Борис Яковлевич Алексин
Необыкновенная жизнь обыкновенного человека. Книга 2, том 2
Хуже обстояло дело с комсомолом и с пионерами. Комсомольцев оказалось всего четыре человека, причём они не сумели организовать вокруг себя молодёжь и сами авторитетом не пользовались. Отряд юных пионеров числился только на бумаге, в нём не было проведено даже ни одного сбора. Пришлось нашим ребятам задержаться в Речице ещё на два дня: провести собрание молодёжи села, переизбрать секретаря комсомольской ячейки, провести агитацию за вступление молодых ребят и девчат в комсомол.
Между прочим, даже на этом собрании несколько человек подали заявления о приёме в комсомол. Объяснялось это тем, что много молодёжи присутствовало на сельском сходе и, слушая выступления приехавших из Шкотова таких же молодых ребят, как и они сами, невольно заразились желанием самим так же выступать перед взрослыми и добиваться изменений в жизни их села к лучшему.
Вожатым отряда назначили только что приехавшего в село учителя-комсомольца. До этого года в Речице школы не было, и те дети, которым хотелось учиться, ходили в Петровку за пять вёрст. В этом году школа открывалась недалеко от села, собственно, даже на окраине его – там, где находилась ранее заимка одного сбежавшего с белыми рыбопромышленника. Его дом к осени сельсовет должен был отремонтировать, там и предполагали открыть школу-пятилетку. Из учителей для неё пока приехал только один, вскоре, как он сказал, приедет заведующий и ещё два учителя или учительницы, он точно не знал.
Вернувшись в Шкотово, Гриша и Борис доложили о проделанной работе, заслужили одобрение и от секретаря райкома комсомола Смаги, и даже от секретаря райкома ВКП(б) Бовкуна, которому зампредседателя райисполкома уже успел рассказать, как ребята справились с заданием по организации кооперативов в Петровке и Речице.
Глава восьмая
Выше мы говорили, что Борис Алёшкин отличался большой общительностью, и поэтому уже через несколько недель работы успел познакомиться (а кое с кем и подружиться) не только из числа работников райкома комсомола, но и райкома партии.
Нам следует немного охарактеризовать тех, с кем Борису предстояло провести определённый отрезок своей жизни, и у кого ему пришлось многому научиться, прежде всего, безусловной вере в партию коммунистов, в правильность её действий, направленных на благо рабочих и крестьян, на благо народа. Сумел он за это время усвоить и то, что единственной властью, которая в состоянии выполнить всё, что намечается партией, является советская власть.
Узнав ближе работников райкома комсомола и райкома партии, Борис увидел, что это люди, безусловно преданные партии и стремящиеся по мере своих сил как можно лучше выполнять её решения. Познакомимся немного с этими людьми и мы. Начнём с работников райкома ВЛКСМ.
Секретарём райкома был уже известный нам Захарий Андреевич (или, как его обыкновенно называли, Захар) Смага, сын крестьянина деревни Новороссия Шкотовского района. С большим трудом, после окончания сельской школы, где Захар проявил отличные успехи, его отцу удалось поместить сына для продолжения образования во владивостокскую гимназию, которую тот и закончил в 1922 году. Ещё при интервентах и белых Смага вступил в подпольную комсомольскую организацию во Владивостоке, а с приходом советской власти его назначили инструктором владивостокского укома РКСМ. В 1924 году он вступил в ВКП(б), а при районировании был избран секретарём шкотовского райкома ВЛКСМ. Этот высокий, широкоплечий рыжеватый блондин, с чуть рябоватым, волевым и серьёзным лицом, к своей работе относился очень серьёзно, того же требовал и от других. В 1925 году он женился на учительнице Дарье Васильевой, его односельчанке, с которой дружил ещё в детстве.
