Борис Виан
«Пена дней» и другие истории
Пассаж
А сейчас настало время остановиться на минуту, потому что даже в обычных главах напряжение все время будет нарастать. Могу объяснить почему: у нас уже имеется девушка, притом красавица. Будут еще и другие, а при таких обстоятельствах жди перемен.
Если бы не девушки, повествование, пожалуй, пошло бы веселей: но с девушками от грусти не уйти. Не то чтобы они любили грустить – во всяком случае, так они говорят, – да только грусть приходит сама, как только появляются девушки. То есть когда появляются красавицы. О дурнушках и говорить не стоит: достаточно того, что они существуют. Впрочем, все девушки обязательно красавицы.
Одну из них будут звать Бронза, а другую – Лаванда. Имена остальных всплывут потом, но уже не в этой книге и не в этой истории.
Еще будет много разных людей, и все они соберутся в Эксопотамии, потому что это пустыня. Люди любят собираться в пустыне – там много места. Они пытаются и в пустыне делать то же, что делали в других местах, но все, что они делают, кажется им новым.
Такое уж у пустыни свойство – всему придавать новый смысл, особенно если предположить, что и солнце наделено там необычайными качествами.
О пустыне пишут довольно часто. Вот, например, Артур Эддингтон нашел способ вычислить, сколько львов там бродит. Для этого достаточно просеять весь песок через сито, и вы получите львов в чистом виде. Самый захватывающий момент – это когда сито надо трясти. Но результат того стоит: все львы в ваших руках. Правда, Эддингтон не учел, что вместе со львами в сите останутся камни. Впрочем, о камнях я и сам буду рассказывать время от времени.
Часть первая
Это весьма выгодный способ; благодаря малым затратам на производство и высокому качеству получаемых волокон он заслуживает особого внимания.
Рене Эскурру. Бумага. Изд. Арман Колен, 1941, с. 84
I
Проголодавшись, Атанагор Порфирогенет отложил свой археологический молоток, отставил старинный грецкий горшок, от которого старательно отколупывал слой за слоем, и, верный девизу «Sit tibi terra levis»[3], вошел в палатку. Он собирался пообедать.
Потом, для удобства читателя, он заполнил анкету, которую мы приводим здесь полностью, хотя и в напечатанном виде:
Высота: 1 м 65 см
Весомость: от силы 69 кг
Головной волосяной покров: с проседью
Нательный волосяной покров: слабо выражен
Возраст: неопределенный
Форма лица: вытянутая
Форма носа: непогрешимо прямая
Форма ушей: университетский тип в виде амфорной ручки
Вид снаружи: небрежный; карманы оттопырены и вечно набиты всякой дрянью, так что за словом далеко лезть не надо
Особые приметы: ничего примечательного
Привычки: оседлые от переезда до переезда.
Заполнив анкету, Атанагор порвал ее. Он не испытывал в ней ни малейшей нужды, ибо с юношеских лет предавался излюбленному сократовскому упражнению, которое, выражаясь примитивно, можно обозначить так:
γνωθι σεατòν[4]
Палатка Ата была сделана из большого куска ткани особого раскроя и снабжена в нескольких удачно выбранных местах специальными отверстиями. Зиждилась она на крепких и надежных опорах (цилиндрической формы, выточенных из базукового дерева).
Над первым полотнищем – настолько высоко, насколько следовало, – было натянуто второе. Держалось оно посредством веревок и металлических кольев, пришпиливавших ткань к земле, что позволяло избежать неприятных звуков, производимых ветром. Блестящим исполнением этой замысловатой конструкции Атанагор был обязан Мартену Жирдье, своему ближайшему помощнику. У посетителей, которых здесь никогда не устанут ждать, замечательное сооружение может вызвать целую гамму эмоций – в зависимости от остроты и широты их перцептивных возможностей, – а также оставит простор для дальнейших переживаний. Палатка занимала площадь в шесть квадратных метров (с лишним, ибо приехала она из Америки, а англосаксы, как известно, мерят в дюймах и футах то, что нормальные люди измеряют метрами; по этому поводу Атанагор любил говорить: пора бы им уже перестать финтить с футами и сделать метр мэтром измерений). Кроме того, вокруг палатки еще оставалось достаточно свободного места.
Мартен Жирдье находился по соседству и был занят тем, что выпрямлял у своей лупы оправу, искореженную слишком сильным увеличением. Бросив все, он последовал за патроном в палатку. Мартен тоже заполнил анкету, но разорвал ее слишком быстро, так что нам не удалось в нее заглянуть. Впрочем, мы еще подкараулим его в каком-нибудь углу. А сейчас и так сразу видать, что волосы у него черные.
