Борис Яковлевич Алексин
Необыкновенная жизнь обыкновенного человека. Книга 2, том 2
– Катайся мала, мала! Лодка там, плотока, бели. Весло там!
Борис прошёл к указанной протоке, позвав с собой Катю и Мурзика. Эта протока была одним из разветвлений устья Цемухэ, представляла из себя неширокую канаву, заполненную водой. Лодка стояла у противоположного берега, нужно было по бону перейти на ту сторону.
Борис рассказал Кате, что о лодке он договорился, но что к ней можно добраться, только перейдя протоку. Катя и слышать не хотела о том, чтобы идти по бону:
– Ты совсем с ума сошёл? Ведь там сторож сидит, он меня увидит, там же костёр горит! Нет, Борька, ну его, это катание, совсем! Да уже поздно, пойдём лучше домой, а то вдруг меня Наташа хватится?
– Катерника, милая моя, любимая, ну ты же обещалась! Поедем немножко, совсем недолго, а? Ладно? – Борис умолял таким тоном, так ласково гладил её по руке, которую крепко держал в своей, что девушка не выдержала и согласилась.
– Ну ладно, если ненадолго, так и быть, поеду. Только переходить будем через протоку, на свет я не пойду.
Через несколько минут они стояли на берегу протоки шириной шагов в десять, с берегами, поросшими осокой. У противоположного берега темнел силуэт лодки.
Летом эта протока обычно почти пересыхала, глубина её не достигала и полуметра, но в Приморье после дождей, а в устьях рек и после приливов, такие протоки заполнялись водой и достигали довольно значительной глубины.
Борис уже часто бывал в районе устья Цемухэ и сразу же, как только они подошли на берег протоки, определил, что воды в ней порядочно и что для того, чтобы её перейти вброд, надо снять штаны. Недолго думая, он скинул брюки, связал их в узелок и перебросил на противоположный берег. Катя видела это и предположила, что её спутник переправится на ту сторону, чтобы перегнать лодку сюда, но Борис решил по-другому: он подошёл к девушке, совершенно неожиданно обнял её и, взяв на руки, как маленького ребёнка, вошёл в воду.
Всё это случилось так быстро, что, когда она опомнилась, они находились уже почти на середине протоки, где вода достигала парню почти по пояс, и девушке в его руках ничего не оставалось, как только покрепче обхватить его за шею и прижаться к нему всем телом. Чувствуя прикосновение Катиных рук и её тела, ведь она была одета в тоненькое ситцевое платьице, Борис был на вершине блаженства.
Переправа заняла не более трёх минут, и вот уже Катя сидела на корме лодки. На носу примостился Мурзик, прыгнувший в воду вслед за хозяином, а Борис, оттолкнув лодку на середину протоки, ухватился за вёсла и направил лодку к выходу, на шумевшие впереди небольшие буруны от медленно набегавших из океана волн.
Хотя нести свою любимую Катеринку ему было и очень приятно, но всё же он вздохнул с облегчением, когда очутился на суше, а она поспешила выскользнуть из его рук. Весила она, наверно, пуда три с половиной, а он не привык к переноске таких тяжестей. Но, пожалуй, главное было и не в этом: во всё время пути со своей драгоценной ношей на руках он боялся действий девушки после того, как её перенесёт, он боялся, что она рассердится и откажется от катания.
К его огромной радости, Катя, соскочив с его рук и оправив завернувшееся платьице, сама помогла ему спихнуть лодку, врезавшуюся довольно глубоко в мягкий песчаный берег протоки, и, проходя затем на корму, шлёпнула парня по спине и шепнула:
– Чего это ты меня, как маленькую, подхватил? Что я, сама не смогла бы перейти? Тоже мне, рыцарь выискался! Ну, поплыли, что ли, поскорее, да и домой пойдём.