Заместитель секретаря по агитпропу Володя Кочергин был моложе Смаги года на два. Он происходил из крестьян села Многоудобное. В конце 1921 года он окончил шкотовское высшее начальное училище и успел один год проучиться в учительской семинарии. Высокий, очень светлый блондин, он отличался от Смаги изящностью фигуры, какой-то особой ловкостью, чрезвычайным добродушием и весёлостью. Володя обладал отличными ораторскими способностями: своими словами он, кажется, мог зажечь любую аудиторию. Комсомольцы района любили и уважали его. Было совсем неудивительно, что когда в октябре 1926 года Смагу взяли во Владивосток на партийную работу, то его преемником единогласно был избран Володя Кочергин. С ним Борис очень скоро по-настоящему подружился, особенно после того, как Володя женился на однокласснице Бори – Дусе Карвась (беленькой).
С инструктором райкома Гришей Герасимовым мы уже знакомы. Он и раньше, и теперь был искренним другом Бориса, постоянно помогал ему в оформлении различных документов и в проведении практической работы. Гриша был старше Бориса на полтора года и уже подал заявление о приёме в партию.
Секретарём райкома партии был Бовкун. Высокий грузный мужчина, с круглым грубоватым лицом и густым басом, он производил впечатление угрюмого и сердитого начальника. На самом же деле, это был добродушнейший и очень внимательный к людям человек. Ещё в подполье он возглавлял одну из партийных ячеек в городе Владивостоке, став секретарём шкотовского РК ВКП(б), сохранил ту же принципиальность и непоколебимость в решении партийных вопросов, которая отличала его и во время работы в подполье. Он лично знал и Сергея Лазо, и Костю Пшеничного, и многих других коммунистов, прославивших приморское партийное подполье. Ему уже было далеко за 30, но он ещё не был женат – не успел, как он говорил.
В самом деле, Германский фронт, где он вступил в ряды большевиков, Февральская и Октябрьская революции, затем Гражданская война и, наконец, Дальневосточное подполье, – всё это для личной жизни активного коммуниста оставляло мало времени. В данный момент в райкоме ходили упорные слухи, что этого богатыря, кажется, покорила тоненькая блондинка, учительница из деревни Кролевец, с которой Бовкун познакомился во время проведения учительских курсов в 1925 году в Шкотове.
Его заместитель по агитпропу – Владимир Иванович Костромин, бывший учитель, вступивший в партию ещё в 1920 году, партизанил в одном из отрядов Приморья и, хотя был моложе Бовкуна года на три, уже успел жениться. Костромин, такой же высокий, как и Бовкун, в то же время обладал стройной, почти юношеской фигурой. Его обращение с людьми и манеры имели какое-то особое изящество и утончённость. Речь его отличалась очень правильным построением и грамотностью. Его мелодичный голос вызывал невольную симпатию, и он пользовался большой популярностью, как оратор и докладчик.
Борис сблизился с этим человеком, пожалуй, больше, чем с кем-либо другим из работников райкома партии. Одним из поводов к сближению, как это ни покажется странным, послужили их одинаковые чувства к членам одной и той же семьи. В своё время Костромин учительствовал в селе Угловое, расположенном около станции Угольная, там же он выполнял и определённые партийные поручения от подпольного укома города Владивостока. Почти перед самым приходом советской власти в Угловое прибыла молоденькая учительница, в которую Костромин влюбился с первого взгляда, это была Людмила Пашкевич. Под его влиянием она вступила в комсомол. Очень скоро девушка проявила себя как активная комсомолка, но на его чувства не ответила: как мы уже знаем, предпочла ему другого – Дмитрия Сердеева, за которого и вышла замуж. Костромин с обиды и горя женился на учительнице этой же школы, довольно хорошей подруге Людмилы, которая, в свою очередь, уже давно питала к Костромину самые серьёзные чувства. Звали эту женщину Матрёна Ивановна, она тоже состояла в партии большевиков, и при переводе Костромина для работы в шкотовский райком, перевели и её, назначив на должность заведующей женотделом райкома. Этот семейный союз, образовавшись почти случайно, всё же оказался довольно удачным, и, хотя в глубине души Владимир продолжал сохранять свои чувства к Людмиле, а его жена серьёзно ревновала, в общем-то они жили довольно дружно.
