьба оказалась более благосклонной. Я опять улыбался, теперь свысока. Всё-таки приятно быть первым, а не вторым.
Ну, вот и всё, полечу, займусь делами. И если вы считаете, что тут не бывает дел, то вы опять ошибаетесь.