Когда они выехали из устья реки на взморье, пересекли ряд невысоких бурунов, перекатывающихся через песчаную косу, выдававшуюся довольно глубоко в бухту, и очутились на спокойной глади залива, Катя, отдавшись прелести этой ночной прогулки, кажется, забыла все свои страхи и опасения и так же, как Борис, с восторгом глядела на тёмное, почти чёрное море, на искрящиеся фосфорическими блёстками капли воды, стекающие с вёсел, на такие же искрящиеся брызги, возникающие около носа лодки. Опустив обе руки в воду и откинувшись на спину, она глядела на восходящий из-за сопок огромный диск почти красной луны, очевидно, испытывая настоящее наслаждение.
Однако она не забывала сердито покрикивать на своего спутника, как только он оставлял вёсла и пытался пересесть к ней на корму. Тому волей-неволей приходилось оставаться на месте. Но и то, что его Катя находилась тут, вблизи от него, и его ноги иногда прикасались к её голеньким пальчикам (оба они, конечно, были разуты), уже доставляло ему большое счастье.
Мурзик, свернувшись в клубок на носу лодки, мирно посапывал, он уже спал.
Они заплыли почти на середину бухты и, продолжая сидеть на своих местах, изредка перебрасывались отдельными фразами. Говорить не хотелось, тем более что Борис ещё дорогой рассказал Кате о своей предстоящей работе и очень обрадовался, когда она одобрила его решение об уходе из Дальлеса и переходе на работу в райком ВЛКСМ.
Между тем летняя короткая ночь подходила к концу. Вдруг как-то неожиданно для обоих, слева над сопками появилась сперва розовая, затем оранжевая и, наконец, покрасневшая полоска неба, быстро расширявшаяся вверх. Первой опомнилась Катя:
– Ой, Борька, что же мы наделали! Уже рассвет начинается! Теперь до восхода солнца и домой не попадём, греби скорей назад!
Она встала, подошла к Борису:
– Подвинься! Давай грести вместе, скорей доплывём.
Конечно, когда они стали грести вдвоём, дело пошло лучше. Лодка помчалась к берегу с большой скоростью. Надо сказать, что это был не обыкновенный рыбацкий кунгас, а настоящая морская шлюпка, приобретённая у кого-то из жителей прибрежных заимок. Она обладала хорошим ходом и была легка в управлении.
Как ни спешили наши гуляки, но к берегу они смогли пристать, когда первые лучи солнца уже золотили сопки, на которых располагался гарнизон.
По настойчивой просьбе Кати, они чуть не бегом понеслись по направлению к селу. На его улицах стоял ещё предрассветный туман, солнышко их пока не освещало. Катя не переставала повторять:
– Эх, Борька, что же мы наделали! Наташа уже встала, что я ей скажу? Как я теперь домой покажусь? Ведь она всё Андрею и маме расскажет, и зачем я только согласилась на эту прогулку?
– А разве плохо было? Ведь хорошо, и я себя хорошо вёл!
– Да хорошо, хорошо, и прогулка чудесная, но вот что я дома скажу, как объясню своё ночное отсутствие?
– А ты не ходи домой, пойдём ко мне!
От возмущения Катя даже остановилась. А они как раз находились напротив дома, где была квартира Алёшкиных и Бориса.
– Борька, ты просто ненормальный! И как ты только мог такое выдумать? До свидания, не смей за мной ходить! – и она бросилась к своему дому.
Борис понуро пошёл к себе, он почувствовал, что сказал что-то обидное для девушки, и ему стало неловко. Он боялся, что она так обидится, что больше с ним и видеться не захочет. Но, как потом выяснилось, эта прогулка у Кати осталась без особых последствий. Может быть, Наташа и подозревала что-то, но, когда девушка пришла к себе, она не подала никакого знака, что услышала возвращение гулявшей. А сама прогулка Кате, очень любившей море, так понравилась, что она ещё не раз соглашалась повторить её. Правда, теперь они отправлялись кататься не ночью, а днём или ранним вечером, и не одни с Мурзиком, а в сопровождении одного из учеников ШКМ, преданного, но чрезвычайно робкого Катиного поклонника Серёги Рыбкина, умного, способного ученика, очень близорукого, носившего большие круглые очки. По мнению Кати, такие прогулки втроём были более приличными, а главное, присутствие третьего лишнего сдерживало страстные порывы Бориса, который становился всё более горячим, а сама она, очевидно, на свою сдержанность и самообладание уже не надеялась.