Увидев как-то в райкоме ВЛКСМ Катю Пашкевич, похожую на свою старшую сестру, Костромин невольно обратил на неё внимание. Вскоре он понял, что эта девушка посещает чуть ли не ежедневно райком вовсе не из-за большой любви к комсомольской работе, чего у неё отнять, конечно, было нельзя, но что её влечёт туда и особый интерес к одному из работников райкома, а именно к Борису Алёшкину. Не представило для Костромина труда разглядеть и то, что этот последний буквально тает при встрече с Катей.
Как-то раз Костромин рассказал Борису о своей неудачной любви к Катиной сестре и с какой-то скрытой горечью советовал Борису быть в своих чувствах сдержаннее и осторожнее, говоря, что он отпугнул от себя Людмилу, может быть, именно тем, что с первых же шагов знакомства с ней, проникнувшись глубоким чувством, был слишком прямолинеен и настойчив.
Сейчас трудно судить, был ли он прав, но нам кажется, что, когда приходит взаимная любовь, то никакие проявления её, никакие страстные порывы не могут отпугнуть любящего человека, и, пожалуй, именно поэтому предостережения Костромина можно было сравнить лишь с маслом, подлитым в огонь.
С тех пор как Борис стал работать в райкоме ВЛКСМ, Катя почти перестала скрывать свой интерес и к его работе, и к нему самому. Почти всегда, когда они находились в селе, их можно было видеть вместе – в райкоме, в клубе и на собраниях, на всевозможных прогулках, совершаемых ими по окрестностям села, да даже и по самому Шкотову. Когда уже ни для кого не было тайной их взаимное влечение друг к другу, это не только не охладило пыл Бориной любви, а как будто разожгло его ещё сильнее.
Надо честно сказать, что несмотря на многократные его предложения о женитьбе и столь же постоянные отказы ему в этом со стороны Кати, их всё более близкие отношения заставили его предполагать, что холодная крепость постепенно сдаётся.
К его платоническим, чуть ли не обожествлявшим его Катю чувствам, всё чаще и чаще стало примешиваться страстное, почти непреодолимое желание обладать предметом своей любви. И среди многочисленных поцелуев, когда Катя упрямо продолжала твердить: «нет», «нет», «нет», – он постепенно стал замечать, что произносить это ей становится труднее и труднее.
Так, вместе с огромной общественной работой, лёгшей на плечи этих молодых людей, на их долю досталось и огромное счастье большого и глубокого чувства. И им надлежало со всем этим справиться так, чтобы не уронить себя в глазах своих сверстников, в глазах близких. Как ни сложно это было, у них получилось: ни одного нескромного, сального или оскорбительного намёка в свой адрес Борис и Катя никогда не услышали.
Поводом к их большему сближению послужило также и вмешательство старшей Катиной сестры Людмилы. Вскоре после начала службы Бориса в райкоме ВЛКСМ, она с мужем приехала в Шкотово в отпуск. Мы знаем, что ещё в Новонежине Борис сообщил её мужу Дмитрию Яковлевичу Сердееву о своём намерении жениться на Кате, а тот, конечно, рассказал об этом Миле, или, как её все почему-то до глубокой старости звали, Милочке.
Людмила Петровна относилась к Борису Алёшкину с первых дней знакомства с какой-то необъяснимой симпатией и, выслушав сообщение мужа, сразу же решила, что это будет самый подходящий муж для её сестры – конечно, не сейчас, а в будущем. Об этом она рассказала и родителям. Пётр Яковлевич отнёсся к этому делу довольно равнодушно, как, впрочем, и ко всему, что происходило в их семье. Мать же Кати, Акулина Григорьевна, была возмущена: наслушавшись всяких сплетен про Алёшкина, поставляемых в особенности семьёй Михайловых, она и думать не хотела о таком женихе. Но после того как Андрей вернулся из лесу, где ему удалось получше узнать Бориса, и рассказал матери о том, что предубеждение их против этого парня, по-видимому, не имеет достаточных оснований, она стала немного покладистей. Мнение Андрея Петровича, на котором держалась вся эта семья, имело большое значение.