– Несите обед, Мартен, – спокойно сказал археолог. Он поддерживал в своем лагере железную дисциплину[5].
– Слушаюсь, учитель, – ответил Мартен без суетных притязаний на оригинальность.
Он поставил поднос на стол и сел напротив Атанагора. Сотрапезники звонко стукнулись пятизубчатыми вилками, дружно вонзив их в коробку прессованного рагу, которую загодя открыл чернокожий слуга по имени Дюпон.
А чернокожий слуга по имени Дюпон хлопотал меж тем на кухне, готовя к ужину новую банку консервов. Для этого надо было отварить волокнистое мясо мумии в большой кастрюле, добавив все церемониальные приправы; огонь при этом следует старательно поддерживать в состоянии горения с помощью тайных побегов дикого винограда. Пока мясо варится, приготовьте припой; наполните жестяную форму пищей, сваренной в большой кастрюле, слив предварительно всю воду в морскую раковину; приварите крышку к банке, и вы получите великолепные консервы для вашего ужина.
Дюпон был сыном ремесленников, всю жизнь работавших не разгибая спины. Однажды он порешил обоих родителей, чтобы дать им возможность разогнуть наконец спину и отдохнуть от трудов праведных. Скромно прячась от назойливых почитателей, он повел уединенный образ жизни, всей душой предался Богу и надеялся на прижизненную канонизацию папой римским по примеру отца Фуко, благословившего миссионерство в Сахаре. Обычно Дюпон ходил, выпятив грудь колесом; сейчас он сидел, скрючившись перед огнем, пытаясь поддерживать его шаткое равновесие ворохом щепок. Ловкими ударами кривого ножа он накалывал лоснящихся от влаги каракатиц и, выпустив чернила в кормушку для свиней, топил их в кипящей минералогической воде. Ведро с водой было сделано из плотно подогнанных пластин тюльпанового дерева с красной сердцевиной. Очутившись в кипятке, каракатицы окрашивались в великолепный цвет индиго. Огонь отражался в дрожащей поверхности воды и отбрасывал на кухонный потолок блики, напоминавшие индийскую коноплю; только запах ее сильно походил на аромат лосьона «Патрель», который можно найти у каждого приличного парижского парикмахера, в том числе, конечно, у Андре и Гюстава.
Тень Дюпона металась по кухне резкими угловатыми скачками. Он ждал, пока Атанагор и Мартен закончат трапезу, чтобы убрать со стола.
Тем временем Мартен в форме диалога докладывал своему патрону о событиях текущего дня.
– Что нового? – спросил Атанагор.
– Ничего, если вы хотите знать про саркофаг, – ответил Мартен.
– Какой саркофаг?
– То-то и оно, что никакой. Нет саркофага, – сказал Мартен.
– Но рыть продолжают?
– Продолжают. По всем направлениям.
– Как только сможем, выберем одно направление.
– Говорят, в наших краях появился человек, – сказал Мартен.
– Чем он занимается?
– Он приехал на девятьсот семьдесят пятом автобусе. Его зовут Амадис Дюдю.
– Ага, – вздохнул Атанагор, – им все же удалось подцепить пассажира.
– Он уже устроился, – сообщил Мартен. – Выбил себе письменный стол и строчит письма.
– У кого выбил?
– А кто его знает! Во всяком случае, работает не покладая рук.
– Любопытно.
– Вы про саркофаг?
– Слушайте, Мартен, неужели вы думаете, что мы каждый день будем находить по саркофагу?
– Но ведь мы ни одного еще не нашли…
– Это лишний раз доказывает, что встречаются они редко.
Мартен досадливо тряхнул головой.
– Место – дрянь. Пустая затея, – сказал он.
– Мы только начали, – заметил на это Атанагор. – Вы уж больно торопитесь.
– Простите, учитель, – сказал Мартен.
– Ничего страшного. За это вы мне напишете к вечеру двести строчек.
– Что именно, учитель?
– Переведите мне на греческий какое-нибудь леттристское стихотворение Изидора Изу. Выберите, какое подлиннее.
Мартен отпихнул стул и вышел. Сидеть придется часов до семи вечера, не меньше… Это в такую-то жару…
Закончив обед, Атанагор покинул палатку и снова взялся за молоток: ему предстояло отбить лишние слои с внутренней поверхности грецкого горшка. Атанагору хотелось закончить побыстрее: личность вышеназванного Амадиса Дюдю сильно заинтересовала археолога.