И хотя Борис продолжал называть Катю «моя холодная льдинка», по всему стало заметно, что эта «льдинка» не только начала таять, но и сама может превратиться в обжигающий кипяток.
Между тем отпуск Бориса подходил к концу. Через два дня ему предстояло или уволиться из Дальлеса, или вернуться на свою работу. Мысли об учёбе у него как-то сами собой отпали, он понимал, что если начнёт учиться, то о женитьбе на Кате можно будет только мечтать, она будет возможна не раньше, чем через пять-шесть лет. А Боря был уже в таком состоянии, что не мог не думать о том, чтобы жениться на ней хоть завтра, и уж, во всяком случае, немедленно после того, как она окончит школу.
Как-то раз, поджидая Катю, обещавшую в этот вечер прийти с поля домой, Борис бродил по главной улице села. Он услышал, как его окликнули. Обернувшись, увидел Гришку Герасимова, торопливо догонявшего его:
– Борис, где же ты запропал? Почему в райком не заходишь? Я тебя уже второй день ищу! Пойдём сейчас же к Смаге, он уже сердиться начал. Понимаешь, приказ по Управлению железной дороги об освобождении Манштейна и назначении вместо него тебя уже три дня тому назад пришёл. Манштейн, как только получил его, а он его и привёз из Угольной, сразу же пришёл к Смаге, положил перед ним папку с директивами, поступившими за время его работы из губкома, и заявил, что больше у него никаких дел нет, что сдавать ему нечего и что он в этот же день уезжает во Владивосток. И сколько Смага и даже Матрёна Ивановна Костромина на него ни кричали, он твердил только одно, что больше ни на один день в райкоме не останется. Смага велел тебя разыскать, а тебя всё дома нет, где-то на море пропадаешь. Что ты там делаешь? Рыбу, что ли, ловишь?
Борис усмехнулся:
– Рыбу, да ещё какую крупную, никак вытащить не могу!
– Да ну тебя, всё шуточки! Вот погоди, Смага тебе задаст!
Замечание Гриши оказало своё воздействие: Борис прибавил шагу, и через полчаса они уже были в райкоме. Смага предложил Борису на следующий день поехать на станцию Угольная, закончить там своё оформление и немедленно приступать к работе.
Возвращаясь из райкома, Алёшкин, зайдя по дороге в контору Дальлеса, подал заявление об увольнении. Озьмидов, полагая, что Борис увольняется для того, чтобы поступить в институт, препятствий чинить не стал, немедленно подписал заявление, Ковалевский сразу же написал приказ. К вечеру этого же дня Борис Алёшкин уже не состоял в списках сотрудников шкотовской конторы Дальлеса.
Ранним утром следующего дня Борис выехал на станцию Угольная. В школе уже знали о его назначении, и секретарь директора, передав ему выписку из приказа по Управлению дороги, направила его во Владивосток, где помещалась контора железнодорожного отделения, за получением соответствующих документов.
Во Владивостоке, в отделении дороги, находившееся на бывшей Алеутской улице, в нескольких шагах от вокзала, ему и выдали всё полагающееся. Между прочим, уже более года эта улица была переименована в улицу 25 Октября, но большинство жителей Владивостока продолжали по старой памяти называть её Алеутской.