Вероятно, именно поэтому Акулина Григорьевна Пашкевич всё реже прислушивалась к сплетням, приносимым в дом Михайловыми, и почти совсем примирилась с тем, что Катю и Бориса видели вместе всё чаще и чаще. Может быть, именно поэтому она не возражала против того, чтобы Борис Алёшкин был приглашён в их дом.
Получив согласие матери, Милочка Пашкевич (вернее, Сердеева), встретив однажды Борю, затащила его во двор, познакомила официально со всеми членами семьи и, невзирая на смущение и молчаливый протест сестры, пригласила парня приходить к ним как можно чаще.
С тех пор Борис чуть ли не ежедневно появлялся во дворе Пашкевичей. Иногда его сопровождали и младшие братишки, которые, как мы знаем, ещё раньше были знакомы с детьми Андрея. Тогда двор наполнялся шумом и гамом, смехом и визгом во время весёлых игр, затеваемых ребятами, Катиными младшими сёстрами, ею самой и Борисом. Иногда, в какой-нибудь игре вроде лапты принимал участие и сам Андрей, не говоря уже о Милочке и Мите, когда они приезжали в Шкотово.
Взрослые присматривались к Борису и, узнав его поближе, стали относиться к нему доброжелательнее; собственно, это касается, как мы уже подчёркивали, в основном матери Кати. Сестрёнки, хотя и подшучивали над их отношениями, относились к Борису, как и большинство шкотовских пионеров, прямо-таки с обожанием, особенно после того, как он стал руководителем пионеров всего района.
Однако мы отвлеклись. Закончим знакомство с Бориными сослуживцами, друзьями и учителями.
Следующая, о ком нам хочется рассказать, была заведующая женотделом Матрёна Ивановна Костромина. Ранее мы уже упоминали о ней, расскажем теперь подробнее. Матрёна Ивановна была доброй и отзывчивой женщиной. Очень часто к ней в кабинет шли женщины и девушки, чтобы, не стесняясь, выложить свои самые сокровенные тайны, попросить помощи и совета. Она никогда никому не отказывала, и её вмешательство даже в чисто семейные дела почти всегда приносило пользу. Правда, во время таких разговоров секретарю райкома ВЛКСМ Смаге приходилось покидать рабочее место, выходить из кабинета, что он и делал, хотя и не без ворчания.
С первых же дней работы Бориса эта высокая полная женщина взяла его под своё покровительство и очень часто давала ему ценные советы для решения тех или иных задач. Между прочим, она была одним из самых горячих сторонников предлагаемого Борисом слёта пионервожатых. Она же, кажется, была и первой в райкоме партии, кто выдвинул вопрос о том, чтобы вожатыми назначались или учителя, или, во всяком случае, комсомольцы, имевшие среднее образование. Матрёна Ивановна, пожалуй, одной из первых заметила и те чувства, которые всё сильнее разгорались между Борисом и Катей, но никогда не позволила себе никаких намёков или замечаний.
В райкоме партии также работали два инструктора, один из них – Силков нам уже известен, второй – Петров почти всё своё время проводил в разъездах. Это был уже пожилой мужчина и на комсомольцев смотрел как-то свысока, они так и не сошлись с Алёшкиным.
Ещё один человек оказал Борису немало услуг и помощи, это заведующий общим отделом райкома партии Кужель Николай. Он был достаточно молод, едва ли на два-три года старше Бориса, имел среднее образование, окончив школу II ступени во Владивостоке и какие-то курсы при губкоме партии. Он уже два года состоял в партии и, видимо, благодаря курсам, знал в совершенстве дело учёта, канцелярскую и бухгалтерскую работу райкомов. Всё это он и выполнял в обоих райкомах сразу. И переписку – деловую и хозяйственную – вёл со всеми организациями, и ведомости на жалование работникам райкомов составлял (и выплачивал его), и сметы на всякие расходы планировал, и добивался их утверждения в губкоме, вёл и учётные карточки на коммунистов района (на комсомольцев вёл их Гриша Герасимов). Одним словом, ему доставалось столько технической работы, что, приходя в райком раньше всех, он уходил всегда последним. Его помощницей была машинистка райкома партии Даша, очень скоро ставшая его женой. Оба этих человека вскоре стали настоящими друзьями Бориса и сохранили эту дружбу на долгие годы.