Горшок представлял собой высокую посудину из грубой глины; на дне его было изображено око, которое наполовину скрывали позднейшие известковые и кремнистые наслоения. Аккуратными ударами молотка Атанагор сбил каменные образования, высвободив радужку и зрачок. Обозначился красивый голубой глаз, несколько суровый, с изящно загнутыми ресницами. Атанагор старался смотреть в другую сторону, чтобы уклониться от настойчивого вопроса, сквозившего во взгляде керамического соглядатая. Закончив расчистку, археолог наполнил горшок песком, дабы не смотреть больше ему в глаз, перевернул его вверх дном и несколькими ударами молотка разбил на мелкие кусочки. Затем он собрал осколки. Теперь горшок занимал мало места и без труда мог поместиться в один из стандартных ящиков, в которых археолог хранил свою коллекцию. Именно такой ящичек Атанагор извлек из кармана.
Покончив с горшком, он распрямился и зашагал в том направлении, где, по его мнению, находился Амадис Дюдю. Если последний проявит к Атанагору расположение, значит он заслуживает внимания. Безошибочное чутье, которому Атанагор всегда доверял, и теперь привело его к нужному месту. Амадис Дюдю сидел за письменным столом и звонил по телефону. Под левым его локтем, поверх отощавшей папки с писчей бумагой лежал опившийся бювар со следами интенсивной работы; рядом высилась стопка готовых к отправке писем; в мусорной корзине доживала свой век уже прочитанная корреспонденция.
– Вы не знаете, где здесь можно пообедать? – спросил Дюдю Атанагора, заслонив трубку рукой.
– Вы слишком рьяно работаете, – сказал археолог. – Под таким солнцем голова скоро варить перестанет.
– Ну что вы, премилое местечко, – заверил его Амадис. – И столько всего надо сделать.
– А где вы нашли письменный стол?
– Письменный стол найти нетрудно. Я без стола не могу работать.
– Вы и вправду приехали на девятьсот семьдесят пятом?
Должно быть, собеседник Дюдю потерял терпение, потому что трубка принялась извиваться. Недобро улыбнувшись, Амадис выхватил из пенала булавку и воткнул ее в одну из черных дырочек. Трубка перестала корчиться, и Дюдю смог положить ее на рычаг.
– Так что вы говорили? – спросил Амадис.
– Я говорил: вы действительно приехали на девятьсот семьдесят пятом?
– Да, это очень удобно. Я каждый день на нем езжу.
– Я никогда вас здесь раньше не видел.
– Я не всегда езжу именно на этом девятьсот семьдесят пятом. И потом, как я уже сказал, здесь очень много дел. Попутный вопрос: не подскажете ли вы, где можно пообедать?
– Возможно, здесь есть какой-нибудь ресторан, – предположил Атанагор. – Откровенно говоря, со дня моего приезда я ни разу об этом не задумывался. Еду я привез с собой. И потом, всегда можно наудить рыбы в Гиглионе.
– Вы давно здесь?
– Пять лет, – сказал археолог.
– Значит, вы хорошо знаете эти края?
– Неплохо. Правда, я больше работаю под землей. Там, знаете ли, такие силурийско-девонские складки и всякие чудеса. Еще мне нравятся некоторые участки плейстоцена. Я нашел там город – Глюр назывался.
– Никогда не слышал, – сказал Амадис. – А что сверху?
– Это надо спросить у Мартена. Он мой фактотум.
– Он педераст? – спросил Амадис.
– Педераст, – ответил Атанагор. – Но он любит Дюпона.
– Меня это не касается. Тем хуже для Дюпона.
– Вы заставите его страдать, – сказал Атанагор, – и он бросит мне готовить.
– Ну и что, ведь есть же ресторан.
– Вы в этом уверены?
– Идите за мной, – сказал Дюдю. – Я приведу вас куда надо.
Он поднялся, задвинул стул. В желтом песке мебель крепко стояла на своих ногах.
– Хорошо, что песок. Чистенько, – заметил Амадис. – Мне здесь нравится. А что, ветра у вас никогда не бывает?
– Никогда, – ответил археолог.
– Пошли спустимся по этой дюне. Там за ней ресторан.
Из песка торчала длинная жесткая трава зеленого цвета. Ее глянцевые стебли отбрасывали узкие тени. Подошвы путников касались земли совсем бесшумно и оставляли круглые, конусообразные следы.