Борис получил удостоверение личности – небольшую коричневую книжечку в картонном переплёте, с наклеенной на одной стороне его фотографической карточкой и красиво написанными фамилией, именем и отчеством. На другой стороне было напечатано: «Инспектор детского коммунистического движения при школе № 24 ст. Угольная». Номер школы и название станции были вписаны чернилами.
Мы забыли сказать, что при отправлении заявления и анкеты в Хабаровск, директор школы потребовал приложить к ним и 4 фотокарточки, размером три на четыре сантиметра. Карточки сделал через час бродячий фотограф-китаец, как всегда, сидевший на перроне станции Угольная. Платил за карточки Манштейн, которому не терпелось поскорее развязаться с надоевшим ему нелюбимым делом.
В те годы таких китайцев-фотографов в Приморье было почему-то очень много. Они заполняли базары городов и посёлков, почти всегда околачивались на всех станциях железной дороги, часто появлялись и в сёлах. Лишь через несколько лет Борис узнал, что многие из этих фотографов занимались не только таким невинным делом, как изготовление дешёвых моментальных, как их тогда называли, фотографий, а снимали кое-что и для себя. Это «кое-что» почему-то всегда оказывалось или воинскими казармами, или железнодорожным мостом и вокзалом, или помещением какого-нибудь предприятия.
Но вернёмся к тому, что же ещё получил Борис, кроме удостоверения личности, которым он, кстати сказать, очень гордился: такого в райкоме комсомола не было ни у кого, у всех были просто бумажки со штампом и печатью. Такую же потом получил и Борис, в ней было напечатано на машинке, что он, Алёшкин Б. Я., является председателем районного бюро юных пионеров при шкотовском райкоме ВЛКСМ.
Здесь же он получил расчётную книжку, на передней странице которой вновь была написана его фамилия, инициалы и занимаемая должность, а также и проставлен оклад жалования. Оказалось, что его месячная зарплата равнялась 57 руб. 50 коп., то есть была почти на 15 рублей больше той, которую он получал в Дальлесе. Затем он получил служебный билет, на котором, кроме фамилии и записей о его должности, было напечатано, что он имеет право бесплатного проезда в любом вагоне, любом поезде, и даже на паровозе от станции Владивосток до станции Кангауз и Раздольное. Также ему выдали книжечку с отрывными билетиками от ст. Шкотово до Владивостока. Такие книжечки назывались провизионками, по их билетику мог ехать он сам и любой из его родственников на указанное в билете расстояние. Введены они были ещё в начале двадцатых годов, когда железнодорожные служащие ездили за многими промтоварами, да и за продуктами, в большие города. Теперь надобность в таких провизионках отпала, но, поскольку приказ ещё продолжал действовать, их регулярно раз в год выдавали.
И наконец, последнее, что получил к большому своему удовольствию Алёшкин, было жалование за полмесяца – более 25 рублей. Приказ о его зачислении гласил, что он считается работающим со дня подачи заявления. На радостях он, конечно, накупил разной ерунды, главным образом, сладостей и деликатесов для угощения своих, а при случае и Кати. Теперь она от него иногда кое-какое угощение принимала и даже позволяла брать для неё билеты в клуб на кино.
Со следующего дня началась его работа в райкоме ВЛКСМ. Он и раньше любил чувствовать себя вожаком, да надо признать, что и умел им быть, но теперь, когда ему представилась возможность руководить пионерами целого района, он загорелся, отдаваясь работе со всей страстностью, со всей энергией своей увлекающейся натуры. Это не замедлило принести плоды. Через полгода пионерская организация Шкотовского района стала одной из лучших в Приморской губернии.
Численность пионеров по району достигла 1500 человек, превысив количество комсомольцев почти в два раза. При каждой комсомольской ячейке имелся пионерский отряд, в то время как до вступления Алёшкина в должность отряды были едва ли у половины ячеек. Эти отряды регулярно проводили еженедельные сборы, вели большую работу: антирелигиозную пропаганду, мероприятия по ликвидации неграмотности, занятия физкультурой, организацию критики недостатков в работе отдельных руководителей и сельских служащих своего села (главным образом, через выпускаемую стенгазету), борьбу за лучшую успеваемость в учёбе и многое другое.