Вот, собственно, и все лица, с которыми Борису пришлось работать за время пребывания его на посту председателя районного бюро юных пионеров Шкотовского района. С некоторыми он встречался и в последующей своей жизни, а с большинством же, уйдя из райкома, расстался навсегда.
Кстати, почти все перечисленные нами лица в период так называемого культа личности, то есть в период 1935–1937 годов, были так или иначе репрессированы. Некоторые провели долгие годы в лагерях и получили реабилитацию лишь в пятидесятых годах XX столетия. Некоторые же, как, например, Гриша Герасимов, исчезли навсегда. В дальнейшем, описывая этот период времени и то, как он отразился на жизни нашего героя, мы ещё остановимся на всём поподробнее. Сейчас же хотелось бы сказать, что все действия тех, кто проводил тогда эту гнусную работу, явились не проявлением злой воли кого-то одного, пусть даже самого высокопоставленного лица, каким, скажем, был Сталин (как это пытался изобразить в своё время Хрущёв), а вероятнее всего, результатом проникновения в среду людей, занимавших высокие посты в партии и правительстве – предателей, действовавших по указке империалистов зарубежных стран и стремившихся разложить наш строй, нашу партию изнутри. Они, конечно, сделали много зла и отдельным людям, и всему нашему обществу в целом, но своего не добились. Разложить советское общество, вызвать в нём массовые возмущения, следовательно, ослабить его оборонную мощь, они не сумели, в чём и пришлось уже очень скоро убедиться немецким фашистам.
Но всё то, о чём мы сейчас вскользь упомянули, было ещё впереди, тогда же все эти люди пользовались большим авторитетом и работали для укрепления советской власти, для упрочения партии и усиления её влияния на массы в Приморье, где советская власть была пока молодой. Деятельно помогали в этой работе коммунистам района комсомольцы и пионеры.
Возвратимся к слёту вожатых, о котором мы начали речь. После многочисленных споров решили сделать так: вожатых собрать не позднее 15 августа, пока ещё не кончились школьные каникулы. Борису удалось договориться с заведующим ШКМ Чибизовым о том, чтобы на время слёта, то есть на 2–3 дня, он предоставил для жилья общежитие ШКМ с условием, однако, чтобы шкотовские комсомольцы после слёта перестирали бельё и вымыли помещение, занимаемое приезжими. Такая договорённость была выгодна обеим сторонам: перед началом занятий общежитие всё равно нужно было приводить в порядок, на это требовались определённые средства, а тут выходило бесплатно. Таким образом, райком ВЛКСМ получал помещения для размещения приехавших.
Для проведения работы слёта Алёшкин договорился с заведующим клубом, тот тоже бесплатно предоставил на эти дни здание клуба, и даже больше – дал согласие на бесплатный показ нескольких кинокартин. Часть приезжавших вожатых можно было разместить и у знакомых, которые их охотно принимали.
После долгих уговоров Борису удалось выпросить у Кужеля (собственно, с этого времени и началась их дружба) небольшую сумму для приобретения простейших письменных принадлежностей: тетрадей и карандашей. Питание приехавших взяли на себя вожатые шкотовских отрядов, обещая прокормить прибывших в течение этих трёх дней у себя и у своих пионеров. Все организационные вопросы решились.
Выработали повестку дня:
1) Доклад о международном и внутреннем положении (упросили Костромина)
2) Доклад о задачах пионерской организации района на этот год (докладчик – Борис Алёшкин)
3) Утверждение плана работы райбюро юных пионеров на 1926 год
4) Выборы бюро юных пионеров.