– Я становлюсь совсем другим человеком, – сказал Амадис. – Тут воздух целебный.
– Нет тут никакого воздуха, – заметил Атанагор.
– Это значительно упрощает дело. До приезда сюда у меня бывали приступы неуверенности в себе.
– Насколько я понимаю, приступы кончились, – сказал Атанагор. – Сколько вам лет?
– Точную цифру я назвать не могу, – признался Дюдю. – Первые свои годы я не помню, а повторять за другими то, во что сам не очень верю, просто не хочу. Во всяком случае, я еще молод.
– Я бы дал вам двадцать восемь, – сказал Атанагор.
– Благодарю, только на что они мне? Отдайте кому-нибудь еще, кому это доставит удовольствие.
– Что ж, пусть так, – сказал Атанагор, обидевшись.
Дюна резко спускалась вниз, а за ней, заслоняя охристый горизонт, уже высилась другая. По ее склонам, образуя ущелья и перевалы, горбились маленькие холмики, через которые без тени сомнения напористо шагал Амадис.
– Далековато от моей палатки, – заметил Ата.
– Ничего страшного. Обратно пойдете по следам, – сказал Дюдю.
– А если мы сейчас идем не туда?
– Значит, заблудитесь на обратном пути, вот и все.
– Что-то мне это не нравится.
– Не бойтесь. Я знаю, куда идти. Вон, смотрите вперед.
За высокой дюной Атанагор заметил итальянский ресторан, владельцем которого значился Жозеф Баррицоне – друзья называли его просто Пиппо. На фоне деревянных лакированных стен весело алели шторы. Заметим для порядка, что лак был белым, а фундамент сложен из светлого кирпича. Перед домом и на окнах в покрытых глазурью глиняных горшках круглый год цвели гепатроли.
– Я думаю, там недурно, – сказал Амадис. – Должно быть, у них и комнаты есть. Надо будет перенести туда письменный стол.
– Вы намерены у нас остаться? – спросил Ата.
– Мы будем строить здесь железную дорогу. Я уже написал письмо в фирму. Эта мысль пришла мне в голову нынче утром.
– Но ведь здесь никто никуда не ездит, – сказал Атанагор.
– А вы считаете, что для железной дороги непременно нужны пассажиры?
– Да в общем, нет, наверно… – растерянно проговорил археолог.
– Нет пассажиров – и не надо, – сказал Амадис. – Дольше прослужит. Значит, в расчетах по эксплуатации можно опустить статью об амортизации материала. Представляете?
– Но ведь это будет исключительно бумажная работа.
– Что вы смыслите в делах? – отрезал Амадис.
– Ничего, – сказал Атанагор. – Я археолог.
– Тогда пошли обедать.
– Я уже обедал.
– В вашем возрасте, – назидательно заметил Дюдю, – можно обедать и дважды.
Они подошли к стеклянным дверям ресторана. Сквозь стену первого этажа, которая с фасада тоже была сплошь из стекла, виднелись ряды чистых столиков и белых кожаных стульев.
Амадис толкнул створку, и на двери судорожно задергался колокольчик. Справа за длинной стойкой восседал Жозеф Баррицоне (или просто Пиппо) и читал газетные заголовки. На нем был новехонький белый пиджак и черные брюки. Ворот рубашки Пиппо оставлял расстегнутым – как-никак стояла жара.
– Вы быть стригарэ ла барба в этот утро? – спросил он, обращаясь к Амадису.
– Было стригарэ, – ответил тот, хорошо понимавший ниццианское наречие, хотя и не знавший тамошней орфографии.
– Бенэ! – констатировал Пиппо. – Тогда обед?
– Си, давайте обед. Что у вас есть?
– Все, что только есть найти на этой тэрра и в дипломатический ресторанте, – отвечал Пиппо с сильнейшим итальянским акцентом.
– Суп есть? Минестронэ, – сказал Амадис.
– Есть минестронэ. Есть еще спагетти а-ла болоньезэ.
– Аванти! – провозгласил Атанагор, чтобы не менять тона беседы.
Пиппо исчез в дверях кухни, а Амадис выбрал столик у окна и сел.
– Я бы хотел встретиться с вашим фактотумом, – сказал он. – Или с вашим поваром. Как вам будет угодно.
– Ну, это вы еще успеете.
– Не уверен. У меня работы невпроворот. Сюда скоро понаедет тьма народу.
– Прелестно! – сказал Атанагор. – Вот заживем! И рауты будут?
– Что вы называете раутами?
– Это такое светское собрание, – пояснил археолог.