В 60–70-е годы XX века в ряды пионеров вступал чуть ли не автоматически каждый школьник по достижении 9 лет, и ему в этом никто не чинил никаких препятствий, ведь он являлся сыном советского гражданина. Но в 1920-е годы не всех принимали в пионеры, ведь в городе ещё существовали остатки капиталистических классов – кулаки и нэпманы. Кроме того, далеко не все родители, особенно в деревнях, разрешали своим детям вступать в эти безбожные организации. Не раз случалось, что пионер, идя домой, должен был снимать и прятать свой галстук. Много таких препятствий было в Приморье, где к тому времени советская власть существовала открыто менее четырёх лет. Рост пионерских организаций района за полгода более чем вдвое считали большим достижением.
После принятия должности от Манштейна Борис решил прежде всего обновить состав районного бюро юных пионеров. Раньше это бюро состояло из случайно назначенных самим Манштейном комсомольцев шкотовской и ближайших сельских ячеек. Часто эти комсомольцы, у себя в ячейке никакого отношения к пионерам не имея, относились к назначению как к неприятной и нудной нагрузке. Заседания бюро происходили редко и скучно, на них присутствовали далеко не все его члены, ограничивалось оно зачитыванием указаний, присланных из губкома комсомола.
Борис, ещё в бытность свою пионервожатым в селе Новонежино, выписывал журнал «Вожатый» и газету «Пионерская правда». Переехав в Шкотово он продолжал получать и журнал, и газету, и не только сам их читал, но и давал вожатым пионеротрядов села, в том числе, в первую очередь, Кате Пашкевич. Иногда они вместе обсуждали какую-нибудь статью «Вожатого» и пробовали провести в шкотовском отряде те или иные мероприятия, рекомендованные журналом. Мы помним одно из таких мероприятий: посещение шкотовским отрядом Новонежина. Теперь Борис всё чаще прибегал к рекомендациям этого журнала. Он добился того, чтобы большинство вожатых района выписали его.
Конечно, старый состав районного бюро Алёшкина не удовлетворял. Он считал, что бюро должно состоять из вожатых пионеротрядов, но самых грамотных и желающих работать с пионерами. Решил он также и то, что назначение в бюро по решению председателя неправильно: вожатые должны сами выбрать свой руководящий орган, и только в случае необходимости в него следовало бы кооптировать необходимых людей.
Своё мнение Алёшкин изложил на заседании бюро райкома ВЛКСМ, подкрепив его соответствующими статьями из журнала «Вожатый». Его предложение встретили одобрительно. Затем Борис заявил, что для проведения этой работы необходимо провести слёт пионервожатых района, избрать новое бюро, познакомиться со всеми вожатыми отрядов и в случае необходимости кого-то заменить. Он мотивировал тем, что за короткий срок ему не удастся обойти все отряды района, а, собрав вожатых вместе, этот вопрос можно легко решить. Кроме того, такой сбор поможет более опытным и грамотным вожатым поделится своими знаниями с остальными. Услышав это предложение, Смага забеспокоился:
– Постой-ка, постой, Алёшкин, ведь это надо собрать около 40 человек, на это какие деньги-то надо! Я не знаю, на что мы будем проводить в сентябре очередную районную конференцию ВЛКСМ, а ты тут со слётом вожатых! Нет, брат, ничего не получится. Идея хороша, но средств для её осуществления райком не имеет, пока подождать придётся. Хочешь бюро переизбирать – пожалуйста, подбери подходящих ребят, мы их на бюро райкома утвердим, и дело с концом.
Борис попытался с этим вопросом обратиться в райком ВКП(б) к своему знакомому зав. агитпропом Костромину. Тот тоже идею сбора пионервожатых одобрил, но прямо заявил:
– Тут на жалование освобождённым работникам еле наскребаем, о расходах на слёт перед Бовкуном нечего и заикаться! Подожди.