Конечно, по каждому докладу предполагались широкие прения и принятие резолюции. Кроме того, по рекомендации Костроминой, решили провести показательный сбор одного из шкотовских отрядов. Остановились на отряде, где вожатой была Катя Пашкевич.
Получив, наконец, согласие Смаги, Борис начал готовить письменные вызовы всем вожатым отрядов района. Эта работа заняла немало времени, учитывая его способности печатания на машинке. Пришлось прибегнуть и к помощи Кати, которая, правда, пока печатала не лучше Бориса.
Когда все эти подготовительные работы были закончены, Алёшкин получил разрешение Смаги съездить во Владивосток, чтобы представиться своему губернскому – правильнее сказать, областному начальству. Уже год как Приморская губерния была переименована в Приморскую область Дальневосточного края, но многие пока продолжали учреждения называть губернскими, невольно поддались этому и мы.
Кроме того, Борис потребовал два дня на то, чтобы посетить прикреплённые к нему отряды железнодорожных школ, ведь и этой работы он не имел права упускать.
Прибыв во Владивосток, зайдя в помещение, занимаемое обкомом ВЛКСМ, Борис нашёл дверь с вывеской, написанной на картонке: «Облбюро юных пионеров». В большой комнате он застал трёх человек: молодую девушку, видимо, исполнявшую роль секретаря, а может быть, и инструктора, бойко печатавшую на пишущей машинке; напротив неё сидел что-то усердно писавший парень лет 18, даже не поднявший головы при появлении вошедшего; третий человек сидел за большим письменным столом у окна, он читал газету «Комсомольская правда» и был из-за неё почти совершенно не виден.
Алёшкин знал, что председателем областного бюро юных пионеров был Дорохов, поэтому, войдя в комнату и видя, что никто на него не обращает внимания, немного сердито спросил:
– А где товарищ Дорохов находится?
При этом вопросе, заданным звонким голосом, все присутствовавшие в комнате оторвались от своих занятий и взглянули на Бориса. Несколько мгновений они молчали, затем читавший газету отложил её в сторону и спросил:
– Тебе, товарищ, что, собственно, нужно?
Со свойственной ему грубоватостью и напускным остроумием, которыми он всегда прикрывал своё смущение, Борис ответил:
– Не что, а кто, мне человек – Дорохов нужен, понятно?
Услыхав эту фразу, девушка откровенно фыркнула, парень, писавший бумагу, изумлённо поднял брови и даже приоткрыл рот, а сидевший у окна усмехнулся:
– Ну, я Дорохов, – сказал он, – так всё-таки, что же тебе нужно?
Борис подошёл к столу Дорохова и сказал:
– Я новый председатель бюро юных пионеров Шкотовского района Алёшкин.
– Ах, это вместо Манштейна, – обрадовался он, – который от этой обузы, как он называл работу с пионерами, отделался? Ну, а ты тоже по принуждению на эту работу пошёл?
– Нет, эта работа мне нравится!
– Вот это другое дело. К сожалению, таких комсомольцев, которым бы нравилась работа с детьми, пока ещё мало.
– Почему мало? – не согласился Борис, – у нас в районе порядочно, только не умеют они, вот и отказываются.
– Тогда почему же у вас работа с пионерами так плохо поставлена?
– Ну, об этом, товарищ Дорохов, наверно, мне бы надо было у вас спросить. Ведь я только что принял свою должность, а вы уже, как мне Манштейн говорил, больше года работаете!
При этом заявлении громко расхохотались и сам Дорохов, и до сих пор молчавшие парень и девушка.
– Э, да ты парень зубастый! Ну что же, нам такие подходят! Давай знакомиться. Значит, я Дорохов Филипп, но меня все называют почему-то больше Филкой. Это вот инструктор наш, Гриша Басанец, кстати сказать, пионерработу тоже любит, это секретарь, а иногда и библиотекарь Наташа, есть ещё инструктор Серов, он сейчас в командировке. Вот и весь штат, а область Приморская большая. Денег нам на командировки почти не дают, а наши письма, видно, на местах не очень-то читают… Ну а как тебя полностью-то зовут?