– О чем вы говорите! Какие рауты! – осадил его Дюдю. – На них просто не останется времени.
– Эка жалость! – вздохнул Атанагор. Он был разочарован. Сняв очки, он поплевал на стекла и принялся их протирать.
II. Заседание
Этот список можно дополнить сульфатом аммония, высушенной кровью и фекальными удобрениями.
Ив Анри. Волокнистые растения. Изд. Арман Колен, 1924
Первым, как всегда, явился привратник. Заседание Правления было назначено на половину одиннадцатого. В обязанности привратника входило: отпереть зал, разместить пепельницы по соседству с папками для бумаг, разложить порнографические открытки, побрызгать там-сям дезинфицирующим раствором (потому что многие советники страдали изнурительными и очень заразными заболеваниями), поставить стулья так, чтобы спинки образовывали две идеально параллельные линии по обе стороны овального стола. Еще едва только рассвело; но привратник хромал и вынужден был рассчитывать время с большим запасом. Одет он был в старый щеголеватый костюм из саржи темно-зеленого цвета. На шее сверкала позолоченная цепь с гравированной табличкой, на которой, возникни такое желание, можно было прочесть его имя. Передвигался привратник скачками, и его парализованная конечность описывала в воздухе восьмерку при каждом подскоке.
Вооружившись кривым ключом, он переместился в дальний угол соседней с залом комнаты, где располагался шкаф, хранивший массу ценных вещей. Привратник очень торопился и совершал размашистые прыжки. Из-за панели шкафа выглянули полки с кокетливыми фестонами из розовой бумаги, которую в незапамятные времена расписывал сам Леонардо да Винчи. Благопристойной горкой высились пепельницы; такой порядок был не обязателен, но желателен, ибо соответствовал наложившему на все отпечаток духу строгости. Порнографические фотографии с натурщицами во всех видах (некоторые изображения даже раскрашены) были аккуратно разложены по специальным конвертам. Привратник достаточно хорошо изучил вкусы всех членов Правления. В стороне лежал ничем не примечательный конвертик с открытками, которым отдавал предпочтение он сам. Улыбнувшись одними уголками глаз, привратник потянулся расстегнуть ширинку, но, нащупав грустно поникший механизм, потемнел лицом и еще сильнее сморщился. Он вспомнил, что его день пока не настал и что ничего серьезного в ближайшие двое суток у себя в штанах он не найдет. Конечно, в его возрасте и это неплохо, но он живо помнил те времена, когда мог предаваться любимому занятию аж два раза в неделю. Приятные воспоминания вернули ему бодрое расположение духа, и в слипшихся уголках его рта размером не более куриного сфинктера обозначилось подобие улыбки, а в тусклых глазах замелькал гаденький серый огонек.
Привратник взял из шкафа шесть пепельниц и погрузил их на японский поднос со стеклянным дном – он всегда пользовался им в подобных случаях. Потом, ориентируясь по перечню, пришпиленному в глубине шкафа, начал старательно подбирать открытки из расчета четыре штуки на каждого члена Правления. Он вспомнил, не проверяя по бумажке, что президент Правления отдает предпочтение циклическим группам с двойным контактом: следствие углубленного изучения химии. Привратник с восхищением посмотрел на верхнюю фотографию – прямо-таки акробатический трюк. Не мешкая более, он заговорщицки покивал головой и рассортировал открытки для остальных заседателей.
Барон Урсус де Жан-Полено ехал в автомобиле к месту заседания.
Трое заседателей явились одновременно к десяти пятнадцати; привратник почтительно их приветствовал. У всех троих были легкие портфели из свиной кожи, чуть тронутые патиной, костюмы с двубортным пиджаком и жилетом «фантези», правда, однотонным и подобранным в цвет костюма, а также шляпы «болеро». Разговаривали заседатели очень серьезно, употребляя исключительно твердые и решительные интонации, высоко задирая подбородки и жестикулируя правой рукой, свободной от держания портфеля. Не предвосхищая дальнейших событий, мы можем сразу отметить, что два портфеля из трех открывались при помощи застежки «молния», занимавшей три грани портфеля, в то время как четвертая образовывала стык двух створок. Третий портфель был с ручкой и обыкновенной застежкой, что заставляло его владельца, заливаясь краской стыда, напоминать каждые три минуты о том, что сегодня же он непременно купит новый, точно такой, как предыдущие два. И только в силу этих заверений хозяева портфелей на молнии продолжали обмениваться со своим собеседником авторитетными интонациями.