Однако, если Алёшкин вбивал себе в голову какую-нибудь мысль, то он от неё так быстро не отказывался. Собрав всех шкотовских вожатых, а их теперь было пять, он рассказал о предлагаемом им слёте вожатых района и подчеркнул затруднение со средствами, необходимыми для его проведения. После долгого и горячего обсуждения все пришли к выводу, что проведение такого слёта является прямо-таки необходимым делом. На это потребуется немного средств, которые комсомольцы достанут сами.
Особенно горячо за проведение слёта выступала Катя Пашкевич, которая, кстати сказать, как-то незаметно стала первой помощницей вновь назначенного председателя райбюро юных пионеров. Если раньше Борис Алёшкин, будучи секретарём комсомольской ячейки, не пропускал почти ни одного сбора в отряде, которым руководила Катя, то теперь она при малейшей возможности бежала в райком ВЛКСМ и чем-нибудь помогала Борису в его кипучей деятельности.
А деятельность у него была действительно кипучей. Надо было поддерживать самые тесные связи почти с каждым отрядом юных пионеров, рассылать им полученные из областного бюро директивы, литературу, самому сочинять, используя материалы журнала «Вожатый», указания, самому печатать на пишущей машинке все письма и копии директив для каждого отряда. Однако печатать он почти не умел: на изготовление какой-нибудь копии в 20–25 строчек уходило иногда два часа, а принимая во внимание, что копий-то надо было сделать не менее сорока, на одно это уходил целый день. Если бы не Катина помощь, то вряд ли бы он с этими делами справлялся. Она, конечно, тоже сначала печатать не умела, но как-то быстро овладела этим делом настолько хорошо, что иногда печатала кое-что и для секретаря райкома и для зав. агитпропом, на что Борис постоянно сердился и ворчал.
Но кроме этой канцелярской, сочинительской работы, Борис должен был обязательно побывать в некоторых отрядах, где, по имевшимся сведениям, работа шла особенно плохо. В большинстве комсомольских ячеек уже поняли важность работы с детьми – вожатыми назначали наиболее грамотных комсомольцев, очень часто из числа учителей, но были и такие места, где эту работу считали второстепенным делом. От Шкотова до некоторых сёл и деревень было до 20–25 километров, и если в некоторые населённые пункты можно было легко добраться, используя возможности железной дороги, то до очень многих приходилось использовать тот вид транспорта, которым нас наградила природа – попросту говоря, отправляться туда пешком.
Впрочем, таково было положение и других работников райкома ВЛКСМ и даже райкома ВКП(б). Алёшкин, имевший возможность использовать свой железнодорожный билет, находился ещё в относительно лучшем положении. Правда, на нём зато лежали и дополнительные обязанности. Раз в месяц он обязан был посетить все железнодорожные школы, входившие в его участок, проверить и помочь в работе вожатым отрядов этих школ. Это тоже требовало времени.
И наконец, бюро райкома решило возложить на него ещё одну обязанность – работу председателя РКК – районной контрольной комиссии ВЛКСМ. Эту комиссию приходилось собирать не реже раза в неделю, на её заседаниях разбирали материалы, поступившие из ячеек о проступках тех или иных комсомольцев, принимали определённые решения, подготавливали материалы по ним на заседания бюро райкома или для направления в областную контрольную комиссию при обкоме ВЛКСМ.
Кроме того, хотя Борис был и беспартийным, райком ВКП(б) уже считал его своим внештатным инструктором. При каждом посещении того или иного села или деревни он должен был не только провести свою работу с пионерами, но и выполнить какое-либо поручение райкома ВКП(б).
Между прочим, одно такое поручение на него было возложено чуть ли не через неделю после зачисления в штат райкома. Правда, работа эта поручалась одновременно и Грише Герасимову. Возможно, что это была своеобразная проверка способностей Алёшкина.