– Алёшкин Борис Яковлевич, только меня всё больше Борисом, а то даже и просто Борькой зовут.
Дорохов рассмеялся и крепко пожал руку Борису:
– Ну, я думаю, что ты не только знакомиться приехал, но и о своей работе поведать. Может быть, сегодня на заседании бюро как раз нам и расскажешь о положении дел с пионерской работой в Шкотовском районе?
– Нет, сейчас ещё не расскажу: знаю мало и времени в обрез. Через два часа ехать надо!
– Вон как, – насмешливо протянул подошедший к столу Басанец, – у нас, значит, мировые проблемы, нам с товарищами и поговорить некогда!
– Да подожди ты, – остановил Басанца Дорохов, – расскажи-ка, Борис, что у тебя за дела такие.
Борис, сбиваясь и торопясь, рассказал, что должность он принял всего три дня тому назад в течение нескольких минут, что Манштейн уехал, даже и не поговорив с ним как следует, что имевшиеся немногочисленные бумаги, главным образом, письма из облбюро, ему передал сам секретарь райкома ВЛКСМ, что, кроме шкотовских отрядов, он других и в глаза не видел, если не считать новонежинского, который сам когда-то организовал, но в котором тоже не был уже более года. Сообщил он также и о своём намерении провести в ближайшие дни слёт вожатых района, чтобы таким образом быстрее войти в курс дела и, познакомившись с ребятами, решить, кому из них надо помочь в первую очередь. Показал он и повестку дня предполагаемого слёта.
– Кто же вам средства для этого дела выделил? Неужели райком партии? – изумился Филка Дорохов.
– Да нет, мы решили своими обойтись. Кое-кто нам по дружбе помогает, ну а большую часть забот берут на себя вожатые шкотовских отрядов, я и райком комсомола.
– Вот это здорово! – восхитился Дорохов. – Это я понимаю! Молодец! Вот, Гришка, как работать-то надо, а мы год обсуждаем, как председателей райбюро юных пионеров собрать, да всё так и не соберёмся. Ну, вот что, пошлю я к тебе Гришу Басанца, пусть посмотрит, послушает, поучится, да, может быть, и поможет чем-нибудь – тоже ведь на пионерской работе не первый день. Может быть, мы потом используем опыт вашего слёта, да и в других районах порекомендуем подобные провести.
Борис, обрадовавшись, что его намерения понравились начальству, решил воспользоваться этим:
– Что товарищ Басанец приедет, это хорошо – он своим выступлением, конечно, поможет, но этого мало, я хочу ещё кое в чём просить помочь!
– Так я и знал! – засмеялся Басанец.
– Да нам немного надо: во-первых, любой литературы по деткомдвижению – брошюр, журналов, газет и т. п.; во-вторых, мне материал для доклада; в-третьих, хотя бы несколько больших листов бумаги для выпуска стенгазет. У нас в Шкотове её не продают, да и денег на её приобретение нет. Конечно, хорошо бы, хоть и самых простеньких, красок. А ещё ведь у нас почти четвёртая часть отрядов – корейская, а на их языке литературы для пионеров совсем нет, значит, нужно что-нибудь на корейском языке. Ещё…
– Постой, постой, – смеясь, остановил его Дорохов, – ты так свои маленькие просьбы до утра не кончишь. Ведь у нас ни денег, ни своей типографии нет. Кое-каких книжек и журналов мы тебе сейчас наскребём, конечно, привезёт ещё и Басанец. Тебе материал для доклада? Пожалуй, вот что, – Дорохов открыл ящик своего стола и достал оттуда тетрадку напечатанных на пишущей машинке листов, – вот это мой доклад на бюро обкома комсомола, что я делал неделю назад, возьми его, используй общую часть. Частности, конкретные примеры – это уж тебе надо из своего района брать. Насчёт бумаги, красок – схожу в общий отдел обкома партии, если что-нибудь выцарапаю, то купим, Гриша это привезёт. Ты, Ната, отбери и отдай всё, что у нас есть на корейском языке, приготовленное для Посьета, туда мы попозже пошлём. Между прочим, как же так, почему эти корейские отряды у нас не учтены? Это плохо… Да, а сколько, ты думаешь, соберётся вожатых?