Поручение заключалось в организации сельских кооперативов в двух сёлах – Петровка и Речица, расположенных по побережью бухты Шкотта, куда Борис отправлялся по своим пионерским делам. Задача состояла в том, чтобы собрать граждан и на сходе принять решение об открытии в селе кооперативной лавки, выбрать правление и записать возможно большее число крестьян в члены кооператива.
С современной точки зрения, может быть, задание это и не считалось бы трудным, но в то время…
Когда Борис и Гриша явились в село Петровку – первое на их пути (разумеется, проделав пятнадцативёрстный путь пешком), предъявили свои удостоверения председателю сельсовета и потребовали собрания сельского схода, то пожилой, степенный крестьянин из бывших партизан почесал в затылке, с сомнением оглядел невзрачных агитаторов и сказал:
– Собрать-то можно, а вот будут ли слушать мужики таких мальцов, как вы, не знаю. Для такого дела неужели никого повзрослее не нашлось?..
Парни переглянулись, но, набравшись духу, довольно смело, чуть ли не хором сказали:
– Собирайте людей, а уж мы как-нибудь управимся!
Председатель усмехнулся, однако послал секретаря собрать десятских и через них оповестить крестьян о сельском сходе на сегодняшний вечер – агитаторы торопились.
Если мы взглянем глазами 40-летнего председателя на агитаторов, присланных из района, мы поймём его сомнения. В самом деле, Борису ещё не исполнилось и 18 лет, а Грише только что минуло 19. Оба они, невысокого роста, хотя и коренастые, и достаточно сильные, после пятнадцативёрстного пути выглядели не очень-то солидно.
До схода оставалось ещё более пяти часов, крестьяне могли собраться только после захода солнца. Борис и Гриша решили заняться своими делами. Ячейки ВКП(б) в Петровке не было, там имелось всего два коммуниста – председатель сельсовета и председатель комитета взаимопомощи. В комсомольской ячейке состояло 11 человек. В пионерском отряде числилось около 25 ребят, хотя на самом деле оказалось меньше. В этом селе вожатым был молодой, неопытный и малограмотный парень, которого чуть ли не силком заставили работать с детьми. Конечно в таком отряде работа обстояла из рук вон скверно: сборы происходили раз в месяц, а то и реже. Они не вызывали интереса у ребят, и их посещали неохотно. Особенно ослабла работа в отряде с наступлением лета.
При помощи секретаря комсомольской ячейки собрали комсомольцев, рассказали им о предстоящем сходе, потребовали, чтобы все они на нём присутствовали и по мере сил помогли принятию необходимого решения. Одновременно Борис поставил вопрос перед секретарём ячейки о необходимости налаживания работы пионерского отряда и, прежде всего, о замене вожатого. Он предложил назначить вожатой отряда комсомолку-учительницу, прибывшую в село в прошлом году. Сам предварительно побеседовал с этой девушкой и уговорил её принять это назначение, объяснив, что работа с пионерами поможет ей и по её служебным педагогическим делам, и поднимет её авторитет в селе.
Ещё в дороге Борис и Гриша договорились, что Герасимов, как уже опытный работник, выступит в Петровке – более крупном селе, а Борис, использовав опыт своего товарища, будет говорить речь в следующем селе – Речице.
Сход открылся в 9 часов вечера в здании школы. После вступительного слова главы сельсовета, представившего Гришу Герасимова как уполномоченного райкома партии, последний вышел к столу. Его появление вызвало лёгкие смешки собравшихся бородачей. Алёшкин, сидевший в уголке среди комсомольцев, услышав эти смешки и насмешливые реплики, с ужасом подумал, что они с Гришкой, наверно, ответственное дело провалят. Но по мере того, как Герасимов рассказывал о целях и задачах потребительской кооперации, как показывал большие преимущества этой торговли над частной, приводя примеры из жизни села Шкотова и других, где такие кооперативы уже работали, показывал на примерах положение с ценами, которые в кооперативной лавке являлись стабильными и которые у частника прыгали вверх при малейшей задержке с получением товара, настроение у слушателей менялось. Указал он и на более высокое качество товаров, продаваемых в потребиловке, чем в китайских лавчонках. Одним словом, не говоря ничего особенного, он лишний раз продемонстрировал крестьянам то, что они очень много теряют от отсутствия в их селе кооперативного магазина.
Большинство крестьян на собственном опыте знали, что всё рассказанное этим пареньком не вымысел, не голая агитация, что так на самом деле и есть. Прекрасно они понимали и то, что гораздо выгоднее было бы покупать товар в своей лавке, чем ездить за каждой мелочью в Шкотово или переплачивать за неё чуть ли не вдвое местному лавочнику-китайцу.
Всё это создало такую обстановку, что выступление Гриши было встречено одобрительно, а речь его, насыщенная яркими примерами, дышала такой страстной верой в то, о чём он говорил, что невольно заразила этих пожилых, а некоторых уже и постаревших людей. И не просто заразила – заставила их забыть о юности оратора и почти единогласно проголосовать за организацию кооператива в Петровке.
Правление избрали быстро, приняв предложенных кандидатов, список которых ребята составили совместно с председателем сельсовета и секретарём комсомольской ячейки. Но когда речь зашла о сборе паевых взносов, тут дело пошло хуже: всякие денежные траты крестьянами всегда воспринимаются отрицательно, а в этой ситуации было необходимо сразу внести довольно ощутимую для каждого среднего крестьянина сумму. Только после того как Гриша, исчерпав всё своё красноречие, сумел убедить новых членов кооператива, что взносы паевые можно выплачивать в рассрочку, что при желании выхода из кооператива почти вся сумма, внесённая тем или иным человеком, будет ему возвращена немедленно, удалось урегулировать и этот вопрос.
Почти с таким же успехом прошло на следующий день собрание и в селе Речица, где выступал Борис. Правда, он, не имея опыта, который Гриша уже приобрёл за время работы в райкоме, говорил менее уверенно, но всё же его доклад нашёл сочувствие у слушателей. Всё бы обошлось совсем гладко, не появись на собрании оппонент, порядочно испортивший всё дело и чуть его не проваливший.
Дело в том, что в Речице, находившейся в 20 верстах от Шкотова, китайской лавки не было. Местные крестьяне ездили или в Шкотово, или в Романовку, или в Петровку, чтобы купить самые простые необходимые им вещи или продукты. Это было невыгодно и отнимало много времени. Таким положением воспользовался один из состоятельных жителей этого села. Он не стал открывать официальную лавку, это заставило бы его платить соответствующие налоги, но каждый раз при поездке в районный центр или другое крупное село покупал там самые разнообразные товары, нужные в хозяйстве крестьянина, а затем перепродавал их своим односельчанам, конечно, за значительно более высокую цену, чем платил сам. Покупатели это понимали, но то, что за этим товаром надо было ехать и терять целый рабочий день, и то, что очень часто у покупателей просто не было денег, а местный «добряк» отпускал необходимое в кредит, привело к тому, что его должниками стала чуть ли не треть села.
Узнав о сходе, он не только сам подготовился, но заставил подготовиться и часть своих должников. Все они после доклада Бориса подняли шум протеста, а некоторые и выступили против организации кооператива, ссылаясь на отсутствие помещения, затруднения с доставкой товаров и, конечно, отсутствие денег для внесения паевых взносов, необходимых для организации кооператива.
Но большинство крестьян всё-таки агитатора поддержали. Помогло этому выступление председателя сельсовета и, в особенности, заместителя председателя шкотовского РИК, случайно оказавшегося в день схода в Речице. Кооператив был организован и в этом селе.