– Приглашения послал по всем числящимся в районе отрядам, да не знаю, существуют ли они на самом деле. Мне уже пришлось столкнуться с таким случаем, когда отряд числится, а на самом деле его нет, – и Борис рассказал о случае, происшедшем в Речице. – Вообще-то, я думаю, человек 25–30 будет.
– Как бы хорошо было, если бы ты об этом слёте хотя бы доложил сегодня на заседании бюро! Почему ты не можешь задержаться?
– Нет уж, – вновь отказался Борис, – может быть, ещё ничего путного и не получится. Вот проведём слёт, тогда приеду и расскажу, а может быть, Гриша Басанец лучше моего расскажет. Да мне сегодня и некогда, я должен выехать в Надеждино и Раздольное. Ведь ты же знаешь, что я ещё, кроме того, и на железной дороге служу, а в этих школах Манштейн ни разу не был, да и я пока не успел. Мне о них мой заведующий угольнинской школы напомнил, когда я оформлялся.
– Это другое дело, с железнодорожным начальством нам ссориться никак нельзя: только благодаря железной дороге мы можем содержать добрую половину наших работников. Вон, и Басанец у нас за счёт её же содержится.
Через час Борис, нагруженный солидными связками книг и журналов на русском и корейском языках, отправился на вокзал, сдал с большим трудом свой багаж в камеру хранения, ведь не ехать же ему было с этими книгами в Раздольное. Затем он подошёл к кассе, чтобы выяснить, как можно уехать в нужном ему направлении. Протолкавшись сквозь толпу к окошечку кассира и постучав, он протянул свой служебный билет – кусочек зеленовато-голубого картона с напечатанным на нём номером, изображением паровоза, вписанной чернилами его фамилией и приклеенной в одном из уголков фотокарточкой. К его удивлению, кассир встал со стула, почтительно высунулся из окошечка и очень вежливо, и даже как-то подобострастно, сказал:
– Товарищ Алёшкин, поезд № 1 отойдёт через час. В мягком вагоне всегда есть места, так что не беспокойтесь, главный вас устроит, я его предупрежу!
Борис взял билет, бережно спрятал его в карман юнгштурмовки и невольно подумал: «Видно, этот билет – штука непростая!»
Уже гораздо позже он узнал, что такие билеты управление дороги выдавало только специальным ревизорам или особенно ответственным работникам дороги. Главный инспектор детского коммунистического движения, служащий при Управлении Дальневосточной железной дороги, одновременно член бюро Дальневосточного крайкома ВЛКСМ и бюро юных ленинцев, старый комсомолец, более двух лет состоявший в партии, Хейфиц Иосиф, или, как его звали ребята, Ёська, был очень оборотистым парнем и сумел уговорить начальника управления, чтобы инспекторам выдали служебные билеты. Этот кусочек картона сослужил хорошую службу и Борису Алёшкину.
Главный кондуктор курьерского поезда № 1 Владивосток – Москва при виде этого билета немедленно проводил Алёшкина в мягкий вагон и даже поместил в отдельное купе. Никогда ему ещё до сих пор не приходилось ездить в мягком вагоне и, конечно, оборудование и, вообще, устройство этого вагона его поразило.
Пребывание в Раздольном, а затем и в Надеждине, знакомство с работой школьных вожатых и имевшихся там отрядов юных пионеров показало Борису, как много значит, когда на эту работу выделяются работники на зарплате, да ещё постоянно получающие помощь и советы от грамотных педагогов, и он решил, что будет стараться всеми силами, чтобы на должность вожатых назначались преимущественно комсомольцы-учителя.
